Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
А.Блок

Как я люблю наблюдать за чужой работой!
Вот мясник на рынке рубит мясо – топор со всего размаха опускается точно в сантиметре от пальца…жутко и красиво! Портниха раскраивает мне платье – «поющие» руки порхают над тканью, и за час на глазах из смутной идеи рождается изысканный результат.
Приятельница переводит на английский доклад для конференции. Ее лицо, в жизни не яркое, сейчас отражает сменяющую гамму чувств – задумчивость, недоумение, страдание – и вдруг вспыхивает ослепительной радостью – удалось найти нужное слово.

А как я люблю наблюдать за работой своих коллег-психотерапевтов! Это импровизация сродни джазовой, это изысканная шахматная партия, это умная, тонкая ювелирная работа…

Мне кажется, профессионализм – это больше, чем просто набор приемов и навыков. Это всегда – бесконечный интерес к своей работе. Это всегда – сомнения и потребность знать больше, глубже. Это приобщение к настоящему, твоими усилиями созданному. А еще профессионализм всегда – взаимная любовь!

В нашей стране профессионализм редко приносит много денег. Зато он дарит  ощущение полноценности и бесценное чувство УВАЖЕНИЯ К СЕБЕ.  Когда я вижу профессиональную работу, под ложечкой у меня появляется холодок восторга. А в душе – благодарность и восхищение. Впрочем, это происходит редко. Потому что чаще я сталкиваюсь с имитацией.

О каждой второй церкви можно сказать известными словами Кальвина, что она исповедует ordo, quo Dominus ecclesiam gubernari voluit (порядок, согласно которому по воле Господа церковь должна быть руководима). Это справедливо и применительно к католическим церквям Востока и Запада, и к реформатским деноминациям. Они расходятся между собой лишь в том, что именно должен представлять собой этот ordo: вселенскую папскую монархию или епископально-синодальное управление восточных и англиканских церквей; приходы, руководимые коллегией пресвитеров, или баптистские общины (и это лишь часть моделей церковного устройства, о которых говорят, будто они предписаны Новым Заветом). Подлинное величие Лютера и смелость его фундаментального богословского приципа разделения Закона и Евангелия становятся очевидными, когда мы видим, как он, удаляясь от этого множества прочих возможностей, идет своим, особым путем: Христос не дал своей Церкви никакого закона de constituenda ecclesia. Допустима любая форма церковного управления, если она позволяет должным образом применять средства благодати, если она никоим образом не ограничивает их использование.

— Hermann Sasse, Letters to Lutheran Pastors VIII (1949)

Лютер без колебаний называет радость подлинным мотивом нравственного поведения. Лютеранство не может забыть прошедшее время, которое Лютер использовал, когда сказал: "Беспокойство довело меня до отчаяния", — но и не позволит никому вырвать из его сердца торжествующее настоящее время: "Дорогие христиане, радуйтесь все". "Они дают мне радость", — поет Пауль Герхардт даже о Страстях Христовых. Тому, кто больше не чувствует всем сердцем радости в рождественских гимнах Лютера, или торжества в наших пасхальных гимнах, в "Боге для нас" и "Христе для меня" Пауля Герхардта, следует задуматься и спросить себя, не имеет ли его богословие больше общего с Кораном, чем с Евангелием.

— Werner Elert, Structure of Lutheranism, pp. 69-70

Как можно объяснить эту ограниченность древнего христианства и его богословия? Конечно, не следует забывать, что божественное откровение, данное в Святых Писаниях, столь богато, что целые столетия требуются, чтобы в полной мере понять его содержание. Невозможно ожидать от Церкви эпохи первых Вселенских Соборов, чтобы она заранее решила проблемы средневекового западного мира. Однако и сам выбор проблем, которые решала Церковь в то время, определялся горизонтом жизни и мысли отцов. Греки считали дурным вкусом воспроизводить в изображениях сцену распятия. Разве вы повесите у себя в столовой картину, изображающую преступника на виселице? Когда речь заходила о смысле искупления, греческие отцы никак не могли расстаться с идеалистическим представлением о человеке. Даже великий Афанасий (293-373 гг.) никогда не задуывался, quanti ponderis sit peccatum («как тяжела ноша греха»). Они все пелагиане. Для них, как для Достоевского  (1821-1881) и для всех русских православных, грешник — это, по существу, бедный больной человек, которого следует лечить терпением, любовью и небесным лекарством, тогда как для римлян он — преступник, нарушитель Закона, нуждающийся в исправлении и оправдании. Но как мне понять крест, если я не знаю, кто и что привело Христа на крест?

[...]

Недостаточно полное понимание тяжести греха — вот причина, по которой Древняя Церковь и Восточная Церковь так и не пришли к theologia crucis.

Theologia crucis — достояние Западной Церкви, и начинается оно, как и всякое подлинное богословие, с литургии.

— Hermann Sasse, Letters to Lutheran Pastors 18

Однако Церковь не должна забывать, в чем заключается ее уникальная задача. Да, действительно, при определенных условиях Церковь тоже может вступать в переговоры с государством через министра иностранных дел (Aussenminister). Но она должна ясно усвоить: ей не произвести на мир никакого впечатления своими резолюциями, объявлениями и предложениями. По обе стороны железного занавеса все это бесследно исчезает в государственных корзинах для бумаг. Лишь немногие политики от Церкви производят сегодня впечатление на мир. Но не потому, что они представляют Церковь, а потому, что они политики. Лютеранские церкви всего мира так и не усвоили этот урок, хотя могли бы научиться этому у отца Лютера, который был далеко не так наивен и чужд пониманию мира, как многие часто полагают. Лютеранские церкви по-прежнему тешат себя иллюзиями, что они могут ожидать от мира чего-то иного, нежели драгоценного святого креста, который должно понести на себе всем, кто проповедует человечеству Закон Божий и Евангелие Иисуса Христа. Но эта иллюзия скоро развеется.

[показать]Но когда мы, лютеране, говорим о Церкви, мы не имеем  виду нравственный облик или деятельность людей. Для нас это не означает социальную работу или чудотворные собрания. Мы не пользуемся словом "церковь" для обозначения молодежных организаций и родительских групп, прогресса человечества или цивилизации. Признаками Церкви для нас, в отличие от значительной части современного христианства, не являются "демократия и сухой закон", т. е. демократия и борьба с торговлей алкоголем. Мы также не считаем, что "церковь" — это синоним всех детей Божьих, соединившихся в общей молитве. Для нас Церковь — это нечто совершенно иное. Но что же?

«Пасхальный агнец Закона, по существу, представлял собой чудесную детскую игрушку, а также обряд, установленный для того, чтобы напоминать вам об истинном Агнце Божьем. Однако вы преувеличиваете его значение и полагаете, что закалание и жертвоприношение совершались, чтобы очистить вас от грехов. Не поддавайтесь этой иллюзии! Ваши агнцы никогда не смогут этого сделать. Это под силу только Сыну Божьему. Агнцы, о которых говорил Закон, должны были служить людям всего лишь игрушками, напоминанием об истинном пасхальном Агнце, которого должно было принести в жертву когда-то в будущем». Но они относились к его словам с презрением и полагали, что ягненка, заколотого на Пасху, достаточно. И потому Иоанн как бы сравнивает агнца Моисеева и Христа, истинного Агнца. Закону не было места после Христа. Иоанн хочет сказать: «Ваш агнец был взят от людей, как заповедал Моисей в Законе Божьем (Бытие 12:3-5). Но это Божий Агнец. Пасхальный агнец — это Агнец от Бога, а не ягненок, выбранный из овечьего стада. Агнец Закона был агнцем пастухов, или агнцем человеческим». Иоанн хочет сказать: «Вот истинный Агнец, забирающий грех людей. Вы пытались очиститься от греха с помощью других агнцев, которых приносили в жертву на праздник Пасхи, но у вас ничего не вышло. Но с этим Агнцем, рожденным от девы, у вас все получится. Это не природный ягненок или баран, о котором говорит Закон, но все же это Агнец». Ибо Бог предписал, что именно Агнца следовало принести в жертву и изжарить на кресте за наши грехи. Во всех остальных отношениях Он был человеком, подобным всем остальным людям; но Бог сделал Его Агнцем, которому должно было понести на Себе грехи всего мира.

[267x200]Если принять за отправную точку праведность от веры, легко распознать тех, кто лишь выдает себя за христиан, и антихристианских противников истины — они проповедуют праведность от закона. Праведность от закона не имеет никакого отношения к тому, что человек намеревается возмочь приблизиться к Богу добрыми делами, даже если это примитивное намерение является, по существу, все тем же языческим жертвоприношением, тяга к которому от природы заложена в крови каждого человека. Напротив, это еще более тяжелые и прочные оковы, которые делают человека узником круговорота закона и дел, даже если в этой своей тюрьме он черпает силы и надежду из сияющего перед его глазами идеала безгрешного совершенства. Лютер называет это necessitas operum (необходимостью дел), которая делает человека рабом необходимости делать дела. Сам человек постоянно стремится понять, кто он такой, посредством дел — ведь «если ты праведен, покажи, что ты праведен»! И глубоко в душе человек понимает, что его жизнь и мучения, счастье и уныние зависят от того, преуспевает он в своих делах или нет.

Эти эксперименты с "новыми видами церковности", я уверен, проистекают из страстного желания добиться того, чтобы Церковь росла. Однако их сторонники не сознают, что средства, предлагаемые для этих целей современным миром, настолько эффективны, что истина лишь в очень малой степени влияет на их успех. Принципы маркетинга работают в религиозной сфере — по крайней мере настолько, что церкви быстро наполняются людьми, если смешать в правильной пропорции юмор, веселье, дружелюбие, музыку, развлечения и воодушевление. Однако Ос Гиннес задает совершенно правильный вопрос: что в такой церкви является "высшим авторитетом"? Церковь только тогда является Церковью, пишет он, когда она живет Божьей истиной, и если на смену этому авторитету приходит что-либо иное, возникает опасность того, что "христиане будут жить жизнью веры по собственным правилам, совершать самовольное служение и проповедовать придуманное ими самими евангелие".

— Prof. David F. Wells. Above All Earthly Powers: Christ in a Postmodern World, 2005, p. 307

Если Святая Троица действительно так свята, как говорит об этом догмат о Троице, если первородный грех действительно так пагубен, как говорит об этом августиновская традиция в богословии, если Христос действительно так необходим нам, как говорит об этом христологическая догматика, то единственный способ говорить об оправдании, оставаясь верным католической традиции в ее лучших проявлениях, — это проповедовать оправдание верой.

Этими словами Ярослав Пеликан описывает Реформацию не как случайную засветку на радаре церковной истории и не как ужасное отклонение от некогда прямого пути, но как подлинное выражение католичества. В это время года лютеране часто говорят о своем славном наследии или о реформе и обновлении так, словно наша история началась в этот день 1517 года. Лютер решительно возражал бы против характеристики Реформации как сектантского движения. Лютера привело бы в ярость предположение, что он подвизался за некие экзотические убеждения, оставив историческую христианскую веру и теологию. Но именно такое понимание Реформации сегодня хотят выражать некоторые лютеране. Мы ведем себя так, словно наша история началась с молотка и гвоздей и с церковной двери, и что прежде этого мгновения на протяжении 15 столетий не происходило ровным счетом ничего. Иногда мы еще более ограниченны и считаем началом подлинной истории Церкви еще более поздние даты (к примеру, 1839 год, когда из Саксонии в Америку отплыли несколько кораблей).

…Когда наши уста немы, тогда говорит Он. Когда мы истощаем собственную мудрость и собственные силы, тогда Он говорит нам Свое великое Слово: "И се, Я с вами во все дни до скончания века!" С этими словами Он однажды послал Своих апостолов в мир, поручив им дела, которые, по человеческому разумению, невозможны, и направив их в места, которых они не знали. И они радостно пошли по неведомому пути. Они знали, что Его прощение, Его мир, Его сила с ними. "Се, Я с вами во все дни" — это тайна Церкви. Ибо на чем стоит Церковь? Не на нашей вере, не на святости нашей жизни — иначе она давно уже сгинула бы со страниц истории, — но на одном только Христе, Господе нашем. Ubi Christus, ibi ecclesia — этими словами должно начинаться любое определение Церкви. Раз есть только один Кириос, есть только одна Церковь. Не слишком ли часто мы об этом забываем? То, что есть только один Христос, что Бог воскресил Распятого и соделал Его Господом, и что этот Господь подлинно и лично пребывает с нами во все дни, — все это не притчи и не картинки, но реалии, которые мы познаем верой. Там, где Его Евангелие проповедуется ясно и чисто, где надлежащим образом совершаются Его Таинства, там Он присутствует реальным и личным образом.

Ординация тремя епископами не является простой и абсолютной необходимостью, поскольку является не апостольским установлением, но церковным правилом. Довольно и того, чтобы пресвитерия возложила свои руки на ординируемого, который был законным образом призван на церковное служением, ибо именно так пресвитеров рукополагали в апостольской Церкви (Деяния 14:23; 1 Тимофею 4:14).

— Иоганн Герхард. О Церкви

Мы не упраздняем чинов среди служителей Церкви; напротив, мы сохраняем различие между епископом, священником и диаконами. Однако мы никоим образом не устанавливаем какого-либо различия власти между ними и того разграничения, которое хотят видеть паписты... Тот факт, что епископы поставлены в Церкви выше пресвитеров, проистекает «из человеческого установления после апостольских времен с целью устранения расколов», как учит Иероним Стридонский.

— Иоганн Герхард. О Церкви

Из этого, однако, нельзя сделать вывод, что сочинения отцов являются per se и просто нормой и правилом учения во всем, поскольку отцы подчиняют свои собственные сочинения каноническому авторитету Писания. Они не только позволяют, но даже требуют, чтобы все, чему они учат, проверялось и исследовалось на основании Писания. Тем самым они признают, что Писание — это всеобщая, высшая и главная норма; все, что не согласуется с ним не может быть признано божественным, но есть вымысел, по человеческой мудрости изобретенный тем, кто его проповедует.

— Иоганн Герхард. О Церкви

Все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе (Римлянам 3:23-24).

Как бы велик и тяжел ни был грех, этот артикул еще больше, выше и шире, ибо произнес и утвердил его не какой-то человек по мудрости своей, но Тот, кто сотворил и держит небеса и землю. Мой грех и моя святая жизнь останутся здесь, на земле, ибо они касаются этой жизни и моих деяний здесь; там же, в небесах, где Христос восседает, держа меня на Своих руках, укрывая меня Своими крыльями и простирая надо мной Свою милость, у меня есть иное сокровище, большее названных двух.

Ты скажешь: как это возможно, ведь я ежедневно ощущаю свой грех, и моя совесть осуждает меня и указывает мне на гнев Божий?

Ответ: тебе следует научиться тому, что христианское оправдание, чтобы ты ни думал и ни воображал, есть ничто иное, как прощение грехов... Ибо оно называется прощением грехов по той причине, что мы явные грешники пред Богом, и в нас нет ничего, кроме греха, даже если мы обладаем человеческой праведностью во всей полноте. Ибо где Он говорит о грехе, там действительно есть подлинный и великий грех; подобно тому, как оправдание — это не шутка, но нечто весьма серьезное. И потому, глядя на этот артикул, ты видишь две вещи: во-первых, грех лишает тебя любой святости жизни, каким бы истовым верующим ты ни был на земле; во-вторых, прощение изглаживает всякий грех и гнев, так что твой грех не может ввергнуть тебя в ад, так же как святость жизни не может вознести тебя до небес.

И потому в глазах мира я буду проявлять всяческое усердие и делать столько, сколько могу, но в глазах Бога я с радостью буду грешником, и не буду претендовать ни на какое иное звание, чтобы этот артикул оставался истинным. В противном случае не будет ни прощения, ни благодати, но придется называть это венцом праведности и моих собственных заслуг.

Вне прощения нет и не может быть ничего, кроме греха, который осуждает нас.

— Из проповеди Лютера (1529)

Действительно, среди всех церквей, которые вышли из-под папской власти, именно лютеран обвиняют в том, что они сохранили многие папские злоупотребления и менее остальных преуспели в самоочищении. Говорят, к примеру, что в нашей церкви до сих пор бросаются в глаза священнические облачения, церковные украшения, картины, алтарь, распятия, свечи, исповедь, знамение креста и тому подобное. Но, друзья мои, тот, кто считает все эти безобидные вещи остатками папства, не знает ни того, что такое папство, ни того, чему учит Библия. Уже один тот факт, что лютеранская Реформация не выступала против безразличной адиафоры, но сохранила то, что согласовалось со Словом Божьим, показывает, что это была не безудержная революция, но библейская реформация.

— Карл Вальтер

Как сказал по другому поводу Г. К. Честертон, эксперты должны представать и практиковаться перед судом в лице обычных мужчин и женщин. Если эксперты не смогут убедить этих судей, они потерпели неудачу - и поделом! Если обыкновенные вопросы жизни и смерти, о которых говорил Честертон, нельзя просто оставить на откуп экспертам, тем более нельзя так поступать со святой истиной, от которой зависит сама вечная жизнь. Христианскую совесть нельзя передоверить другому (Мф. 7:15; 25:1-13; Рим. 14:23). Но "судьи", конечно, должны выносить вердикт в соответствии с "законом", т. е. с открытым свыше Словом Божьим, а не в соответствии с личными капризами.

— Kurt Marquart. The Church, p. 150.

[показать]В Германии некий кандидат в пасторы, отказавшийся от рукоположения, заявил своему епископу: «Возможно, я мог бы проповедовать по обычным воскресеньям, но я не могу проповедовать на Рождество и Пасху; я не могу проповедовать о мифах». И он был прав. Проповедовать о мифах нельзя. И когда один высокоученый профессор богословия в Германии на полном серьезе предложил вообще отменить празднование Рождества, это было вполне логично. В подобных случаях становится очевидной глубочайшая причина кризиса христианского служения: утрата живой веры, распад богословской ткани, который можно наблюдать во всех деноминациях христианского мира. Зачастую создается впечатление, что «христианские» страны мира охватила та же духовная эпидемия, которую греки перенесли в VI-V веках до н. э., и которая чуть позже началась в Индии. Вера отцов умирает, и на смену ей приходят философские умствования социально-политических идеологий. Богословие «смерти Бога» в Америке, агностицизм, открыто исповедуемый англиканскими священниками в Австралии, превращение sola fide (только верой) и theologia crucis (богословие креста) в безжизненные умствования в лютеранских кругах, новая герменевтика, уничтожающая Слово Божье («Мы утратили Слово Божье и никак не можем снова его отыскать», — как выразился ректор одного конгрегационалистского колледжа) — все это указывает на процесс распада, идущий во всем христианском мире и влекущий за собой не только бесчисленные личные трагедии, психические срывы и нравственные конфликты, но и развал церквей. Подобно великим трагедиям, постигавшим человечество в прошлом, этот процесс сопровождается странной эйфорией, свойственной всем смертельным болезням. То, что поистине может означать конец Церкви, воспринимается как чудесное обновление, невиданное возрождение Церкви и ее миссии в мире.

— Hermann Sasse, ‘The Crisis of the Christian Ministry’, Lutheran Theological Journal (Adelaide) May 1968, pp34-46.

Аналогичным образом должно быть постыжену и низвержену всякому, кто восстает против этой божественной мудрости и Слова Божьего. И потому не следует бояться, даже если вся мудрость и власть мира ополчится против Евангелия, даже если они возмаерятся подавить его пролитием крови; ибо чем больше проливается крови, тем больше будет христиан. Кровь христиан, как говорит Тертуллиан, — это семя, из которого возрастают христиане. Сатана должен быть утоплен в крови христиан, и потому никакое искусство не в силах подавить Евангелие силой. Евангелие подобно древесине пальмы, которая по своей природе плодоносит верхушкой, и ее можно нагружать как угодно сильно, в особенности если она используется в качестве бруса или подпорки, она не слабеет под тяжестью, но разгибается, невзирая на тяжесть. Таково по своей природе и Евангелие — чем сильнее ему противятся, тем крепче оно укореняется в нас, и чем сильнее на него давят, тем больше оно растет.

Тезис XIV звучит так: «Евангелическо-лютеранская церковь хранит единство исповедания веры и любовь ко всем, кто разделяет с ней эту единую веру».

Это соответствует сказанному в Ефесянам 4:3: «…стараясь сохранять единство духа в союзе мира». Единство духа — это единство веры, которое производит в нас Святой Дух. Везде, где присутствует эта вера, присутствует и надлежащее единство, угодное Богу. Более того, нам должно взращивать это единство. Нам необходимо со всякой осторожностью избегать всего, что может поставить это единство под угрозу. Важно также помнить о том, что личные мотивы зачастую являются причиной раздоров. Пасторы и прочие призванные учителя в Церкви начинают испытывать вражду друг к другу, и эта враждебность сердца вскоре дает ростки в виде разделений в учении и вере. Библия призывает нас «стараться сохранять единство духа в союзе мира». Мы не просто получаем единство духа как нечто, получающееся само собой, но от нас требуется прилагать всякое старание, чтобы сохранить его.