Пронзаешь мир умным, измученным взглядом,
В нём бездна сомнений и бездна стыда.
Твой ангел – хранитель забыл, что быть рядом,
Лишь значит, что рядом быть нужно всегда.

В душевной тревоге прикроют мир веки,
Но ими не спрятать всю горечь утрат.
А сердце как было – так и есть в человеке.
Лишь ангел – хранитель отправился в ад.

Ты прячешь от мира тоску и бессилье,
Но векам не скрыть от него твоих слёз.
Твой ангел в аду опалил свои крылья,
Последнюю искру надежды принёс….

очень бы хотелось услышать критику на свои работы от людей, которые сами самовыражаются посредством литературного творчества.
Буду очень рада любой критике, сами понимате, сложно относится объективно к собственному творчеству))
что касается краткой рецензии на рассказы, то скажу лишь, что это первые две части книги с рабочим названием "5 зеркал"
Основная тема первой - творчество и её, по-большей части, убийственное "влияние" на своего творца.,
второй: чистота истинойй(!!) Любви в любом её проявлении.

буду крайне признательна Вашим ЛЮБЫМ коментариям и КАЖДОМУ мнению.
Заранее большое спасибо, с уважением к писательскому искусству и молодым писателям в частности, MariCat)
ссылки:
1часть - "зеркало первое" - http://eddy.ifolder.ru/5844124
2 часть - "кривое зеркало" XD - http://eddy.ifolder.ru/6011963

В детстве я, как и большинство мальчиков и девочек, считал себя особенным. Именно я должен был найти вход в параллельные миры, именно меня обязаны были навещать всяческие неземные сущности, будь то волшебники, феи или незамысловатые ангелы с демонами, и, разумеется, именно у меня был некий дар, таинственная сверхспособность, о которой я узнаю лишь тогда, когда буду готов. Но, чем старше я становился, тем большее количество моих детских желаний уходило в запас, чтобы дать место новым, гораздо более актуальным. В общем, к шестнадцати годам привлекательность крылатых маленьких фей и русалок с жирными рыбьими хвостами показалась мне крайне сомнительной, и, в конце концов, не в силах соперничать с точеными фигурками старшеклассниц, окончательно испарилась. Уже к двадцати я открыл свою сверхспособность, заключавшуюся в редком умении находить общий язык практически с каждым, даже самым сложным экземпляром. Этот дар никак не помог мне в спасении мира и совершении невероятных подвигов, но именно благодаря ему уже к двадцати пяти я имел собственный небольшой бизнес и стабильный, приятный доход.
Сейчас мне тридцать два, и я считаю себя в меру счастливым человеком (я вообще придерживаюсь позиции, что все должно быть в меру, в том числе и счастье - лишь когда нет резких взлетов, можно обойтись без болезненных падений). Друзья (и по совместительству самые ярые завистники) часто обвиняют меня в том, что я ползаю, а не летаю - живу как улитка в своей раковине. Я соглашаюсь. Но, в отличие от них, безнадежно пытающихся взлететь, я научился ползать так, как мало кто может, и, что самое, видимо, для них ужасное - я этому искренне рад.
Жену выбирал по тому же принципу - чтобы никакой всепоглощающей страсти, но при наличии глубокой и искренней симпатии. Верочка - женщина из Чеховских рассказов, чувствует себя своеобразным дополнением к мужу, не являясь самостоятельной личностью. Нет, у нее, разумеется, есть собственное мнение и, возможно, чувства, но со мной она лишь отличная хозяйка и заботливая жена, которая чувствует себя настолько зависимой, что не рискует закатывать истерики и лезть ко мне с душевными разговорами каждый вечер. Возможно, многие считают меня черствым и бездушным человеком, но это не совсем так. У каждого есть право выбора, и каждый волен иметь отношения с тем, с кем хочет, и если кто-то пожелает быть рядом со мной - пусть придерживается моих правил. Захочет уйти - я не держу, и обиды в том числе.
В общем, я живу, знаю меру, и - я уверен - это самый лучший вариант из всех доступных.
Читать далее

[377x500]
Только борьба со Смертью может научить по-настоящему ценить жизнь... Но выйти из этой борьбы победителем под силу не каждому...



Я хочу закопать ее заживо... Что бы мокрая земля забивалась в ее легкие. Чтобы она чувствовала каждый вздох ... А каждый выдох сопровождался нестерпимой болью...
Дышать все труднее и труднее... По ней ползают мерзкие твари... Они ласково перебирают своими лапками по юному телу. Все ее мысли сконцентрированы только на дыханье... Дышать, дышать, дышать... Дышать... Медленный вздох... Новая порция земли в легких... Медленный выдох... Боль от слипшихся альвеол... Кашель... И снова... Она чувствует неумолимое приближение Смерти... Каждый вздох... как ее шаг. За что? Почему так? Ведь она так молода... Она красива. Из ее еще не ослепших зеленых глаз потекут слезы. Она захочет увидеть в последний раз свет... Она вспомнит все, что не успела сказать. Все то, что так хотела успеть сделать... Вспомнит своих близких и друзей, которых было так мало. Она поблагодарит Жизнь за них, ласково улыбнувшись. А возможно вспомнит и меня... Она никогда не поверит, что это мои мысли... Мои мечты... Желанья... Она будет хвататься за жизнь, как за тонкую ниточку, прекрасно зная, что та вот-вот оборвется... Она будет слушать стук своего сердца... Считать каждую секунду до Смерти. И слышать ее шаги... Ближе... Ближе. Больше не будет сил сопротивляться. В конце концов, все мы умрем. И Смерть - это только смена реальностей... Не так ли? Ей так хотелось в это верить. А спохватятся ли ее? Да. А, может, даже найдут... Ей представилось ее сгнившее тело в клочках ткани. Давно ставшее домом для каких-то насекомых. Да... Не в таком виде ей бы хотелось выбраться отсюда. Сейчас она бы все отдала... Только бы дышать... Дышать... У нее затекут ноги... Руки... Она будет пытаться разгрести землю руками... Ногти вырвутся с мясом... Она почувствует вкус грязной крови. Нет сил... Все напрасно... Она услышит дыхание Смерти... Оно сольется с ее собственным... Она почувствует взгляд Смерти... И с ужасом ответит на него...
Ей уже не больно. Она уже ничего не чувствует... Как жаль, что она так поздно научится ценить жизнь... Ценить каждый вздох...

Жизнь - это и есть Конец Света.
А каждый вздох - Последняя Битва.


Эмилия.
25.01.09г

Восемь неотвеченных. Это ты, наверное. Я забыл твой номер, постирал все адреса. Хоть мечусь - не меченый, и немое скверное мечется внутри меня битых три часа. Я в своей Елабуге, ты же - под Калугою, вешаться-не вешаться - это не вопрос. Помнишь, ты по радуге со своей подругою Тишиной полвечности бегала всерьёз? Вот и я, любимая, вот и я, желанная, всё бегу до Солнышка, кеды все истёр - счастье моё мнимое, счастье моё странное, где же твой на облачке ставленный шатер? Тучи, вишь, проклятые, льются да ругаются, что им наши нежности, знай - топи котят. Все друзья поддатые пуще напиваются, я - сижу, не дёргаюсь: пусть, коли хотят. Что же ты, забытая, двадцать лет не виделись, но - уж подожди чутка, уводи потом. Эх, башка пропитая... Вы там не обиделись?
Понял.
Я - секундочку, и вернусь.
С зонтом.

А ты на этих пластмассовых стульях лежишь как манекен. Такой расплавленный расслабленный. Лежишь и кажется не дышишь, и только белизна твоих зубов  чуть приоткрытого рта соревнуется с белым кафелем на полу. Легкие шаги, легкие глаза,  глаза цвета безумного неба, глаза останавливают на мне твой взгляд, такой раздирающий, раздевающий, безумный до дрожи. И мне холодно, среди манекенов безмолвия, отголосков эмоций, сильных по существу  слабых по жизни. Только в твоих остановившихся на мне глазах, там, в глубине, танцует жизнь, чертовский никогда не прекращающийся танец, танец двух сплетенных тел, ударом об стену, зажатых ног  и разорванного платья от Скотта  Хеншалла. И твой смех, открытый, ни чем не прикрывающий честность происходящего, читающий во мне страх и желание, дрожь и страсть. Пальцы слишком холодные для такой схватки.  А ты все лежишь, и только твои глаза наблюдают за вихрем моих эмоций в тщедушном теле. Слишком длинная, слишком тонкая как сигарета ароматного вог, слишком яркая в свете множество ламп я затягиваюсь и спрашиваю мысленно «хочешь?». Вопрос в моей голове отбрасывает как мячик от стен «хочешь?», «хочешь?», «хочешь?», «хочешь?», «хочешь?». Ты прикусываешь нижнюю губу, и медленно расплываешься во влажной улыбке.

Я растекаюсь по стене, такой же холодной как  я, ударная сила жара, получается, от прикосновения жгучего холода об жгучий холод. Слишком не в себе, что бы стоять слишком хотящая тебя, что бы сесть и закрыться. Когда мы  вдвоем  пространство наполнено безумием садистских мыслей, тягучих движений, дымом  что мы передаем из губ в губы, из легких в легкие, от тебя ко мне, от меня к тебя. Ты перебираешь пальцами знакомую мелодию, я наигрываю в такт пальцами по стене, слишком громкие звуки, для того чтобы кто-то услышал кроме нас, музыка холода застывшего в подушечках пальцах.   

Я вижу в твоих глазах желание, желание  встать и подойти, но не стоит нарушать картину безмолвного холода здесь. Среди кафельных полов и стен, среди пластмассовых стульев и манекенов. Искусственная  среда понимания взглядов.

[550x419]

- Знаете, я пью лекарство каждые два три часа, как только начинаю испытывать голод или жажду. Я очень серьезно болен с детства. Скоро прейдет день, я задерну шторы, если не возражаете. Болезнь совсем ослабила мои глаза. Я не переношу солнечный свет, от него у меня болит голова, а на коже тут же появляются ожоги.
Как пленительна была луна прошлой ночью, не правда ли. Я не выдержал и решил прогуляться. Сад при лунном свете просто божественен и гуляющие в нем кажутся бестелесными призраками, подует ветер и их унесет как осенние листья. Болезнь и одиночество, сделали меня романтиком. Теперь, когда я все больше один, я много думаю, читаю, даже начал писать книгу. Так я и живу от одного приступа до другого. Вы спросите, что происходит со мной во время приступа, что ж ваше право, по сути, для того я и начал этот рассказ.
Я ничего у него не спрашивал, у меня был заклеен рот. К тому же я уже догадывался, что лекарство это я, и меня мало интересовало, как именно меня приготовят. Однако ж субъект облизал запекшиеся губы и продолжил.
-Приступ обычно провоцируется тем, что у меня заканчивается лекарство, Его довольно сложно достать. Приступы порфириевой болезни похожи на эпилептические припадки. Меня бьют конвульсии и начинаться судороги, изо рта идет пена, разница между мной и эпилептиком только в том, что он после припадка впадает в обморок, а я нет со мной не все так просто. После перечисленных симптомов начинается безотчетная агрессия, я готов перегрызть глотку любому существу, оказавшемуся на моем пути, так сильна во мне жажда крови.
При этих словах урод гнусно осклабился. В жизни своей не видел зрелища ужасней чем его зубы. Желтые, длинные, похожие на ножи мясников. В его улыбке не было ничего человеческого.
-Рецепт приготовления довольно прост – сказал он- В начале я вскрою вам артерию, наполню кровью этот сосуд, а после добавлю в нее препарат для разжижения, у меня проблемы с желудком. Может, желаете перед смертью продиктовать прощальное письмо жене и детям, если таковые имеются? Как видите я не зверь и ничто человеческое мне не чуждо.
Я желал, я очень желал, инстинктивно пытаясь, найти выход, и спасти свою жизнь.
Как только он освободил мне рот я заговорил…я никогда не был дипломатом, но сейчас у меня не было выхода…
- Знаете я очень одинок мне не с кем прощаться -заговорил я- а вы судя по всему человек благородный почему бы не помочь вам.
Я рассмеялся.
- над чем вы смеетесь?- обиженно спросил он- надо мной?
- нет помилуйте ! что вы! Просто я подумал, как много людей хотели бы сейчас занять ваше место.
- почему же? –удивился он- вы дурной человек? Вы сделали людям много зла?
- ни Боже мой!- усмехнулся я- просто я литературный критик.
Мой расчет был верен. Глаза типа загорелись.
- ах, какая честь!- он заулыбался всеми своими погаными зубами изображая приветливость- ах, если бы не обстоятельства….
-о чем вы? Я вполне доволен тем, что смогу облегчить страдания ближнего.
- видите ли милейший- помявшись сказал- он я уже говорил что пишу книгу…не могли бы вы прочесть ее, хотя бы несколько глав…
- Разве у нас есть на это время? Я думал вам срочно нужно лекарство…
- пару часов я еще подожду…прошу вас…
Он заглядывал в мои глаза с выражением преданной собаки.
- ну что ж – нехотя сказал я- только потому, что вы просите…
Он развязал мне руки. Вот момент, можно было наброситься на него и задушить , но я помнил какой физической силой обладает этот человек, когда он скрутил меня в саду я был как младенец в его руках.
Он ринулся к столу и вынул из ящика тетрадь в бархатном переплете. Он передавал мне ее так как матери передают новорожденного младенца, ревниво держа и долго не отпуская уже в чужих руках. Я откашлялся попросил света и бережно открыл тетрадь.
Я начал читать, сначала для вида, но потом я понял, что роман гениален. Строки все больше и больше захватывали меня, я смеялся, дрожал от страха, плакал. Мир вокруг меня играл красками радужного спектра, я был влюблен и скорбел, я ненавидел, я был счастлив, я проживал сто жизней за раз.
Вся моя прежняя жизнь казалась мне сном, только то что
Когда я поднял глаза, жадно поглотив последние страницы неоконченного романа, то увидел, что его творец лежит на полу и бьется в конвульсиях у него был припадок. Не минуты не медля я взял тяжелый канделябр и ударил его раз, потом еще и еще пока он не перестал дышать, убедившись в том, что он мертв я взял тетрадь и покинул убежище вампира литератора.

Сегодня я очень известный писатель, я продаю маленькие новеллы, я беру их из малиновой тетради в бархатном переплете, скоро они кончаться…и тогда.
Наверное, когда вы все это читаете я уже мертв, потому, что это последняя новелла.

«Примите святой отец исповедь мою, ибо я согрешила. Мне было 13, когда случилась эта история. Мамы у меня нет уже очень давно. Мой отец очень суровый человек, жестокий и властный, но что касается меня – меня он всегда баловал. Он нанял для меня лучших учителей, что бы сделать из меня настоящую леди. Я училась танцам, живописи, стихосложению, языкам, общим наукам. Но мне всегда хотелось учиться музыке. И отец удовлетворил и это мое желание.
Когда я впервые увидела его, моего учителя музыки, мое сердце разбилось. Он был похож на ангела с рождественской открытки. Болезненная бледность, пшеничные кудри, неземные светящиеся глаза. Он был худым, каким то надломленным, слишком грациозным и изящным, настоящий герой романтической повести. Он потирал свои всегда холодные пальцы трогательным робким жестом, прежде чем коснуться клавиш, потом играл. Закрыв глаза, приподняв красиво изогнутые брови.
Я любовалась им, восхищалась, а потом влюбилась. Моя первая любовь. Первая страсть. Я робко касалась его рук. Боялась посмотреть в глаза. Он краснел, от моих попыток ему понравится. А я ничего не могла поделать с собой. Глядя на нотные листы , сидя совсем рядом с ним я не могла не о чем думать, кроме как о его ласках.
Однажды ночью я вошла в его спальню. Он вздрогнул сел на кровати. Я разделась. Я была соблазнительной в свои 13, белая кожа, чудесные длинные кудри, едва оформившаяся грудь, легкий пушок на лобке. Я жаждала быть покоренной своим робким возлюбленным. Наконец он поднялся….
Я дышала его запахом его губы ласкали мое тело. Потом его язык коснулся моих нетронутых розовых сосков. Я застонала. Мое тело обмякло. Я не помню, как я оказалась в своей постели. Страшная, но желанная боль пронзила мое тело, я тихо вскрикнула, но он прикрыл мой рот своей красивой нежной рукой. Мои пальцы впились в простыню, уже орошенную кровью моей девственности, я разорвала ее. Я становилась женщиной.
На утро отец вошел ко мне и застал картину моего позора. Простыня была разорвана и в крови, тело было исцарапано, на полу лежал халат учителя музыки, забытый в спешке на утренней заре. Отец понял все. Сняв со стены ружье он вошел в комнату учителя. Раздались крики, а потом выстрел…да мне этого хотелось. Но случилось иначе.
…Однажды ночью я вошла в его спальню. Он вздрогнул, сел на кровати. Я разделась. Я была соблазнительной в свои 13, белая кожа, чудные длинные кудри едва оформившаяся грудь, легкий пушок на лобке. Я жаждала быть покоренной своим робким возлюбленным. Наконец он поднялся, подошел ко мне… он накинул на мои плечи свой халат, вывел за дверь, не говоря ни слова. Дверь щелкнула за моей спиной, и повернулся ключ. Такого оскорбления я не могла вынести, и не могла допустить, что бы он рассказал отцу о моем поступке.
В своей комнате я разорвала простыню, расцарапала тело, бросила на пол учительский халат, вынула большую свечу из канделябра и сделала себя женщиной. Все должно было быть настоящим. Оставалось только ждать когда придет отец.
Как я и ожидала, он впал в ярость и понял все, так как я и рассчитывала. Он схватил ружьё, раздался выстрел. Никто не смеет меня унижать!
Все домашние ворвались в комнату, где, по их мнению разыгралась драма. В комнате взъерошенный с налитыми кровью глазами стоял мой отец, перед ним с окровавленным плечом рыдая, сотрясаясь в истерике, стояла худенькая обнаженная по пояс белокурая девушка. Это был мой учитель. Сомнений не было. Небольшая, но совершенно женская грудь, говорила о моей ошибке яснее всех слов. Как я не поняла раньше. Как не почувствовала. Отец перевел на меня взгляд. Я потеряла сознание.
Отпустите мне мой грех, святой отец, ибо я согрешила. Мне уже пора идти на молитву, мать настоятельница не прощает опозданий.»
Из исповедальни выбежала бойкая монахиня двадцати с небольшим лет. Она оглянулась и засеменила в сторону часовни.
Молодой священник задумчиво посмотрел ей в след, откинул волосы цвета пшеницы со лба, изящным жестом потер, вечно мерзнувшие, длинные пальцы. «Чего только не выдумают эти христовы невесты», подумал он и стал готовиться к мессе.

Иногда я пишу письма. Мне уже сорок четыре года, а я всё так же пишу письма, как если бы мне было лет пятнадцать.
Пишу я о разном. О еженедельно меняющихся соседях и их музыкальных вкусах, не дающих мне спать по ночам; о треклятом автобусе, в котором я езжу каждый день, ровно в 8.15 выходя из дома; о бывших друзьях, которым, собственно, и пишу. О многом, в общем. И только об одном я не писал ещё ни разу.
***
С утра было сатанински холодно. Я выскочил из промёрзлого подъезда, застёгивая, как обычно, на бегу верхнюю пуговицу пальто и лихорадочно боясь опоздать. Прошлым вечером я, кажется, немного простыл и оттого с утра немного ненавидел весь мир. Не знаю, то ли из-за этой ненависти, то ли из-за этого холода - но, добежав до остановки, я не стал утрамбовываться в грязный Икарус, а просто развернулся и побежал домой. Заскочил в подъезд, задрочил вусмерть кнопку вызова лифта, ввалился в него, сел на заплёванный металлический пол и заплакал. Мне было дико страшно, я чувствовал себя самым страшным преступником, но плакал - от радости. Меня ждал день, какой-то абсолютно новый день, с новыми лицами и спокойными улицами, меня ждало зимнее солнце не за засиженным мухами окном, а рядом - только руку протянуть - меня ждала жизнь. И оттого я плакал. Но плакал недолго, слишком многое предстояло сделать.
Из квартиры я забрал последние деньги - что-то около пяти тысяч, - полосатый чёрно-белый шарф и недопитую с прошлого нового года бутылку Мартеля XO. Потом - не стал садиться ни в какой автобус, а поймал тачку и, не торгуясь, попросил в центр. В центре было красиво, не был там уже года три, это точно. Гулял по Таганке, гулял по Патриаршим, гулял по Болотной, платил ментам за распитие, платил армянам за машины, гулял по Ленинскому, смотрел на иностранцев, веселился с арбатскими, угощал пушкинских, читал стихи на Чистопрудном, платил ментам за безбилетный в метро, платил бабушкам за цветы, платил официанту за какую-то девушку, дарил ей цветы, целовался с ней, с её бойфрендом, гулял по Краснопресненскому, вдоль Москва-реки, уехал в Талдом, вернулся на машине, поил водилу, забыл расплатиться, гулял по ночному городу, к трём утра добрался - проспект, переулок, улица, мост, улица, парк, набережная, проспект, улица - до дома, решил завтра прийти на работу вовремя, но быть весёлым и не перед кем не оправдываться.
Утром я преспокойно вышел из дома, болела голова и хотелось спать, но я решил завершить начатое, решил настолько твёрдо, что даже пара падений лицом в лёд не вывели меня из внутреннего равновесия. Ровно в девять я вошёл в холл и, с улыбкой неоспоримого превосходства стал ожидать. Кто-то поздоровался, кто-то прошёл мимо, начальник не заметил, секретарь выдала ключ, в соседних кабинетах пили кофе, вслед за мной зашёл коллега, поздоровался, сел работать, я включил компьютер и уставился в монитор. За дверью шмыгали люди, туда-сюда, туда-сюда, быстро говорили, смеялись, назначали встречи, извинялись за опоздания - всё шло своим чередом.
Я не играл роли. Я сидел и писал вот это письмо.

оригинал

Чертик поселился в большом дубовом шкафу, и возвращаться обратно наотрез отказался. Смастерил из пушистых шубок кровать,из обувных коробок - стол, стул и даже тумбочку, а на гвоздик, что на потолке, подвесил фонарик и вставил его в абажур из пластмассовой миски. В общем, хорошо устроился.
Джейк поначалу чертика недолюбливал и чуть-чуть побаивался, но потом привык, и даже начал таскать ему тайком из холодильника котлеты и пирожные, а по вечерам делился со своим новым сожителем принесенным мамой горячим шоколадом. В качестве благодарности чертик разрешал Джейку почесать его за ушком и погладить по пушистой черной спинке. Впрочем, это доставляло им обоим одинаковое удовольствие.
Так и жили душа в душу, болтали о том о сем, телевизор смотрели да играли в прятки.
Читать далее

Я думал об этом давно. Моя любовь была сильной, заполняла меня полностью. Я сиял, я летал, я не видел проблем. Я очень сладко засыпал. Я думал о тебе. Но странно. Я тебя совсем не знал. Но любил. И это было очень тепло. Моя девочка. Моя девочка. Я думал об этих двух словах, все время, на работе, в транспорте, везде, где бы я ни был. Моя девочка. Иногда, эти слова заполняли весь мой мозг, и я состоял только из них. Из тебя.
-Эй, очнись. - Меня встряхнул какой-то старик.
-Да, что?
-Конечная уже, или ты собрался на второй круг? - спросил старик. У него была белая борода и усы, как у Хэммингуэя.
-Да, что-то я задумался. - Я улыбнулся старику и вышел. Впереди было 20 минут пешкарем до дома. Я мог опять окунуться в свои размышления, приятные мысли и образы. дальше

А мне в детстве часто снились сиреневые медведи. Не игрушечные, нет - самые что ни на есть настоящие. Меня в этих снах как-то вроде и не было - ну, то есть, была, но как невидимый наблюдатель. А медведи игрались, катались по лужайке и обнимали медвежат большими сиреневыми лапами. И так мне нравились эти сны, что даже от воспоминаний становится радостно и легко.
Сейчас мне сиреневые медведи не снятся. Сейчас - совершенно другая история, в которой снам практически нет места.
Читать далее

Я не нарушу тишины твоих молчаний

Я не затрону твою огненную суть

Я буду биться в отдаленности с врагами

Что за вуаль твою хотели заглянуть

Я доблесть воинов положу к твоим печалям

И твой алтарь впитает без остатка все

Я отдал жизнь за то чтоб встать за вами

Из-за плеча увидеть ремесло

Я много понял, выстрадал, растратил

Я был разбит увиденным тогда

Но мне лишь черных глаз, твой взор приятен

Твой стан, что вижу я из далека

Для всех ты Смерть без права на Надежду

Жестокий рок под гербом бытия

А я смотрю в твои глаза как прежде,

И каждый раз шепчу «Любимая жена»

Тaivas Wolff 11/02/09

 Наброски. Наброски. Наброски. Едва видимые линии окружностей, едва слышимые тени и отблески света. Слегка, без нажима.

дальше

Мы с тобой по ту сторону, мальчик,
Мы за гранью, нас можно ловить,
Нас теперь даже более жальче,
Чем людей. Такова c'est la vie.
Мы с тобой перепутались к чёрту,
Мы застряли с тобой, mon amour,
Среди нечисти высшего сорта,
Я отныне - твой верный Мансур.
Мы с тобой - позабытые звери,
Мы подохнём под жёлтой листвой,
Только я непременно поверю,
Что мы будем, мой милый, с тобой
По цветам по весенним, по лету,
По осенним большим облакам,
Может быть, не по этому свету,
Но чего нам терять, дуракам?
В общем, если тебя расстреляют,
Поведут, как свинью, на убой,
Ты не парься: у нас выпивают
За тебя и за твой упокой.

еще

Меня назвали Алисой. Практически всем чертовски нравится это имя - спасибо Льюису Кэрроллу - а мне вот не нравилось, во всяком случае, раньше. Теперь свыклась и даже научилась воспринимать его как красивое дополнение моего образа. Алиса в Стране Чудес. Алиса в Зазеркалье. Эдакий сказочный и неоднозначный образ, любимый всеми, начиная с детей и заканчивая престарелыми математиками.
Алиса. Алиса. Алиса. Произношу, закрыв рот, пробую кончиком языка. Очень мягкое, приятно-щекотное имя. А-ли-са. Вызывающая первая "а", немного резковатая, перетекает в нежное, кокетливое "ли", которое упирается в терпкое, "лучше шепотом", хитрое "са". Мне нравится. Оставляет приятное послевкусие.
Ночная рубашка, растрепанные волосы, загадочный, диковатый взгляд, алые губы, украшенные изящной дерзкой ухмылкой - я такая. Я Алиса и я себя люблю. И все остальные меня полюбят, а если не полюбят, то я покажу им такую Страну Чудес, которая не приснится и в самом жутом ночном кошмаре.
Читать далее

Она подняла глаза и сразу прищурилась. 

еще

          - Дура! - Крикнул он и ушел, захлопнув за собой дверь.
Мне было до ужаса обидно и я не понимала, чем же я все это заслужила. Все эти упреки, бесконечные разборки, хамство и полное безразличие. И я почти была уверена, что я сама виновата, что придераюсь к нему, а он терпит и не всегда выдерживает. А я снова со своим дурацким новым блюдом, лезу к ниму обниматься, а он усталый, голодный только пришел с работы и вся семья на нем, а я даже не работаю, сижу целыми днями дома с Димкой, стираю его пеленки и читаю ему детские книжки. Муж приходит так поздно и слышит детский плачь, ведь Димка все время плачет, потому что у него режуся зубки, и я по пол ночи сижу у его кроватки и пою ему песни. Конечно мне потом не до нежностей и я просто валюсь с ног, а ты ведь здоровый мужчина и хочешь полноценных отношений.
             Я укачал Димку нередкось быстро, он маленький наверне испугался наших криков, вот и заснул. А я теперь, как дура одна, жду тебя, а на стрелках часов только полночь. Я звонила тебе 17 раз, но ты так и не подошел. Я даже позвонила твоей маме, что бы узнать, не у нее ли ты, но она тоже тебя потеряла. О Боже, как же я переживала, что так сильно тебя обидела и ты один бродишь по улицам и тебе не хочется идти из за меня домой. А на тебе ведь только легкая ветровка и ты наверное, уже ужасно замерз.
            Я обошла все соседские кварталы, тебя нигде не было и только фонарные столбы вглядывались в мои заплаканные глаза, но они не могли мне ответить, видели ли он тебя. Я сбила все пятки в кровь бегая по закоулкам, твой телефон все так же продолжал молчать, и я не знала, что же мне делать.
           Я пришла домой только в пять, Димка мирно сосал во сне палец, я так устала и мне очень цотелось спать, но я не могла заснуть, недождавшись тебя, я села в кресло и стала вязать Димке штанишки на зиму, что б только не заснуть и перед тобой извинится.
          Ты возвратился домой в шесть, окутаннуй шлейфом доргих женских духов, и с отпечатками красной помады на воротнике. Я тихо спала в кресле, мое вязание валялось на полу и наш котенок задорно играл с клубком. Ты положил его ко мне в корзинку и взав на руки, отнес меня в кровать, молча разделся и лег рядом. От тебя пахло сигаретами и виски и я не знаю, где ты был в эту ночь, но лучше бы ты там и оставался.