«Панорама», № 44,  ноябрь 1994 г.

 - Много лет назад, будучи романтической девушкой, вы заявили корреспонденту журнала «Огонек», что мечтаете о бессмертии. Но не о физическом, а о том особом состоянии души, когда сохраняется возможность воспринимать земные процессы, и в особенности влиять на судьбы людей.

С тех пор прошла целая вечность. Вы по-прежнему молоды, переполнены любовью к жизни и песне, но сохранилась ли та мечта? Вы ведь не будете отрицать, что земная жизнь по большому счету трагична, неужели чувство сопричастности можно сберечь в сердце? Если вы допускаете для себя возможность «второго пришествия», то в каком образе, в каком качестве?

- Я понимаю, о чем вы спрашиваете.  Я тоже думаю о «втором пришествии». Возможно ли оно? Мне жизнь дана здесь, в данный момент, на такой отрезок времени, когда, может быть,  действительно я на кого-то повлияла. Не могу сказать конкретно, на Камилю, на Джамилю… Но в чем-то влияние все равно было. На людей, просто живущих на земле, на отдельные семьи, на отношения между мужчиной и женщиной, на каких-то политических деятелей. Наверное, «второе пришествие» будет не в моем образе, а в образе людей, которые развиваются, которые в свою копилку душевную положили те песни, что я спела, и те интервью, которые я давала. Это, конечно, мечта. Могу ли я снова прийти на Землю? Но я верю (улыбается хитро. – А. Г.). Если приду, то очень незаметно. Буду жить в вашей душе, в душе ваших детей. Бессмертие – это память. Пока меня помнят, я бессмертна.

- С некоторых пор вы почему-то сами перестали писать песни. Практически все песни звездного лета Пугачевой были написаны вами самостоятельно. Сегодня вы больше доверяете молодым композиторам, пусть даже они пишут для вас замечательные мелодии, одновременно, однако, тиражируя шлягеры для бесталанных «конфетных» мальчиков и девочек. Вас это не унижает?

– Не знаю… А вам не кажется, что тот же Аркадий Укупник для всех пишет одни песни, для Апиной там… А для меня – совершенно другие? Вот «Сильная женщина» как вам?

… Вся беда в том, что у меня есть в запасе мелодии, но нет слов. Хорошие стихи я могу создать для других, для Сережи Челобанова я написала три текста.  На это тоже нужны силы, энергия, которые я практически растратила на других, а сейчас собрать очень сложно. Сегодня приходила одна группа с просьбами, а я взмолилась: «ребята, извините, дайте мне возможность подумать только о себе».

С другой стороны, даже если для меня пишут молодые авторы, я все равно в процессе участвую. Иногда первоначальная заготовка меняется на глазах. Я могу свою фамилию поставить, но зачем?

- Вас устраивает, как начинающий певец Филипп Киркоров перепевает старые, любимые народом песни Пугачевой?

- Нет! Абсолютно не устраивает!

Специальный корреспондент "Панорамы" беседует с известным русским поэтом, прозаиком, литературным критиком

 Опубликовано в еженедельнике «Панорама» № 1, январь 1993 г.

…бродит по болотам, читая поэзию параллельного мира и мечтая приехать в Алматы с концертами

"Экспресс К", 20 ноября 1993 г.

В начале было слово, и было оно довольно глупое,
Дело происходило вечером, на энском фестивале в том же Энске. По фойе шагала плоть мужской закваски, с лицом растиражированным, а потому попавшим в лики святых. Я не удержался и ляпнул:
- Здравствуй, мальчик. Бананам!
- Сам ты Банан! - ответил мальчик и почему-то обиделся. А потом долго смотрел на меня, как на... таракана, осмелившегося обороняться.
Только такой "мурзик", как я, мог не узнать любимца Богов и клошара Вселенной
Юрку Ощепкова из Екатеринбурга. К "Ассе" этот пострел имел отношение чисто зрительское, хотя под Африку (Сергей Бугаев - Авт.) косил, как сиамский близнец.
Юрка - поэт высшего пилотажа, но не актер. Он живет начисто, без черновиков и репетиций. Его способность удивить и при этом удивиться самому не поддается логическому анализу.
Почти два года назад этот гражданин злачного мира вышел безликой мочью из поезда (в ботиночках на тонкой подошве) и добровольно потерялся в чужом городе, чтобы к утру доползти до штаб-квартиры "Золотых перьев" - малознакомых в сущности людей. Откуда у такого сильного, высокого парня эта доверчивость Гавроша? Ввалился с милейшей просьбой: "Пожрать бы...", после чего, как Ипполит, не снимая сапог, отправился в ванну, где и рухнул.
Подруга Янка кормила его с ложечки, допытываясь: "Откуда ты взялся?!" Пройти ночью, в горячке, через весь город, не нарвавшись на нож, не сломав шею? Может, он почувствовал ту пульсирующую точку, где как раз не спали, слушая его голос на пленке.
Возможно, именно той ночью у него родился образ волка, который мечется среди флажков и повсюду ищет любовь.
...Если мне когда-либо доведется писать Юркину биографию, то я намеренно обойду вниманием его хрестоматийное отрочество. Слушайте Цоя и представляйте Юрку: "Подросток, прочитавший вагон романтических книг... в 16 лет убежал из дома". И вот ведь метаморфоза: в доме № 11 по улице, носящей имя друга всех детей, эти самые дети, дискредитируя светлый образ вождя и учителя, обосновали прямо-таки асоциальную ночлежку. В прежние времена ее не трогали, теперь же сожгли. Сам Юрка, правда, считает главным воспитателем по жизни свою ныне усопшую собаку Глори Сан-Фебри (мудрая "нянька" водила ребенка гулять, караулила под заборами и т.п.). Может, поэтому в творчестве Юрия Валерьевича есть что-то собачье, цепляющее сентиментальные струнки.
После восьмого класса Ощепков какими-то неправдами оказался в рядах художественного училища - это с его-то дальтонизмом! Единственным напоминанием о мольбертах и этюдниках служит картина над кроватью, где обличено в индивидуализме некое растение (у Карлсона, помнится, тоже висело нечто подобное и называлось "Очень одинокий петух"). В пристрастиях своих Юрик не одинок, мо и. нбдиоичен. Любит женщин и панковскую кошку Патти Смит. Чтит Диогена. Читает античную драму и увлекается Древним Римом. Уважает Мариенгофа и бредит Экзюпери. Слушает "Вельвет Андеграуид", "The Doors", "T.Rex", Тома Уэйтса, а из советских исполнителей - себя, любимого. Пьет кофе только собственной заварки, всем сигаретам мира предпочитает "джимовский" Винстон. Все остальное пьет в любом виде и немеренных количествах.
Вход в его обитель венчает футуристический лозунг "Это дверь, но это не выход!"
19 августа 1991 года в Форосе (только не надо ухмыляться) у Юры погиб самый близкий друг. С семейством Горбачевых это никак не связано. Погибший поэт сорвался со скалы. Юра выступил в концерте памяти Севы Галкина, Теперь он часто живет на Севиной даче в Воложке. Бродит по болотам, читая в безжизненных огоньках поэзию параллельного мира
Его единственное пока детище - "Августейшая", это одна из интереснейших групп Екатеринбурга и одна из самых не раскрученных в Союзе. С каждым вновь рожденным альбомом меняются и стиль, и направление (музыканты прошли через ритм-энд-блюз, декаданс, психоделический фолк-рок.джаз). Группу охотно зовут на фестивали, зная, что "Августейшая" - неизменное украшение любой тусовки, вне зависимости от сезона и музыкальной моды.
В Алматы, коли даст Бог, выйдет в свет первый поэтический

Мы до сих пор поем, хотя я не уверен

Хочу ли я что-то сказать.

Б. Гребенщиков

 Я стоял на коленях в проходе между креслами первого ряда и залитой благодатью сценой и, рассекая вдохновенным зрачком мириады соленых хрусталиков, постигал моего Магистра Игры и, ослепленный его Любовью, падал вниз. Трудно идти к Богу, когда сзади тебя попирают ногами, с хохотом и свистом, а впереди - СВЕТ.

"Он не заслужил СВЕТА, он заслужил покой".

Но я помню и другие строчки, ниспосланные мне Магистром:

Твоей звезде не суждено

Пропасть или искать покоя,

Она не знает, что такое покой,

Ей это все равно.

 Так проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!

...И вот я сижу на скамеечке возле его ног, словно приблудшая овечка с картины Густава Дорэ. Б.Г. пьян и прекрасен, как Вакх. Вокруг лицедействуют некие брокеры - ему бы погнать их плетью, как изгонял Иисус торжников из храма, но он щедр и снисходителен.

Боже, сколько раз я представлял себе эту встречу в снах и фантазиях! Причем именно эту, третью попытку - она не могла, не имела права обмануть моих ожиданий. Первый раз я столкнулся с Б.Г. в рабоче-крестьянской харчевне на Невском и был настолько потрясен этим обстоятельством, что потерял аппетит на весь день. Изысканный аристократический Боб, весь в рубинах, облокотившись на сальную, прокопченую стену, в двух шагах от меня равнодушно уничтожали пирожки с луком по 10 копеек за штуку и запивал их "кофем из ведра", один вид которого вызывал фантом обезвоженной пустыни как Блага!

Ну о чем с ним можно было говорить в тот момент!? О том, хороши ли беляши?

Года два спустя судьба снова соединила нас на мгновение, но оно было таким чудесным и сказочным, что было бы страшным свинством нарушать гармонию мира вопросом, с точки зрения журмастерства - "вкусным", но с позиции Космоса...

Делай что хочешь

Но молчи.

Слова - это смерть.

И я молчал и светился великой радостью, наблюдая украдкой, как в самом укромном уголке Инженерного парка мой Учитель по жизни слушает мир...

- "Калинов мост" на Капчагае. Месяц уже! - упал нам на голову фотокор Гриша Беденко - "Об лед бьется, что ли?" - не поверили мы. - "Ну, не знаю, - смутился мастер Григорий. - Может, подледным ловом занимаются?"
Через три недели после этой абсурдной беседы авторы (именуемые в дальнейшем Алешкой и Марьяшкой), человек с фотоаппаратом и генеральный директор гастрольно-концертного объединения "М-Пульс", от которого зависело все, кружили по помойкам и задворкам, стараясь сбить со следа конкурентов. Машур клялся страшными восточными клятвами, что к Ревякину никто, кроме нас, эксклюзивников, не подойдет. "Побожись, что не водил Ревякина под покровом ночи на радио "Макс", - пытали мы. - "Мне не веришь?" - кипятился Машур.
Колотя по хребту турбой с яблоками и прижимая к груди нечто "воздушное, к поцелуям зовущее" (а именно торт "Нежность"), мы наконец приблудились до конспиративной квартиры под кодовым названием "Машур ЛТД". Там, поеживаясь от простуды и тоскливого, но обязательного глотания гомеопатических шариков, томился Димка Ревякин. С утра его неоднократно пытались охмурить предприимчивые ксендзы от авторской песни, доверяя "таежному Баяну" интимные переживания по поводу афганского синдрома, курдского конфликта, еврейского вопроса и т.п. Терпеливый Ревякин печально и умно реагировал на самовыражения пастырей, всякий раз отвечая на стыдливое "Ну как?" неизменным "Очень плохо".
Издали завидев пышную процессию, а может, испугавшись монументального кондитерского изделия, Ревякин забился в угол дивана. Извлечь его оттуда по доброй воле не под силу даже Машуру. Мы почему-то взаимно растерялись и принялись задавать то ли гостю, то ли хозяину незапланированные и отнюдь не свойственные нам "концептуальные" вопросы.

- Дима, это правда, что вы целый месяц прятались на Капчагае, вынашивая какие-то тайные проекты?                                                                                                                                    

- Скажем так, не на Капчагае, а в Капчагае. Факт в общем-то малоинтригующий, если уточнить, что в этом городе живут пианист нашей группы и звукооператор. Вот мы у них и обосновались, отдыхали, готовились к записи новой пластинки, которая будет слегка отличаться от трех предыдущих.

9 февраля Алматы простился с народным артистом Республики Казахстан Львом Темкиным

(Экспресс К, февраль 1993)

 Вторую неделю смотрю на мир глазами Елочки – героини романа Ирины Головкиной «Побежденные». Все события дня через растр густой черной вуали. Господи, какие могут быть водевили и комедии? «Полоумный Журден» и «Мышьяк» выглядят неловкой шуткой на поминках – театр имеет право на траур. Театр обязан его принять, ибо если он и начинается с вешалки, то первая шляпа, почтившая присутствием гардероб, есть шляпа актера. Эта шляпа стоит тысячи зрительских шляп. Но сегодня главная вешалка пуста, и театр не может начинаться без нее.

Андриасян – мудрец, это без комментариев. Но на всякого мудреца довольно простоты. Простота, прикрывшись мифическими цифрами зрительской посещаемости, отстоит «Поминальную молитву» – то лучшее, что было создано в «русской драме» и что сегодня, со смертью Льва Темкина, потеряло всякий смысл. Тевье умер – да здравствует Тевье? Так не бывает! Попробуйте себе представить какого-нибудь Васю Пупкина на сцене Таганки. Поклонники Высоцкого растерзали бы его на первой же репетиции.

«Незаменимых нет» – это новое поколение выбирает. По этой магической формуле строятся политические интриги. Но классический театр в идеале не должен бы иметь ничего общего с политикой (последняя, как известно, бренна). Театр же ввиду его бесконечности в пространстве и времени диктует свои законы, один из которых гласит, что каждый художник самоценен. Лев Александрович Темкин незаменим, а потому, хотим мы этого или нет, от «Поминальной молитвы» рано или поздно придется отказаться. Лучше – раньше.

Говорят, Лев Александрович был странным человеком – любил актеров, дружил с журналистами. Он потому и позволял себе исключения из правил, что сам был исключительной личностью. Только Темкин обладал способностью вознести частный эпизод из еврейской жизни на библейские высоты, и даже, паря в их божественном свете, он умудрялся перестроить повествовательную волну на общечеловеческую частоту. Интересный парадокс: Марка Захарова часто упрекают в том, что его «Поминальная молитва» начисто лишена еврейского духа. В «лермонтовской» версии этот дух присутствует в избытке от первого до последнего действия, а спектакль-то все равно получился интернациональный. Он понятен и уйгуру, и калмыку даже без перевода.

… В последний раз Лев Темкин выступал на сцене театра Лермонтова на еврейской хануке. Он был очень болен и знал, что умирает. У него едва хватило сил улыбнуться в объектив. В последнее время Лев Александрович очень много разговаривал с Богом со сцены. Бог не мог этого не заметить – и открыл перед ним двери. А вот мы и не заметили, как осиротели.

"Панорама", 1992 г.

Знакомые, болеющие синдромом алма-атинского снобизма, возвращаются из Питера с чувством оскорбленного достоинства. Ах, Питер мельчает! На «Сайгоне», мол, исчезли хиппи и кофе, салонных «львов» литературного кафе на Невском вытеснили «белые носочки»… Те, кто попроще, пеняют на то, что «Боб зажрался». Нищие в переходах, бомжи в парках, «голубые» в подворотнях –  просто какой-то град обреченных!

Все это вызывает улыбку. «Каждый пишет, как он дышит» – вы свидетельствуете агонию лишь потому, что отравлены стереотипами. С Питером все не так просто. Этот город соткан из парадоксов. Его первого пытались «посадить на игру», несущую в себе коммунистическую заразу. Питерцы с завидным мужеством пережили этот почин. Даже гриппом можно переболеть по-разному – питерцы перенесли «инфекцию» на ногах, не на коленях. Они доказали всему миру, что можно и в коммуналке оставаться независимыми.

          Физическое состояние Петербурга – экологически грязное. Питер – мутант, его воздух – это смесь лизола с карболкой, набор запахов кожвен- и тубдиспансеров. Ни в одном городе мира небо не сбрасывает на ваши головы столько тоски. В то же время прогрессирующая урбанизация никоим образом не отразилась на духовном состоянии петербуржцев. В этом мегаполисе общественный транспорт славится отсутствием контролеров – в них нет надобности. Петербуржский уклад замешан на розановском рецепте: летом питерцы собирают грибы и заготавливают варенье, зимой же пьют чай с вареньем и закусывают грибами то, что покрепче. Наконец, в Петербурге еще помнят шелест ридикюлей и сиятельную важность гиппиусовской лорнетки. Немногим меньше года назад в один из декабрьских вечеров Большой зал филармонии оказался «завернутым» в плотное кольцо любителей классики. В Алма-Ате тоже ценят «Виртуозов Москвы», но чтобы стоять всю ночь на морозе…

            О Петербурге можно говорить бесконечно. Но гораздо лучше и пронзительнее состояние пограничной конфронтации между красотой и уродством удалось передать питерскому поэту Виктору Кривулину:

Вдоль перержавленной ограды:

В каком-то пятилеточном году

Перемещенная зачем-то

От Зимнего дворца в рабочью слободу,

Из Петербурга в сердце Ленинграда,

Она дошла до степени такой

Убожества и запустенья,

Что рядом с нею воздух заводской –

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

"Ленинская смена". Февраль 1991 г.

Машенька, тебе часто признаются в любви?

Знаю, что часто.

Ты хочешь знать, почему в моих глазах дождь и тоска? Потому что тебе 17 лет, и ты ужасно далеко. По ту сторону экрана.

На кинофестивае «Созвездие–91» ты была «сенсацией в коротких штанишках», а я – застенчивым фоторепортером. И все-таки я узнал твой голос – «подвижный, картавый» – и зазвенела в памяти «веселая, насмешливая, любившая песенки, прибаутки, словечки да стихи» девочка. Машенька… Если ты читала Набокова, то поймешь.

Посмотрите на этого взрослеющего ребенка. Ни дать ни взять Мария Стюарт! Господи, в такую жару и в валенках?! Нет, нет… А впрочем, да, ей было жарко, до того жарко, что маша топнула ногой и повелела снег или бурю с дождем. Пришел снег, приволок валенки – и довольная Маша встала в позу. Актерские возможности безграничны – это понятно.

А когда эта дерзкая Маша выпрыгнула на сцену в декольтированном платье – критикессы подняли вой. Затмила знаменитых амазонок! Да, затмила. Только гораздо раньше, еще в картине «Ребро Адама». Там, в этом чинном сюжете о четырех женщинах и четырех стенах, Маша – огневушка-поскакушка. Если разобраться, что за роль? Какая-то «беременная мышка», неуправляемая, наглая. Не девочка, а крупноочаговый инфаркт. Но эти, извините, на каждом углу, а Машина героиня – это не просто главная роль, это соло для трубы с оркестром! Даже гениальная Чурикова (мать) как-то невольно уходит в тень, а Машенька, эта проснувшаяся звезда, на престижном фестивале недрогнувшей рукой получает от обалдевшего «гардемарина» Жигунова главный приз за лучший дебют – тысячу червонцев. Не хило?

Что характерно, все знакомые мне критики (Черняев, Женин, Караколева и др.) и думать забыли о ее популярнейших родителях, не пеняли на славу бабушки с дедушкой. Просто им, как видно, открылась поразительная «самость» Машеньки. Ведь сколько их, актерских детенышей, беспомощных и скучных во всем только потому, что вовремя не сумели «разгрызть пуповину».

А Машенька сумела.

И еще я думаю, что боги наказывают талантом до седьмого колена. Вот беда-то и счастье, что правило это приложимо в первую очередь к актерам. Наверное, потому, что лицедеи попытались «влезть» в шкуру богов.

Лет десять назад отец Машеньки, еще живой и молодой, читал с экрана стихи в будущее.Посвящались

Искусство требует жертв, но балет особенно

Опубликовано в газете "Ленинская смена", 1990 г.

Когда-то, еще мальчиком, я посмотрел старый «трофейный» кинофильм «Мост Ватерлоо» – и возненавидел балет.

До этого – просто не любил. Балетмейстеры представлялись кукольниками-чужестранцами из сказки Одоевского, которые вскрывали сердца у красавиц и швыряли на витрины дешевые обескровленные безделушки.

Именно безделушками – декоративными и бестолковыми – казались мне балерины.

Красивая, но жестокая мелодрама о несостоявшейся судьбе балерины (все в ней не состоялось – и жизнь, и любовь, и мечты о славе) с трагическим финалом вынудила разреветься, а позже – удивиться себе: как это, плакать из-за куклы, из-за этой стрекозы беспомощной? Я тогда и не догадывался, что восприятие сменяется осмыслением, а равнодушие жалостью.

Но оставалась неприязнь, поскольку «искусство, построенное на отрицании, – не искусство». В десять лет это железный аргумент. Да, и само слово «балет» – жесткое, резкое, как выстрел.

… Пришли иные времена. Теперь понимаешь, что искусство – это страдание, и лишь в отрицании рождается созидание. Попробуйте-ка творить в комфорте – у вас ничего не получится. Сытость и покой побуждают спать, отсутствие блага – думать о благе других.

Искусство требует жертв, но балет особенно. Художникам, поэтам, актерам и певцам плевать на внешнюю форму. Они в состоянии работать в халатах. Им простительно несоблюдение диеты. Для артистов балета первое слово – фактура.

И еще одно испытание: надев балетные тапочки, ты даешь обет молчания. Как бы плохо тебе не было – терпи и улыбайся. Хорошо художникам, их муки покрыты тайной. На готовом шедевре не остается следов ошибок. Хорошо поэтам: несовершенство строки корректирует время.

Плохо, плохо балерине! Она живет и умирает единожды, не оставляя потомкам вещественной памяти. Увы, в балете не бывает черновиков.

И только музыкант в состоянии понять балерину. Он ведь тоже плачет «с листа», вселяя душу в скрипку и дьявола в смычок. Те же безмолвные терзания, не потому ли музыка и хореография связаны напрямую?

… Стойкий оловянный солдатик нежно прижимает к груди прекрасную танцовщицу. Через секунду они сольются в единую каплю, оставив мир не потревоженным.

Летать – так летать! Я им помашу рукой…

«Ленинская смена», 1990 г.

Опубликовано в газете "Ленинская смена", 1990 год

Александр Розенбаум и Общественное Мнение. По этому поводу можно написать целый трактат.

Долгое время считали, будто этого человека в природе не существует. Как только миф оброс телесной оболочкой – его скоренько возвели в ранг одиозной личности. Примеры?

Да, лысый! Что из того? И усы у него настоящие, можете подергать при случае. Да, это он написал “Гоп-стоп”, но не в ресторанах Брайтон-бич, а в славном городе Питере!

Он пьет пивко на Пионерской и курит сигареты “Космос”.

Ему не могут простить брошенное поприще врача. Однако его 500 с лишним песен воспитали не одно поколение людей.

Садистские стишки, которые ему приписывает молва, вообще стыдно произносить вслух. Розенбаум плевать на это хотел. Человек, написавший “Дорогу жизни”, не может быть жестоким.

 

Люди с больным воображением сводят этапы его ранней биографии к тюремным нарам, пивным ларькам, воровским притонам. А Розенбаум, между прочим, службу во флоте разнообразил поездками на лесопильню в Ухту, где и нужно искать корни лагерного цикла. Там, а не в материалах современной публицистики. Познав  каторжный труд узников лесоповала – романтиков с переломанными страданиями хребтами -  Александр часто задумывался об искореженных судьбах тех, кто горбатился на лесопилке не добровольно, а под прицелом автоматов. Помните: “Переломанный буреломами край урановый под охраною”?  Покалеченный мотив, рожденный от соития великой природы и угнетенного карлика в робе, рос вместе с мудреющим Сашей. Отсюда и “баланды муть”, и “лес одинаковый”, кошмарные тропы которого до сих пор преследуют Розенбаума во сне. Вскоре он станет врачом-реаниматором. Через его руки пройдут сотни изувеченных и травмированных – плотью и духом. Но однажды конвейер остановится. Больные люди и больные песни не смогли ужиться вместе. Симбиоза не получилось.

И вот я впервые увидел человека, умеющего так люто ненавидеть. Своих врагов Розенбаум не знает в лицо, но он чувствует их присутствие в аудитории, не видя лиц, не зная душ. Тогда ему становится не по себе, и он не отказывает себе в праве на ненависть.

***

Закрываю глаза – и вижу мальчика, истерично колотящего по роялю молотком.  Это Сашенька Розенбаум, ему шесть лет. Его постоянно волокут к ненавистным клавишам, заставляют заучивать идиотские арпеджио. Он упирается, плачет… Но музыкальное училище все же заканчивает.

Только в зрелую пору Александра Яковлевича наконец-то признали официально как поющего поэта. Теперь он популярен фантастически. Профессиональные сцены сами ждут еще, в Воркуте и Одессе, а, заключив договор, месяцами ждут обещанных гастролей. Некогда рядовой врач “скорой помощи”, Розенбаум стал одним из первых советских миллионеров, чье богатство измеряется не в чековых книжках, а в миллионах почитателей. Редко увидишь артиста в камерных залах, он нужен стадионам. Замечательно сказал по этому поводу Жванецкий “Народ уже не первый раз показывает, кого он любит. Хотите присоединяйтесь, хотите нет, но не надо

- Ну как… У нас была большая тусовка, многих я знал только в лицо. Но Саша был для меня дороже многих. Да, конечно, другом.

- Какие человеческие качества тебя особенно в нем привлекали?

-  Все человеческие качества, которые должны быть в каждом нормальном человеке. Он был удивительно цельной личностью.

- Что ты можешь сказать о нем  как о музыканте, как о поэте?

- Сильный музыкант и сильный поэт. Кстати, очень мало почему-то говорят о том, как он играл на гитаре – играл он классно! Очень ритмичный парень был, на барабанах стучал хорошо.

- У вас были совместные выступления?

- Да, что-то вроде Пресвятой троицы – Башлачев, Слава Задерий и я. Мы любили показывать друзьям акустический спектакль «Егоркина былина», ведь в основном это были просто нормальные дни рождения, посиделки в свое удовольствие.

- Интересно, неужели кураж, свойственный тебе, передался и ему?

- Ты просто не знаешь его ранних песен. Многие из них ходили по спискам, а иные, как «Вахтер», вообще на людях не исполнялись. Ведь любой мог оказаться стукачом.

- Какие общие интересы, помимо музыки, вас связывали?

- Он у меня жил просто, приезжал, когда негде было жить. Если ты не знаешь, последние три года он провел в полном материальном прогаре, не было угла, хаты, а порой просто куска хлеба. Нет, ему было куда податься, в деревне, неподалеку от Череповца, жили мать с сестрой, но там он не выдерживал и недели, тоска съедала. Чистил снег на станциях, зарабатывал гроши.

- … Имея диплом журналиста?

- А что ты хочешь? Журналистика – это машина, когдато сделавшая его своим винтиком. Хорошо, что вовремя одумался. Просто Сашина совесть не могла продаться в лапы продажных искариотов.

Опбликовано в ежедневнике“Горизонт”, 11 февраля 1989 г.

 Необходимое предисловие.

Этот текст можно было не размещать, поскольку он из разряда опусов, за которые с возрастом становится стыдно. С другой стороны, на фоне самовыражения и, простите, выебона 17-летнего полуумника проступает фигура незаурядного художника, который всегда был честен.

Как и все дети перестройки, я бредил Цоем и его песнями. Когда я вознамерился взять у него интервью, то не подозревал о “японской” манере Виктора Робертовича отвечать на вопросы односложно и уклончиво. Поэтому расстроился до слез (т.к. чувствовал себя полным кретином, потерпевшим фиаско) и вылил свои переживания на бумагу. Извиняет меня, наверно, только молодость и искренность, проявившаяся во всем, даже в идиотском, не стыкующимся по смыслу заголовку статьи.

… А через год Цоя не стало. Впоследствии мы очень подружились с его женой Марьяной, и об этом – совсем другой текст. Я надеюсь, что Цой, прочти он это интервью сегодня, воспринял бы его философски J

-  Дайте мне телефон Цоя или какой-   нибудь “звезды”. Я позвоню и спрошу, где у них совесть.

(из телефонного звонка в редакцию)

 Великий Воланд! Я надеюсь, что мне не отрежут голову только за то, что привожу Ваше предначертание по памяти: “Никогда ничего ни у кого не просите. Сами предложат, сами все дадут!”. Вот так и я: просить не просил, но предложить рискнул.

Стрелка часов укоризненно присела на четыре утра, чем вызвала недовольное сотрясение будильника. Но строчка за строчкой, порожденные содружеством столетнего “Ундервуда” и воспаленного от бессонницы и одержимости мозга, давали знать, что начало шестого сигнала ознаменуется встречей с Виктором Цоем.

Плевал я на теплую дружественную обстановку! Мне хоть на оледенелой лавочке с бутылкой пива, лишь бы не было скрытой насмешки в спину.

Наблюдал дармовых и, к несчастью, уже вкусивших плод честолюбивой наглости адамчиков, ни на минуту не сомневающихся в успехе интервью, - и было неспокойно в желудке и мутно в глазах. Обо мне ведь подумают то же самое. Только я Цоя ни о чем не просил. И искренне печалясь об его самочувствии (не выспится, встанет с “левой” ноги), заранее обеспечил его вопросами. Зачем утомлять человека по пустякам.

В двенадцать тридцать дня мир кувыркался в потухших было глазах, потому что звонил Цой. Да-да, именно он самый, презревший дистанцию и звездную гордость и приглашавший к себе.

Опубликовано в газетах “Ленинская смена”, “Огни Алатау”, июнь 1988 г.
Фото Андрея Лунина, 1988 г.

Артисту выпала на долю нелегкая миссия – лечить людей от боли и зла, искупая чью-то вину безропотно и самозабвенно. Когда из памяти выплывает картина ужасов Армении, то в первую очередь представляется искаженное до неузнаваемости лицо скрипача с набухшими веками и полными слез глазами. Владимир Спиваков был одним из первых советских артистов, приехавших в очаг бедствия и отменивших ради этого представительные зарубежные гастроли.

… Город еще спал, а “Виртуозы” уже были на ногах. Они пили кофе и немножечко нервными шагами меряли коридоры гостиницы “Жетысу”.

Об отъезде артистов нигде не сообщалось, но провожать пришли многие. Люди смущенно подавали музыкантам цветы и жадно ловили прощальные звуки скрипки Владимира Спивакова.

Задерживаю междугородний автобус, умоляю Мастера взять меня с собой во Фрунзе. Спиваков непреклонен. Автобус уезжает, а я остаюсь.

На следующий день – 26 мая 1988 года – “все смешалось в доме Облонских!”. Немая сцена: музыканты с застывшими смычками в репетиционной комнатке. Спиваков, удивленно хлопающий глазами по поводу явления народу настырного ребенка из Алма-Аты. Не ожидали от меня, Владимир Теодорович, такой прыти? А вот!

А потом был чудный, незабываемый вечер. В памяти осталось только волшебство музыки, полная, сверлящая оконное стекло луна и глупый вид администратора, соблазняющего маэстро какими-то радостями вроде привальчика под сосенками, балычка, коньячка, шашлычка и тотчас же интеллигентно спущенного с лестницы Спиваковым.

***

- Стоп, стоп! Я давно хотел вас попросить, первые скрипочки, еще ярче выделять здесь диминуэндо. Почему не слышу форшлагов у Гарлицкого и мартле у Мильмана? Миша, у тебя очень вязнет звук, пожалей Моцарта.

Дирижер явно старался не подавать виду, что устал, но выходило с трудом. В десятый раз останавливался он в середине второй части симфонии Моцарта, недоумевая, досадуя, негодуя. В чем загвоздка?

-А-а… Наконец-то! Уважаемый товарищ Саркисов, вы что-то разучились переходить в третью позицию. Стыдно, батенька.

Музыканты дружно рассмеялись, а В. Г. Саркисов смущенно улыбнулся – мол, с кем не бывает!

Еще каких-то два часа назад мы ехали в автобусе, и музыканты, устроившись на заднем сиденье, шепотом рассказывали мне о “Главном виртуозе”. Все так или иначе сошлись во мнении: без такой личности, как Спиваков, рождение коллектива не состоялось бы. Поэтому наша беседа с маэстро началась как раз с этого вопроса – о роли личности в музыке и жизни.

- Владимир Теодорович, я знаю, что вы читали книгу Владимира Орлова “Альтист Данилов” и помните, что главный герой романа – демон. Между тем, это очень земная натура, с обостренным чувством справедливости, полноценности, гармонии в музыке, любви, дружбе… Есть ли сходство в характере двух Владимиров – Спивакова и Данилова? Если бы вы вдруг очутились в экстремальном времени, какой бы сделали выбор: остались бы демоном или предпочли музыку?

- Об “Альтисте” скажу сразу: я не в восторге от этого произведения. Читал его, правда, лет десять назад, но помню, что очень меня насторожил дилетантский подход к некоторым вопросам. Музыка сама по себе абстрактна, но когда речь заходит о каких-то конкретных примерах, необходима элементарная компетенция.

- Но в романе есть очень важная, как мне кажется, мысль о человеческой чуткости…

- Помню. Но согласитесь, что природная чуткость ко всякого рода изменениям заложена в человеке изначально, генетически – такое уж он существо. Другое дело, что не каждому дано развить эту чуткость в хроническую, так сказать, форму. Я не любитель пассивных ощущений, и вопрос, на мой взгляд, надо ставить глубже: как бы я поступил, будь у меня возможность воздействовать на те или иные события? Если бы я с рождения мог бы ощутить, допустим, будущее во всей его масштабности…

Что ж, давайте пофантазируем. Я бы тогда не допустил застоя как в музыке, так и в жизни вообще. Я бы отвел пулю душмана, нацеленную на восемнадцатилетнего паренька, остановил появление слезинок на лице каждого ребенка (помните, у Достоевского в “Братьях Карамазовых”?). Более того, передо мной открылась бы возможность не просто предотвратить преступление, но и наказать виновных. Если возвращаться к Афганистану, то виновных в каждой человеческой смерти, в том, что советские солдаты, уходя, оставили одних только казарм на 600 тысяч