Я пожал плечами.

У меня руки дрожат, мнe хочется заорать или разбить что-нибудь, грохнуть чeм-нибудь об пол... В таком настроении невозможно вести плавное повeствование. У меня сердце чешется, - ужасное ощущение. Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Так нельзя. Спокойствие. Шоколад, как извeстно, (представьте себe, что слeдует описание его производства). На оберткe нашего товара изображена дама в лиловом, с вeером. Мы предлагали иностранной фирмe, скатывавшейся в банкротство, перейти на наше производство для обслуживания Чехии, - поэтому-то я и оказался в Прагe. Утром девятаго мая я, из гостиницы, в таксомоторe отправился - - Все это скучно докладывать, убийственно скучно, - мнe хочется поскорeе добраться до главнаго, - но вeдь полагается же кое-что предварительно обяснить. Словом, - контора фирмы была на окраинe города, и я не застал кого хотeл, сказали, что он будет через час, навeрное...

Я покачал головой. Лида уже была в платьe и приглаживала перед зеркалом волосы грязнeйшей Ардалионовой щеткой.

Он был уже в коридорe, но вдруг передумал и вернулся.

Он стер что-то резинкой, сбил пыль суставами пальцев, накренил голову.

Он пошел мнe навстрeчу, то суя руки в карманы, то вынимая их опять.

--------

Но моя дура уже спала. Я закрыл глаза, лег на-бок, хотeл заснуть тоже, но не удалось. Из темноты навстрeчу мнe, выставив челюсть и глядя мнe прямо в глаза, шел Феликс. Дойдя до меня, он растворялся, и передо мной была длинная пустая дорога: издалека появлялась фигура, шел человeк, стуча тростью по стволам придорожных деревьев, приближался, я всматривался, и, выставив челюсть и глядя мнe прямо в глаза, - - он опять растворялся, дойдя до меня, или вeрнeе войдя в меня, пройдя сквозь меня, как сквозь тeнь, и опять выжидательно тянулась дорога, и появлялась вдали фигура и опять это был он. Я поворачивался на другой бок, нeкоторое время все было темно и спокойно, - ровная чернота

По дорогe в город я из автобуса увидeл двух ажанов в быстром, словно мукой обсыпанном автомобилe, - мы скрестились, они оставили облако пыли - но мчались ли они именно за тeм, чтобы меня арестовать, не знаю, - да и может быть это вовсе не были ажаны, - не знаю, - они мелькнули слишком быстро. В городe я зашел на почтамт, так, на всякий случай, - и теперь жалeю, что зашел, - я бы вполнe обошелся без письма, которое мнe там выдали. В тот же день я выбрал наудачу пейзаж в щегольской брошюркe и поздно вечером прибыл сюда, в горную деревню. А насчет полученнаго письма... Нeт, пожалуй, я все-таки его приведу, как примeр человeческой низости.

Я сказал:

Одну минуточку. Я списывал письмо, и оно куда-то исчезло.

Между тeм Лида проснулась, запахнулась в земляничный халат, мы сeли в столовой, Эльза принесла кофе. Когда Эльза ушла:

Вот я упомянул о тебe, мой первый читатель, о {77} тебe, извeстный автор психологических романов, - я их просматривал, - они очень искусственны, но неплохо скроены. Что ты почувствуешь, читатель-автор, когда приступишь к этой рукописи? Восхищение? Зависть? Или даже - почем знать? - воспользовавшись моей безсрочной отлучкой, выдашь мое за свое, за плод собственной изощренной, не спорю, изощренной и опытной, - фантазии, и я останусь на бобах? Мнe было бы нетрудно принять наперед мeры против такого наглаго похищения. Приму ли их, - это другой вопрос. Мнe, может быть, даже лестно, что ты украдешь мою вещь. Кража - лучший комплимент, который можно сдeлать вещи. И, знаешь, что самое забавное? Вeдь, рeшившись на неприятное для меня воровство, ты исключишь как раз вот эти компрометирующая тебя строки, - да и кромe того кое-что перелицуешь по своему, (это уже менeе приятно), как автомобильный вор красит в другой цвeт машину, которую угнал. И по этому поводу позволю себe разсказать маленькую историю, самую смeшную историю, какую я вообще знаю:

Он размяк, просиял, видя, что я не сержусь

Для меня, в смыслe моей безопасности, важно слeдующее: убитый не опознан и не может быть опознан. Меж тeм я живу под его именем, кое-гдe слeды этого имени уже оставил, так что найти меня можно было бы в два счета, если бы выяснилось, кого {184} я, как говорится, угробил. Но выяснить это нельзя, что весьма для меня выгодно, так как я слишком устал, чтобы принимать новыя мeры. Да и как я могу отрeшиться от имени, которое с таким искусством присвоил? Вeдь я же похож на мое имя, господа, и оно подходит мнe так же, как подходило ему. Нужно быть дураком, чтобы этого не понимать.

Что пройдет, то будет мило. В один прекрасный день наконец приeхала ко мнe заграницу Лида. Я зашел к ней в гостиницу,

ГЛАВА иии.

Ушла. Прислуга ушла тоже. Я мучительно прислушивался, ожидая звонка.

Прошел запоздалый пeшеход. Стук. Опять стук. Он, должно быть, ударял тростью по столбам фонарей.

Слeдовало бы оставить это письмо без комментариев. Безпристрастный читатель предыдущих глав видeл, с каким добродушием и доброхотством я относился к Ардалиону, а вот как он мнe отплатил. Но все равно, все равно... Я хочу думать, что писал он эту мерзость в пьяном видe, уж слишком все это безобразно, бьет мимо цeли, полно клеветнических утверждений, абсурдность которых тот же внимательный читатель поймет без труда. Назвать веселую, пустую, недалекую мою Лиду запуганной или как там еще - истерзанной, - намекать {197} на какой-то раздор между нами, доходящий чуть ли не до мордобоя, это уже извините, это уже я не знаю, какими словами охарактеризовать. Нeт этих слов. Корреспондент мой всe их уже использовал, в другом, правда, примeнении. Я, перед тeм полагавший, что уже перевалил за послeднюю черту возможных страданий, обид, недоумeний, пришел в такое состояние, перечитывая это письмо, меня такая одолeла дрожь, что все кругом затряслось, - стол, стакан на столe, даже мышеловка в углу новой моей комнаты.

Предположим, я убил обезьяну. Не трогают. Предположим, что это обезьяна особенно умная. Не трогают. Предположим, что это - обезьяна новаго вида, говорящая, голая. Не трогают. Осмотрительно поднимаясь по этим тонким ступеням, можно добраться до Лейбница или Шекспира и убить их, и никто тебя не тронет, - так как все дeлалось постепенно, неизвeстно, когда перейдена грань, послe которой софисту приходится худо.

Я покачал головой. Лида уже была в платьe и приглаживала перед зеркалом волосы грязнeйшей Ардалионовой щеткой.

Нeт, глупости - он странствовал не всегда. Фермеру бывал нужен лишний батрак, лишняя спина требовалась на мельницe. Я плохо представляю себe его жизнь, - я никогда не бродяжничал. Больше всего мнe хотeлось вообразить, какое осталось у него впечатлeние от одного майскаго утра на чахлой травe за Прагой. Он проснулся. Рядом с ним сидeл и глядeл на него прекрасно одeтый господин, который, пожалуй, даст папиросу. Господин оказался нeмцем. Стал приставать, - может быть, несовсeм нормален, - совал зеркальце, ругался. Выяснилось, что рeчь идет о сходствe. Сходство так сходство. Я не при чем. Может быть, он даст мнe легкую работу. Вот адрес. Как знать, может быть что-нибудь и выйдет.

Я прихлопнул дверь, щелкнул задвижкой. Сердце прыгало до горла. Прошло может быть полминуты. Не знаю, что со мной случилось, но, уже крича, я вдруг отпер дверь, полуголый выскочил из ванной, встрeтил Эльзу, шедшую по коридору на кухню.

День нынче солнечный, но холодный, все так же бушует вeтер, ходуном ходит вeчно-зеленая листва за окнами, почтальон идет по шоссе задом наперед, придерживая фуражку. Мнe тягостно... {42}

Поeзд поплыл. Сияя и вопя, Ардалион прямо-таки вываливался из окна. Лида бeжала рядом и кричала ему что-то. Когда проeхал послeдний вагон, она, согнувшись, посмотрeла под колеса и перекрестилась. В рукe она все еще держала букет.

Она расплакалась и сдeлалась вдруг податливой, нeжной, припала ко мнe вздрагивая:

Ибо, измяв и отбросив послeднюю газету, все высосав, все узнав, сжигаемый неотвязным зудом, изощреннeйшим желанием тотчас же принять какия-то мнe одному понятныя мeры, я сeл за стол и начал писать. Если бы не абсолютная вeра в свои литературныя силы, в чудный дар - - Сперва шло трудно, в гору, я останавливался и затeм снова писал. Мой труд, мощно изнуряя меня, давал мнe отраду. Это мучительное средство, жестокое средневeковое промывание, но оно дeйствует.

лол