Меньше трети миллиметра.
Он вырезал из чёрного картона одинаковые кружочки с сантиметровым отверстием посередине,
зажимал между ними кусочек медной фольги с аккуратно проколотой дырочкой диаметром меньше трети миллиметра,
склеивал всё между собой, и смотрел сквозь дырочку на свет.
Он редко был доволен результатом.
Но лишь только очередное отверстие оказывалось достаточно круглым, ровным и без рваных краёв,
он тут же начинал поиски подходящей коробочки, в одну из стенок которой вклеивал получившееся отверстие,
и с этого момента был озабочен лишь чернотой стенок.
Когда он только начинал, то мог легко удовлетвориться простой оклейкой чёрным картоном. Но...
Скоро заметил, что не всякий картон чёрен, более того, в черноте любого картона всегда можно обнаружить присущую ему серость.
Это его не устраивало.
Тогда он стал экспериментировать с бархатом, но и тот блестел при просмотре на солнечном свету под малым углом.
Бархат был действительно чёрен, но лишь когда на него смотрели прямо.
Ворсинки блестели в ярком свете, и он был зол на них.
Следующим был уголь. Купленный в аптеке в виде маленьких таблеток, с неистовством измельчённый в ступке до пылеобразного состояния,
уголь сыпался на только что окрашенную черным лаком (который сам по себе, конечно, блестел) поверхность, прилипал к ней,
и его глаза тонули в её черноте.
Придя в себя через некоторое время, он вдруг заметил, что отдельные частички угольной пыли не захотели быть просто пылью,
возвышаясь над другими сородичами своим непомерным ростом, блистая всеми своими чёрными гранями.
И тут же понял причину – плохое просеивание порошка. Он обзавёлся набором сит с различным размером ячейки.
Он просеивал пыль, потом толок в ступе, потом опять просеивал. Красил нутро коробки чёрным Кузбас-лаком, посыпал пылью.
Пыль тонула в лаке, а поверхность продолжала блестеть. Он сыпал ещё пыли, и всё становилось на свои места.
Ещё слой лака, слой пыли, и время вдруг останавливалось, пространство сворачивалось в яркую точку на дне коробки,
которая когда-то была простой аккуратной дырочкой меньше трети миллиметра. А теперь, теперь ...
Квадратик фотоплёнки в тёмной ванной комнате тут же укладывался на противоположную от отверстия стенку коробочки,
последняя тут же закрывалась, и всё было готово.
Всё было готово, и в то же время только начиналось. Его излюбленным объектом съёмки была жившая с ним чёрная кошка.
Он фотографировал её спящей из-за необходимости длинных выдержек в силу малого количества света,
падающего на фотоплёнку через малое отверстие, меньше трети миллиметра в диаметре.
Зимой он фотографировал тени деревьев, ибо находил их прекрасными.
Летом, после дождя, он снимал солнце, разлитое по мокрым крышам домов.
Весной он отправлялся на залив, чтобы фотографировать вздыбленные глыбы льда,
таящие от весеннего тепла, обнажавшие при этом причудливой формы поры.
Осенью он фотографировал пожелтевшую хвою лиственницы, что росла на краю местного кладбища.
Время текло, неслышно просачиваясь сквозь крохотную дырочку, отпечатываясь в памяти в виде бесчисленных фотографий.
Большинство его знакомых отмечали их недостаточную резкость, лишь некоторые хвалили из вежливости, не желая обидеть.
Мир был охвачен цифроманией, и его в этом мире просто не существовало.
Плёнку постепенно перестали производить, и тогда он соорудил коробку побольше,
чтобы в неё помещалась его голова, зачернил как следует внутренние стенки,
проделал крошечное отверстие, меньше трети миллиметра в диаметре,
надел коробку на голову и пошёл туда, куда глядели его глаза...
Пинхол.
[699x500]