где-то, во всем пространстве лиру, все еще светится этот ник, этот дневник, эти обрывки подросткового возраста. и жизнь в два-три года (я даже не помню, два или три) осталась всего лишь именем. люди, переписки, переживания, смениваются перед глазами, как черно-белое кино, всеми любимое, но редко просматривающийся. незнакомые Не определённые заходят и видят – ничего.
Под звуки музыки, моторов утренних машин, словно впервые, понимаешь, что всё – агония перед смертью. Вся твоя жизнь, все те, кого ты видишь каждый день, все те, кого слышишь, с кем говоришь и встречаешься, с кем целуешься, обнимаешься, и кого любишь. Все – лишь дымка.
И ты – только клетка. Со своими придуманными, надуманными, вымышленными, несерьезными, детскими псевдопроблемами. Ты – только секунда.
Завтра тебя не будет.
Днем ты занимаешь свою позицию, смеешься и строишь планы. Вечером становится немного грустно, но ты еще находишь в себе силы улыбаться, по привычке. А ночью растекаешься по поверхности, остаешься один на один со своим гниением и чувствуешь, ощущаешь, пробуешь на вкус, травишься и снова упиваешься этим процессом.
Если есть время, ты тратишь его на саморазрушение. Оно тоже бывает разным.
Можно разложить себя всего за ночь, не употребив при этом ни грамма алкоголя, никотина или наркотика. Можно сделать это, не имея под рукой холодного, огнестрельного, химического, биологического оружия. Можно убить себя, даже ни разу не пошевелившись.
Можно просто лежать, слушать звуки музыки, рев моторов утренних машин и просто знать, что всё это – лишь агония.
А дальше будет хуже.
Чувствую грубую текстуру бумаги под подушечками пальцев. У меня короткие пальцы. И бледная кожа. На ней выстраиваются темные дорожки истории, варианты будущего и конец прошлого. Все упирается в кончики пальцев. Дотронувшись до щеки или до мягкой наволочки пушистой подушки, они вызывают грусть и страх. Страх, что это повторится снова и бесконечно. Страх, что теням уютней в грусти.
Страх написал бы свою историю, если бы тушь не смывалась с полотна тела.
Устрой допрос самому себе под давлением своих страхов. Под давлением тысячи разных страхов, обоснованных или нет.
Ты не видишь их за ярким сиянием своего лица. Настолько, по-твоему, безупречного, что вечная жажда большего не оставляет следов саморазрушения.
Вопросы. Судья. Приговор. Исполнение.
Ты был, есть и навсегда останешься на последних ролях в своем собственном мире домыслов.
Из мимолетных желаний, легкомысленных обещаний и скуки сложится то, что уже не заживет. Оно станет центром, станет вселенной, станет тобой и займет твое место.
Или займет свое.
Оно станет наваждением, стремлением, кошмаром, источником. Оно пустит корни, а ты не будешь забывать поливать его, подпитывать, разговаривать и всячески ухаживать.
Когда оно подрастет и ты заметишь, что оно уже само питается, вгрызается, обгладывает, ты будешь искать спасения в нем же.
А потом, потом тебе уже не понадобится спасаться. Корни превратятся в конечности, остальное же – в остальное. Ты останешься лишь где-то на периферии, слабый, ненужный и забытый, такой несовершенный и жалкий.
Никто не заметит подмены, потому что это никого не волнует. Есть тысячи других вещей, которые занимают мысли. И девятьсот девяносто девять из них – дальнейшие проростки его.
Ты по-прежнему будешь говорить, отвечать, улыбаться и спорить. Будешь есть и принимать душ, изображать влюбленность и играть в «возьми же меня наконец». Все останется по-старому, мир не остановится, не перевернется, в него ничего не врежется. Но дышать, дышать станет труднее. И дышать ты будешь уже не воздухом.
Ты будешь дышать им.
Под обломками этого дня, продолжая жить и дышать, ты так и не сможешь узнать, что он имел в виду под несколькими словами, написанными синей ручкой, черным шрифтом, невидимыми чернилами. Под словами, выцарапанными на тарелках, на сидениях, на стенах подъезда. Под теми самыми словами, которые оставили...
А ведь он даже не смог произнести их.
Я устала от твоих упреков. Я устала от твоих замечаний. Я устала от того, что тебя нет именно тогда, когда ты так нужен.
Прекрати делать это.
Но занавес падает, и я опять остаюсь в тени. Но я все еще там. Слышишь?