Поганый глянец, румяный осел, бригадир, спившийся и ушедший от жены, а сейчас пропадающий черт знает где, вся эта мразь, все это неспокойствие помутневшего рассудка, эти язвы некогда трезвого и восприимчивого сознания сейчас вылезли, заболели, закровоточили...мне плевать, что будет завтра, плевать, кого и когда убъют, кто погибнет, не успев поймать в жизни хоть каплю счастья. Понимаешь это, а плакать не хочется. Хочется биться головой об стенку, что б трещало, что б было невыносимо больно, и страшно...а где то далеко, в том месте, что представить трудно, смеются, живут и радуются, и главное, что жизнь их совсем иная...Нью-Йорк, квартал обеспеченных, красивых и полных жизненных соков граждан. Толстый кошелек, плотно загнанный в карман дорогого драпового пальто, надежно обнимающего своим теплом сверхъестественную талию своего хозяина, есть веский аргумент на всякий вздор, и владельцы его, тряся огромными ляжками, садятся в свежие, модные машины и едут нюхать парфюмы таких же удачливых прапорщиков своих жизней.

Я привык, уже закалился…
Столько было их, рассветов любви!
И казалось – вот жизнь! Вот и я наконец-то влюбился!
Наконец-то дождался весны теплоты.

Столько было их…
И каждый, как первый!
Но такая как ты – первый раз…
И по нервам, по нервам
внезапно,
мне ударил звеневший закат.


Слишком много я выпил наверно
Слишком мало тебя узнавал…
Но безумно, безудержно скверно
Думать, чувствовать, знать
что где-то между нами случился провал.

Безумный миг меня настиг, и я сорвался не глядя, куда, зачем, и где земля.
Меня несло – я ел, я пил, то бормотал, то говорил, то просто спал, но не спокойно, а как то буйно, нервно, знойно, - мне было жарко, нелегко, меня душило и трясло, меня блевало покрывало, я сам блевал, но было мало. Товарищ мой, мой брат родной (мы с ним живем одной травой) косяк один, но два горла, и мы с ним курим до пьяна, пока вино, пока вода не скажут нам – пока-пока! В улыбку вырастет лицо, глаза полезут из орбит, и нос пойдет за пивом нам, мы скажем всем - парам –пам –пам!
Но в данный миг мне плохо так, что мой товарищ как-никак, хоть очень туго и проблемно, но понял суть одной дилеммы – что если дать мне закурить, то станет легче всем нам жить. Но вот косяк – его немило уж самого давно тошнило, он звал на помощь бога Джа, купаясь в собственном ботинке, смешно конечно, но картинка меня тогда не убрала. Я ужаснулся в покрывале, и покрывала стало мало, я ужаснулся унитазу – и унитаз пошел за мамой, тогда я выбежал на свет и свету крикнул – всем привет!
Раздался топот, заорали, вдали огни мигали синим, потом все стихло и пропало…мне снился Джа и снилось то, что он давно уже не то, что он забросил растаманство, гашиш раздал и кончил с пьянством, что сдал в аренду под жилье свое небесное пространство, сам поскучнел и весь иссох, завел жену и двух дурех, что ходит он теперь в пальто, читает всякое вранье, по вечерам уже храпит, а утром пухл и не брит. Короче, Джа меня расстроил, я пробудился и увидел, что стены белы, окна мыты, за ними прутья, что я вообще в каком то месте, где ходят в белом, руки вместе.
А вот и мама, и товарищ, а вот я дядя со шприцом…коли меня, иглой, фашист! Не плачьте мама, брат, садись! Всё будет здорово у нас, нас Джа спасет, трава, любовь и доброта!

Сохрани её, сохрани
Сохрани от тоски дней бледных
будничных,
Сохрани при чувств порывах неминуемых.
А когда смотришь в окно на улицу –
Там лишь огонь стонет тонко точкой красненькой,
И машина прогудит за домом мимо…
Мимо скамейки, где пили мы, четырнадцатилетние,
Мимо пустыря, где дрались мы, оголтелые,
Мимо дороги, где сбили товарища,
Мимо окон на восьмом этаже, где живет она,
Мимо школы, ларька, троллейбуса,
Под небом рассеянным, а вокруг безумие…
Сохрани же ты ее, чего бы не было,
Донеси, раствори в душе и облаке…

Этот случай произошел с моим одним хорошим товарищем, в общем простым мужиком, хорошим работником и человеком, любящем жить свободно, просто и весело…так он начал: …не помню уже, как это случилось, но попал я в компанию двух барышень, были обе толсты, краснощеки, малоулыбчивы, а сидеть мне с ними пришлось недолго. Одну из них звали Дарьей, другую Верой. Уж не знаю, как состоялось наше с ними знакомство, и при каких обстоятельствах, но оно было, и приглашен я был на чай.
По дороге купил мармелада пачку, ватрушку, и с этим добром к ним пришел. Усадили меня за стол, чаю налили да вдруг стали водки предлагать. Ну, думаю, делать нечего, коль угощают, так чего бы и не выпить. Да взял и согласился, что было зря и подобно неудачной попытке съесть лампочку. «Как это ты так один, да пить собрался?!», заявила Дарья, чуть сморщив свой не крохотный нос и надув еще более раскрасневшийся пласт бурых, как коровье брюхо, щек. А Вера, соорудив такое лицо, будто я в сей миг сделался в самом деле окончательно пьян и начну вот-вот извергать речи, наполненные самой отъявленной непристойностью, брызгая слюной, подобно кашляющему вулкану, навела его на меня и уж более в течение всего моего присутствия не сводила, словно им снимала видео, как на камеру. «Ээээээ…», сплохело мне и я как-то неожиданно для самого себя сконфузился. «Да не надо, это я так, пошутил…давайте, конечно, лучше пить чай!».
Внезапно, сокрушив дверной косяк могучим стуком, в комнату вошла третья барышня, сильно смахивающая внешним видом на первых двух вместе взятых. «Здрасьте!»,- прогремело где-то под потолком, после чего на стол со стуком опустилась трехлитровая бутылка пива. Вера, сместив «камеру» на 5 градусов по вертикали, навела её на бутыль и структура выражения лица поправилась – нижняя губа отлипла и расползлась. Теперь её лицо приняло выражение усталой от трудового дня продавщицы овощного магазина, обслуживающего рабочих токарного цеха №5. Дарья, все еще не сводя с меня больших оловянных и непроницаемых глаз, выражающих смесь бесстрашия и сумасшествия, словно деревянными щитами викингов, рушила мое душевное равновесие, так недавно пытавшееся найти подкрепления в строгих градусах. Она что то пробубнила и радостно плюхнулась на кровать, зарезинила улыбкой и стала разливать пиво. А надо сказать, что комнатка, в которой мы все каким то чудом уместились, была невелика, что совершенно не стесняло трех барышень, тершихся о друг руга крупными боками. По мере убывания пива разговор переходил в русло, характера стихийной женской направленности, а пространство темнело, теряя спасительный кислород и наполняясь парами алкоголя, поверхностными рассуждениями и страшнейшим глупым легкомыслием, умерщвляющим здоровый слух не хуже укуса разъяренной африканской саранчи. Вместе с пространством медленно мрачнел мой разум, голова тяжелела, ноги, еще так недавно бодро шагавшие по проспекту, похудели и решили скрючиться под столом. «Прошу прощения! Не позволили бы вы открыть немного окн…» Но «щиты» Дарьи, так внезавно восстановившись кажется от смягчившего их пива, грозно выплыли из глубин темных ок, и стальная логика, словно тяжелый лом, обрушилась на мой уже изрядно атакованный за сегодня впечатлениями ум. «Что ты, родной! С ума сошел?! Если открыть это окно, станет холодно, а если его не открывать, а в комнате долго никого нет, то вскоре станет опять же холодно!». Смерть прошуршала крыльями где-то совсем недалеко, чуть осушив духотой мои и так потрескавшиеся от безнадежности происходящего губы. Я качнул головой, вылил оставшийся чай в рот и медленно, словно износившийся в беспрестанных гулянках организм, пополз к двери…
Был вечер следующего дня, погода, такая свежая, мягкая, полная новых чудных обещаний и перемен, возглашала приход весны и рождала в недрах груди беспричинное чувство радости. Все расцветало. И там, среди моих оставленных подруг была весна. Я знал, что они пекли блины и ели их, мокая в метану, варенье, запивая густым, но разбавленным холодной водой чаем…но мне почему то туда совсем не хотелось….
Товарищ жив, здоров и рассказал мне эту историю бодрым голосом, за что ему огромное спасибо, а всем привет.

В журнале «наука и жизнь», который, кстати, к моему великому изумлению выпускается по сей день, вычитал задачку для старшеклассников. Признаюсь, что на её решение у меня всё ж таки ушло минут пять. Но это скорее с непривычки. Я её решил опубликовать, но с некоторыми изменениями в начальных условиях. Изменения несущественны и при решении только могут сбить с толку, но никак не влияют на первые действия.

Задача.
Волк, сидя на кольцевой дороге, увидал зайца, находящегося от него на расстоянии 1/3 круга, и погнался за ним со скоростью 7 кругов/час. Заяц же, не будь лохом, ринулся в тот же миг прочь со скоростью 5кругов/час. Не в курсе, что зверьки перед этим кушали, но набрали приводящуюся в задаче скорость мгновенно, без ускорения. К своему несчастью волк, уже почти нагнав (через 1/5 круга ) вспотевшего от лихорадочного (хе-хе) бега зайца, внезапно наскочил на лежавшего посреди дороги пьяного в смерть медведя, покатился, ударился головой об тут же ползущего на подмогу медведю ёжика, выругался и потерял 10минут ровно. Через сколько же усердный волк догонит зайчишку?

Случилось так, что сегодня поздним вечером, скорее уже ночью, пришлось ехать на машине по набережной Невы. И погода такая выдалась, какой я уже не видывал давно. Хотя Петербург город с климатом капризным, порой суровым, изобилует, как Африка апельсинами, ненастьями, но в той же степени однообразен ими, т.е. серьезных, стихийных ураганов, землетресений, извержений вулканов и подобной ужасающей невзгоды здесь нет. А лишь дождь, мороз, снег, а чаще серая однообразная мутная погода. Но все непогоды, какие бы они не были, чаще всего объеденены одной общей чертой - водным разнообразием. Вот и сегодня, проезжая вдоль гранита, я попал в лютую, безобразную в своем поведении въюгу, чисто питерского характера - с дождем, снегом и страшной, в силу особенностей этих природных явлений, слякотью. Но я был в машине, полностью защищен от всех внешних невзгод, и поэтому лишь имел удовольствие наблюдать сию бурю мечущихся осадков. Но вдруг подумалось мне, а какого же пришлось бы в такую пору тем, кто воздвигал этот город непосредственно своими руками, какого же вообще здесь было, если б не стояли дома, мосты, ярко освещенные улицы, теплые дома, а в них супы, котлеты, телевизоры, ждущие хозяйских глаз...





Рухнули хляби небесные -
Видно тесно им
Видно места нет;
Сапожищими и колесами
Утопаем в них
В грязи месиве.

В грязи месиве
Злобой дышащей
Как в болоте с плесенью
Рожа чья то таращится, черт мерещится;
И артель крестьянская
И лошадки пегие
И постройки шаткие
И дома нелепые-
Всё залеплено, все погружено
В мглу престрашную, в мглу утюжную.
И орет кто-то горлом простуженным,
Всё сжимая в руках лампу желтую,
Да волки бегут стаями дружными,
Да смерть и тоска в хороводе нежатся.

Это цитата сообщения КирЭМО Оригинальное сообщение

Спасибо??миллион РАЗ!!!!!!!!!

В колонках играет - Спасибо=))
Настроение сейчас - угарное=))

скажем друг другу спасибо?

включайте звук и....

вам в цитатник :-)

кто дождался до миллиона? :-))

Это цитата сообщения wolee Оригинальное сообщение

еще одна игрушка

дерзайте, товарищи женоненавистники!

можно посодействовать падению при помощи мышки.

У пассажира гордость и ранжир
Поди ударь по морде пассажира!
Хоть на верблюде, хоть и до Алжира
В глазах его огонь, его не тронь.

Андрей Петрович вздохнул полной грудью, на миг задержал дыхание и заорал: вперед, ррррать!!! Бегом мммарш!!! Петров, пошешшл!!! Обгггоняй!!!! Я вас научу, чертовы дети, дисциплине, вы у меня узнаете, где есть порядок, вы поймете, в какой стране родились, я вас научу родину любить! Ссссуки!!! – таков был обычный диалог одностороннего вида между прапорщиком Петровичем и теми солдатами, что сейчас узнавали, где есть самый настоящий порядок и учились любви к родине. Сам Андрей Петрович работу свою любил, человеком был семейным, но через это испытывал часто чувство сокрушения. Семья его была порядочно богата на плоды совместной жизни. Четверо детей росли молодцами, все были мальчики и все, как на подбор, глупы и озорливы. Но их возраст не позволял отцу прививать им свои интересы. А отец имел их хоть и немного, но интересовался сильно. Главное его внерабочее занятие была рыбалка. Там он часто проводил большую часть времени, часто же сокрушался, что его жена, Груша, рыбалку его не любит, и даже ненавидит, через что Андрей Петрович заглушал свое огорчение вином и водкой.
















Кокетка взобралась на стул и взвизгнула. По полу, раздвигая лапами разбросанные по всюду фантики, полз мышонок. Он был еще до того маленький, что фантики представляли для него тяжелую преграду, преодолевал он которую с большим трудом. Откуда взялся мышонок в комнате, было неясно. Но еще вчера вечером кошка Дуся, ловившая воробьев и галок, перестала их ловить и долго лазила по дому, все что-то высматривая и карауля.






Собеседник мой утомился порядочно. Его густые брови стали еще гуще и соединились. На широком статном лице появились морщины, что сделало его лицо еще красней прежнего. Он весь как то посерьезнел и ушел в себя. «Чертов сын», подумал я. «И от чего ты такой скучный?». «Миша! А Миша! Не спи! Давай поговорим!» Миша посмотрел на меня еще более долгим томным взглядом и отвернулся. «Тьфу! Проклятый чурбан. Ну и сиди себе сам в себе, если такой унылый.» Мне вдруг неумолимо захотелось уйти от него. Мне показалось, что этот, что сейчас сидит рядом и хмурится, есть истинная причина моих несчастий за последнее время. Я знаю, что его, часто с тяжелым характером, неразговорчивого, не любят женщины. Вернее сказать, он не такой привлекательный. С ним, в его жизни, приключилось только два романа, две любви, обе которые закончились уходом от него его женщин. Он как-то рассказывал про них, про их недолгую совместную жизнь, про их короткое счастье. Теперь же с ним не было никого, уже вот второй год, и как это он считал, я не знаю, но знаю, что по этому поводу он сильно не беспокоился и особо никого не искал. Нельзя сказать, что Миша был чересчур нехорош собой. Нет, это был молодой человек, 27 лет, высокого роста, немного полон, но полнота в его возрасте не так видна, и даже придает ему некоторую важность. Щеки его чуть припухлы, всегда красны, нос мал, вжат в толщу лица, словно боксерский. Я познакомился с ним на одной веселой пирушке, дававшейся на квартире моего университетского приятеля. У приятеля был день рожденье, все в тот вечер уже хорошо выпили и сидели на кухне, ведя оживленный разговор на какую то тему. Разговор был, кажется, о вреде сигар. Не знаю с чего начался этот разговор и был ли он интересен, т.к. сигары никто из нас никогда и не курил, но все почему то находили что сказать по этому поводу, и Миша, сидя у двери и куря, громко откашлялся и произнес следующую речь: «господа, вы знаете, мне сигар не надо, я и без них могу жизнь прожить, без них как-то справляюсь, без них мне и тепло, и мерзло..









Сидя за столом у него в гостях, мне казалось, что мир на миг замер. Квартирка у него была небольшая, однокомнатная. Он посадил меня за стол и налил чаю. С другого края стола на меня из кружки смотрела белая простокваша. «Сколько она уже здесь стоит?», думал я. Чертов день. В его очертаниях с самого утра блестела на меня задница. Да, именно задница. Я думал о ней и считал, что наши отношения будут продолжаться и крепнуть, но сейчас, сидя здесь и смотря с высоты десятого этажа вниз на улицу, я понимал, что отношениям не бывать. Нет им повода быть, нет никакого. Отношения появляются только тогда, когда появляется хотя бы интерес, даже не чувства. Интерес был, но он угас, как угасает огонь на догорающей спичке. Остался лишь клок коротких воспоминаний, и то у меня в голове. И все. Я встал. Мой приятель, худой студент с темными волосами, все еще играл со своей шустрой кошкой. Кошка кидалась на него, прыгала, пыталась укусить за палец, а когда ее в этом обличали и начинали бороть руками, переворачивалась на спину и обхватывая лапками кисть руки, выпускала когти. «Ууууу!!!», говорил он ее, тиская ее в своих объятьях. За окном вдруг глухо и далеко прогрохотало, и из форточки в кухню ворвался свежий бодрый ветер. Знаешь – сказал я ему, - что до шестнадцатого века женщину вообще не считали человеком…- Он не слушал и продолжал играть с кошкой.

Птица небо сторожит
За кустами ходит жид
У него кровать на ножках
Он кроватью дорожит,

За жидом крадется тать
Хочет отобрать кровать
Морда мерзкая, хмельная
В эту морду нужно дать,

Баю, баю, засыпай
Засыпай ковшом, ладошкой
Он еще кричит немножко?
Так быстрее засыпай!

И теперь хвала лопате
Позабудем мы о тате




Она закрыла глаза от ужаса, а может от удовольствия, но, как оказалось позже, она просто хотела спать.

Когда он идет, то создается ощущение, что впереди него возникает напряжение неизвестных сил, и начинает дрожать воздух. Студент, сидящий напротив, согнулся вдвое и стал что-то искать под партой. Он взглянул на него, и студент тут же стукнулся головой об парту, резко двинув всем корпусом вверх. Да, он глазами может схватить тебя за плечо и заставить вздрогнуть

Фигня!

Глухо и темно в сырых подвалах в доме, построенном в самом центре Петербурга. Оттуда вылетают комары и ночами вылезают крысы, лазают же туда лишь по крайности, что б отключить ход воды или заварить пробоину, случившуюся по дряхлости труб. Туда редко спускается человек, что б жить. Но иногда он приходит туда, опустившийся, дряхлый и безнадежный. Скорее всего, он там проводит ночь, что б днем выйти в народ и начать как то действовать. Такие же подвалы существуют и в человеческой душе. Но они хуже. Туда человек приходит здоровым, сильным, жаждущим скрыться от посторонних глаз. Он оставляет в них своих комаров и крыс, давая им волю и возможность бегать по другим, более светлым и чистым этажам своего создания, тем самым разбрасывая семя позора и наводя нечистый дух мыслей низостных. Он осваивает этот подвал медленно, потихоньку погружаясь все ниже и ниже в болотное дно, которое засасывает невидимо, с силой и наверняка. Праздность и лень есть составляющие билета в этот подвал. Легкость гнусного удовольствия есть опиум для расслабившейся души. Держите крепче руль товарищи, руль дела, и имейте мечту о подвиге, ибо без нее не так ярка жизнь, а подвалы сушите главным оружием – просвещением.

В колонках играет - Янка Дягилева

350 верст бегом через лужи и бездорожье, под проливным дождем и жгучим солнцем, мимо лугов, дорог, деревень, мимо роскошных деревьев и чахлых кустарников, столетних лип, вековых осин, мимо песков, которые омывает вода Ладожского озера вот уже миллионы лет, мимо прохожих, бредущих в раннее утро сонным стадом на остановку автобуса, мимо кирпича, разбросанного на стройплощадке, мимо пьяницы, еще спящего дурным сном, мимо вчерашних луж и разбитых бутылок, мимо краев рек и мимо их вод, по мостам, дорогам, тропам, просекам, лесам, болотам, под голубым небом, в чистом поле, на вершине склона, я бегу и падаю, обнимаю ее, целую и ожигаюсь от прохладной земли, сырой и нежной, от ее влажных трав, бестолковых кузнечиков и глупых бабочек.

Бьет в свои тазы гроза
Слепит молния глаза
Вся в смятении природа
От царя и до урода.

Что над нами?! Гнев химер
Или физики пример?
Человечий разум хочет
Знать что именно грохочет –
Почему боится конь?
И зачем в ночи огонь?
Обновленье или мука
В звуках стонущих небес?
Это Господь?
Или Бес?

В колонках играет - Янка Дягилева

Мотыль:
Хорошо, и что дальше? Нет, ты мне ответь прямо, искренно. Я хочу слышать правду. Я хочу знать, что ты чувствуешь, думаешь, хочешь, в конце концов! Я же люблю тебя! Ты пойми, что жизнь моя, жизнь, какая она сейчас есть, веселая, беспечная, гулящая, есть жизнь самая несчастная, самая глупая, проходящая зря! В пустоту! В бездну катятся мои дни, летят, словно сорвавшиеся со скалы камни. И я вместе с ними. Лечу. Лечу стремглав, падаю, успевая лишь поиграть в футбол и вычеркнуть лишний рубль.

Веснушка:
Ты слышишь, как неровно мое дыхание, видишь, как трясутся мои руки, слезы. А помнишь, что произошло с тем, кто не смог, не выдержал этой муки, не захотел ждать более и ушел, оставив лишь память? Глупый. Ты не чувствуешь. А где находится сердце? Ха, даже не знаешь. Оно в коленях. Уже давно. Оно еще бойко стучит, рвется оттуда, порой визжит, словно укушенный в бок щенок. Оно просто хочет тебя. А как? Скромно, нежно. Стесняясь, боясь, дрожа. Эх… Ты мне дорог. Глупый, опять же. Ну что ты смыслишь в этих крыльях? Летаешь? Паришь? Свободен? Да первый коршун, завидев тебя издали, станет твоем последним другом. Да первая бабочка, что уже давно отпорхала девственность своих крыльев и выпила на своем пути столько соков, что ей уже нужна спокойная жизнь, соблазнит твою голову, одурманит, да соткет семейный очаг в спертом воздухе. Проснись, глупый! Открой глаза! Разуй уши!

Мотыль:
А ведь это почти невозможно. Да и нельзя этого. Что из этого выйдет? Я вижу тебя, когда светит солнце, а когда идет дождь, тебя уносят. Да и возможно ли насладиться с тобой любовью? Даже вечер, благоухающий теплотой и лаской прошедшего час назад дождя, окутанный тайной невидимой для посторонних глаз жизнью, тихий вечер, который приятен тем, что в нем не видно объятий, рук, что в нем вдвойне романтичней ласки, и будущее, которое приносит ветер, в нем пропадает за пеленой тьмы, и вот даже этот вечер проходит для нас в пустой, безнужной, томящейся в глубине души муке. Зря это ты…

Веснушка:
Ты прав. Мы определенно разные. Абсолютно. Но тогда что это? И зачем? А может, ты все это выдумал? Хотя постой, я сама сочинила тебе любовь. Я просто двинулась в сторону весны, но села не в свой поезд. Ты прав. Я все это сочинила. А может…хотя постой, я отказываюсь верить в то, что мы с разных планет. Да, ты машешь крыльями, когда тебе хочется плакать, а по мне текут слезы, но я молчу. И ты веришь, что на этом свете есть та, которая тебя обнимет тебя, крепко, а про себя жадно, и ты станешь счастлив. И на этом твоя история кончится. А мне нужно солнце. Тепло и лучик, который беспрестанно будет ласкать и греть моё я. Я дождусь его. А знаешь это лишь ты. Теперь прощай. Пиши смс, шли воздушные поцелуи, строй глазки, закидывай ногу на ногу и лей про «брат Пушкин…», все это лишь игра, которая струёй течет по сердцу да между ног.
Арриведерчи.

В колонках играет - Янка Дягилева

Пять утра. Где то в деревне в это время уже давно и протяжно орут запоздалые петухи. У меня же к этому времени орет душа. Пять утра. Через потолок слышно как неприятно затрещал будильник. Сосед,- мысленно говорю я ему, - ты дурак. Ты каждый день встаешь в пять утра, а по субботам напиваешься и вечно путаешь свой этаж. Сосед,- снова мысленно произношу это слово, -ты еще и козел. Ты должен мне денег. Слышу чрез бетонную толщу потолка, как в глубине комнаты он заворочался своим мятым телом и стукнул пятками на пол. Мудак -, подумал я и закрыл глаза. В это время на улице завелась машина, и чей то голос стал тревожить девственность моего утра. Это вышел Паша. Паша нормальный парень, только много спит. Как не позвоню – спит. А когда его встречаю, то дивлюсь, что его глаза, словно ошпаренные босяки - выпуклые, красные, белки со вздутыми венами. Глаза –босяки. Мои сейчас тоже превращаются в босяков. Да еще и во рту сухо, как будто я его на ветру открытым целый день держал. Представил картину – стоя я этак с открытым ртом и глотаю воздух! Все засасываю! Миросос! И уже люди, дома, целые страны летят на меня в сумасшедшем вихре, толпятся, обгоняют друг друга, спешат. А я стою, и рот мой открыт, он огромен, страшен, вечен! И всё туда, все туда! В черную дыру! Эротично? Ха-ха! Ебал я Лимонова, но вот хуй он бедный придумает так отсосать весь мир! А крики! Не крики – сплошной вой вздымается над всем этим, груды хлама издают шелест, люди дико, неистово пищат, машут руками, ногами, извиваются телом. Металл глухо бьется, но с шумом разлетаются стекла. Вдребезги, в пыль! И все в рот.
Заткнись музыка! Но это не я. Сосед, прошлепав в ванну, умыл рыло и включил Роллингов. Хоть в этом он еще сохранил что то стоящее. Думаю, этот тип никогда не открывал книгу. Бывают люди. Читаю только ценники. А я спать. Гуд бай протяжный день. Ах да! Забыл. Сегодня услышал поразительно хорошую фразу. И влюбился. Фраза: «Народы! Будьте взаимно живы!». Интересно, человеку она пришла в голову во время показа новостей?