Настроение сейчас - о(т)ставание
Гляжу в окно, где вы ходите, а я не местный. Гляжу на плиты, титановые отражения которых на антибликовых матовых стеклах вы разрезаете силуэтчиками то ли облако-, то ли дерьмоподобными. Смотрю под поникшие на шее от невылеченного сколиоза головы или на тлеющую сигарету в ладони, опирающейся на самый пах, или в облепленные лицами стекла, на сухую мякоть асфальта цвета +30 - и вы выходите все разом, как на арену, отовсюду, слоняясь или направляясь как-то особенно. Одинаково. По-своему. В такт, ритм, под музыку, одно и то же соло, в две секунды длительностью, но поставленное на бесконечный повтор.
Эй, парень, откуда у тебя эта забавная трагическая складка над переносицей? Оу, красавица, куда или от кого спешишь? Зачем так агрессивно размалывать ногой уже ни в чем не повинный окурок, а? Не пора ли прекратить взрывать беготней воздух остановки и начать просто ждать трамвай?.. Я же всё равно вижу этот квадратик, а вам же все равно все равно.
Взлетает салатовый пакет, разворачивается прямо около моего дзота на девятиэтажном горизонте, будто внимательно вглядываясь, и пикирует, устремив в землю перед собой чуть ли не материальный поток злобы, разгоняется до второй космической - ...и цепляется за арматурную корягу из руин планировавшихся в прошлом веке домов. Сверкающая, ослепляющая ненависть за дело (по крайней мере, я прав) и копеечная смерть, хахахах; Ремарк помогает богу писать сценарии жизней, точно...
А там, где зеленоглазая комета чуть не начала путь к ядру Земли, носящей заросшее грязью белье, пройдут просто друзья. Сначала один, затем трое с пивом и сухариками под веселый свист об ягодицы, следом два десятка в форме и строевым шагом, за которыми парень с девушкой и рукой ниже талии развернет мои глаза вправо, впаяв в то, что видно невооруженным, завязанным тряпочкой глазом на миллионах примеров. На Них. Которые один раз воспользовались разрушающей привычкой говорить спокойно, уверенно и почти поучительно. Да, то, что люди не должны теряться, что бы не было когда-то между ними,...пока жизнь, опасливо представлявшаяся в прошлом без будущего либо без ТогоСамого человека, уже начинает примеряться к ярму нового времени, складывая в пустую подводу за собой ухоженных куколок с ярлычком "друг" и таких же самых зализанных Кенов... Чтобы просто так, отделавшись словом, можно было преднезакончив переначать по собственному желанию давно известный кастинг на заполнение головы (иногда), времени (чаще) и койки (всегда)... Чтобы человечьи сопли смешивались со слезами и неразделяемыми горстями букв, но припрятанные наточенные шпильки и стальные носки ботинок размазывали лица уже совсем другим "просто друзьям", более откровенным/циничным/влюбленным. Чтоб спокойней было, как когда открываешь рыбную консерву в надежде на кусочки рыбы, но никак не... Тьфу!
Просто простые друзья, под губами которых не родились cлова о том, что надоело, заебало вкрай, хочется драйва, новых ощущений, вдохновения, перспективы, молодости и трахать все что движется, в конце концов!
Просто замечательные друзья, которым не о чем поговорить, как братьям-кровникам с общим детством, впечатлениями, лицами и секретами, но все же в смертельной рукопашной.
Простые и дружные, как те прохожие, что ночью ни меня, ни тебя не знают, но оголяют ножи и закатывают рукава - эти тоже прикрывают ненависть кажущимся правильным желанием панацеирующих вещей...
Закупоривающие в черные ящики включенные фонари.
/черви, почтиничего/
Настроение сейчас - морок
Я ненавижу себя за то, что она сидела рядом, вот почти на мне, в слезах, а я пытался найти ее ниточку-оплошность для разжигания жестокой и глупой ревности...
Ходя взад и вперед в слое раскаленного масла, брызгая взглядом и слюной по сторонам и чуть не плавясь, тяжело переставляя ватными ногами, двигая поролоновое тело с подслеповатыми глазами за забитыми туманом сеточками, останавливался и стягивался ремнями спазмов, откашливая неправильные, рваные сгустки мутной крови прямо на поток желейного асфальта, что утекал из-под ног. В подготовках к рельсовым тупикам и головной боли от насквозь проевшего внутренности насморка, думалось только резкими словами.
Я ненавижу себя за то, что мямлю ей на ухо вместо того, чтобы эти слова вызывать в ее голове собой.
Индийского вида женщины, обмахиваясь мужскими кожзамовыми шлепками, как веерами, поминутно сверяли солнечные часы с базарными. Сходилось. Идти приходилось все больше падая, не щадя кожу о воздух, рваться к недо- и несделанному, понимая, что будь у меня восемь рабочих, не стесняющихся рук, я кроваво разошелся бы по швам и был утянут в лебедь-рак-и-щучьем направлении, не удержав ничего и даже не оставшись для "ни с чем"... Именно поэтому я всего двурукий... Сегодняшний день настал, и что-то есть в нем от подъезда незнакомого дома, куда вваливаешься с жуткого мороза, а на теплой батарее греются налитые вишневым соком бесчисленные глаза, что как пиявки, вонзятся в тебя при повороте дверной ручки и уже не отпустят...
Я ненавижу себя за неангельность и поэтому голословие.
Та корова, что вечно мычит за меня, та, которую за её врожденный "талант" даже индусы предали бы скотобойне, сейчас молчит и чувствует, как священник на исповеди, ногтиком ковыряя грязь на серебрянном кресте... Она разговорится, но позже, и ей будет тесно и мало, и стыдно, и многолюдно, и всё понятно, и как не попытаешься остановить или заткнуть, даже до первого "му" будет УЖЕ поздно. Кажется, именно это и есть моя судьба., как бы ни советовали забить на нее хуй.
Я ненавижу себя за алкоголеподобное вдохновение, которого все мало, перченое моим струящимся недоверием - сотнями лезвий-чешуи торчком на коже.
Я ненавижу себя за то, что не могу дать, а за то, что могу, меня стоит убить.
Я ненавижу себя за то, что ставлю по одной бомбе на том, чего касаюсь, и по три - на том, что дорого, а потом ссылаюсь в плаче матом всё на ту же корову...а она весело помукивает из груди.
Я ненавижу себя за пребывание во внутренностях, за то, что упорно держусь за дно в то время, когда спасательный круг тщетно силится вытащить на поверхность и вдохнуть жизнь.
...И есть дом, в котором не ждали. Есть еда, которую нужно приготовить. Есть сон, который нужно заработать. И жизнь, пока ёще не разменял её на тазик старой кожи.
/Чуть горя внизу/
  |
Настроение сейчас - в дым
Что-то такое скользкое в действиях обнаруживается...
Атмосфера больная, забывчивая, какая-то мутная и желтоватая, как вода в Днепре, где нельзя купаться, если табличкам верить. В носу капЕль сОпель, из голову сквозь трещины рвется то ли пар "догнать и перегнать", то ли дым "хуй там", то ли средство для увеличения площади облысения; уши наполняются Чижом, что пришел вместе с компанией из невесть откуда взявшейся психушки(говорят, в США, там где еще поезда уходят и не возвращаются)... В таком состоянии мозг не может думать о игре, о свечах, он вспоминает, что ему вставать в 5, а спать он ни хуя не хочет, он мечтает прекратить болеть именно завтра, наебать привычку судьбы наебывать его неправильности и наконец-то превратиться во что-то стоящее, что можно поставить на полку и не любоваться до конца жизни. Не потому что идиот, а потому что знаешь, что не достигнешь большего...
И под какой откос, и что бросать, и как - этого никто не рассказывает, все только дают советы потом, когда "что-то пошло не тааак!"(с). Да хуй со всеми. Вот и спрашиваю, сам у себя, сам у тебя, сам в ночь перед завтрашним необязательным экзаменом по какой-то ПТУ-шной хуйне... Знаешь, хочется есть, а нечего. Знаешь, хочется моря, а далеко. Знаешь... Да все ты знаешь.
Настроение сейчас - ненависто
Странное дело, когда понимаешь, что ты - набор росписей из-под продажных рук. То есть, ты настоящий только когда с десяток воров за тебя пишутся... Вот и думай теперь о путевках в жизнь.
Пугает, что сосущий слой никак временем моим не насытится..
Настроение сейчас - дл тб
Сам по себе разговор из принудительно освещенной комнаты врастает корнями в одинокое подземелье резины, ржавчины и иногда шуршащего по ним каменного дождя треском выстроенных и личных крыш смывающего в нежизнь.
Сам по себе ветер – только шум в ушах, который как будто замещает тишину, вроде бы даже сносно, кажется, умиротворение бывает вот так в одиночку, когда, останавливаясь посредине ленты по пятьсот в две стороны, преспокойно оседаешь на рельсу, глазом дальнего света впиваясь в темнОты разрезанной тобой надвое темнотЫ. Плечи упорно катятся вниз и навстречу друг другу; будь вода – она бы каплями прыгала, стекая, с правой ключицы на левую, будь веревка – обвила и беспрепятственно орулонила в два счета, положив ожидающим грузом для скорой напольной где-то в стороне, авось занесет грязью, а может, нет…
Сам по себе поезд с полными купе пассажиров и гудящим вагоном-рестораном летит, не касаясь пары сантиметров, не снося меня и даже припавшую пыль, а просто зачем-то продлевая лишней жизни личную жижу. И свет лампы под двойной размеренный стук в разы уменьшает, убаюкивая так, что каждый огонек за закрытыми наглухо окнами со стрелами-бликами виден и смотрится…сам по себе.
И будто сами по себе крики, звенящие, консервно-тарелочным звоном как под медиатором, растворяются в пыли воздуха, до ушей доходя слабым шепотом неосязаемого ими расстояния, словно из-за метровой толщины глухого, закрашенного стекла. И сразу всеми органами чувств цепляешься за комок нервов, чтоб выдавить из него правду о том, что не получил, а должен был, но ответ прячется под сизую ржавчину крепи, и через миг…
…сам по себе человек идет мимо, соскребая с третьего глаза паразитирующую темень, раз уж из легких, головы и подошв её не выберешь и ушатом… Он и должен ходить именно так, полуспрашивая-полуподмигивая больше для тонуса, чем для беседы. Больше от «далеко», чем для себя… И он уйдет, размахивая ломом аристократично, по-парковски, уводя сквозь голубизну воздуха под тенистые ивы, нагло пьющие озера на глазах влюбленных ПАРящих над асфальтом под зонтиками вне себя от столкновения внешней и внутренней жаровен… Будто появляясь из веток, они прячутся в бетонные столбы и редкие скамейки, как звуки или передаваемые мегабайты, врастая никуда, а я словно валяюсь в алкогольной отключке, счастливый и невидимый, наполненный влагой травы по самые пятки. Под звуки водопада, сминающего затяжку, лазурью опадающего на озерное стекло с приклеенным взлетом лебедей и коричнево-серой капелью – на всё зеленеющую обшивку пассажирских вагонов, пробираясь сквозь туман к самым колесам.. Вот он тоже тонет в яркой вспышке, проткнувшей седую бороду пелены на глазах – и угасает на разлегшейся полутени деревянной балки…
Сам по себе я на рельсах, как на лыжах, летящий и прикованный костылями к шпалам, с ровными следами и их стальным блеском, с ветром в лицо и натяжкой каната, не успевших удалиться из памяти. Я отдаюсь на съедение микросну в полном одиночестве, из всех средств защиты одев только каску, но ведь она не от себя… Мой воздух – наркотик, моя реальность сейчас и мгновенна, вот-вот…а, нет, уже нигде.
Встаю, удивленно матерясь по пустым, безглазым, стягивающим тремя метрами сторонам рамы и иду дальше к забойному тупику, расталкивая плечами пыльно-метановые секундные видения – хоть ртом лови. А они, расслабившись, продолжают наматывать полукруги от земли к земле, сходясь и разминаясь, но уже без меня. Сами по себе.
Настроение сейчас - 300*1 violent voices
То, что называется «немного о себе» или почти незаметные повороты русла не туда.
Теперь, когда даже на глубине всего в 370 метров я вместо вентиляции слышу адское радио из грохочущей многоголосьем сдирающего кожу страдания трубы, можно легко навскидку очертить нитками ринг, где мне и чему-то аморфному и светящемуся до столкновения осталось что-то между «3» и «2»…
Прогремело «1», и пучок сияния, не раскачиваясь, дал прямо в висок…
Ветер по окну убегающей от моста маршрутки. Разбежаться по спинкам кресел и выломать назойливое стучащее несмазанной челюстью стекло прокричать противоположной стороне «Эге-ге-гей!» и…быть похороненным в правом гробу, рядом с тем, кто последовал коллективному порыву, не проигнорировав от страха или просто заметив синхронно со мной... Но нет, в голове всего один гроб, и в видении выдергиваю его из-под себя на глазах у ошарашенных незнакомых плакальщиков, соскребаю им, как ножом, крышу с желтого пряника микроавтобуса, что блестит приторной глазурью прямо от солнечной пекарни сочащейся на головы – лишь слизывай и слипайся… Следом ловлю невесомый разноцветный кулек-сигнал навстречу и прячу туда все сладости, отламывая, как шоколад по ходу ленты конвейера, мешая со свежей кровью молодых куколок с накладными губами и пересвеченными волосами, брызгающим гноем из неудаленных гниющих живьем гланд на вечном ворчливом сквозняке в любое +40 и тлеющей под липой конструктора-садиста лысиной. И вот чертов барабан запущен, но вместо сектора «Приз» с неба параллельно летят перевернутые молнии, превращая правую сторону дороги в растопыренный, простреливающий дугой наэлектризованный частокол, на который обглоданными черепами садятся пассажирские лайнеры и змеи международных поездов, каменея, как по команде… Дорога к дому чиста и безопасна, только надо ли туда?
В первый раз показалось, что меня там ждут, хоть в фоне, прямо за спиной вырастала стальная филигранно составленная рука и открывала зев скипового горла, что выдыхало каменный дым порциями по тридцать тонн… А вылезшие на полголовы черви с подкрашенными будто тушью ресницами синхронно хлопали редуцировавшимися верхними лапами в знак победы над запланированным ожиданием. //Между тем заклепанный кулак-ладонь уже пустил корни на все глубины и уже разработал последовательность засыпки дымящих труб домашних очагов. Ты услышишь не раз, как он черкает в записной книжке.//
Наверное, от необходимости затыкать шум поролоном, выработалась привычка дискретно смотреть и видеть порциями, как-то по два падающих листа/три летящих кирпича/десять траекторий ненужного движения в такт; когда кажется, что царь в голове вместе с хозяином мира выбирается генератором случайных иррациональных чисел каждые пять с половиной минут от Intro до Outro. И каждый случайно встречающийся в отключке сон ненормален по определению и, такое чувство, призванию – заставить поверить в то, что спишь, спохватиться и понять…что лучше б спал. Сволочная натура мозга - прятаться в окоп, пока рассудок ставит для него предупреждающие таблички на минных полях прямо в мины и ежесекундно разрывается на части… Чтоб доверие к теплу и откровению терялось сверх дна, «в кредит», хоть там уже лимит черной дырки в голове исчерпан.
Пью воду, закусывая стеклом стакана. Хрустит на зубах и в преддверии больших перемен на языке отдает «Дюшесом», но уже перченым, тем временем, как я готовлюсь к наихудшему превращению из невзлетевшей бабочки в разорванную гусеницу танка в микромире, что нуждается только в армии, но не в ее боеспособности. Изнутри собственной конуры с костями по углам, откуда пока что не запрещено лаять, не страшно смотреть в круглое окно на аквариум с подвешенными тушками шпротов, но ведь совсем недолго осталось до выхода за её пределы, до цепи чуть-чуть ведь, да?
Ветер справа поперек выпрыгнувшего на ходу меня. Случайное, спонтанное сумасшествие под электроны с набором нот Threnody и пережитый застой, объяло маршрутку всего на сорок минут, но даже сейчас в её побеге от меня чувствуется дрожь //с дерева около дома снят капроновый черный памятник запахам и вкусам// - а мне, оказывается, жить еще целую сознательную жизнь, правильно
Настроение сейчас - оно согреет... (с)
Она сядет набок среди измятого белого и осознает, что даже если и была искра, то уже потухла, не оставив даже уголька, ничего, кроме никому ни для чего уже не нужной туши.
Она обопрется на локоть и увидит, что только что перешагнула огромную, выевшую прошлые и потому обидные годы, черную дыру, и над обнаженными божественными ключицами на секунду расправятся брезентовые крылья свободы мирного защитного цвета.
Она очертит границы необходимой для дальнейшей жизни памяти дат, событий, воспоминаний и ярких видеороликов из давно уже занесенных песком дней... А потом нажмет на "Erase".
А позже с резкого разворота пнет ногой пустой спертый воздух, поняв, что всё моё было чистейшей ложью, авантюрным вымыслом, скрученным в торнадо только для того, чтобы вот так вот незаметно и неожиданно раствориться навсегда... Но все-таки простит за оставленную на недоступной для хирурга глубине черепа настоящую, умиротворенную, искреннюю и спокойную, хоть и последнюю, улыбку.
Настроение сейчас - don't stop me!
Пересечь пару дюжин одноколейных рельсовых полотен, двигаясь все глубже на север, поддаваясь больше обонянию, чем сознанию, увидеть полсотни разрешающих шлагбаумов и полтысячи лишенных должности красных кирпичей, что теперь люками валяются у корней осиротевших серых столбов, проехать по забагровевших пятнам от раздавленных собак – все для того, чтобы, наконец, попасть на одинокую остановку, полураздетую, как ненадкушенное эскимо, оранжевеющую стальными листами от кости, что лепестками рвутся в стороны. Чтобы с силой бросить об землю велосипед /выбежать из машины/ за тридцать метров, метясь, как горилла, на полусогнутых, оглядеться по сторонам и в возможные тайники, …и, почувствовав своё абсолютное одиночество Здесь, сесть на краю лавки и успокоительно закурить, вздернув голову к обнажившейся из-под миллиметровой брони густой пустоте..
…Изгибающий горизонт, посыльный солнца миражами будет писать на асфальте «Что ж ты, дурак, еще десяток лет можешь не париться»…но ты из своего умиротворенного угла и табачной полудремы заметишь разве что ворону, что пролетела и не каркнула, а значит, можно вогнать бычок в сухое дерево и по вытянутой вправо руке свернуть ненадолго с этой струящейся под рубашку трассы.
…Это всё же хорошо, когда предчувствие гробового голоса в трубке обманывает и стыдливо прячется под искромсанный ударами сердца бронежилет…
highway is here †
| |
Настроение сейчас - касалось патологий?
Только сейчас ты отвлекаешься от почти австрийского поля, где каждая травинка снизу подсвечена салатовым светодиодом, и регулярно обнуляющих голову лесополосок до горизонта в два дерева толщиной, потому что…их больше нет. Ты где-то сверху, на натрамплинившейся от неожиданности трассе, с глубоко закатившимися глазами, что от нечего делать раскручивает прозрачный непоседа сквозь трещину в ветре и вдруг резко останавливает… Перед тобой виноградная стенка из глаз, от каждого из которых тащится перекручивающийся нарочито синий нерв, шевелится и уходит в землю, то ли питаясь, то ли отдавая соки…
Редкие, стыдливые слезы скатываются на стальную рабицу, и тут замечаешь, что ВСЕ они сколочены в непробиваемую сетку, прикрывающую что-то с убийственным рвением сквозь топот ног и лязг железа об железо, звон выбитого зуба и шорох крови по пыли, что течет от шуршащего по камням тела… Да, интеграл по лицам, плачущим ли, рвущим сосуды от натуги, прожигающим головы наркотой до знаменной алости зрачков взят, ну да что с этого? Ведь паук, строящий далекие, чужие, центральные жизни, стоя на трех ногах из собственного позвоночника-магистрали, давно уже хронически подружился с зеленым червем для мозговых и репродуктивных клеток, и потому теперь косится на каждого приезжего, даже всего на месяц бросившего себя копейкой об асфальт с извечным приветствием «Заебал» и по одежке, и по уму. А сам качается из стороны в сторону – все старается прикрыть от посторонних глаз кормящие родники черной энергии, именно те, что рождают один золотой самородок на тысячу тонн мачмалы, но до этого превращая в мокрую грязь тысячи тонн живого и думающего белкового теста…
Кажется, что сейчас прицел – бог. Достаешь из резинового сапога пистолет и закрываешь глаза. Выстрел – малолетняя блядь. Выстрел – наркоман. Выстрел – он_мне_просто_не_нравится… Выстрел, выстрел, выстрел – из дырок в небе капает красно-черная антрацитокровь, заливая неприкрытую макушку забывшему, как жить, и потому вечно ненавидящему насекомому… А он в ответ гасит солнце и желтотелые маршрутки, наеживается светом тусклых пыльных окон и прОводами самоНЕспасающихся эритроцитов на IV смену… Всё же собрались и всё же вышли, и все же ты бессилен – уходишь за замок пить поздний кофе, чокаясь с видом на дом напротив. Выстрел. Это был свет в конце тоннеля.
И именно так ты можешь глянуть в глаза великану, специально выращенному для отстрела белых ворон…
А если будешь чуток и бессонен, то ночью обязательно уловишь мокрый хлопок о грязь, замешанную на спирто-водяной жиже, и не удивишься засохшим серым пятнам на белке каждого глаза, со страхом таки высмотревших хмурое утро, которому обязаны…
…пока оно еще наступает.
[300x450]
Настроение сейчас - sea sons = "сыны моря" или...?
Из-за того, что времени невероятно мало (меньше получаса, чтоб можно было извинить меня за тон), уже не успею написать чего-нибудь хорошего и осмысленного - просто приведу небольшой задельчик на ближайшую перспективу.
В общем, не далее, чем завтра утром в 6 часов и хер его знает сколько минут сверху мною наполнят какой-то отвратительный и, по-идее, дурнопахнущий автобус и увезут от всех вас (нас? их? её?) подальше - грубо говоря, по гипотенузе треугольника со сторонами 80 км*375 метров, которые могут быть отрицательными. Оказывается, могут. Теперь оказалось, то есть, когда поездка на месяц в шахту уже не так далека, как...ммм...даже как вчера, когда сиделось на аэродроме и думалось о том, что воздушные суки ничем не приятнее и благороднее наземных... Судя по этим (скромным, но они от этого только краше) наблюдениям, предполагаю, что подземные даже хуже, но... об этом еще напишу.
В пятидесяти процентах мне грозит возвращение, хотя, зная наши угольные предприятия, сделаю поправку на "в 35", так что можете начинать от меня отписываться, удаляться из ленты друзей и идти куда хотите. Как я понял, я мало кому тут стал интересен, так что же тянуть?
p.s. о новом своем качестве напишу после. тем, кто останется...бумага ведь берется, хахах))
Это цитата сообщения Куут Оригинальное сообщение
Хмм...мне казалось, я это публиковал...
По дороге ползет клякса. Клякса сине-черная, ни на кого не похожа. Просто клякса. На дороге стоит маленькая девочка лет четырех и плачет. Клякса подползает и становится девочкой чуть постарше, обнимает маленькую и утирает ей слезы. Маленькая успокаивается. Взрослая снова становится кляксой и ползет дальше, встречает высокую некрасивую задумчивую девушку, становится молодым человеком и дарит девушке цветок, та с любопытством и удивлением смотрит на него, потом краснеет и отворачивается, прижимая цветок к себе. Клякса снова ползет по дороге, встречает высокого мужчину, который сидит возле стола, на котором стоит бутылка и два бокала, один из которых густо покрыт пылью, а второй наполовину наполнен такой же жидкостью, что и в бутылке. Мужчина сидит опустив голову. На столе лежат: разбитая рамка с фотографией старушки, перевязанная черной ленточкой, и фотография красивой женщины, обнимающей девочку. Клякса становится мальчишкой, который протягивает котенка человеку. Человек не обращает внимания. Мальчик опускает животное на пол возле человека. Кот начинает жалобно мяукать. Человек поднимает голову и смотрит на котенка, потом опускает руку и гладит животное, котенок урчит. Человек радуется находит мисочку, понимает, что у него нет ничего, кроме спиртного, поэтому он вскакивает и ищет деньги. Денег немного осталось в кармане куртки, висящей на спинке стула. Человек сгребает мелочь и убегает, улыбаясь и оборачиваясь на кота. Мальчишка становится кляксой и уползает.
Клякса видит бабушку одиноко сидящую в кресле. Возле нее стоит тумбочка с телефоном. бабушка постоянно снимает трубку, звонит, слушает короткие гудки и кладет трубку на место. Бабушка плачет. Клякса становится маленьким ребенком, который волочит за собой по земле книжку, держа ее за один угол. Ребенок вскарабкивается к бабушке на колени и дает ей книжку в руки. Бабушка читает, сначала с удивлением, потом все больше увлекаясь. Бабушка засыпает с улыбкой, не замечая, как клякса снова возвращается в свое обыкновенное состояние, сползает с ее коленей и ползет дальше.
ТЕКСТ:
Я — счастье. Никто не может сказать, что я такое, какое я, как ко мне прийти. Я всегда прихожу само. Я — счастье. Я знаю всех. Я знаю все. Я вижу вас изнутри, чувствую все, что чувствуете вы, знаю все, что вы знаете. Мне бывает так же больно, как вам. Я становлюсь тем, что помогло бы мне исчерпать эту боль. Но вас очень много, всем вам чего-то не хватает, вы все очень разные. Со временем я учусь чувствовать боль тоньше, распознавать новые желания и новые характеры. Теперь я уже так тонко знаю человеческую душу, словно само ее создало. Я умею понимать минутное детское горе, обиду, злобу, зависть, ревность, знаю подростковое одиночество, поиск, веру, разочарование в людях, предательство, злость. Знаю взрослую грубость, ощущение собственной ничтожности, рушение надежд, знаю разочарование в жизни, знаю обман, знаю тупик, где некуда расти, нечего делать. Знаю старческое одиночество, унижение, обман, несчастье, потерю, грусть, знаю тоску, стыд, заботу, скуку, прозябание, потерянность, обиду, страдания от невнимания окружающих. знаю тяжесть одиночества. Я знаю... знаю все я не знаю только одной вещи. Я не знаю, кто я? Кого я люблю? Что я на самом деле чувствую? Я — счастье. Я несчастнее всех на этом свете...
Ушел в сессию, точнее в ее невеселую развязку. Времени нет ни на что, кроме осознания собственной некондиции (так как это я уже научился делать быстро).
Настроение сейчас - на дыме
Как в рекламе, появляется мужская рука чуть больше, чем по локоть; она с ключом, входит посредине белого силикатного кирпича. Дальше, подобно актерам в мюзикле, на вертящемся кресле выкатывается смеющаяся девушка в деловом костюме, хватается за невиданный ранее рычаг с мохнатой рукояткой и по-женски тянет на себя. Поворот – и странный юноша в длинном подходит к рулю на соседней панели, косится на девушку, кривится и принимается вертеть по наитию… Упор – ухоженная женщина в красном платье и таких же, под цвет, боксерских перчатках становится к, кажется, окончательно поспевшей груше и, затыкаясь наушниками, орлино поглядывая на коллег, начинает ждать... По всем стенам проходит дрожь, осыпается штукатурка, предваряя раскат глубокого гула, что, правда, резким ударом смягчается до размеренного (смазанного?) постукивания.
…Из-за монитора поднимается вытянутая голова в хитиновых чешуйках, будто в недоумении, и тут же резко протыкается бетонное перекрытие, через секунду освобождающее окровавленный кончик лапы, будто ничего и не было.
Она могла простить вообще всё. Так она думала, сидя в неудобном платье, стягивавшем, как корсет, на званом вечере, на виду полусотни слишком зубасто улыбающихся, под самой яркой картиной – наборе скрещенных геометрических фигур – на кожаном диване цвета чересчур дорогого, чтоб называть его просто цветом, без льстящих «блесков» и «сияний», в компании двух не замолкающих ртов. Из ртов на волнах ароматов свежести летели прилагательные и пафосные наречия, большей частью посвященные алкоголю и бытовым «великим» переворотам; ей казалось, что под гротескным лепным потолком эта чепуха раскручивалась шариком, рвалась и опадала на головы, заражая, опьяняя и переворачивая губы из закрывающей скобки в открывающую. И наоборот… А она в этот момент могла простить ему всё, вернее, не задумываясь о том, что он мог что-то непростительное совершить. Ведь все схвачено. Она пребывала в чувстве, что жизнь вокруг, хоть примитивна, но интересно вертится, в то время как по соседней мысленной дорожке шло-лилось теплое ощущение поддержки, хоть и далекой, похожее на любимую песню из радиоприемника (…и когда вместе с твоим наслаждением она слышна десяткам тысяч максимально разных людей); сама не замечая, она превратилась в атласную ткань на глянцевой спинке вылизанного светом глазастого дивана. И Всё Было.
- Так, значит, мы договорились, и ты ждешь моего звонка? И чтобы без самодеятельности, понял? И бойцу своему скажи.
Флип агрессивно проглотил буквы для тонн добрых и красивых слов и резко унесся в карман. Хотелось вырвать его, заодно, может, придет еще что-нибудь испепеляющее, типа лекарства, чтоб не надо было далеко ходить... Он так много хотел сказать…клыками. Зубами, лезвиями, гвоздями, веревками, всеми едкими кислотами и щелочами, пулями, штыками, молотками и даже двумя банальными ладонями, но мало. Всё, ей надо дать почувствовать всё за… Как всегда, он признавался себе, что болен, но это смешанное с желтоватым порошком, рвущее за стабильность чувство было чертовски братским… В голове всё кружилась сковородка и сладковатый запах отбивных, на одной из которых она обязательно опознает татуировку своей матери… Середина ужина и свечи. Хахах, сколько китча-то! А следом… ..
- Простите, как далеко я уйду по этой улице?
- На хуй.
Звонок. Свист. Недружелюбный прохожий костюмом опадает на землю.
главному герою сюжета и автору фирменных резких настроенческих порывов сегодня 30 лет.
happy birthday? yes, please
Настроение сейчас - sumu
Творчество - удачная попытка высосать из пальца атомный крейсер.
Настроение сейчас - тушь-ю
В общем, я ушел только из-за того, чтоб не мешать и не провоцировать на намеки. "Побыть звездой", "Быть в центре внимания", "Срывать овации"...хахахаха, нет, я слишком взросл и неумел для такого, тем более, когда довесок. Мне в этом случае лучше настукивать "A Change of seasons" по памяти на подголовнике переднего сидения, чем быть рядом с людьми. Вообще с людьми, кто не против моего дистанционного "рядом". И хоть таких и мало, спущу в унитаз эти эгоистичные часы.
К не особо размышляющим мозгам стучится внутрь всякая банальщина: "Может, это личное?"... И они оказываются чересчур правы, хоть это и незаметно из-за холодной и потому безучастной фразы. Да, желтые штаны зацепились за многоуголье наскоро сварганенных застенков, порвались и теперь висят на конце отлива, аватарно улыбаясь и скользко прощая самим себе всё время, что оставалось на потом, ...ну да и хуй, что не осталось!
Накладываешь на исписанную жизнь белый лист, а из-под него, суки, видно всю последнюю, требующую замещения, страницу... Почему-то счастье не минует, и есть что-то, похожее на него или вечность, или преждевременную смерть с боязнью не закончить/не успеть, но оно такое же зыбкое и само подумывает о будущем, которого, в общем, мало осталось (опрос среди ненаписанного и неназванного), но так много отдельного предыдущего и настоящего (если долго смотреть на дерьмо, оно подмигнет), параллельного, такого, как бы мне хотелось, божеодуванчецкого... Никого и ничто не трогая, бегать по небу без грязных кирзовых сапог, не пугая барашки из волн в приливающих облаках...
Да бросьте, пьян я и почерк никакущий... Может, я, наконец, успокоюсь, превратив энергию в материальную противоположность со своим собственным дыханием и не взятыми в аренду рецепторами, но... Сам тогда скукожусь очень быстро, стану почти невесомым. Как направленное внушение, да, останусь, но как болезнь уже не состоюсь.
"Шалость" удается повсеместно, даже на дубовом столе посреди пляжа на Монастырском острове, откуда шикарный вид на шедевр мостостроения. Если чуть-чуть повернуть в голове рубильник, можно увидеть ярко-синие слезы из маленьких молний, если его перевернуть, вытечет какая-то жижа смесью солнечных и грязевых потоков, если потом снова вернуть на место - выйдет синяя джинса в футболке и пойдет себе жить оставшиеся 35 (или сколько там?) лет, упорно не доживая до пенсии.
Я ушел, потому что гриб, сродни Алисиному, брутальному и всеядному, стал поедать голову, требуя извинений за компанию из себя самого. Гриб-спутник. Двадцатилетний.
Настроение сейчас - заляпал
И дворики черные, и желтые штаны, и солнце медяком размахивает красными флагами, внушая затылку собственный портрет… И нерабочие фонтаны где-то за -10 вместе с издетствующими краниками в дороге, размеченной пробежками, и непослушные тени, будто аппликация серым, да и схематичность всего, что по бокам двух фокусов-точек – как-то странно посреди дня, прикрытого сиреневой кофточкой, видеть эту сумасшедшую углами картинку. Непрямой шаг с кривыми руками по оттянувшимся карманам – вот небольшое «все» как плата за то, что компания вокруг ноутбука и его верного ноутбучника поутихла, за миг до исчезновения за спиной, залившись воском.
Мое небольшое землетрясение в голове слилось со спокойствием в страстных объятиях так, что все ощущения стали походить на внутреннее кровотечение с неминуемой смертью, даже если кровь удастся откачать из полостей и запихнуть обратно по каналам. Я-то шел вперед, бросая по бокам неясные и молчаливые шалости по уже их личным ячейкам, а сзади – чугунные вечно распахнутые настежь ворота тихо кренились, падая на собаку, одноглазо спящую всегда. И добрые три метра сам был как мухопаук, на каждой из лап обладавший множеством глаз, способных осязать, незаметно проникая внутрь всего, а главное – меня. И вырвать нужное. Я был костюмом клоуна с ненакрашенной улыбкой Чеширского кота, и оттого выглядевшей горче перца, но все же смотрел сверху, постепенно уменьшаясь с размеров десятиэтажки до катящейся копейки…
…А через три часа, с началом очередной размеренной минуты на 58-м стуке по ребрам (по количеству которых «Годен» ко всему, что ниже нуля), желтые штаны заполнили просоляренный город, все проспекты, по-хищнецки вытеснив людей. Они целовались на скамейках, сплетаясь в солнечное вымя, они же пуговицей царапали окна забитых до отказа маршруток, но… Опершийся на стену, весь замечающий я среди непредсказуемых виляний белокурых ракет и сам увидел пыльцу на коленях и чуть выше… Оказывается, я их тоже примерял. Пусть сырость и показала идеально ровные зубы.
| |