Спасибо году за близких людей. Спасибо за родителей и Игоря, без них год бы вряд ли закончился в светлом настроении. Дедушка, мы помним тебя и очень скучаем.
Сердце плачет по Парижу. Сколько же нас с тобой разделяет, дорогой город.
Месяц вне собственной колеи. Я вроде бы я, с обычными недоеданиями на завтрак, опозданиями, нелюбовью к зимним курткам, уткнутостью в книги и жалостью начинать новый, подаренный родным, блокнот. Но как шатко всё внутри, как легко сейчас сбить меня на дисгармонию, на потерянность, на вопросы, на то, что стало критически давить. Графы, столбцы, плюсы и минусы, за и против, успеваю и нет - я будто бычок, который у Барто шатается на доске, но которому пока везет ловить руку помощи близких. За месяц получилось многое понять и банально переосмыслить, стать жестче. Смерть стала лакмусовой бумажкой для дружбы, которая воспевалась целый год, для памяти, которая не выдержала испытаний. К сожалению, многие вещи приходится понимать в абсолютно черные моменты жизни, и эти вещи не осветляют её.
Но мы не сдаемся, выползая на сушу обыденного русла. Всё когда-то случается впервые, надо просто переставать себя жалеть.
Сегодня понедельник. Страшный понедельник прошлой недели. Черный понедельник прошлой недели. Прошла неделя.
Время не щадит.
Уже сейчас облетела листва с деревьев возле моего дома. Теперь я вижу машины, теперь загребаю ногами листья. Желтые листья, желтая осень.
Моего дедушки не стало в День рождения его матери. Не стало страшно, неожиданно, леденяще. Не стало так, что мы тихо глотаем скомканные слёзы.
Прошла неделя. Ещё живут гвоздики в голубой вазе, ещё стоит портрет с голубыми глазами в черной рамке.
А его уже нет.
что заставляет людей выносить на сотни глаз то, что называется интимной жизнью?
Ветер хлопает дверьми, уходит из непрогретой комнаты туда, куда немного позже выйдем мы, с чемоданами и елеулыбками, подарками в деревянных коробках и тяжелыми мыслями. Такая нелегкая встреча обернулась для меня в легкость того детства, которое мы оставили за своими плечами в 8 и 10 лет. 12 лет почти без писем, почти без слов, на фразах "как дела?", "как учеба?", "приезжайте" - и вот, приехали, и вот - я сижу и мне страшно подумать, что через 10 часов, я её обниму, скажу какую-нибудь глупость, которые говорятся всегда в таких случаях, и буду смотреть, как она катит свои цветастый чемодан в зеленый туннель. И когда мы ещё увидимся: следующим летом или когда нам будет по 30 лет, в комплекте с которыми будут идти мужья, дети, кредиты за квартиры и несколько тысяч фотографий с морей. Майя, я уже очень скучаю по тебе. Ты ещё здесь, а я уже не могу остановить слёзы.
Но, чёрт возьми, как это правильно - не допускать даже в мыслях мысли, окрашенные в чёрное. И как же это всё просто в теории, как же сложно на практике, но очень нужно, правда. И пусть лето немного обманет мои желания, у нас ещё море морей, море страниц экзистенциального Камю с потрясающе точными словами, море минут о картинах Клее и Климта, море заученных наизусть, вымеренных лермонтовских стихов "Мцыри" и сложных, ступенчатых строк Бродского, море more и море les gouttes d'eau dans l'océan. Я знаю, у нас всё получится.
я тут и я выношу себе наказания в виде диагнозов самовранья, всеотречения и чёрного квадрата. Бурю скважины угрызений совести, укусов непонимания и разрастающейся опухоли безнадёжности. нет, всё замечательно, но я (та, что была с основой на "осень", осенью) свою листву, пришпиленную грязными гвоздями дождя к асфальту, потеряла. у меня была уверенность в том, что настоящие люди не уходят, а мнимые - не возвращаются. всё оказалось немного не так, как подсказывала мне уверенность.
спасибо хоть лету, которое опять с зелеными узорами на разодранных обоях и действительностью со смещением на длину волны, и тебе, родной, за то, что сохранил для меня хотя бы несколько листов, не заплёванных осенними лужами. я т. л., но это ты знаешь.
[468x700]
В самых больших глупостях нет конца. Самые большие глупости растянуты уголками губ на темноту зимних вечеров и таких, как сейчас, полувесенних дней. Мокрые пятки ноябрьского моря, сбегающие от черных лесов испуганные лица, щелкунчик под наряженной сиюминутной ёлкой, галька крыш.
Контраст, размер, цвет, физические стимулы, физические раздражители слова "вспомни", вспомни уже, в конце концов, или напомни мне про эту безоглядность, "пятки вместе, носочки врозь", "а теперь выступает..." и пустые запястья.
Когда доходишь до точки, от которой на тебя навешиваются один за другим ярлыки ответственности, самое ценное - вспомнить, какие глупости сидели внутри тебя все эти годы.
P.S. Мне теперь 20, и Питер с Варежкой стали для меня ещё ближе.
Мосты Флоренции, бездушные понедельники, молитвы в метро, Лермонтовы в вагонах, смятые красные линии на руках. В чём счастье, мам? В худобе, сумке Chanel или в пяти рублях, зажатых в испещрённых годами ладонях? Что делать, если тот старик с картонками по обе стороны тела не тянется к протянутой руке, что ответить ему на вопрос - зачем я ему помогаю? Все эти полюса, размазывающие по своим стенкам, перетягивающие канаты моих ответов, все щелчки nota bene, недослова, недопредложения, недопонимания, кроссворды из "недо-" и жуткое презрение к лицам, продающим билеты со словами "чё вам?".
Все пишут о воздухе этой весной, о том, что нужен им этот воздух, просто необходим, что дышать невозможно. А я не знаю, куда деть этот воздух, чтобы пространство рядом не казалось таким пустым. Кажется, и весна тут не играет роли, какая разница, какой лист сменился на календаре. Надежды на неё - всего лишь жалкие попытки отвернуться от действительности, щёлкающей по носу. И странно, что мы всё измеряем её приходом, ведь пустота может заполниться и зимой, прошлогодний человек позвонить осенью, а пустить всё на самотёк не сложно летом.
Мне знакомы симптомы трещин, и весна тут совсем ни при чём.
[479x699]
Кто-то сейчас разгуливает по Елисейским полям, бодрым шагом направляется к бульвару Капуцинов, сидит в Гранд Опера на очередном вымучивающем зевотой спектакле, а мы с тобой как пункт А и пункт Б в школьной задаче из пятого, наверное, всё-таки пятого класса, в которой поезд едет с установленной скоростью мимо гор, перронов, заваленных конфетными коробками, воспоминаний о вальсе под снегом в такой далекий город в самом низу карты, удаляется от пункта А на 1916 железнодорожных километров и не собирается везти себя вместе с очень дорогим содержимым обратно. Февраль в календаре уже потерял семь листков, семь жарких дней, когда я, вопреки своим привычкам, не открывала балкон, не выходила на улицу и не снимала платка с головы под налетом крупных белых мотыльков. Но он так и не стал нашим. Возвращайся скорее.
Очень жаль, что я не пишу всё сразу, когда очень хочется. Конец января проходил под знаком питерских каникул в Москве, мы с Варей безумствовали на заледенелых асфальтах улиц и убеждались в том, что у нас еще одно целое море общего.
[700x467]
Просто солнце светило в спину, поезд разгонялся пропорционально минутам, мы держали в руках вокзальный кофе. Между нами были первая ночь, первое утро и пролет скамеек. Вагон был наш, полностью наш до первой остановки, и единственное, что нарушало не требующее объяснений молчание, - вопросы о дальности убегающих от Москвы километров. Мои зрачки скользили по линиям электропроводов, отсчитывали столбы непроглядной серости, его - следили за движением красной точки на экране.
Поезд высадил нас почти в поле, и если бы было лето, я бы вбежала в поколенную, изженную солнцем траву сразу же, не задумываясь, что могу оцарапать загорелые ноги. Но была осень, грязь и фотоаппарат находился у меня в руках, а он шел сзади и, наверное, улыбался.
Мы что-то говорили о противоположном береге, о совсем холодной воде и о том, что, если ему станет плохо на середине озера, я не смогу ему ничем помочь - мои летние навыки всё равно не оставляли мне никаких шансов. Решение было принято в мою пользу - трава оставляла мокрые следы на обуви, солнце меняло свои ракурсы и мягко било в лицо последними силами.
Уже на перроне мы курили, ожидая retour, он сфотографировал меня на черно-белую пленку и сказал, что у него нет сомнений в своей любви.
Думала-думала подводить итоги...а теперь поняла, что итогов нет: всё, что подарил мне этот год, продолжается во мне и вне меня, выливается в 2011-ый и вряд ли только в него. Этот год был богат на хороших людей: спасибо моей Варечке, её Питеру, нашим ночным посиделкам, её котам и интернету; спасибо Игорю, его заботе, сообщениям, нашим вокзалам, поездам, спасибо просто за то, что он появился в моей жизни, за оборванные секунды, за теплую осень, за "наше", за любовь; спасибо Жене, которая держала в руках карту Парижа и неповторимо повторяла "Evian"; спасибо Даше, что опять вернулась в мою жизнь, пусть она будет счастлива; спасибо Кириллу за выслушивание моих предэкзаменнационых бредней; спасибо, наконец, Диме, который научил меня прощаться, отрываться от людей, которые тебе дороги. А еще спасибо Парижу за самые чудесные утренние улицы, балконы и сбывшуюся мечту. Спасибо, 2010.
Что поделаешь: нас
всё делят и делят, искромсали уже
наполовину.
Описью осенью, о земь мы лёдную
Биты с субботы и
по воскресение.
Тоскую неслышно, охрит переулок,
Охрип онемевший от гордости крик.
Твоими словами
очерчены линии
моих всепрощающих
горьких
молитв.
У меня хватает сил перекрыть водопад вопросов. Потому что я теперь сильная, потому что я научилась понимать, когда их стоит оставить в границах глухой комнаты.
Еще один день проходит, вытягивает всё до основания, оставляя только то, что позволит оторваться с утра от слоёв синтепона, простынок и других материй. Я никогда не считала дни, но теперь даже день номер ноль тянет меня куда-то на северо-запад. Когда ты уходишь, хочется догнать, дойти, доползти - неважно, остановить еще на день, на два, на неделю, чтобы не чувствовать в геометрической прогрессии твое отсутствие. И пусть это хоть тысячу раз эгоизм, я не умею тебя отпускать.
Даже на неделю.
[699x468]
Распродаешь себя на жилетки, смотришь, как прошлые друзья теряются ночью в переплетениях своей очередной чуши, смотришь, как настоящие друзья справляются с годом сквозных выстрелов, наблюдаешь, как всегда бывшие и всегда обманывавшие в который раз обманывают, уходят и возвращаются.
Находишь слова, находишь молчание, бокалы, открывашки и сигареты, старые коробки для всего этого вспоминательного хлама, новые ветви метро, по которым еще не ходил их "тот самый" поезд, находишь стихи Бродского под настроение, по состоянию, на соответствие.
А в кармане лежит одно единственное "мне плохо", оттягивающее этот самый карман, самое важное и значительное, и ты ничего не можешь с ним поделать.
Мы никогда не прощаемся.
Обнимаешь со спины, обводишь рельефы моей шеи, пальцы, губы - исследователи непрерывных границ, бережно укрываешь плечи теплым снегом. У нашего утра тихое настроение, нежное, почти неосязаемое, со звуком хлопающей двери, ровного дыхания и первого за день сообщения. Вечером не играет музыка, не горит свет, не звонят телефоны, иногда шуршат страницы, и в окна, смущаясь, заползает оранжевый блеск. Мы тратимся на безобидные глупости и значительные слова, сбиваемся в дыхании, путаемся во вдохах и выдохах, молчим, погружаемся во взгляды сверху вниз - снизу вверх, с особым значением, значительным.
Никогда не прощаемся. Никаких "пока", даже "до свидания".
[699x475]
Диаметр в 50 километров, время - в 6 дней, буквы - тянут на тысячи, может быть, даже больше. Билеты до лета, Калининграда, в отдельный вагон на темную сторону, с остывшим кофе, нетронутым сахаром. Сонное, зевающее утро сквозь пар, дым, дожди, через склоны, колосья и последнее солнце. Поздние завтраки, напольные чайники, уставшая заварка, неприкрытые жалюзи, ледяной пол балкона. Никак не выпутаться, не выйти, не сдвинуться, не отпустить, не разомкнуться. Да и не хочется.
Кто, если не ты?
