Все колеса гремели последним звуком, все голоса прощались последним вскриком, все лица мелькали, ну может не последним, но тиком, это, возможно, уже последняя дверь, и с последним стуком
все удары выбивали последний воздух, но я видимо очерствел,
Придется
подставить другую
щеку
руку
подставиться звуку.

жизнь - она в проникновении.

И гул копыт всегда следом.

Я теперь живу далеко от станции, поездов больше не слышу.
Наверное.

Очень разные истории.

Никаких ориентиров.
я даже не знаю, желание ли мое таково, или страх, но все, что держит меня живым похоже на перекати-поле. Все кружится, но стоит на месте. Событий нет, только точки зрения.
Берег океана. А я хожу по кайме, по песку. И таскаю за собой стул. Я сажусь, но он опять неустойчив. Я пододвигаю его туда, где песок уже мокрый, и мы со стулом постепенно погружаемся в соленую воду. Я знаю, что кто-то есть за моей спиной. Просто знаю. Кажется, ему есть что сказать. Пускай.
Я просто смотрю на океан. Он подвижный, но всегда на одном месте. Кроме него все равно ничего не видно, он не оставляет мне выбора.
Океан.

Все какое-то лишнее.
Я снимаю пиджак, захожу глубже в комнату. Сажусь на кожаный диван. Принимаю расслабленную позу. Говорю, говорю о чем-то, слегка театрально, будто я преступник из кинофильма, и вот он я, пойман, рассказываю о своем великолепном злодеянии, голос льется алкогольным зельем для незнакомца у барной стойки. Без всякого желания пояснить или донести смысл своих слов до собеседника. Меня покачивает в ритме звуков, что я воспроизвожу, иногда я взмахиваю рукой, или прикладываю пальцы к виску, облокачиваясь на руку. Думаю, это картина о беседе с психиатром.
Внезапно все становится лишним, появляется непреодолимое желание сорвать все и оставить декорации белоснежными. Обычное такое, зимнее желание.
Или не внезапно, а по нарастающей. Всего лишь точка, точка зрения. Точка расширяется и занимает все больше места перед глазами, вот она уже - единственный горизонт. Снег?
И я вскакиваю, и резко, и плавно, была ли там грация? был ли мальчишески неловкий грубоватый шаг в сторону? Угловатые жесты, соломенные переправы. Черт его знает, не важно. Я сдираю со стола бархат, с окон - шторы, я расстегиваю, нет, разрываю пуговицы на рубашке, диванная обивка погибает в огне, пиджак трещал по швам минуту назад, туда же и ремень с легкой руки. Кабинет погружается в навязчивый запах горелой кожи. А был ли огонь? Все лишнее, уберите. Сам уберу.
И не закрывайте дверь, я тут не задержусь.
Ничего не осталось.
Тишина поглощает запахи и присутствующих.
На том и закончим.


Коридор и шаги, отражающиеся от стен. Один за другим. в одну сторону - в другую, а я - константа. Я на месте столба, движение на перекрестке.
Смирно!


про тьму и про пустошь пишет
про то, как наблюдаешь затишье
пока сидишь как в окопе, в поле
смотри, сколько слов об одном - застолье.

Эй
Я прохладный почти холодный
восточный ветер
Небо к которому я стремлюсь
под вечер всегда угасает
Я не знаю своей дороги назад.

Я не могу отказаться от ночи, если стрелки теряют счет времени, куда уж мне
Я слагаюсь и разлагаюсь заклинаниями, не знаю, какими
Голосом прорывать воздух
Не всегда спешить возможно.
Шорохи пепла по металлу, совсем не плавно, никакой грации
Окурок оседает на дне.
Я пишу тебе только осколками, я не знаю других писем, все остальные адресаты вне доступа для бумаги, и уж подавно не находят глазами экранов.
Непонятно зачем на этом моменте я выпил вина.
Ночь обещала быть долгой.
Когда я один я возвращаю те тихие, давно утерянные голоса меня.
И стекла покрываются шепотом.
Я хотела сегодня увидеть тебя. Сердита на то, что не
Бегать по коридорам, окруженным вуалью шума голосов,
Не писать записки передавая их по рукам
Не рассказывать байки и не придумывать прозвищ для неугодных
Не смеяться нам повседневно, не нарушать покой или правил нам не понятных
Где все так серьезно на десять лет, так незыблемо, неизменно, временами рутинно
Где не видно всему этому конца
Где выходишь за ворота - а там свобода, сигарета в зубах, неизвестность
А потом ты выходишь из них в последний раз.
Я бы хотела остаться на пару лет там, где никогда не была.
И еще на пару в пыльном сухом захолустье, где мы с тем, кто сейчас спит за своей вуалью, с этим чертовым слизеринцем, гоняли бы крыс палками из заброшенных стен неизвестно чьих бывших жилищ, где все обтрепалось бы, обносилось, поблекло. Где трава по колено, крапива режет, ссадины щиплет йодом, где велосипеды несутся по лужам быстрее ветра, где все волосы скомканы, а ноги в песке от дорог. Где никто не помнит чужих имен, только клички и это "Эй", такое точное и прямое. Где бабушки учат жизни своих потомков и не умеют готовить, деды косят лужайки и выдирают все сорняки, где щурясь на свет ловишь стрекоз над водой, где всюду построены форты и башни из старых пледов, потертых досок, где у всех деревьев есть имена, где все слова простые и так не нужны, где нас было так много, где нас уже нет.
Я сидел бы на кладбище пару лет, распивая в тумане украденное вино с тем из вас, кого я так любить не умею, хотя сильнее всего к нему. Он смеялся бы там и плакал, все стараясь искусней меня провести, обмануть. Он такой же как я, не умеет меня любить, нам всегда было слишком много и слишком мало, алкоголя, моментов, слов, смерти и вас. Мы с ним всегда рождены не там, где нам надо быть. Там, на кладбище, было бы тихо и очень громко. Туман сгущается, оседая на волосах. Вечные сумерки все переходят в полночь. Шорохи так и не переходят в звуки. Я хочет перейти в ты. Мы нашли бы там и собеседников и собутыльников нужных мастей, и достаточно мертвых, чтоб нас понимать. И достаточно мертвых, чтоб нас развлечь. Там нашелся бы сторож, чтоб нас гонять, камень, чтоб рядом сесть, надписи, чтоб читать, вечность, чтоб нам успеть. Поговорить, помолчать, устать, забыть, спеть, спорить и все решить, обсудить мир, выпить весь алкоголь, падать на все углы, и возможно, мы научились бы нас любить. Нам там самое место. На пару лет.
Хорошо ли мне здесь? Если есть еще слова, значит я спокоен в своем волатильном волнении. Штиль.
Если она и была, я не знаю своей дороги назад.

Я бы выводила строчки, макая перо в чернила, но времена изменились, мой друг.
Я бы хотела снять образ с бумаги, поставить перед собой, заместо себя, и сказать
"У тебя получилось бы лучше"
Когда кто-то спит, вокруг такая особенная тишина. И подол чужих сновидений слегка колышится, вьется. Приподнимая занавес и выскальзывая наружу, ты обнаруживаешь свою тишину и ее поклон.
Там, на сцене, уже далеко, чей-то мир полон звуков и музыки, чей-то мир полнится жестами, взмахами красок, движений разнообразьем, чей-то мир. А здесь я и моя тишина, оттеняем, сдуваем пыль с книжных полок. Это приятно.
Нет одиночества, когда ты один во всем мире, нет тишины в лесу, у костров, у скалистых гор, у бегущих ручьев. Нет тебя, все едино, все длится.
А здесь я один. Здесь тишина. Ни один звук не является частью меня, и я не его хозяин.
Я шел по стремительным улицам этим днем, выглядел странно. Я оборачивался, ожидал поймать тень за своей спиной. Знал, что мир прячется от меня, и заливисто смеется мне вслед. Где-то там, за моими плечами. Звуки просто не долетают. Мой профессор зовет этот мир "бытие". Сколько серьезных мыслителей, сколько мудрых умов, сколько лихих юношеских взглядов уже бросалось так, себе за спину, себе вслед. Скольким из них уже приходилось ловить на себе недоуменный взгляд незнакомца, что случайно шел одной с ними дорогой? Сколько строчек они исписали словами о мире, что не могут поймать.
Сколько раз они изучали друг друга, писали друг другу письма. Сколько раз они стояли один напротив другого, все глядя за спины, пристально, напряженно. Невзначай ловили себя на мысли "сейчас!", но всегда было поздно. Возможно, всего на миг, на одну мысль. Мир уже ускользал в тишину самого себя.
Однажды Читать далее...

И ни одного очерка на полях.

я все растратил уже
кидался звуками в мир
диктофона я не ношу, как не носил
бы одежды.
слепым - им все равно, кто я был
а зрячий, он не посмотрит

Ни на что не посмотрит.

я не запомнил ни слова
я пролетел мельком
я был штормом
я уносил жизни
словом.

и ни одного не запомнил.
стал безмолвен
как колодец стал донным
без нужной приставки.

Прибрежный город набирал обороты.
Скорость на данный момент: одна человеческая единица в 15 минут,
скорость в машинах: 4 единицы.
Скорость жизни в промежутке с часа ночи до 8 утра равна нулю.
Количество зонтиков четко совпадает с количеством человеческих единиц, база обновлена.
Количество капель воды(пресной и соленой) на массу населения: неисчислимо.

В тишине и покое висит луна.
Она многого полна, столького полна.
Она замечает и съедает себя сама,
А мы по разные стороны.

Город, в котором останавливаются все, куда бы они не держали путь, ночь все еще опускается на него, и я засыпаю под шум океана и резкий испанский говор.

О, однажды ночью, прогуливаясь под окнами своего дома, человек с очень тонким внутренним устройством встретил уставшего от одиночества человека-систему. Систему чего? В том-то и дело. Не каждым же человеком руководят ультимативные установки к действию. Кодекс ошибается, а он и не замечает. А раз руководит подобная штука не каждым, так и за отличительную черту для обобщения вполне сойдет. Они записывали свои диалоги на диктофон.
Или все было совсем не так.
Одним совершенно обычным утром человек, который только притворялся человеком, открыл широко двери своего дома. Когда широко открываешь двери, создается из глубин мира вот этот сквозняк, который по мановению вполне предсказуемого волшебства затягивает в твой дом всех, кто неосторожно проходил мимо, всех, кто забыл оглянуться, а потом так и не смог вспомнить ни адреса своего прежнего места проживания, ни имени матери, ни лица друга. Воронка поглощает всех, кто был недостаточно стабилен в осознании себя константой. Кто-то сидит в воронке. И, кроме тишины, не слышит ни звука, словно глухой он провожает взглядом яркие пятна на потолке, блики в зеркалах, от заката и до рассвета наблюдая за самыми пресными изменениями обстановки.
Что делает нас скучными? Разве не знание вкуса самой скуки? Однажды он так приедается, что становится частью тебя, будто ты один живешь в большом каменном замке, сколько не оттирай полы в тронном зале, в спальнях уже пыли по колено. Ирония и скука, пыль и плесень.
Не протягивай руки в никуда, слышишь? Никогда не протягивай руки, если не знаешь, кто может за них взяться.

И стены каменные отдавали честь
Поспешной и предсмертной суматохе

и все опускается, не как "тонет" или "падает", и ничто чугунное не тянет меня вниз, ничто не становится ниже или выше в соотношении, все опускается, как умирает, расслабляется и становится опущенным до той грани, где метафизические плоскости чуть более реальны, чем остальные, где они прилегают к оплоскостеневшему телу и начинают излагаться формулами, разлагаться формулами, делиться и слагаться. тоже формулами. и ты опускаешься под. под все эти слои, с которых так долго стирали пыль, и может еще стирают, на моей шее нет петли, к рукам не привязаны камни, к ногам тоже, чудовища не опутывают мое тело тентаклями и не тянут в пучину чьих-то страхов, нет. И все опускается.
Как ночь, что опускалась на Город, где музыка была тишиной, где странник был поселенцем, где цветы были плодами, где они были мы. Где ничто не было противоположно себе, не было противоположно другому, Город Одной Грани.
Ночь опускалась на Город.
Ночь опускалась на город как одеяло опускалось на тебя, когда мама в детстве встряхивала его над тобой и пыль на секунду мерцала под лампой облаком магической пыльцы, одеяло опускалось словно твоя голова на подушку от тяжелых мыслей и ватных ног, и голова опускалась на подушку будто тяжелая мысль устала от своего трансцендентального веса и решила прилечь точно к тебе в постель. Вот такой вот Город принимал ночь. Каждую ночь.
[700x365]

...И вот, одна часть тела за другой, мы вылезали из зеркал.
Мы потеряли возможность вернуться, возможность найти соответствие
Но мы приобрели столько, сколько потеряли.
Мы можем коснуться друг друга, мы можем Произнести.

[487x700]

[700x399]

Эти будни я хотел бы запомнить. Они ничего так вышли,
я бы даже выпил за них, если бы вообще пил.
Могу сигарету выкурить за вас, О прошедшие несколько дней.
А вроде и ничего особенного, просто тепло.
Неожиданно гулкое и перекатывающееся тепло.
Хорошо, что именно такое тепло и невозможно запомнить. 01.2016 Как ни смешно признавать, но я даже представления не имею, что за будни были вот эти. И я не пил, не употреблял и вне подозрений уже так долго, что не спишешь на эти факторы не-запоминания. Если бы я вообще пил, сейчас самое время начать.

z ghbybvf. nt,z/ jn yfxfkf b lj rjywf/