Рассветами расстреляли утреннюю платформу. Наступает странная тишина - ни звука, ни голоса. Февральское послемолвие. Говорили много - теперь молчим, лишь ловим кожей, лишь смотрим в ветер и слышим снег. Не до разговоров. Знаешь ли, наступит весна - станет слишком шумно. Сейчас даже электрички гудят беззвучно. И хочется жить, хочется жить особенно, когда так молчаливо тонет утреннее солнце в блестящей коже поездов.
Тащу себя домой. Сквозь огни тащу, по усталым пробкам, с ощущением ранней весны. Высотки утомлены шоссе, светят тускло, гасятся ветром-метелью. И метет, метет, заметает снежным забвением. Вот уже все в разделе далекого: и шоссе, и высотки, и пробки с автомобилями. Где-то ощущение марта, но не грядущего а будто бы давно прошедшего. Не обрушится он на нас больше искрами вечерних свобод. В сонном бормотании улиц слышится: "Оборвать бы цепи.. оборвать"...
Холодными пальцами белый туман вяжется. И то ли сон, то ли просто очередная ночь длинных ножей. Вот там - слышишь? слышишь? - звуки пожара. Не забудь проснуться в 6 утра испуганной и сгоревшей. Ты знаешь секрет заброшенных платформ метро на которых сверху опускаются электрические канаты проводов? Он прост: если человек рядом замолк - значит убит. Тронешь за плечо - увидишь на лице застывшую гримасу. А убийцы будут жить с тобой в одном доме, справлять праздники и пристально смотреть тебе в спину. Не сбежать даже через окно....Но где-то спасительно брезжит рассвет и новый день наступает, наступает для всех... для всех кто проснется, разумеется.
Невнятные воспоминания. Глава 3. Аделаида04-02-2012 12:54
Настроение сейчас - задумчивое
Это была довольно холодная зима. Впрочем, холода, наверное, не ощущалось. Кроме того страшного, пробирающего и экзистенциального, который чувствуешь когда в твоем доме снимают трубку рано утром, а ты еще лежишь в постели и вдруг отчетливо понимаешь, что скажут сейчас по телефону там, на другой стороне провода. У меня отвратная интуиция и вовсе нет предрасположенности к ясновидению, но я поняла что моя бабушка умерла еще до того, как это стало понятно по обрывкам разговорам. А потом дорога, слезы, похоронное бюро, квартира, снова дорога... А потом прошло дней девять - и поминки. До этого времени я была где-то в маленьком вакууме, достаточно пустынном, чтобы чувствовать себя не защищено. И эти люди, которые после второй бутылки водки обычно забывают зачем собрались, обсуждают политику и чуть ли не поют застольные песни... Вот уж воистину: "Где на столе будет гроб, там на столе будет спирт,где за столом кто-то пьет, там под столом кто-то спит" (с) Я выхожу в подъезд, сажусь на раздолбанный стул и наблюдаю за расплывшимся по периметру окна солнцем. Вот уж морозная яичница.... Но это уже третий день когда что-то изменилось. И дальше дело пойдет к спасительному теплу. Может дело в том, что жизнь продолжается, и где-то точно есть мой человек из Кемерово, а может просто звезда Аделаида светит всем, но каждому кажется что она светит только для него. Однако это неважно.Может надежда. Просто надежда и ничего более.
Невнятные воспоминания. Глава 2. Красный и Черный Самайн02-02-2012 13:54
Настроение сейчас - отсуствие настроения и вдохновения
Та осень хорошо запомнилась. Еще бы ей не запомниться: ведь в ней были и Красный, и Черный Самайны. О них имеешь очень слабое представление, пока не произойдет с тобой, пока сама не поймешь, какие они на самом деле. Но у каждого - свои.
Мой Красный Самайн - городской, затянутый серыми облаками то ли от осени, то ли от смога. Грустно: надеялась встретить одну хорошую знакомую, но ее все нет, и видно уже уехала. Напиваюсь чем-то холодным - специально, чтобы заболело горло. Когда грустно во мне всегда просыпается некий мазохизм. И тут - голос. Чудесный, чистый голос, который так редко встретишь у бродячих музыкантов. А песня довольно старая, но как будто бы написанная совсем недавно, прямо для меня."Не вернутся никогда вешние денечки..." Он улыбается, ему наверное лет 30 с хвостиком, а может и моложе, просто очки делают немного старше. Поет, улыбаясь, глаза веселые, будто бы сам не слишком верит в свою песню. Только мелочь из моих карманов уже давно перекочевала в шляпу у его ног. Он кивает, улыбается тепло, и продолжает петь. Мне грустно. Но от этой грусти хочется жить.
Черный Самайн - просто ряд вечеров, настолько темных, что даже фонари оттеняют эту темноту. Хорошо освещены бывают только салоны машин - внутри люди греются, разговаривают и смеются. В Самайн главное условие - не отказывать искренне просящему. Но может я прошу не слишком искренне? Этой осенью платим за свет (с) Запоминаются какие-то жутковатые мелочи: ядрено-зеленые эклеры на витрине булочной, скелетик голубя, упавший с веток сухого дерева... Мрачно так, что хочется написать цикл стихов "Страшный мир". Вот только это уже сделал Блок. Поэтому я просто врубаю на полную музыку, отвергающую хэппи-энды, а мысли рождают очередную историю, которой не суждено увидеть бумагу. Она о девушке которая... а впрочем зачем теперь об этом?
Невнятные воспоминания. Глава 1. Фанерное солнце.30-01-2012 12:43
Настроение сейчас - загадочное
Поезд из метро резко вырывается на улицу. На зеленых боках сверкает закатное апрельское солнце, бросая легкую, почти неприметную тень на весенний город. Мы стоим, покачиваясь в такт движению, гармонично. Но вдруг вспоминаю... Наклоняюсь, говорю:
- А знаешь, что страшно? Какой-то там этаж какого-то разрушенного здания, где нет стен, но отчего-то целы коридоры, и разумеется, очень высоко. И можно спуститься, и можно успеть спастись, однако надо успеть до того как поднимет кто-то фанерное уродливое солнце. Я спешу, спешу, но конечно не успеваю, его поднимают - и пространство изгибается, руша все в своих перегибах...
Описание не так уж страшно: зачастую абстрактные кошмары каждого человека страшны лишь ему, и нелепы, смешны случайному слушателю. Уже поэтому нам никто не поможет. Частные страхи иррациональны по своей природе. Например, берешь во сне книгу, а на обложке - рисунок каменной головы с широко открытым ртом, и заголовок: "Холодное инкогнито". Или липкие руки на черном фоне, возникающие как бы ниоткуда. И вам не страшно, а я просыпаюсь и включаю свет во всем доме на весь остаток ночи. Не суть, не суть...
Но моя собеседница - хороший психолог. Она может растолковать любой, даже самый нелепый сон. Оказывается, боязнь фанерного солнца - это страх всего искусственного, ненастоящего. Он и вправду мне присущ в той или иной степени.
Поезд плавно въезжает в туннель. Еще несколько остановок - и снова улица. Приехали. Выходим. Путям предстоит разминуться. И тут она хитро улыбается:
- Знаете, а я ведь точно была в вашем сне.
Удивляюсь:
- Да? И что же вы делали?
- Как что? Конечно, держала фанерное солнце.
Когда смотрю в окно на утренний свет, приникнув к стеклу, то вспоминаю жизни намеки. Вот так же стояла я в полный рост на крыше, точнее в одном из ее углов, и так странно падала одна из теней на камни - точь-в точь как решетка. Будто бы я сама себе клетку построила и замок повесила. Но кто же поведает мне чудо побега из этой тюрьмы? Ведь сейчас я мало того, что в клетке, так еще и с петлей на шее - так, на всякий случай, чтобы точно не сбежала. И уже не я сама воздвигаю себе решетки, а человек, думающий что он в праве, что долг мой теперь - быть с ним рядом и всегда под боком, если вдруг понадоблюсь. Он, да и многие ему подобные, называют это "любовью". А для меня любовь - иная грань свободы, золотой шум внутри. И не приемлет она ни цепей, ни клеток. Когда она придет, настоящая, гармоничная - тогда будут силы сбежать из плена того ненастоящего, что происходит сейчас, сгинуть в свободу, жить, жить, жить в круге света. Но пока круг только из замкнутого пространства.
Как-то быстро бежит время:до моего, пожалуй, самого любимого в году праздника остались какие-то жалкие часы. С кухни доносятся запахи праздничного ужина, и вот уже скоро, кажется через каких-то полчаса, будем провожать старый год. Честно говоря не знаю как там с новогодним настроением, нет его почти. Вчера только пыталась вычеркнуть из своей жизни человека, который сводил с ума своей агрессией, но сегодня, когда он раскаялся, мне в очередной раз стало его жалко, и я снова не знаю что делать. Ну, не суть. Еще снег весь растаял( А обычной традицией в Новый год было с утра поздравлять все контакты в аське. Сегодня абсолютно об этом забыла, да и поздравлять-то, собственно, и некого. Сокол в аську выйти не может, понятное дело, очень надеюсь все-таки справить Нг с ней и Гошей, однако как говорится "надежда юношей питает, но я, увы, другого пола". В общем, тоска, тоска, тоска. Возможно и не навестит меня никто. Но ладно, в конце концов, я зашла сюда поздравить всех, кто еще это читает, с Новым годом, и пожелать всяко приятного и доброго. Что и делаю)
Кошки пушатся от холода, и мысли их от холода пушатся. Курится ночь зимними парами,и следы оставляют запоздавшие в ней прохожие. Вперед, вперед, по следам чьим-то вперед, куда-то вперед, обгоняя хитрый ночной снегопад, что так легко заметает любую историю, отпечатанную на белой земле. И, может, выйдем к фонарям, если их раньше не выворотит с корнем большая волчья тень. Что только не представляется глупому уму в такие вот холодные ночи? Все оцепенело. Даже фонарям сейчас не слышно, как гулко звенит где-то эхо от шагов чьих-то огромных лап.
Утро накаляется белой свечой. Снова стою на платформе, и снег снова падает, чтобы совсем скоро растаять, и потому он хоть новый, но такой усталый, что ничему не удивляется. А мне немного теплее от поездов дальнего следования, чьи желтые окошки мигают на соседнем пути. В них просыпаются люди, сонно потягиваясь, свешивают ноги с верхних полок, пьют бесконечный чай в подстаканниках и смотрят так уютно, без лишней суеты. Их поезда не в огне, в их окнах приближение праздников, которые в моей реальности так безжалостно убивает время. Убивает - и само умирает вслед за ними, словно заколдованное, оставляя моему маленькому глупому человечеству неразгаданную участь идущих в пустоту. Но люди в поездах дальнего следования едут на свет. И так будет всегда.
Я ищу себя в мелочах: в свисте чайника по утрам, в шагах спешащих по делам людей, в так и не упавших на землю снежинках... А где-то, быть может, целый мир ждет меня, и печально звенит колокольчиками на промозглом ветру. Где-то коты все еще играют в свои непонятные никому игры, а вечерние автобусы ловят накренившиеся сонные домики. А здесь все было когда-то так, но уже не будет никогда. И бесполезно петь лимонные песни возвращений - мы, увы, никуда не уходили, чтобы возвращаться к руинам, но они сами появились вокруг нас. Так пускай же в небо бумажных журавликов - они, может быть, прилетят в то чудесное место, бывшее когда-то нашим миром, и принесут нам на крыльях запах нездешнего снега.
Небо стервенеет, умирая с каждым днем. Все больше фанерных закатов, все меньше живого снега. И в двери электричек оно опускается, желтое от света миллиарда ламп, темнеющее от страха перед предстоящими бензиновыми дождями. В пространстве мертвых парков гуляют тени людей, пахнущие осенью измененной сутью. А мы бродим по тем паркам, такие потерянные, не уехавшие вовремя из города, следим за умирающим всеми фальшивыми красками небом. И верим, конечно верим, что преданность - лучшая из добродетелей. Когда-нибудь мы вернем все на свои места: страшные тени станут снова собой, снова близкими, родными людьми, а небо научится жить и улыбаться рассветами. Только бы не терять веру в настоящесть этого мира.
Настроение сейчас - блин, конспект похерила, зато с Севой помирилась... XD
Проснуться для утра жизни никогда не поздно. Открываются окна, выбиваются стекла ради более широкого неба, ради света горящего в окне другом. Где-то, может, за километры метелей и оттепелей люди тоже проснулись, выпили кофе, и возвестили о том, что для мира наступило еще одно утро этим светом в своем окне. Пасмурное, но трогательно живое, оно падает на глаза, словно говоря, что мы все поживем еще немного, поживем, чтобы гулять по трамвайным рельсам, чтобы бояться поездов, чтобы радоваться первому снегу. Поживем, потому что за утром жизни однажды наступит день радости.
Я иду, когда идет снег. Эти аллеи, эти фонари - а хруста под ногами неслышно: никудышный декабрь в этом году, жадный на сугробы, жадный на мое простое маленькое счастье ходить по звенящей земле. И хотелось бы, как хотелось, чтобы снег падал гуще и чаще, а самой свернуться клубочком под лесной сосенкой, лежать не шевелясь, пока не замерзну наверняка до онемевших рук, до заледеневших глаз. Но старая джазовая песня в голове слишком теплая, чтобы окончательно замерзнуть. "Пока ты так любишь меня, пусть идет снег..." Это откуда-то из прошлой жизни, это то, что не принадлежит моему миру. Только озябшее время на аллеях диктует нам часы прогулок, советуя все же уходить навсегда.
По вечерам зажигаю маленькое пламя свечи - стены зыбко светить, не пугать их тихое сердце громкими вспышками люстры. Пусть тикает себе,часами пусть притворяется. И не поймут люди, что обмануты, пока не взглянут на циферблаты, не увидят, что все остановлено. А сердце стен живет уже давно, гоняя кровь воздуха по жилам дома. Живет живое даже в неподвижном. Во всем - движение медлительной вселенной.
Медеи с белыми глазами все также среди нас живут.
А белый - цвет холодной ярости, их дети трясутся, их дети трясутся.
Жить им недолго под взглядами белыми - дулами.
И пока живут они - живет их маленькое отчаяние.
Маленькое - потому что на большое не хватит детских силенок.
Но даже сквозь крики глухого метро слышен их жалобный вой.
Ранним утром кутаюсь в душу, ловлю последние впечатления снов. Где-то здесь или там, на грани с явью - уют. Не комфорт мягких диванов, а уют утреннего тепла - вспоминаем с утра о тех, кто рядом. И не видно глазом, но чувствуется так уютно и красиво, что верится - и вправду они есть. Золотую верность отдает кто-то, чтобы просыпаться было светлее, чтобы утро было прекрасным в своей глубине. Этим утром полон дом ангелов. Иного и не надо.
Мы всегда стоим слишком близко к едущему составу, уже за оградительной чертой. А у меня с детства страх. Страх упасть на рельсы. А теперь и еще один страх появился,что вдруг быстро несущееся зеркальце со всей скоростью ударит по лицу. Мне рассказывали когда-то: ударило так однажды одного мужчину, и тот долго плакал, закрывая кровоточащее лицо руками. Я теперь всегда жмурюсь, уклоняюсь, прыгаю чуть ли не назад в толпу, едва услышав "чух-чух". В этот момент нет ничего общего между игрушечным паровозиком и живым поездом, дышащим возможной болью. Разве что вот это "чух-чух" может объединять все поезда на свете. А я всегда чувствую гипертрофированно, каждой клеткой души как будто бы отдельным израненным организмом. Так тяжело бывает даже любить, так страшно под прессом огромного самой моей сути, и придавлена она колесами, не в силах даже поднять головы. А поезд останавливается у края платформы за секунды до открытия автоматических дверей. Я, не удержавшись, провожу пальцами по обшивке. Из царапинок начинает поспешно капать утренняя кровь.
Бывает такое, что не избежать уже страшного. И бежать уже бесполезно, да и сражаться пожалуй что невозможно. Остается только придвинуть стулья к двери и тоскливо наблюдать за мертвенно-белым светом из щелей.Но вдруг... что такое? Открывается дверь, раздаются шаги, но больше не страшно. Наоборот - хорошо, будто за дверью утро рождества, а свет от снега, а свет от надежного, доброго, вечного там, в небесах. Ощущение божественного розыгрыша: будто кинули в тебя гранатой, а та вдруг взорвалась красными зернышками фрукта вместо смертоносной начинки. Но нет лучше сна, решившего быть надеждой вместо кошмара.