Сегодня мне приснился сон. Хороший сон – впервые за полгода. Неизвестно, стоит ли расценивать это как симптом выздоровления, или просто как подарок – в таком случае спасибо тому, кто там сны распределяет. Сам сон записывать не буду, на всякий случай. Если верить Максу Фраю, сны не очень любят, когда о них говорят. Не думаю, что что-либо изменилось, но сон доказывает возможность изменений, и как-то легче верить во время и его терапевтические функции. Или во всем виноват наглый рыжий кот, который всю прошлую ночь бродил по мне и всячески мешал спать, точил когти о мебель рядом с моей головой и часами глазел на меня светящимися глазами, игнорируя жалобные просьбы дать хоть немного поспать, поскольку ему в этот момент как раз приспичило немного поесть. Жестокий зверь, которому уже лет десять известно, что у меня на него аллергия, делал все возможное, чтобы не дать мне заснуть.

Образы и тени движутся по кругу, плавно покачиваясь на ветру, сливаются со стеклом, с ночью за окном, превращают стекла в водоворот, куда медленно вытекает воздух. Нету ни единой четкой линии, все пластично и неспокойно, контуры похожи на воду, всё вокруг будто затонуло давным-давно, стоит закрыть глаза – вода врывается в сон, холодная, мутная, заливает глаза дрожащими тенями, обесцвечивает стены. Дышать, дышать, выживать – ночь за ночью выныривать на поверхность и разбивать стекло снова и снова. Хочется кричать и звать на помощь – вода заливает глотку и наполняет лёгкие битым стеклом. Завтра наступит - нужно лишь дожить до рассвета.

Ещё немного, последняя вечность.
Пройдёт она, останется позади, и сгинет что-то холодное, тяжелое, незримое, что поселилось рядом полгода назад, что искажает тени и приносит плохие сны, что дышит ночами хрипло и прерывисто, что не пускает ветер в дом и останавливает стрелки часов. Три осенних месяца, три брата - здесь, никуда не ушли. Сентябрь – пустой, темный, вязкий и бездонный, Октябрь – теплый, горьковатый, терпкий, Ноябрь, полный миражей и призраков, мелкого дождя и раненых тяжёлых туч. Неслышно стоят за спиной, тянут назад, еле слышно шепчут, горькую ложь разбавляют сладкой, угощают чаем из мертвых листьев, за которым – забвение. Осталось меньше, чем было пройдено, и чуть легче дышится, и немного свободнее идти.
Настоящее обычно, занудно и статично, мало людей – только те, кто всегда был рядом. Много ветра, много кофе, мало сна – пока сновидения не перестанут методично вгонять меня по шею в болото, мне в них делать нечего. В одиночестве я вижу пустоту и скуку, и отчаяние, но в нём нет места лицемерию и предательству, нет места лжи – весомый плюс. Странная эта зима, будто окружила дом непреодолимыми сугробами, будто где-то совсем рядом бродит и воет песню свою незримая кысь, и ветер вторит ей. И ветер – вечный союзник, вечный соратник, кружит вокруг дома, мягко, но настойчиво закрывает дверь – рано ещё, ещё слишком холодно, нужно переждать, нужно залечить раны.
Мой друг – единственный, по сути, человек, иной по крови, но перед которым я не строю стен, потому что знаю, что могу доверять. Его присутствие, тень, всегда рядом, и это бесконечно помогает просто существовать и кем-то быть. Когда-то давно он был совсем другим, но изменился, в какой-то степени из-за меня. У каждого из нас есть свой Лестат, и связь с ним почти неощутима, но прочнее чем сталь. Моим Лестатом был – и остаётся - опасный человек, пред обаянием которого я не мог устоять никогда, вероятно и сейчас не смог бы противиться его зову. Я предпочел бы, наверное, никогда не приближаться к нему, слишком сильна связь и слишком легко я теряю голову. Два человека моей жизни, с одним я бы с радостью погиб, сражаясь, плечом к плечу, другого я не увижу, скорее всего, никогда, если судьба снова не столкнёт нас лбами, одной ей известно зачем. А о третьем говорить не хочется – за полгода рана только начала заживать, и какое-то время будет наличествовать. Так мало тех, кто был рядом, но тем ярче и четче их образы, тем более материален я сам, тем чувствительнее былое горе и былая радость.
Нынче же все в прошлом. Время сдвинулось с мертвой точки, и часы снова отсчитывают мгновения, и вместо штиля лёгкий бриз создает еле заметные узоры из морских волн – я не могу разобрать их пока.

Как мало человеку нужно для _несчастья. Или, наоборот, слишком много. Нехитрое сочетание событий и должное количество времени просто и незамысловато превращают человека в кусок мяса. Мне очень хочется познакомиться с тем существом, которое составляет для меня программу снов для прошлого и текущего месяца - посмотреть на него, и убить с особой жестокостью. Подобное сочетание души измученной терзаний встречается в туповатых книгах, которые пишут идеалисты-дилетанты (а иных скорее всего и не бывает в принципе); на деле же всё должно быть проще и грубее, так нет же. Хотя в общем-то не было бы снов, с завидным упорством загоняющих гвозди в крышку гроба моей избитой свободы, всё было как раз довольно просто и грубо. План а). вволю спать и хорошо питаться не сработал, пора приступать к плану бе, в котором нет места здоровому сну. Оно и к лучшему, вероятно. Наверное не очень умно упорно не верить в очевидное, особенно когда судьба, или как это называется, методично доказывает обратное и украшает фактами всю ту романтическую чушь, от которой человечество отказалось еще в прошлом столетии. Так не бывает, или хотя бы не должно быть, поскольку неприятно до крайности, и многочисленные прочитанные в детстве книги не передают всю жесткость процесса самосгорания сопливых главных героев. Я не хочу всего этого. Я хочу чтобы полгода было достаточно, чтобы восстановиться и перелезть уже в настоящее из прошлого, чтобы перестали сниться сны, в которых нечто доступным и грубым способом доказывает мне, что все могло быть иначе, стоит мне только совершить попытку что-то там вернуть. Самое забавное, что вообще все сны, каждую ночь, на протяжении уже двух месяцев, транслируют сюжеты с этой тематикой. Никакого отступления от сюжетной линии, выглядит так будто меня методично бьют по голове кувалдой. Всё это смотрится фигово, особенно если учесть тот факт, что даже мысли приводят к тому, что становится трудно дышать, в сугубо физическом смысле. Так недолго и с ума сойти. Если абстрагироваться от нытья, план прост - терпеть пока терпится, и наблюдать за всей этой хренью. Ничто не вечно, и раз уже почти полгода плющит - явный перебор, значит скоро должно закончится. А всё что происходит сейчас - приступ перед окончанием кризиса. Ну то есть я в это верю изо всех сил. Как водится.

Ужас и кошмар – всё что происходит со мной. Будто я нахожусь во власти свихнувшегося сказочника, и как любимый его герой создан по образу и подобию. Происходящее написано то ли невидимыми чернилами, то ли просто белой кистью на белом же холсте – без возможности обернуться и посмотреть на свои следы, без единой четкой линии и стрелок, любое направление ложно и единственно правильно – суть одно и то же. Перед указателем с тремя возможными направлениями никто не выбирает, скажем, путь наверх. Где-то в начале года – а год начинается после окончания бесконечного лета, на самом-то деле, в это время я попал не на ту дорогу. И с каждым днём почти физически ощущаю, что всё дальше и дальше от той точки, преодоление которой было ошибкой. Эта болезнь не вокруг, во мне, и достаточно глубоко, и пока она побеждает, будто быстрое течение реки несёт невероятно быстро прочь. Как в любой уважающей себя реке, в ней просто обязан находиться водопад, и однажды он наступит и поглотит и проделает всё то, что обычно делают водопады. Нужно выбираться из реки и не искать пути назад, не позволять воспоминаниям ослеплять и тянуть назад, не позволять тоске по тем, кого нет уже рядом, и не будет рядом, тащить меня на дно. Мне казалось, будто всё кончилось и можно идти дальше, так же как уже зажили почти порезы, которые сам нанёс себе – невероятно глупый, детский поступок. Больше ничего не прошло и не зажило. И отчаянно хочется вернуться в прошлое, не совершать ошибок, вернуться. И скорее всего это происходит потому, что я так и не смог простить себя. Потому что простить других людей немного легче и, это уже сделано. Наступление нового года было для меня символической границей, рубежом, после которого прошлое потеряет цвета, и можно будет повернуть голову на 180 градусов. Ну, вполне вероятно, что среди моих далеких предков были совы.
Наступление нового года было для меня символической границей, ею и осталось. Сам праздник показал лишь, насколько прошедший год был ярче, красочней, теплее. Будто всё что нынче происходит – жизнь после смерти. И я не верю в чудеса и в машины времени, да и в людей тоже не особенно. Они как планеты - кому-то не мила собственная орбита, кто-то окружает своё величество кучей спутников, испытывая себя на прочность, кто-то срывается с орбиты, не в силах противостоять притяжению другой звезды, в кого-то на полном ходу врезается комета, чья-то звезда вдруг гаснет, а у кого-то вместо звезды голубой карлик :-\
Всё не так просто, как хотелось бы, и достаточно прискорбными видятся мне варианты развития событий. Паровоз сошёл с рельс, и несётся теперь чёрт знает куда. Лишь бы вагончики не пострадали, а там будь что будет.

Сегодня в люстре перегорела еще одна лампочка, оставшиеся – общим числом две штуки – не справляются. Ничего символичного, до конца света еще далеко, а лампочки можно новые вкрутить. Тут я как в крепости – вместо ущербной люстры колышутся огоньки свечей, и тени скользят по каменным стенам. Крепость той самой породы, которая расположена где-то между тюрьмой и убежищем. Здесь всегда холодно и всегда открыто окно. Тут царит абсолютная монархия, так же имеются Судья и Подсудимый, и все в одном лице. Кто-то извне пытается проникнуть в крепость. Не разуваясь, залезть в душу (из лучших побуждений, разумеется). Пусть человек этот уже почти год живет рядом, нереально создать атмосферу абсолютного доверия на отдельно взятой площади, при всем желании участников представления. Нереально сегодня, нереально завтра, послезавтра – посмотрим.
Меня нет и какое-то время не будет. Самоустранение без самоубийства, и все относительно довольны. Я добровольно уволился из жизни, прежде всего из своей, при этом никуда не исчезнув. Гениальностью идея и не пахнет, зато никто особо не пострадал.
Привык ни о чем не сожалеть, а от древних привычек, как известно, непросто отказаться. Значит, это что-то иное – чувство вины? Власть несбывшегося?
Да ну ее к черту.
Странно жить в мире людей, для которых чувство тепла внутри немедленно объясняется изжогой. Странно жить в мире людей. Странно жить в мире. Странно жить.
Да и вообще странно, честно говоря. Прогуливаясь по владениям своим, пытаясь отыскать звезды на ночном небе, нередко при взгляде наверх я вижу (или кажется мне?), что что-то не так. А потом смотришь вперед, и понимаешь – все не так. Вообще все. Не тот город, не те стены, не та дорога, даже небо – чужое. И вместо поезда летишь почему-то в самолете, так что и выпрыгивать на ходу несколько небезопасно. А куда летишь – фиг его знает.
В любом случае нужно будет собрать себя с пола и уехать однажды. В этом городе нет выхода к морю.
Нет выхода.

I am dreaming, I'm screaming
But making no sound
I'm the nightmare from upstairs
And i'm coming down

From silence to violence
In a single step
Try to leave or retrieve
What i can't forget

I can see what i'll be
When i'm going on
I can't heal it, can't feel it
If i'm doing wrong

It's burning, it's yearning,
It's spinning around
Let it shout, tear it out, save me
From this unholy being

В окнах уже темно (еще темно), за стеклами горят электрические свечи, неподвластные ветру. Умирая, роем осколков они взрезают воздух, в последней попытке украсить его стремительным блеском, расцветить белую кожу тягучим красным узором, мелодично растерзать ветер на части, щепотку музыки и красок глоток подарить напоследок. Оконные стекла обезжиривают свет, рассеивают синтетическое тепло – там, за окнами, есть только отражение пламени. Тепло же – попряталось, заблудилось в мерцании искусственных свечей, погибло под ногами искусственных людей, в вечно открытое окно ускользнуло, не найти его теперь. Можно зажечь свечу, украдкой, чтобы ветер не заметил маленький живой огонек среди мертворожденного света. Задуть люстру, занавеской укутать дрожащее от зимнего взгляда тяжелого окношко, свечу на стол поставить – осторожно, не коснувшись дыханием. Рядом нахохлиться. Ждать. Тени тут же оживут, косматые лапы протянут к теплу-свету, зашипев, уползут обратно. Стены пропадут из виду, за горизонтом скроются, и мир возникнет – мир танцующих теней и размытых очертаний, неясных и непостоянных. Узенькая мордочка тепла покажется в окошке, коготками по подоконнику, по полу простучит забытую мелодию пушистая фигурка, под кровать скользнет и мурлыкнет еле слышно, успокаивающе.
Свеча все равно погаснет, и тени набросятся со злобной радостью, разорвут на части, комком темных туш задавят, вытянут воздух из груди, до утра будут грызть, комкать, душить. Уж нету сил панцирь растить, чешуйку за чешуйкой наращивать, стальную броню мастерить, и сердце устало уже флюгером быть на ветру, бьется тяжело, задыхается, словно комок ржавчины ворочается, в висках стучит, вздохнуть не дает. Будто маятник туда-сюда качается, отсекает секунды, обломанными краями пропалывает легкие, по ребрам скребет. А то вдруг колотится как сумасшедшее, словно пришла пора вырваться из груди на свежий воздух. Немножко уже осталось, пара миль мертвого Декабря по снегу, сквозь колючую шкуру зимы, сквозь жуткие сны и тени, к границе, к следующей остановке, очередному кпп, чтобы передохнуть немного и дальше шагнуть – в метель.

Тени вокруг рычат, наваливаются на грудь, не дают вздохнуть. Слишком много потеряно, слишком много осталось где-то там, за спиной, больше, чем должно было. Достаточно, чтобы лишить воздуха, недостаточно - чтобы освободить от необходимости дышать. Друг-ветер рядом со мной, да и не друг давно уже, а брат. Не из тех друзей, которые должны друг другу много снов, из тех с кем, случись война, погибнешь рядом, плечом к плечу. Нынче за окном снег, и можно подолгу сидеть с кружкой чая, с наслаждением вонзая когти в нежную кожу запястий, можно с головокружительной высоты нырнуть в прошлое – предательское время, чья жестокость невероятна, чье гниение сопровождается невыносимо сладким запахом. Освободиться, сбросить старую кожу, изорванную и мёртвую плоть, вылезти на поверхность земли без панциря, зажмуриться от солнца, от ветра, что больно хлещет по обнаженному телу. Необходимо решить, что прошлое не бывает хорошим или плохим, оно просто есть, и вместе с тем нет его. Горизонт сейчас будто едет навстречу, словно впереди граница, за которой ничего нет, толкает назад, в когти воспоминаний.
Совсем недолго осталось. Должно пройти время, ведь считается, что оно лечит. Считается, что сон лечит – я и сплю, почти не просыпаясь, сжигая дни, чтобы доползти до января, об острые камни сдирая плоть клочьями, оставляя за собой след из лохмотьев чёрных одежд. Время не меняет ничего, меняют поступки, и я не знаю сейчас что делать. Нужно выжить, и перетаскивать себя из сегодня в завтра, чтобы не остаться тут навсегда.
Порой всё настолько плохо, что хочется кричать о помощи. Да я бы и кричал, наверное, если бы знал как и кто может помочь.
Но сейчас нужно только идти, потому что есть еще силы, хоть всё чаще и чаще невыносимо просыпаться, нужно оставить этот год позади. Ничего не пройдёт и не заживёт, но нужна грань, за которую нельзя будет шагнуть, чтобы была только одна дорога – вперёд, пусть и ломиться придётся сквозь чащу, другого пути нет.
Прошло время прыжков в длину, прошло время веры. Время доверия тоже прошло.

Пара шагов.

Осени больше нет, как нет пока и зимы. Меня тоже нет – по выходным я сплю, почти не просыпаясь, да и в будние дни будильник всё чаще отключается отработанным движением, где бы он не находился. Даже после 20 часов сна невыносимо хочется спать, и что самое удивительное, получается. Вероятно, человечество в лице меня наконец осознало преимущества зимней спячки. Через пару недель сомнительное счастье кончится, и придётся какое-то время поваляться в больнице. Спать круглые сутки мне там точно не дадут, но есть вероятность, что за это время зима опомнится и заявит о себе, чтобы замести эту осень белым снегом, заморозить болото и принести в дом своё парадоксальное тепло. Фактически от меня ничего не осталось, но это хорошая новость, поскольку чтобы вырваться наконец из порочного круга, никому ничего хорошего не приносящего, необходимо кучу всего внутри себя уничтожить. Я терпеливо жду дня, когда ко мне вернётся способность видеть сны, я верю, что вернётся. И однажды придёт день, когда прошлое будет только прошлым. Во времени гораздо легче запутаться, чем многие думают, и намного сложнее вырваться из его острых когтей.

С резким звуком в темноте рвутся цепи. Протяжно стонет металл, жалобно скулят искорёженные звенья. Тяжелыми кольцами, со змеиным шипением, цепи падают на пол, рассекая воздух, поднимая тучи тяжёлой пыли. Воздух недвижим, тут и там расчерчен умирающим блеском всех оттенков серого, тусклым и рассыпчатым. Безмолвно крича, искалеченные змеи рушатся, еле заметно подергиваются, пытаясь снова соединиться, воссоздать иллюзию прочности – защитный кокон, под которым можно вырастить куда более прочную связь. Путаются в игре света и тени, шипят что-то на своём языке, распадаясь на молекулы, последнюю песню поют – луне и серебристому пеплу. Шелестят во тьме неподъемные железные туши, перешёптываются, безвредные нынче, умирающие не от недостатка воздуха, а просто потому что время пришло. Сквозь решётку окна вяло скользят густые потоки солнечного света, величественно шествуют, неумолимо двигаясь к полу, заставляя каждую пылинку вспыхнуть на миг, выжигая и выставляя напоказ. Беспокойно переговариваются в темноте останки цепей, в серебристый пепел зарываются, что-то тянут надрывно, на одной ноте. В невероятной высоте, далеко отсюда, ветер услышит их молитву и помчится над океаном, как опытный брадобрей, смахивая пену с надменных волн, тревожа моряков и дразня птиц, ворвётся в пустой дом, поднимет армию пылинок и бросит войска против солнца, снова и снова тесня медленную лавину света. Весь день ветер будет воевать против высокомерных лучей, лишь к вечеру уляжется пыль, ветер же не успокоится никогда. Цепи под покровом ночи рассыплются серебристым пеплом, с тихим вздохом облегчения засыпая навечно. Ветер будет беспокойно метаться во сне, вновь и вновь он будет просыпаться и проверять свои владения, и в полночь умчится вдаль – сбивать шапки с волн и слушать шёпот листьев, спать наяву в ночи, где побеждённый солнечный свет не друг уже и не соперник – а старый враг, что как всегда гораздо лучше.
[599x390]

Ветра не найдут меня – я сплю или же просто лежу с закрытыми глазами, не включая свет. Когда в окне не горит свет, окна не существует. И меня не существует. Так проще, наверное, вместо того чтобы патетично восклицать, биться головой о стенку или брызгать соплями на чью-нибудь жилетку. Сны не запоминаются, за окном всегда одинаково темно, в институт периодически приходится заглядывать, но это меньшее зло. Голова раскалывается от громкого света и ярких звуков, даже музыка не слишком помогает, она слишком связана с прошлым.
Всё это элементарно объясняется неврологическими проблемами, связанными с всд и депрессией. К чёрту сопли, пора спать. Первые же воспоминания спросонья довольно неприятны, но если спать много, всё это совсем не так тяжело. Если учесть, что слово «помогает» я написал через «а» и потом около 4 секунд потратил на то чтобы понять, что не так, тут определенно имеет место недостаточное снабжение мозга кислородом.
Если верить – однажды настанет день, когда я не вспомню о прошлом, мне не будет больно, и птички сплетут венок из луговых цветов для моих волос, будет мир во всём мире и вообще полная амнистия.
Наверное, мне стоит воспринимать эту осень как дивный сон. Разбудили конечно зря, зато честно. И ничего уже не будет как прежде, потому что у меня получается – никому не звонить, не мечтать и ничего не ждать. И нету никакой власти несбывшегося, есть только старые письма, которые слишком легко горят, несмываемым пеплом оседая на плечах.
[699x466]

В это раннее утро
В эту позднюю вечность
Отраженья несчастий
Распылив по перилам
Эту странную пору
Разломать на кусочки
По ковровым узорам
Размешать аккуратно
Чтобы нёбо горело
От морозного кофе
Чтобы небо сгорело
К чёрту вышвырнуть солнце
Разбросать по чешуйке
Престарелую осень
Карты звезд и созвездий
Прах развеять над морем
Вновь и вновь возвращаться
В недостроенный замок
Где стареющий Каин
Горько плачет ночами

О мизерикордия моего сердца, помнишь ли ты мост над рекой, ледяной ветер, бьющий в лицо? Я буду помнить всегда.
Ты взяла меня за руку, и вывела из мёртвого сада в осень – я благодарен тебе бесконечно.

Сейчас ты отпустила мою руку и бесшумно скользнула в ноябрь, растворившись среди тусклых огней и туманов. Чашка с недопитым кофе и горький поцелуй на прощание - идеальный финал, а я... Как верный песик побежал за тобой - догнать, заглянуть в глаза, но лишь услышал в тумане твой шепот и тихий смех. Я не пойду дальше - так надо, так тебе проще и легче. Всё хорошо, на самом деле все хорошо – ты где-то смеешься, еле слышно мурлыкаешь что-то по-японски, а может пьешь кофе из огромной кружки, или гуляешь в парке средь чёрно-белых деревьев, бегаешь наперегонки с пушистой колли... Ты есть и не исчезнешь никуда, и это самое главное.
Я же вычеркнут, меня нету больше. Надеюсь, что смог согреть, хоть немного, и помог дойти до зимы. Я не потревожу тебя более ничем.
Ты обещала – помнишь? – что с тобой всё будет хорошо.

Кажется, наступила-таки ночь, когда можно позволить себе не спать, уничтожать чаесодержащую жидкость в неограниченных количествах (кофесодержащую организовывать долго, шумно и лениво). Читать что-то, первым выпавшее из книжного шкафа. Мёрзнуть у окна, посвящая нерождённые стихи вечно дряхлой ночи, к вящему равнодушному её одобрению. Не мечтать, не верить, даже просто не думать.
Хладный труп осени под окном уже начал разлагаться. Запах, по счастию, не долетает до 11 этажа, ползёт по улицам, гася фонари и заставляя продрогших собак забиваться под машины. Недолго ему осталось, ещё пару ошибок синоптиков спустя он познает на себе мощь и силу криогеники, и вряд ли это переживёт. На морозе запахи не живут, цветы не пахнут, увы (что бы там не рассказывали господа романтики). На морозе, в общем-то, многое умирает и не функционирует, только пушистые создания и те, кто облачён в шкуры этих пушистых созданий. Впрочем, сейчас на улице довольно тепло, а дома холодно. Что чудесным образом сочетается с моей неожиданной потребностью находиться вне дома, желательно в состоянии движения, в общем-то, уже всё равно куда. Господа психологи, подорвавшись, с профессионально искренними улыбками на проникновенных до невозможности лицах тут же с живостью объяснили бы мне, что моё маниакальное стремление перемещаться - суть бегство от проблем нерешенных и тяготящих моё нежное сердце. Моё нежное сердце - подлый кусок полезного, к сожалению, мяса, слишком часто последнее время отлынивающий от единственной работы, нынче, то есть вот прямо отсюда и до ближайшей стены, не содержит на своей уютной поверхности ни одного камня, можно сдуть каменную крошку и отправить в кунсткамеру с любовью.
Правда - это как правило не то, что вы точно знаете, и уж точно не то, что хочется знать для внутреннего мира и спокойствия (интересно как это), обычно это то, что известно с самого начала, той части вас, которой хорошенько пригрозили (или заплатили - ваши части тоже имеют право быть разумными в бытовом плане), и в результате эта самая часть молчит в тряпочку. У многих из нас есть кучи маленьких правд на различные случаи развития событий. Они все достаточно правдивы, чтобы не быть похожими на откровенную ложь. Мне это кажется довольно странным. Я как то привык, что у монетки две стороны, у попы две половинки, дальнейшие примеры по вкусу. Поэтому у меня не возникает вопросов вроде "А чему, собственно, верить?". Возможно, более уместен вопрос "А верить ли вообще, раз такое дело?".
Но мой случай, увы, сам по себе крайне тяжёлый, тут всё ясно и без вопросов. Зато ответы весьма востребованы, иначе слишком много в воспалённом и определённо больном воображении возникает домыслов и предположений.

Ответы получены. И простой солдат не спрашивает себя, а чему конкретно, собственно, верить. Какая-то созерцательного характера часть наблюдает со стороны, как нежное сердце благополучно рвётся на неровные фрагменты, непонятно зачем и за что.
Тот, кто ни разу не попадал в шторм, с блеском в глазах расскажет вам, воодушевлённо размахивая руками и зачастую ногами, красочно и подробно опишет интереснейшие огромные волны, захватывающее скольжение по дикой пучине, любопытственные брызги и много чего ещё.
Он, счастливый, не получал никогда рейком по голове.
А побитый бурей, как забытая шубка - молью, потерявший половину команды и кока корабль на гребне очередной волны, дрожа, пытается поменять галс, и когда тело матроса, которому не повезло находиться на мачте, с глухим стуком шлёпнется на мокрую палубу, окровавленный человек вскарабкается на его место, и увидит землю впереди. И оставшиеся в живых перестанут вдруг ощущать страх, заслышав его хриплый, возможно, предпредсмертный, крик о том что земля - рядом, кораблю есть куда направить искусанный свой форштевень и есть где развалиться на части по прибытии.
Знаешь, мне бы так хотелось верить в то, что слова это лишь слова, что всё что было написано и сказано раньше - то, что есть на самом деле, что правд много и есть некая одна, самая важная, тайная, истинная, совершенно непохожая на жестокое сочетание английских букв. Что правдой является такое желанное сочетание букв французских. И всё это определённо очень, очень больно.
Как несостоявшийся психолог глубоко сочувствую нам обоим.
Как несостоявшийся капитан последним покидаю свой корабль.
[699x294]

Девочка с глазами пронзительного синего цвета где-то очень далеко сидит и не смотрит в окно. Вместо этого, отвернувшись, кормит своего домашнего зверя и старается не замечать зеркало, в котором отражается серое небо. Она не видит, и не чувствует, наверное, как дома раскачиваются под напором ветров, незнакомых и холодных. Окно в спешке и страхе закрыто и забито гвоздями, и так страшно впустить небесный огонь в дом, позволить еще одной грозе перестроить, изменить привычную картину мира.
Девочка с глазами холодного льда закрывает двери, оставляя за ними только пустоту, не поворачивая головы на шорохи и тени. Она бежит, в слезах, и дорога исчезает за спиной. Вычеркнутые миры с иным воздухом для дыхания, куда ей не вернуться уже никогда, давно рассыпались. Её дорога бесконечна, она не заканчивается, а вместо былых декораций только размытые разноцветные пятна. Ей нелегко, и будет еще сложнее, но однажды она сможет открыть глаза. И я верю, что не потеряется, не утонет, найдет дорогу, и, если повезет, научится шагать осторожнее, и беречь всё, что в противном случае оперативно и основательно разваливается.

А за окном – волшебное, невероятное небо, остывший Город прекрасен, скоро зажгутся фонари, и надо быть там, потому что иначе никак, ведь совсем немного пройдет времени, и всё будет иначе. Зима уже совсем близко, и она всегда долгая - гораздо дольше, чем ворчит календарь. Зимний холод - он как живое существо. Достаточно немножко понимания, шепотки ласки, и он не страшен совсем. И даже элементарная батарея зимой дарит уют. Самое тёплое время – зима.