Дырка в голове, прямо во лбу и её неровные границы слоем на слой. Круг в стене, бумажные лучи-занозы дырявого солнца по его краям, не страшные и поролоновым пальцам... Эй ты, тот, Кто сказал, что без принципа "мальчик-девочка" контакт невозможен, глянь на меня сейчас...
Телефон в телефоне, как играющее (-вшее?) радио на кассете давно уже неактуальной прослушки, за которой пустая квартира, следом развалившийся дом, а далее обгоревшие останки откосов и языкастая чернь наружу. Так, изредка прокручивать в ироничной надежде на "белый шум", скоротать полчаса на саундтрек чьего-то прошлого к нему же...а потом заглотать водой из-под крана собственные реагирующие внутренности. Потеря в годах, в многих-многих лентах лет и выуженный из пыльного ящика наобум сюрприз, углубляющийся с каждым оборотом карандаша... На каких инструментах сыгран тот визг в трубку, вероятно, уже мертвому, голосу-помехе на низкой частоте? Можно ли его повторить не в фоне_в_фоне?.. Первый, второй, третий, снова второй планы одного и того же человека... вопрос-лезвие! Мне? да нет, в пустоту..
Вот так глупо сидеть на стуле, вытянув ноги на его подбочeнившегося соседа, растворять лампу в кофе, а потом заглатывать разбеленную жижу, пока еще не съеденные черви копошатся в не надкушенной шаурме. Знаю теперь: это их синхронные предсмертные отчаяния "помЕшат" в международных звонках. Частые-частые мягкие постукивания слышали? вот-вот...
Смотри, я деньги за «Нон-Стоп», пролетающий над считывателем штрих-кодов.
Усмехнись, я дурацкий значок с мочалкой на сумке анорексионного парня.
Глянь, я стартующее «шевроле» в пробке, перед которой бегут двое оглядывающихся.
Вот, я плитка набережной, среди тысяч цоконий ловящая четыре уверенных и остановившихся.
««Внимание, я вспомнившийся силуэт полета слишком симметричной гербовой птицы.»»
Почувствуй, я попытка слова вылететь из /другого/ уха, пресеченная ударом ладони.
Улови, я картины ближайшего будущего на скелете из этого моста, этой реки, этого зиккурата с зеленым шаром и эстафетой фотографирующихся. Я – настоящее его начало, как и вчера.
Слижи меня, я капля на стенке банки.
Взгляни, я желтоглазый пластиковый циклоп на гребне волны, проплывающий мимо.
Вдохни, я невероятно пахнущий конец марта, где приятно пить без алкоголя, стряхивать с себя ветер, одеваться в скорость, а потом резко гасить рывки об стену воздуха. Я – суп из слов, замешанный на высокооктановом бензине, взрывающийся, как тротил даже от маленькой искры желания.
Глотни, я звон упавшей стеклянной бутылки.
Моргни, я звон из сумочки, пронесшейся на длинных ногах мимо.
Проведи рукой, скользни глазами, поведи носом, цокни языком, скомкай, брось…
Обернись, я – шаг в обратном направлении.
Выдохни, я конец intermezzo.
Я выхожу из маршрутки и подсматриваю за небом над домом. Оно подмигивает молнией, и враз бетонные карты складываются в колоду, что мгновенно режет глаза острым краем...
нет, не так.
Я выхожу из маршрутки, глядя на часы. Ровно 19:00 и ни секундой больше. Дом брызгает вспышками /кажется/ топлива, как бы готовясь к взлету. И крошится прямо на "космодром"...
нет, не так.
Я выпрыгиваю из маршрутки, а рыжие струи от вылезших арматурных заноз разъели стены, из текучих дыр в которых каждый миг бросаются в полет дети, флегматичные пенсионеры, беременные девушки и их собаки, не желающие, но на поводке...
нет, не так.
Я выхожу из маршрутки, а дом шестнадцатиэтажным лифтом уходит под землю, оставляя кротовую нору и отсутствие всяких следов в воздухе.
нет, не так...
Крышке гроба...
нет, не так
Деревянному кресту и памяти.
Художник похож на компрессор, надувающий стальные прессы. Те самые, что привыкают к нему, как к кормящей руке или детям, а позже начинают привычкой давить со сторон – тогда и приходит ощущение желания свободы… То есть самозачеркнуться, как одеялом на ночь, хочется, поаукать в горлышках и иголках новые холодные красоты и тапки с крыльями, в которых очень удобно бродить, заряжаясь, по облакам и чаевничать с солнцем… Или просто так закрыться в пустыне и агорафобить, пока не затечешь собственным страхом, как слизью, но временно забыть о вылизанных ударами плитах наковален, на которые обычно навален.
Лазейка из кайфа – в вечной возможности его пресечь - всегда есть, но…вероятно, из-за этого у нас каждый год появляются тысячи нежелательных детей (да, блядь, просто «ртов»). А вслед за ними для баланса слезаю в двухметровые ямы перелюди, решенные своими мирами, «убитые в матрице»… Чересчур сильное чувство авоськи, натянутой экстравагантным презервативом-сеточкой на голову и защищающей от сперматозоидных заноз верных мыслей лучше, чем любой саперский костюм, тот самый, что смахивает на маленький танк.
В чашке с еле теплым эспрессо опасливо убегают по салазкам столичные поезда, а вслед за ними дворники с граблями расчесывают извилины, что за последние дни сбились в хаос да так, казалось, и застыли… На поляне, которой только что вернули девственность, лежит стальной крюк от крана (которым меня вытянули?) на недлинной якорной цепи, уходящей, видимо, к ядру. Чтоб хвататься, улетая в небо. А, может, просто элемент интерьера. Кажется, словно подымет голову шахматным конем из «Алисы», заржет и попытается боднуть острым носом прямо в мягкое лицо…
А... н-нет, все допиваемо и наслаждаемо, даже то, что по определению кончаться или удовлетворять не должно.
Но где же взять лезвие и пару нетрясущихся пальцев, чтобы отделить зароговевшее вещество от простого серого?...
Знаете, что будет происходить этой весной?
Ни-че-го!
А венцом ему/ей станет мой двадцатилетний юбилей.
Сестра показала ему два пальца знаком победы, натянула улыбку и вышла, щелкнув ключом в замке. Он – вот он, здоровый и свежий, на двух собственных ногах, - сейчас плющил нос об весеннее стекло, а оно стекало сквозь пальцы секундами, которые полнее даже невесть откуда взявшего графина с водой... Еще совсем недавно верилось в то, что удастся разглядеть почки вон там, на вишне, прикрывавшей поликогтевыми кистями адское облако под колючей проволокой – вертель провинившихся шипов... Еще немного назад он умолял в трубку привезти батут, хоть полуметровый, но натянутый… Еще совсем чуть-чуть в прошлом хотелось объесть жидкобородую столовую для победы живучести, а потом канатоходно ступить на карниз по ту сторону решеток и вторить гудку поезда... До.
Но при раке взгляда и часов у зеркала цифры просто встревали в мозг, как в масло. Сегодняшний день лишения надежды, орудуя единицей, как копьем, перетек из прошлого в настоящее, а затем снова устарел. 1 год, 1 месяц, 1 день. 22 апреля и 23 марта. Он хмыкнул. «Время расставлять модули» - и улыбнулся так, что оплавились синтетические шторы в отражении.
От долгого голода и молчания жизнь он свел до размера окна и смотрел в него, даже когда глаза или электророллеты были завешены. Он всегда глядел на неё через окна, просто понял это только вот, носом в стекле, за «V» до смерти… До этого он рисовал заоконных монстров с гнилыми клыками, заржавевших механических ангелов, мойщиков с кустистыми усами и вешал рисунки над головой, пока не кончал следующий. После – мял, рвал и съедал старые листы и так до бесконечности, пока длившейся полгода…
«Что же все-таки это за знак? – рассуждал. – Два, пять или победа? Сестра слишком честна и напряжена, чтобы солгать, а я неимоверно хочу жить, чтобы не верить, что скоро сдохну…». А дальше он пускался в мечты обнять жизнь как подушку, чтобы она прошептала «Все хорошо» и легла на плечо… Нежная, пахнущая.
Черт из мозга оказался слишком откровенен – он вскочил на подоконник и унесся...сюда... Он любил резкие движения посреди штиля.
С тех пор, извержен как вулкан и собран, он в Чистилище разума. С сегодня ему предсказано два пальца, хоть голова просила хотя бы четыре, чтобы глазами встретить правду…
Он не смог ни оставить, ни остаться.
«
Оказывается, был вставлен шприц и вдавлен до упора поршень.
Я даже на заметил, если б не холодная капля на шее.
Глаз сверкнул - и вот я уже улыбающееся, счастливое дерьмо... С бесконечной верой в верящих пустоте. Хорошие они...
Приставляю к лицу ладони в надежде вытереть пот – рваные разлагающиеся стигматические дыры с прозрачными искривленными стеклышками в каждой… Сквозь них взгляд наружу – прыжок с разбега в осадки: снег из-под каждого века, снег на кончике ногтя, горизонтальные крупные хлопья, валящие вперед из распахнутой рубашки… Спрятано в свежесостряпанной непогоде…что? Плевать на догадки. Что все-таки?? …Снежные бабы обоих полов до бликов начищают выглаженные пальцами бока. Охуение, раздражение, но не внятная речь.
Простые слова здесь – это когда вырываешь из бока кусок мяса, чиркаешь под ним зажигалкой и бросаешь «на поражение»… А тут он пшикает об мороз и отваливается наземь. /три точки/
Невероятно заебало все, что лежит по команде "Лежать" и сосет по "Соси". Я сам же, Сам Же такой, а зеркала вокруг кривы и тыкают собою в бревна, из-под которых боязливо глядят глазенки, еще недавно бывшие Глазами... Невозможные слепки из людей-говна, обожженные в печке взглядов, но недо-, чтоб не испугать. Ебёт. Буратинки кривыми руками с похмелья, на скорую руку... Спасибо вам, сукам, и гирям по 32 тонны, что плыву серым по серому, лишь иногда и отчасти посягая на красный.
Обязательства, обвязательства, посягательства на ужин мозгом, запах с ладоней после касаний к неземному - рвется и мечется внутри, слишком хорошо и недобро... Для всех. Всего. Найти квартиру на сутки и напиться доской в темноте? Бокалом пива разбить квадратнодвухметровое стекло кафе, лицо, порвать кожу, ткань сидения маршрутки? Дождевое облако?..так близко, как пальцы кукловода...
В надежде на сладкий сон...Второпях и стол исконная пища головы и ее фантазий под "Где бы ты ни был" и... Невозможно. Пиздец! Все еще глубже и хуже! Я не "где бы" - на сковородке, да! ..именно там, блядь! Лопатками. Через поры жиром, текущей подливой, моим соком прут ненависти - по ярлыку на каждого... В новую жизнь - в Не мой вторник.
Обернись - ты тоже на той самой раскаленной плите. Каблуками, которые поедает мой разжижающийся живот.. Да, так легче давить до ничего.
Я маленькая девочка с мешком на голове.
Подчиняюсь - да. Ведите. Носом чую ткани рыжих гор, приставший к подошве клочок газеты, где крупным над главным отмечено "...Будет повешена..." и по три точки разрывами начала и конца в волокнах подожженных самокруток. Дух взглядов еле поглощается, проникает в слизь носа, будто очерчивая невидимый круг из канистры бензина. Есть пламя, опасность,..не деться, не спрятаться, связаны руки, только палец вперед. Указывает в нужную сторону... Доски и скрип. Шерстью в крови с обратной стороны прогремит восход, совсем скоро новоявленное интеллигентное солнце нацепит южно-оранжевые очки, уткнувшись в привычный телевизор постельных сцен и профилактических утренних казней.
..Я маленькая девочка с лицом на голове.
Пить ветер, как фруктовый чай, восхитительно. Обернувшись кометою, ведьмой, не давая глазам прослезиться и стоять на своем, ожидая бессонниц до самой петли - подарка к рано пришедшему совершенноле(т/п)ию. Кем я сейчас не назовусь, с кем внутри не перекинусь парой слов - самописцы пишут, визири фиксируют, глаза едят, и даже наместник и тот поднял правую бровь... Против взгляда движется крабом бетонное небо, свинцовая пирамида, вымытая в глазах, и норовить съесть всех...но почему же я здесь - центр?
Зрачки - ежи - уже впиваются в тянущиеся ладони, волосы парализуют, облизывая, как будто катапульта не вырвет меня из монолита... Как будто, хахаха! Будто расстояние в 30 сантиметров не было доказано многочисленными "полезными" экспериментами!... Темный луч глядящего пальца... Прямо в Тебя.
Я маленькая девочка с очень длинной шеей. (длинношеее)
Рождаю Ваш ужас, всматриваясь в глаза каждому, насколько могу. Я улыбаюсь синими губами, им на двоих 26 лет, прожитых отчасти и не принесших вкусов многих лакомств. Я рекорд, меня запомнят веревками рядов сквозь поле глазастых сорняков. Их смелость. Их руки у паха.
Я громкий смех и горловое бульканье, как гробовой звук, не желающий жалеть и примерять на себя одежды из крестов. Корчу рожи нарочно и бросаю в каждого под невозможным свернутым углом - мне не гнужен воздух, дайте бензин! - пусть дети плачут, взрослые наростят трещины лица, а старики лопнут гнойниками и потонут в промасленных седых усиках...Menschfeind! ......Но я не внезапный грохот прямо в мачту, в змею-косичку. Я - может быть - "спасибо", прибереженное для него.
Я маленькая девочка с обуглившейся пуповиной на лице.
Мы с Прищуренным знаем, что такое Сила Страсти. Она приходит в дом и забирает все самое важное под землю, не делая исключений, не давая насладиться и - как бы Тебе ни хотелось - устать... Там, где мой экстаз поглощает всех, кто боится и потому трусливо отдает себя на съедение, умоляя пощадить...проносится мокро-серая молния...
Я копье в глазу маленькой ведьмы.
....
[665x640]
о том, кто продает себя...
о мире, выставленном на аукцион-для-одного.
большое спасибо
_HEPB_
Настроение сейчас - a-posteriori
Широко открытые глаза теперь, бес без... Ну что же, восторгаюсь Иисусом...
[525x700]
...проворачиваю звуки, играя без оторванной струны...
...тону в руках, все пытаясь отдаться и не показаться скользким.
Cadaver_of_Me приносит извинения группе Diary of Dreams за вставленные в контекст мысли фотографии.
Он был голым, но не был нелепым. На лице - постоянная маска, черт знает, как держалась, прикрывая от лба до двух пальцев ниже подбородка, и даже сильный, ураганно рвущий каштаны с корнями вилами в небо ветер добивался только легкого эротичного покачивания этого занавеса.
И все-таки он был гол. Обесчещен. Крутился на месте, пока не сжег всё, что составляло семицветный кубик Рубика, оставив лишь юлу-себя. На улицах, прячась от домашней, слишком интенсивно растущей корки, он то и дело ловил на обнаженной коже пальцы с грязными соплями на концах, из крана текла раскаленная сталь, но ржавела и осыпалась рыжим пеплом, только лизнув его... Он был голым, чертовски небрежным, ненастоящими, налитыми кровью глазами из-под шторы выискивал Что Же и Когда Же сделал наоборот, осознавая только то, что стоило за это бросить руки на рельсы и в позе Христа разрешить электричке метро лишить его гарантий качества, искренности, своевременности, безосадочности...
Он когда-то стал и вечно был закрыт, как ни любилось и ни хотелось рассказать об этом ОдноСмысленными понятными словами, хотел достать слепок смеющегося лица на застывшем бетоне и окунуть в вечность, изгрызанную уже трижды, остро. Зубами с остановкий, вопросонавопросами и собственным языком, который за мычание уже давно пора сдать на бойню. Он глубоко поверхностен, он как простыня - и дело только во времени суток...
//Но за нелепость все же нельзя было его осудить и всем миром//. Разве что остудить.. И то Только в одной neverоятности, куда долетают лишь насаженные на сосульки неба комары и, лопаясь в многочеловековом экстазе от гудения и билетной краски, бросаются пятнами крови об облака... Этому миру можно все. Он(а)Сам(а)СебеВсеПозволил.
...он был голым и нелепым всего один раз.Я не позволю выходу мыслей мне помешать.
Молчание....это просто я учусь писать без знаков препинания и натыкаюсь на то что казнить все-таки нельзя помиловать застрелить погладить по волосам засунуть в горло фирменной печатью оторванное дно бутылки и по ступенькам прямо в настоящую жизнь и под разнопротекторные подошвы рвущейся в квадратный метр окна дырки в небе толпы давя пятки упавших и головы потерянных под вопли младенцев совсем забывая о том что "может случиться ненужное непоправимое" которое вероятно уже произошло но только в демо-версии Мясная несущаяся многоножка уже давно без назойливых внутренних Эг для которой карантин мысли равен карантину губительного действия а между ними бородаты мудрец с бровями как морщинами на глазах приглашенный для уверенности в происходящем....гарант (отрицательного) согласия.