Шла утром на работку и придумала про Тихонова. Про моего, в смысле, Тихонова.
Приемыхов же.

[450x338]

Правда, он слишком самодостаточный и большая часть восхитительного взаимодействия с Шараповым не получается, но вот в отрыве от Шарапова - он.

Все-таки наиболее явно талант писателя определяется по тому, как он пишет про еду. Читаю "Лекарство против страха" Вайнеров, а там, во-первых, Шарапов в фартучке, а во-вторых...
Боже.

<Шарапов> отворил дверь, и я чуть не расхохотался — так непривычен был его вид моему глазу, намозоленному повседневным генеральским мундиром. На нем была пижамная куртка, старые спортивные шаровары, шлепанцы, а поверх всего этого домашнего великолепия был он обвязан очень симпатичным домашним фартучком. И я подумал, что, наверное, Хлебников не прав — есть люди, проносившие форму всю жизнь и так и не слившиеся с ней органически, не возникло у них нерасторжимого единства обличья и сущности, и человеческая природа моего генерала, безусловно, гораздо сильнее проявлялась вот сейчас, в фартуке, или четверть века назад, когда он в ватнике и кирзачах, бритый наголо, внедрился в банду грабителей и убийц «Черная кошка» и ликвидировал ее, а вовсе не сегодня утром, когда он, весь нарядно-разрегаленный, принимал в своем кабинете делегацию полицай-президиума Берлина.

<...>

Посмотрел я на стол, и слюна забила у меня струей, как у павловской собачки. В глубокой белой плошке помидорный салат, именно такой, как я люблю: половинки томатов перемешаны с фиолетовыми кружками лука, залиты подсолнечным маслом с уксусом и очень густо поперчены. На тарелке — нарезанная крупными ломтями копченая треска, ее белое слоистое мясо под коричневой корочкой отливало перламутром. Сваренные вкрутую яйца залиты майонезом. Зеленые стрелы порея. Застывшая снежной глыбой сметана. Малосольные огурцы. Маринованные грибы. Дымчато-жирная селедка, разрезанная на четыре части — вдоль и поперек. Баклажанная икра. Кусок холодной отварной говядины. Кувшин с квасом.

— Сойдет? — спросил Шарапов тоном мастера.

— М-м-ма-а! — вырвался у меня сдавленный вопль.

— Тогда прошу к столу. — Шарапов отворил дверцу духовки, оттуда извержением рванулся по кухне . совершенно сказочный — очень земной — аромат горячего хлеба и печеной картошки. В деревянное корытце он сгреб с решетки большие белые картофелины, накрыл их разрезанной пополам буханкой поджаристого хлеба и уместил на столе: — Начнем благословясь…

Минут пятнадцать я ничего не слышал, не видел и уж, конечно, говорить не мог — я только ел, ел, ел и плавал в волнах обжорского наслаждения, и ничего на свете, кроме этого прекрасного стола, для меня не существовало.

Мне было страшно подумать, что я мог отказаться от приглашения Шарапова и всего этого блаженства для меня не существовало бы.

Шарапов брал из корытца картофелину, сжимал ее в кулаке, пробуя на спелость, разламывал пополам, клал в середину кусок янтарно-желтого масла и подкладывал мне — рассыпчатую, белую, еще дымящуюся. А я только мычал, выражая стоном всю признательность кормильцу, всю мою благодарность человека, который почти сутки ничего не ел.


Боооожеееее. Заверните обоих. Вместе с маринованными грибами.

Я хотела запостить картинку с грустной ничего не добившейся собачкой по поводу начала моего последнего комсомольского годка, как вдруг меня поздравил Собянин.

[700x394]

Жизнь удалась.

"Шагреневая кожа" (отвратительная немного менее, чем полностью) наконец освободила Добби от обязательного книжного вызова, и он читает Вайнеров, вспоминает, как его крючило от Жеглова, и гыгыкает, когда видит, что по прошествии лет рулит не эта злобная буратина, а алмаз моего сердца Шарапов. Нет, не потому, что его однажды играл Засухин. В общем, все прекрасно, только с серией про Тихонова у меня та же фигня, что с серией про Мартина Бека, когда я по субъективным причинам пропустила две книжки в середине, и как раз те, в которых произошли СОБЫТИЯ, которые я себе благополучно проспойлерила следующими книгами. И тут, поскольку я по тем же субъективным причинам читаю вразнобой, меня коротнуло, когда я прочитала про жену Шарапова Варвару. Не, я жутко бугуртила, когда в "Эре милосердия" Варю убили, я потому и фильм люблю намного больше, нннооо эээ.
И еще меня потрясли вопрошания о смысле работы милиционера, дескать, что толку от того, что ты поймал убийцу? Ведь ты же не в силах возместить ущерб. Ну рибят. А ниче, что убийца/грабитель в пойманном состоянии не в силах убивать/грабить дальше? Ну вы серьезно, што ль? Типа очень просто, што ль, не годится для Глубинного Смысла? И самое странное, что сам милиционер не считает, что на вопрошания эти можно ответить четко и однозначно, а стремится найти ответ, который устроит общественное мнение. Нет, я это не покупаю.

И нимношк цитат из "Гонок по вертикали".

Я где-то читал, что каждые семь лет в человеке происходит полная замена всех клеток. Вроде бы заново появился человек, только не враз, а постепенно. Значит, я должен был уже четырежды обновиться, и, если бы это случилось, все было бы наверняка нормально. Но мне кажется, что когда-то — в семь, а может, в четырнадцать лет — что-то сломалось в моем генетическом механизме, и больше ничего не изменялось, и я рос только количественно, унося в страну взрослости маленький прямолинейный мир детства, который никак не уменьшается, не влезает или выпадает из гибкой округлой рамы моей нынешней повседневной жизни. И с годами моя память, пробивающаяся сквозь сумрак времени лучами игрушечного проектора — аллоскопа, превратилась в мучительный апрельский свет, проходящий сквозь мою жизнь и никогда не дающий ей развалиться на отдельные бессвязные куски, обрекший меня на пожизненный моральный дальтонизм, ибо я не различаю полутонов, а из всех цветов для меня существуют только белый и черный.

— В сказках добро всегда сильнее мудрости.
— А разве это соперничающие силы?
Мила задумчиво провела ладонью по лицу:
— Не знаю. Человеческая мудрость сильно выросла. А доброта?
— Я думаю, рост культуры смягчает и нравы.
— Возможно, — кивнула Мила и спросила неожиданно: — Как вы думаете, сколько людей было замучено в застенках инквизиции? Учтите, что длилась она четыре века.
— Миллион? — спросил я наугад. — Или два?
Мила покачала головой:
— Тридцать две тысячи человек. За четыреста с лишним лет. А в Освенциме за четыре года фашисты уничтожили более четырех миллионов человек. А потом атомная бомба в одно мгновение испепелила сто тысяч человек в Хиросиме.
— Люда, Людочка, Мила! Это же не то совсем! Ведь люди не могут и не должны забыть свою накопленную в муках мудрость.
— Так и я не об этом. С развитием мудрости все обстоит прекрасно. Вот с добром сильные перебои. А мудрость без добра обязательно вырастает в злодейство.
— Но ведь любому искусству противно злодейство? — сказал я негромко, возвращая разговор к не понятому мной началу.
— Конечно, — легко согласилась Мила. — Только новое искусство острее чувствует неравновесие добра и мудрости. Поэтому оно тяготеет к разрушению. А разрушение не может создать новой сказки.

— Милочка, давайте выпьем за «самых-самых» архивистов.
— Таких не бывает, — усмехнулась Мила.
— Да, не бывает. Потому что они все — «самые-самые». Пройдут годы, много-много лет, придут на земле в равновесие добро и мудрость, и тогда обязательно найдутся люди, и будет их много, таких людей, которые захотят узнать, как же все это происходило. И тогда выяснится, что вы сохранили для них законсервированное время, уберегли память обо всех событиях и обо всех людях, живших в трудные времена соревнования добра с мудростью, потому что и на ваших папках, наверное, стоят печати «Хранить вечно!», а вечность — это, видимо, очень долго.

Шарапов засмеялся:
– Коты от удовольствия крутят хвостами. Это, правда, не значит, что, если им крутить хвосты, они получат удовольствие.


Хочу заварить марафон экранизаций по мере прочтения и устроить компаративный анализ разных Тихоновых. Заочно - ни один из предложенных кандидатов меня не устраивает.

Что-то давно я не писала про Стругацких. Американский Roadside Picnic.
У меня очень, очень, очень, очень сложные чувства. С одной стороны подгорает. С другой стороны откуда-то лезет неистребимая надежда (например, Гуту зовут Гутой, а не Анной-Марией-Ровеной), хотя умом понимаю, что подгорает обоснованно. С одной стороны, мне нравится Гуд. С другой стороны, я очень слабо представляет его в виде Шухарта.
С третьей стороны, уже оставьте АБС в покое, ибо доказано: ни почти дословная экранизация, ни сюжетно альтернативная с уклоном в нужную философскую сторону не прокатывают, книги все равно лучше. Не родился еще гений (а может, не создали еще аппаратуру), который сможет передать все, что есть в книгах.

***

Немного (около)политоты в этот блог.

1. АХАХААА КОММУНИСТЫ ВТОРЫЕ
ТАК-ТО, ЖИРИК
ЮХУУУ

2. Выходя из детсадика, где у нас в этом году исполняли гражданский долг, подумала, что прошли времена, когда мой гражданский долг заключался в пожирании пирогов. Вечером дедушка пожаловался, что пироги уж не те. Сначала на выборы тебя влекут пироги, потом - гражданский зуд, еще потом все это наносное осыпается и - опять пироги. Пироги лонга, политика бревис.

***

Никакого отношения к выборам дальнейшее не имеет, я просто вспомнила, что в апреле делала месяц в фотографиях, и захотела собрать его в одном посте. Хороший месяцок в не очень хороших фотках.

4 апреля - 3 мая 2016 г.

"Что мне расскажут эти города:
многоэтажки, склады, чьи-то норы,
одушевленные граффити гаражи
и серые бетонные заборы?
Унылая, неверная среда
всех дней недели, ловит поезда,
что до смерти ей надоели.
Окраин грязных этого покоя
никто не ценит, верится с трудом,
что столько поколений есть в крови сего надоя..."

[700x525]

Еще тлена и безысходности

И на этой волне я досмотрела "Сталкера" и поняла, что неплохой фильм-то. Особенно Солоницын.

Мне кажется, я должна производить на людей странное впечатление.
Пока того требует рабочий процесс в том или ином виде, я контактна, коммуникативна, креативна и чо там еще пишут в резюме. Как только рабочий процесс заканчивается, я утыкаюсь в книжку, смотрю на всех исподлобья и издаю невнятные звуки, когда ко мне обращаются. И у меня ланчбокс с Фиксиками. Мне кажется, меня должны считать шизофреничкой.

Сегодня урбанулась на отличненько среди всяких ВНИИМонтажчтотострой, заводских зданий с зеленоватыми толстыми фасеточными окнами и узкоколеечек. В Перово можно снимать кино про техногенный апокалипсис.

А, и мой детский сад превратился в старшую школу за какие-то месяцы.

[600x450]

Один из них даже многодетный отец уже (или мать). Я на него что-то уронила, на того, который шарики на стебле, и три шарика отвалились. Мы их просто положили в другой горшок, и вот.

[600x450]

Мелом на манжетах из жизни необразованной дубины.
На "Культуре" даже прогноз погоды обеспечивает культурное развитие. Предыдущая заставка сопровождалась дивной музыкой, про которую было написано, что это Эдуард Артемьев - оказалось, из "Сталкера". Ну я качнула дискографию, загоняла до дыр эту сталкерскую тему, повздыхала под музыку из "ТАСС", потому что они рипнули куски дорожки с репликами героев, и не пошла смотреть ни "Сталкера", ни "Зеркало", а пошла пересматривать "Своего среди чужих". Уж лет пятнадцать прошло с первого просмотра, а я все бьюсь в восторженных конвульсиях. Мои вкусы и убеждения меняются, а он по-прежнему совершенен, только раньше я плакала, когда Лемке в конце отворачивался, а сейчас хлынуло, когда после убийства "Шилова" Сарычев посмотрел на портрет Ильича. Впрочем, и Лемке вряд ли когда-нибудь прекратит распахивать мои слезные протоки.
И никогда не считала внешность молодого Михалкова приятной (то ли дело сейчас), а тут вот это. Красивый.

[592x448]

В конечном итоге меня накрыло окончательно, и я выдрала из фильма звуковую дорожку и два с половиной дня слушала ее по дороге туда-обратно. Офигенно слушать фильм, многие сцены которого знаешь наизусть визуально и аудиально. У Богатырева очень разный голос, если б не знала, что это он, не узнала бы во многих местах. От солоницынских интонаций у меня ноги в ведьмин студень превращаются. Надо еще с чем-нибудь это дело провернуть.

А "Сталкера" я начала смотреть еще раньше, но не пошло. Не могу отрешиться от того, что это экранизация. Не могу, когда Солоницын играет такого неприятного типа. Не могу, когда ощущение, что Тарковский стоял над Фрейндлих и кричал: "Еще неестественнее! Еще!" Надо было смотреть в период Кайдановского, короче.

***

Всю жизнь я пыталась полюбить джаз. Папа же не может слушать плохую музыку, думала я, как это я не люблю то, что любит папа. И старалась изо всех сил. Некоторое время назад я смирилась с тем, что моей душевной организации не хватает на любовь к музыке для умных.
С Лемом у меня та же фигня. "Солярис" мне понравился, а дальше все покатилось вниз, но я упорно читаю его, думая, что это же Лем, как это не любить Лема. В итоге у нелюбимого Лема я прочла больше, чем у любого из авторов этого чудесного сборника переводов Норы Галь - "Заповедная планета", что ли, - каждый из которых в этом микрообъеме мне понравился люто, бешено. У Лема бывают хорошие, годные пассажи, но они теряются в сотнях неровностей и неестественностей. Бесят меня эти ефремовские жуткие имена и эти заходы про дрееевние поговорки и события. Блин, ребят, эти поговорки говорили не какие-то левые щи, это ваши предки ваще-то. Никто не говорит с такой интонацией про Рюрика и Красно Солнышко, не вижу, почему благородные доны в тридцатом веке должны так говорить про нас. И вот это вот все, мы такие логичные, уравновешенные и разумные, но, делая очень важное дело, не будем сообщать товарищам, что на нас летит неведомая фигня, чтобы они не волновались. Аааа, не могу, где моя "Страна багровых туч".

А ваще я тут Вайнерами увлеклась. Они почти как Стругацкие, только без фантастики. Брякнусь в них, как только добью главный книжный вызов, там Кортасар, Бальзак и Райнов остались. И чтоб я еще раз взялась за вызов, в котором обязательно читать проклятых заграничных буржуев!

Насчет Кортасара, кстати, мне довольно быстро стало все ясно. "Оливейра в таком случае презрительно пожимал плечами и заговаривал об уродствах, бытующих на берегах Ла-Платы, о новой породе читателей fulltime, о библиотеках, кишащих претенциозными девицами-недоучками, изменившими любви и солнцу, о домах, где запах типографской краски прикончил веселый чесночный дух", "В повседневном плане поведение моего нонконформиста сводится к отрицанию всего, что отдает апробированной идеей, традицией, заурядной структурой, основанной на страхе и на псевдовзаимных выгодах. Он без труда мог бы стать Робинзоном. Он не мизантроп, но в мужчинах и женщинах принимает лишь те их стороны, которые не подверглись формовке со стороны общественной надстройки; и у него самого тело – наполовину в матрице, и он это знает, однако его знание активное, оно не чета смирению, кандалами виснущему на ногах. Свободной рукой он день-деньской хлещет себя по лицу, а в промежутках отвешивает пощечину остальным, и они отвечают ему тем же самым в тройном размере. Он без конца втягивается в запутанные истории, где замешаны любовники, друзья, кредиторы и чиновники, а в короткие свободные минуты он вытворяет со своей свободой такое, что изумляет всех остальных и что всегда оканчивается маленькими смешными катастрофами, под стать ему самому и его вполне реальным притязаниям..." ХАХАХА НОУ. Мне не близки люди, хлещущие себя по лицу. Хотя с городоведческой точки зрения книга хорошая, про Читать далее...

Хомский умер D:

Оказывается, полковник Макаров из "ТАССа", поддельный рабочий "Всех убил, всех зарезал" Никодимов и Оскар Папке - это один и тот же Николай Засухин.
Человек Саша отличается тупнёй и слоупочеством.

Чо-т осень захотелось.

По осени предметы уплывают
куда-то, где вещественности нет,
и город часто верить забывает
в свое существованье и в рассвет.

Между домами прорастают клочья
туманной луннокаменной пурги,
и капли серым днем и сизой ночью
отягощают мысли и шаги.

Их впитывают маленькие вещи
и смыслом наливаются иным:
потеки краски в сетке черных трещин,
стекляшки, перья, буквицы и сны.

И чувствуешь, что жизнь ползет накатом,
и хочется цепочку под крестом
сменить на фут лохматого шпагата,
соединив два мира, как мостом,

не духом, не умом, а осязаньем,
и выйти, с забытьем борясь, в туман,
не доверяя чувству расстоянья.
Рукой, по локоть сунутой в карман,

блаженно чувствовать реальность телефона
и мелочи нагретой, и ключей;
ступнёй – асфальт, дождями изъязвленный,
плечом – неровность рыжих кирпичей.

Толкать Москву в пружинящие ребра,
мотаться по пустующим дворам,
пиная облупившиеся ведра,
себе и им напомнить: не пора,

не время растворяться в полумраке,
не срок еще истаивать совсем,
пусть с каждым днем отчетливее знаки,
что мировой контакт отстал от клемм.

И несмотря на толпы прекрасных мужчин в "ТАСС уполномочен заявить" мои припадки женской слабости посвящаются герою Петренко с говорящей фамилией Дик.

В рамках книжного вызова прочитала по совету отца уайлдеровского "Теофила Норта". Мне отчаянно не хотелось это делать, потому что у меня длительный пароксизм нелюбви к американской литературе кроме Стейнбека (у меня бывают сбои системы, когда я начинаю помаленьку ксенофобствовать и считать америкосов ошибкой эволюции), да и Уайлдера я как-то уже пыталась надкусить и тут же выплюнула, поэтому на протяжении всего чтения меня невыносимо мучили взаимоисключающие параметры, ведь "Норт" невероятно прекрасен. Я ненавижу таких героев, меня крючило от каждого его шага, но каждая страница тем не менее обильно полита восторженными слезами. Короче, до сих пор при мысли об этой книге чувствую себя Пятачком, упавшим на шарик.

В рамках другого книжного вызова прочитала "Черный город" Акунина и че-то тоже в раздерганных чувствах. Вот насколько все феерически начиналось - я ж в школе на физике! на физике! читала под партой "Азазель", - настолько все невнятно сейчас. Злодей, что за ноющую тряпочку вы подсовываете мне и почему на ней написано "Фандорин"? В принципе, уже "Весь мир театр" должен был начать настораживать, когда Эраст Петрович стал вопить при виде Лизаньки 2.0, но мне "Весь мир..." вообще не понравился, и я не думала, что мне захочется посмотреть, что там дальше будет с Фандориным. Однако захотелось, и оказалось, блин, что дальше будет плохой оосный фанфик. И эти девушки Бонда, кровавый ад, как они мне надоели. Хочется перечитать унылый намного более, чем полностью "Турецкий гамбит", чтобы просто насладиться пустой фандоринской постелью.
Теперь я не могу понять, достаточно ли замызган и выпотрошен последними книгами светлый образ Эраста Петровича, чтобы прочитать "Планету воду" и "Нефритовые четки", или все-таки не надо глумиться над останками. Цена вопроса про "Планету" в шестьсот деревянных добавляет интриги.

Читаю запись встречи А.Н. Стругацкого с читателями. Среди прочего его спросили, насколько современный уровень технических знаний проникает в их фантастику, на что он отвечает: "Самостоятельного значения для нас наука и техника уже давным-давно не имеет, конечно".
И я вспомнила, что недавно смотрела передачу про Лема, и там рассказывали, как Лем и Тарковский не могли прийти к единому взгляду на экранизацию "Соляриса", потому что Лем писал про научный прогресс, а Тарковский снимал про людей. Я тогда поняла, что как человек, знакомство которого с фантастикой очень долго ограничивалось Стругацкими (да и сейчас я не то чтобы дока в этой области), я не воспринимаю фантастику как жанр про науку и технику, для меня этот аспект - только прозекторский стол, на котором препарируют некоторую социальную, психологическую штучку.
Наверно, поэтому Лем кажется мне сухим и неглубоким, а от его неупорных попыток расписать какую-нибудь социальную проблему (как в "Возвращении со звезд", например) мне неловко.

У нас на Ореховом бульваре между Домодедовской и Шипиловским, кстати, такой памятник поставили.

[525x700]

Сделала фотодень.

Здравствуйте!
Меня зовут Саша, мне 27, я москвичка, но день, который я хочу вам показать - 1 мая, - я провела в Санкт-Петербурге. Сегодня помимо всякой туристской бытовухи нас ждет шатание по городу и театр (ака день искусанного зайцем несудьбы).
Это мой первый фик день, я волнуюсь, поэтому многабукаф [показать] Алсо смартфонофотки, заваленные горизонты, незакавыченные цитаты, капс и фангерлинг.

100+ фото

[показать]

Тридцатая годовщина Чернобыля.

Любовь к Смоленску так переполняет меня, что я клепаю аватарки.









Добрый уютный город с катастрофическим дефицитом светофоров и кремлевской башней по имени Бублейка.

Мой детский сад. Когда-то вот такие были - http://ecopresents.ru/zhivoj-brelok

[700x295]

Вообще-то у меня растительные зверушки не приживаются, а эти вот сопротивляются моему пагубному излучению *промокает глаза*

Спектакль "Машенька" в Театре им. Моссовета - волшебный. Я много видела спектаклей сказочных, гипнотических и колдовских, но волшебный пока только один на моём счету. Ощущение волшебства начинается сразу по входе в волшебный зал под крышей, набирает силу под звуки подкручивающего последние колки оркестра, достигает максимальных значений при выходе на сцену актёров под волшебную музыку и уже не спадает до самого конца и держится ещё очень долго после окончания. Волшебно, что всё происходит в непосредственной близости от зрителей, на которых аж брызги воды летят, но это впервые в жизни меня не отвлекало от действия. Волшебно, что удалось передать сложную русскость Набокова и переплести её со светлой атмосферой эмигрантского Ремарка (некоторым театрам не удаётся уловить Ремарка даже в спектакле по Ремарку). Волшебно, что условность и буквальность сбалансированы так, что доли буквальности хватает, чтобы разогнать воображение для правильного восприятия условности. Волшебно, что невыносимо понравились все, это так редко бывает; как поёт Владас Багдонас - волшебство совершенно отдельного, уберволшебного толка. И у меня уже традиция, похоже, плакать на спектаклях этого театра, если есть хоть крошечный сюжет для оплакивания. И это тоже волшебно, и я обязательно приду ещё (не) раз и с несколькими букетами.

А ещё неожиданно хороший говорухинский "Конец прекрасной эпохи", я опасалась, признаться, что будет фуфло. Правда, хорошесть достигается в основном за счёт ликвидаторов Добронравова и Каморзина и других второстепенных персонажей, но тем не менее.