"Новые праздники-2"

аудио-версия

(выкладывается по мере
готовности.)

  [192x228]

Часть первая (1-2)

Часть первая (25)

Часть первая (4)

Часть первая (7)

Часть первая (31, 27)

Часть первая (14)

Часть первая (22)

полная
версия в виде букв...

http://www.raz-dva-tri.com

Забавно то, что, в самом деле, если разбить всю свою жизнь на множество составляющих её секунд и одновременно их все прожить, будто пронзив неким невидимым стержнем (хуем, к примеру, чтоб понятней вам было) то ведь всего-то и будет жизни-то секунда одна! Хорошо бы!
А про 99-й год – это обман. Это всё ложь.
Милая, родная моя Женщина-для меня: Мила, Ольга Владимировна, Ленушка, Зубричек, Катя, Анечка (дуловская), я люблю вас. Простите мне.
А про 99-й год – это обман. Всё это ложь. Псевдо умирает последним. И неизвестно всё: как там, что, останусь ли я после этого жить? Как вы думаете? Вот как вам кажется? Останусь ли я после этого жить?
Соображениями делитесь по адресу: la-do-mi@mail.ru. Спросить Максима.

(А последняя строчка романа уже написана 20-го марта 1995-го года красной ручкой возле дома № 69 по улице Вавилова, где я ожидал Катечку Живову, берущую интервью у каких-то жлобов. И то, что я напишу сейчас, тоже давно заготовлено в рыженькой голове. Отстоялось в мудацком колодце моём.)
Мне пять лет. Я называюсь Максюша. Дневной сон в небольшой комнате хрущевской пятиэтажки, расположенной в Марьиной роще, на Октябрьской улице. Дом – 68, квартира – 28. После сна, в котором я видел дракона, после утреннего просмотра «Клуба кинопутешествий» (клубкино (чьё?) путешествие, как я полагал тогда) мама-то мне и говорит: «Жили-были три японца: Як, Як-цыдрак, Як-цыдрак-цыдрони; жили-были три японки: Цыпи, Цыпи-дрипи, Цыпи-дрипи-лимпомпони; вот они переженились: Як на Цыпи, Як-цыдрак на Цыпи-дрипи, а Як-цыдрак-цыдрони на Цыпи-дрипи-лимпомпони; вот у них родились дети: у Яка с Цыпи – Як-цыплёнок (я засмеялся), у Як-цыдрака с Цыпи-дрипи – Як-цыдрёнок-цыпидрёнок, а у Як-цыдрак-цыдрони и Цыпи-дрипи-лимпомпони родился Як-цыдрак-цыдрёнок-цыпидрипи-лимпомпёнок...» (тут я опять засмеялся).
...И ещё
апостол Иуда сказал...


Февраль - май 1995, Москва

Сегодня, 29-го мая 1999-го года я всё-таки выебал Лену Зайцеву. Ровно пятьдесят месяцев назад я спросил её в ненужном телефоническом разговоре: «Когда же мы теперь увидимся?» Она, дурочка, и сказала, что месяцев через пятьдесят. Всё, как положено. Ей 31, а мне 26.
Смешно. Почему-то сегодня вспомнилась эта ночь, 3-го мая 1995-го года, когда был закончен «Псевдо». Какая хуйня! Какая же кругом хуйня! Как трудно жить одновременно в нескольких годах.

Окончание следует...

– Дядя Фридрих, ты обещал, что мы пойдём кататься на каруселях. Почему мы не пошли?
– Нет.
– Дядя Фридрих, ты обещал, что когда я вырасту, у меня будет семья, любимая работа и так далее. Где всё это? Или я ещё не вырос? Что же мне делать? Почему ты молчишь?
– Нет.
– Дядя Фридрих, почему же мы всё-таки не пошли тогда кататься на каруселях и смотреть канатного плясуна?
– Хорошо, пойдём теперь. Дай руку – я насыплю тебе в ладошку орешков.
– Спасибо, дядя Фридрих. А скоро мы дойдём до каруселей?
– Разве ты не видишь, малыш, что мы уже сидим в кабинке?
– Ой, теперь вижу. Дядя Фридрих, а достаточно ли прочна карусельная ось? Вдруг мы улетим прямо в небо?
– Да, прочна. Нет, не улетим.
– Дядя Фридрих, у меня кружится голова. Я никогда не думал, что карусель – это так опасно.
– Что?
– Дядя Фридрих, ты обещал, что когда я вырасту, у меня будет семья, любимая работа и Женщина-для-меня.
– Да, я обещал. Читать далее...

Полночь. Следующая станция «Шаболовская». Мне мешает человек, сидящий рядом со мной. Мне мешает человек, сидящий рядом со мной. Мне мешает этот человек. Он мне очень мешает.
Уже ПОЛНОЧЬ. Я не успеваю закончить. Время, слушай мою команду: Второе мая продлевается до тех пор, пока не будет закончен (возможно даже убит) «Псевдо», и далее навсегда!.. (Мне больше не мешает человек, сидящий рядом со мной.) «Слышите вы, вы все мудачьё!» «Ёбаные в рот суки!» – шепчу я.
Мы сегодня с Иринушкой баловались. Играли в так называемую «чепуху». (Вы ведь все знаете, что я имею в виду. Вам ли не знать?) Вот вам, пожалуйста, читайте, милые (милые - это так однажды назвал БГ своих слушателей):
[показать]
Вот девка напротив села, а у девки пизда между ног. Какая гадость! Какое же я говно!
Опять-таки, послушайте вы все, а вдруг выяснится, что я действительно хороший был всю жизнь? Точнее, что хороший всю жизнь был всё-таки именно я, а не...? А вдруг? Что тогда? А? Что тогда? Читать далее...

Я сижу в туалете и сру. Вдруг, слышу, звонит телефон. Трубку, естественно, поднимает бабушка, и давай орать, как на пожаре: «Алло!!! Алло!!! А его нет дома!!! А кто его спрашивает!?!» Потом выходит из своей комнаты, шаркает по коридору, эдакая стокилограммовая махина, и снова орёт: «Тебе звонила Женщина-для-тебя! Сказала, что вечером перезвонит!»
А вечером я надолго ухожу бродить с Дуловым и пиздеть о том, что я пишу роман «Псевдо», и что я написал там, что 8-го апреля в мир явилась Женщина-для-меня, и что так оно всё и есть, потому что потому и так далее по всему, по тому, по поводу чего Гавронский сказал, что метафизика – это говно. Конечно, говно. А хули? (Нет, Тогоев. Ни алешковские узы, ни лимоновые настойки здесь не при чём. А помнишь, кстати, как
Одна Девочка Олегушкой тебя называла?) Так-то вот. Все мы под богом ходим, а он, знай себе, поёбывает овечек в стаде своем...

А что касается моей жизненной позиции, то с присущей мне откровенностью могу вам честно ответить, что мне совершенно всё по хую или, проще говоря, до пизды (дверца (doors)), но, в зависимости от ситуации, могу за что-нибудь жизнь отдать. За то, что мне важным покажется в тот момент. А важным мне может показаться всё, что угодно, ибо у меня очень гибкое сознание.
Начнёт, к примеру, по осени листик с деревца падать, и Читать далее...

Я совсем больной. Я усталый, всё болит, всё жаждет какого-то непонятного отдыха. Ноет всё тело. Полная чепуха в голове. Что делать – неясно. Да и вопрос этот мне надоел. Его задает всякий. Четырёхстопный ямб мне так же надоел. Я совсем больной. От первой утренней сигареты у меня кружится голова, чего раньше со мной не случалось. Я совсем больной. Я давно и крепко болею, но сегодня мне хорошо. Весна – щепка на щепку лезет.
Плохо лишь то, что дома я позабыл сигареты, и снова нет денег, чтобы купить их на улице. Да и те, что остались дома, подарил мне сегодняшней ночью Дулов, после очередного «вечернего» чаепития.
У «Псевдо» началась подагра или, напротив, он полон сил и одержим творческим горением, – не всё ли равно. Обидно. Невыносимо обидно, что он уже стал мне почти безразличен. Я знаю, что он скоро умрет, но мне все равно. Разве что, поскорей бы уже.
Разве можно быть честным человеком, нося фамилию Фердыщенко?
Разве можно быть Сергеем Большаковым, нося фамилию Скворцов? Читать далее...

Божийдаров увидел Минотавра, и Минотавр увидел Божийдарова в тот же миг, когда Божийдаров увидел Минотавра в тот же миг, когда, наоборот, Минотавр увидел Божийдарова.
Так они и стояли друг перед другом, не понимая кто из них кого видит. Долго смотрели они друг другу в глаза, и настолько понятно им было, что должно по идее произойти, что светилась в их глазах обоюдная скука и взаимный неинтерес.
Вдруг Божийдарова укусил за ногу минотавренок. Роман поднял его за шкирку и перерезал пушистое горлышко.
В ту же секунду Минотавр метнулся в сторону Божийдарова и, пробив рогом запястье его правой руки, сжимавшей до последней секунды нож, принял исходное положение. Противники ещё раз посмотрели друг другу в глаза и вдруг громко рассмеялись на весь лабиринт.

Они смотрели друг дружке в глаза, хохотали, а потом Читать далее...

Анечка, женщина для меня, очень может быть называлась как-то совсем по-другому. Имя Анечка – условно. Просто оно мне нравится. И ещё с Анечкой у меня кое-что связано в пубертатном возрасте.
Я лежал в какой-то больнице на обследовании, чтобы впоследствии откосить от армии, и было мне пятнадцать лет. Отделение же было детское, но таких, как я, распиздяев набралось там человек пять. И были в этом отделении замечательные медсёстры. Три. Три медсестры, с позволения Антона сказать. Лена, Оля и Аня.
Аня была из них самой красивой и обаятельной, девятнадцати лет отроду. Внешне она была похожа на другую мою знакомую Аню по фамилии Юдина, подругу моей первой жены. Однако интересует нас не она, а Аня-медсестра.
Познакомились мы с ней так… В субботу она заступила на дежурство, и все мы сидели в холле и смотрели кино под названием «Государственная граница». Читать далее...

Вот что, дорогие мои, забавно. Только что я подрочил себе хуй, так как пришёл в довольно сильное возбуждение, работая над последним эпизодом, и всё возбуждение прошло.
Эдакой хуйни я понаписал! Чего только не понапишешь, когда сперма в голову бьёт! Милая моя Женщина-для-меня, не пугайся! Я никогда никому в обиду тебя не дам. Я очень тебя люблю и никогда ничего плохого с нами не произойдёт. Любимая моя. Милая моя, ласковая моя... сучка. Всё хорошо. Ведь и я когда-то доброй и чистой сучкой служил для любимой Первой Пизды.

Всё, всё подходит к концу. «Псевдо», мой милый, прости пожалуйста! У меня, несчастной Скворцовки, просто чуть было не помутился рассудок. (Вот вошла в вагон метро (станция «Театральная») девка, с которой я учился в Пединституте. Дура дурой. А может и нет. По крайней мере, так мне всегда казалось.) Помутился чуть было рассудок не. Вот я и понаписал глупостей. Господи, как же меня всё это заебало. Ненавижу! Какой пиздец. Надоело. Блядь! Сука ёбаная! Даже мата мало, чтобы выразить, как же меня это всё достало. Ненавижу. Какая мерзость! Вот так бы сейчас и скомкал все эти странички и выкинул в помойку. Как же хочется всё это смять, порвать и выбросить. И ещё очень хочется самому себе надавать по морде. Так, чтоб зубы выбить или нос сломать, и фингал под глазом. Проще говоря, взять, да разбить всю морду. Ненавижу. И поезд медленно едет. Как обидно... Как обидно, господи... Мне всё время плохо, и сам я плохой и всем всегда плохо, и все плохие, и полный пиздец. И ведь как хочется, чтобы было всем хорошо! Так хочется, что просто жизнь бы отдал, если бы точно знал, что это поможет. Читать далее...

А вот опять основной текст:
Я говорил вчера с одной из псевдоматерей. А она устала, отвечала лениво, пискляво и даже раздраженно. А потом стала что-то там говорить, на что я начал подробно возражать, после чего псевдомать сказала, что когда я начинаю так бубнить, она отнимает от уха телефонную трубку.
Ты что, совсем охуела?! Как же так можно?! Ведь я говорю, мне нужно тебе сказать, я хочу, чтобы ты знала, мне очень важно. Как же ты можешь позволить себе не слушать? Ты что, совсем охуела?! Ты что, совсем охуела?! Ты что, совсем охуела?! Ты что, совсем охуела?! Бедная, глупая псевдомама!
(Зачем я так много раз повторил фразу о том, что «совсем охуела»? Ещё короче стала жизнь «Псевдо»... И всё из-за какой-то хуйни...) Читать далее...

я хочу иметь крутой компьютер, чтобы забить туда некий роман, между каждыми строчками которого располагалось бы ещё по роману, темы которых были бы косвенно связаны со смыслом слов, содержащихся в тех строчках первого романа, между которыми каждый роман второй ступени и помещён.
Собственно, самый первый роман или роман первой ступени можно было бы назвать МЕТАРОМАНОМ, но поскольку между строчками каждого романа второй ступени тоже помещается несколько тысяч романов третьей ступени (и так до бесконечности), то, стало быть, МЕТАРОМАНОМ может называться любой роман подобной системы. Кроме того, понятие ступеней также компрометировалось бы в моём компьютере, ибо где-нибудь между строчками МЕТАРОМАНА какой-нибудь десятой или сотой ступени располагался бы как раз исконный роман, ранее обозначенный как МЕТАРОМАН первой ступени.
Жалко только, что и сотен жизней не хватит на воплощение этого проекта. А ведь создание такой искусственной системы вполне может соперничать с реальным бытием человечества!
Впрочем, всемирная литература, если её правильно разложить по ранжиру, вполне может сойти за пародию на МЕТА. И в этой связи мой «Псевдо» занимает законное место между строчками какого-то из общеизвестных романов. А поскольку именно в «Псевдо» только что была изложена теория МЕТА, то это может означать только одно: Читать далее...

Однажды, в детстве, мы с мамой шли в поликлинику. Меня только что выписали из больницы № 9, где я лежал с 30-го июня по 18-е декабря 1979-го года сначала с 27-процентным ожогом 2-й и 3-й степеней, а потом с сепсисом и, вследствии последнего, с двустронней пневмонией.
Так вот, стало быть, шли мы в поликлинику. Было начало весны, скоро предстояло идти в первый класс.
А я, между тем, шел, держал в одной руке пластмассового цыплёнка, а в другой – аналогичную собачонку, между которыми вёл разговор, естественно, за оба лица, и, естественно, с обилием звукоподражательных элементов речи.
В какой-то момент мы поравнялись с женщиной, которая оглядела меня с улыбкой умиления и мимоходом спросила маму: «Сколько вашему годиков?»
– Что вы, нам уже 7 лет. Скоро в школу, – ответила мама и сказала мне, что я веду себя, как будто мне года четыре. Или, как говорится, четыре годика.
Так сколько же сейчас «Псевдо»? Сколько годиков? Тридцать? Тридцать три? А сколько будет мне? Что я успею? Сколько успеет «Псевдо»? Сколько успел? Сколько? Ведь уже совсем немного осталось? Сколько? Читать далее...

Просто
для разнообразия...
[300x566]

Всех, конечно же, можно и нужно понять. Верите вы мне или нет, врёте ли, а то и правдивы напротив (не в меру, блядь, как всегда), но я больше всего на свете хочу, чтобы всем, каждому было хорошо: чтобы люди не голодали, не убивали друг друга, не бросали друг друга любимые, чтобы было не то, чтоб совсем заебись, но чтобы не чувствовал никто безысходного смертельного одиночества.
Я не помню, написал я об этом или нет (а искать – лень), но помню, как шёл я как-то с работы после проведённых мною уроков, а после ехал на 665-ом автобусе в сторону станции «Ховрино», где живёт Рита, чтобы добраться до Комсомольской площади, где у здания Предварительных железнодорожных касс была назначена с
Кошеверовым стрелка на предмет покупки билетов в Архангельск, куда пригласили
Другой Оркестр. Так вот, ехал я, обдумывал некий абзац о том, что вот ушли все дети, и в голове рождается мысль из принципа подрочить себе в этом пустом классе хуй, чего я почему-то не делаю и что, дескать, так и вся жизнь моя, очевидно, пройдёт. Не помню – записал или нет.
А когда Мила была маленькой, и было ей тринадцать years old, она написала некий стишок, о чём напомнил мне милый и несчастный
Никитушка Балашов (Никитушка – это так называла его Катечка Живова, которая иногда помогает мне жить (курсив мой и цитата из меня самого (телефонный разговор где-то в середине апреля))).
А начало стишка выглядело проблематично и строго, словно не Милушка это писала, а какой-нибудь дядя Тютчев: Читать далее...

Надо сказать, что Вова на репетицию так и не приехал. Позвонил в пол-восьмого вместо того, чтобы явиться в семь ко мне домой, и сказал, что вернулся домой. Вот такая вот
потебня получается. Потебень. Гребень волшебный у серенького волчка меж зубов. Иван-царевич, как в старые времена, скачет себе верхом по дремучему лесу, а в колчане ещё десять стрел...
Я, видимо, немного задел Ганю за живое, когда сказал, что поэзией в общепринятом смысле слова может заниматься сейчас только неэрудированный человек. Прости меня, Ганя! Может быть, я ошибаюсь, но, по-моёму, я всегда прав. Да и ты, Ганя, права. Да и кто угодно. Читать далее...

А ещё мне приснился сегодня сон, что я вынужден был жениться на каком-то удивительном по своему процентному соотношению (50/50) гибриде Ани Абазиевой и вовиной бывшей жены Лены Живовой. Кроме того, приснилось, что кто-то посвятил меня в тайну, заключающуюся в том, что настоящий Христос родился то ли в 37-ом, то ли в 38-ом после рождества человека, который был всего лишь очередным пророком и кого мы ошибочно называем Мессией. Настоящий же Христос мирно и тихо прожил свою жизнь простого ремесленника и спокойненько умер, когда ему было уже за семьдесят, обласканный вниманием детей, внуков и правнуков. Читать далее...

Хочу какой-нибудь гордой недоступной девке засунуть во влагалище кисточку для акварели. Пропитать как следует кисловато-солоноватыми соками, вытащить из запретной пиздёнки и оной кистью долго водить по девичьим телесам (небесам, чудесам, семинарам по исторической грамматике). Такой уж я слова художник. Кря-кря. Утёнок по имени Наф-наф. Никто-никто не объяснит мне, почему первое время после знакомства с Дуловым мне постоянно казалось, что его фамилия Уткин...
Так он и вошел в моё сознание, как добрый и отзывчивый, немножко по-подростковому нахальный мальчик по имени Саня Уткин...
Дулов, Дулов, я тебя вижу. Ку-ку! «Огуркин...» – говорит Мне Дулов, потому что в его интерпретации я не Скворцов, а Огурцов. Ха-ха-ха!!!

А разночтения между тем продолжаются по сей по самый по этот по день. Ибо денно и нощно шептал Иван-царевич Елене: «Я русский советский живописец мифологический. Мои полотна you can see в “Третьяковке”, где ты работаешь; в Русском музее, где работаешь ты; где угодно...» А Елена простодушно ему отвечала нежным своим шепотком: «My dear, о, мой свет, oh, my light, I can't see your pictures, because... Прости меня, мой родной дурачок. Так, мол, и так. Мал золотник, да дорог!» «По усам текло, а в рот не попало», – отвечал ей царевич и начинал тискать упругие еленины сиськи. Так и жили они вовеки веков.
Мы с Добриднём и Дуловым сидели поздно ночью на моей кухне, варили картофель и злословили по поводу сей тайной вечери.
– Я слышала, – сказала Ирочка Добрый-день, – что в страстную неделю нельзя убивать тараканов. Вот только не помню почему, – апостол Ира сказала.
– Потому что тогда на Пасху Христос не воскреснет, – апостол я пошутил. Читать далее...

Анечка, вожделенная медсестра, лечившая меня и моего маленького «Псевдушку» много страниц назад, была образованна, мила и прекрасна, как агнец, хотя и не без строго структурированной внутренней организации. Одним словом, красавицей была эта Анечка.
Часто стояла она перед зеркалом, в котором видела себя во весь рост, улыбалась, строила всевозможные мимические гримаски, рассматривала свой упругий живот, похлопывала себя по бедрам, мяла свои девичьи грудки, изучала форму своих розовеньких ноготков, складывала бантиком тоненькие ротовые губки и так далее. А далее медленно проплывала Анютка-вожделенная анечка в ванночку, прошаркивала в пушистых тапочках по гладкому кафелю к новому зеркальцу, в которое видела уже лишь миленькое, загадочное такое нежное личико с карими глазками, красивую шейку, плечи и груди.
После... После раздевалась красавица догола, перемещала стройное тело своё в голубоватую ванну, приседала, брала в руки душ и направляла бесчисленные струи в искомую щелку.
Горячей была вода и тёплые пиздные губки смешно подрагивали под остренькими струйками. Далее, и чем дальше, тем более выделялись из Анютушки всевозможные соки влагалищные; смешивались опять-таки с тёплой водой, и вся эта бесовская смесь стекала по ляжкам, по славной округлой попке, нежно щекоча анус, продолжала свой путь, капая на керамическое ванное дно, уносясь впоследствии неукротимым бурным потоком к канализационной решётчатой дырочке, в непосредственной близости от коей вся эта замечательная жидкость превращалась в неумолимый водоворот.
Я хорошо помню один из уроков литературы в четвёртом классе общеобразовательной школы, который вела наша тогдашняя классная руководительница, чьё имя и сейчас совпадает с именем моей первой тёщи и милиной мамы Светланы Ивановны. Читать далее...

Слушать этот музыкальный файл

(c) 1995.
Максим Скворцов - музыка, фортепиано.
Владимир Афанасьев - бас.
Ирина Добридень - виолончель.