В основе жизни лежит трагедия. Конец всегда бессмысленен. Но в середине мы можем увидеть двух актеров, покрасневшими от крови губами познающих друг друга на фоне бесконечной вереницы планет. Кульминация - любовь, конец - смерть. Зрителю предоставлено решать, что важнее.

В мире, где из солнца рождаются фениксы, есть лишь одна реальность - вода...

Пустота. Болотной жижей она плескалась около того островка земли, на котором он стоял, своей бездонностью охватывая безграничное. Мир кончился и он стоял на самом краю. Бесконечность поражала и пугала. Одним своим взглядом она сжимала его душу, заставляя последнюю корчится в немом хрипе. Одним своим видом она перегревала разум, сжигая все логические схемы последнего. И он дрогнул, отступил…
Свик в изнеможении опустился на землю. Его взгляд с радостью останавливался на каждой травинке, каждом листке каждого деревца, которое только представало ему. А позади плескалась пустота. Конец мира. Он дошел до него за каких-то два дня. И он знал, что так же было бы, пойди он в любую другую сторону. Об этом говорили все безумные мудрецы в их городе. Небольшой остров, в центре которого находился их город. Вот и весь мир. Жалкий мир. Он хотел убежать, а бежать оказалось некуда.
Свик подумал о городе – и впервые в своей сознательной жизни не почувствовал отвращения. Та пустота, что он увидел, задавила его гордость, разбила ее в прах. Он вдруг понял, как же на самом деле ценны все эти каменные улочки, изнурявшие раньше его своей холодностью, все эти махины домов, казавшиеся такими бесчеловечными, все эти люди, которые мало чем отличались от механизмов. Он вдруг полюбил своих родителей, которых ненавидел за то, что они каждый день уходят на работу, а вечером отводят на него не более одного часа. Он вдруг соскучился по Джейку, своему другу с детства, никогда не пытавшегося заглянуть за пределы города, не думающего о солнце и звездах, о том, что они невозможны, но они есть. И в тот же миг он ясно осознал, что любит Майку, пятнадцатилетнюю девчонку, его ровесницу, которая всего-то хотела связать с ним свою жизнь и родить ребенка. Он ненавидел их за их ограниченность, за то, что они лишь функции – и он бежал от них. Он надеялся, что за городом, за который никто не ходил, есть нечто. Но за ним оказалась лишь пустота, раздавившая его. И, глядя на эту пустоту, он осознал все бесконечное богатство того, что есть, что есть хоть что-то… И пусть этот город и все населявшее его были ненавистны ему – они были намного лучше той беспощадной бесконечности, что была за спиной. И улыбка Майки, и пожатие руки Джейка, и беседы родителей – все это отныне было особенно дорого ему.
«Мальчишка, убежал, но, испугавшись внешнего мира, решил вернуться к мамочке», - подумал он, улыбнулся, и пошел обратно. Домой…

На высоком обрыве, за которым начинался город, на самом краю сидел одинокий человек в темно-синем плаще, на древней расписной флейте играя странную, грустную и незнакомую, но между тем очень близкую мелодию. Пораженный, Свик остановился, утопая в неземных звуках, уносящих его в далекую глубь. Очнулся он только тогда, когда незнакомец отложил флейту и повернулся к нему.
- Кто ты, мальчик? – спросил он мелодичным, но холодным голосом.
- Свик, - последовал хриплый ответ.
Он был поразительно красив. Нежные голубые волосы достигали середины спины, синие глаза смотрели пронзительно и остро, на тонких аристократичных губах навсегда застыла грустная улыбка. А той легкостью, что сквозила в каждом его движении, он разительно отличался от всех, с кем Свик прожил всю свою жизнь.
- Демиан. Но имя – это только слово. Яви мне себя, покажи, что скрыто за этим словом.
Мальчик потеряно молчал. Несколько минут незнакомец пристально его рассматривал, а потом спросил:
- Тебе понравилась музыка?
- Да.
- А ты, ты хотел бы сыграть сам что-нибудь?
- Да, - Свик с надеждой взглянул на флейту. Почему-то он думал, что у него обязательно получится.
- Это хорошо. Каждый человек должен сыграть свою мелодию, свою трагедию, - мечтательно произнес Демиан. – Жизнь – это музыка, вбирающая в себя каждую песню отдельного живого существа. Спев свою арию, ты навсегда вливаешься в этот вечный танец бытия… и обретаешь блаженство…
Некоторое время Демиан молчал, глядя в небо. Но потом вновь посмотрел на мальчика.
- Ты ведь идешь в город?
- Да.
- Зачем?
- Там все, кого я знаю и… кого люблю…
- Там больше никого нет, - спокойно проронил Демиан.
- Ч-что?
- Увидишь, - улыбнулся Демиан. – И не беспокойся, ты еще сыграешь свою мелодию. Иди.
Незнакомец лег на траву и вновь заиграл на флейте, не обращая более внимания на мальчика. Свик же, постояв пару секунд, быстро направился к городу, съедаемый внезапно проснувшимся чувством тревоги…

Город был мертв. Чисто внешне он выглядел так же, как и всегда: все такие же каменные улочки, высокие квадратные дома, то тут, то там выступающие статуи и фонтаны – но город был мертв. В нем навсегда поселилась тишина. И в нем больше не было людей…
В каком-то полузабытьи Свик шел по опустевшим улицам. Он все ждал, что сейчас кто-то появится, но никого не было. Он шел, слушая, как его шаги эхом отдаются в гулкой тишине, и хотел кричать. Но не мог. Тишина давила, не давала звуку вырваться из легких. И он просто шел, направляемый болезненной надеждой. Заглядывая в окна и видя в них пустые комнаты. Никого…
А потом он вышел к центральной Читать далее...

С легким скрипом движется ржавая кабинка заброшенного колеса обозрения. Единственная. Посреди пустоты космоса и угольков-звезд. На обесцветившемся диванчике, окруженном осколками стекла, сидят двое. Один из них устало докуривает сигарету.
- Интересно было бы вновь зажечь эти звезды.
- Ты ведь можешь сделать это.
- Это-то и грустно... К черту звезды.
Другой лениво достает золотую фляжку и припадает к ее горлышку.
- Хочешь все забыть? - спрашивает он, оторвавшись.
- Невозможно забыть.
- Хочешь умереть?
- Невозможно умереть.
- Чего же ты хочешь?
- Хм... не знаю. Хочу... заблудиться. Где-нибудь.
[640x480]

Мертвые тени в моей тишине
Мягко кружатся в вечной игре.
Все повторится, круг бытия
Будет кружиться всегда без конца.

Что было, то будет, что есть, то прошло,
И все уже было когда-то давно;
Плывя по могучей прохладной реке
Мы все глядим в воду, повинуясь судьбе.

Танцуя со смертью в золотых небесах
Я вижу прошедшее в изумрудных глазах,
Я вижу, что был и буду всегда,
Ведь будут всегда повторенья меня...

Все мы живем лишь для того, чтобы найти такую тишину, которая была бы нам приятна.
Или утонуть в многоголосье звуков.

Плывя по реке мелодий.
Ночное небо. Звезды - разлетающиеся искорки огромного фейерверка.

В лужах живут города, в лужах живут целые вселенные. В лужах проплывают небеса... Склеенные из обрывков умерших снов, они скрываются в тумане угасающих глаз... Так просто поздороваться с проходящим мимо прохожим. Ему так просто тебе ответить. Будет ли это что-нибудь значить? Возможно.
Серые громадины зданий. Застывшие формы наших излитых мечтаний. Испещренные дорожками дождя. Проводишь по ним пальцами и чувствуешь шероховатую поверхность. Неужели это свобода? Дорога, облегчающая твой путь (сколько же фей погибло под ее каменными крыльями?), но с которой уже не свернуть. Обернувшемуся останется только промокшая лавка... Ты боишься одиночества? Но ты бы не смог жить только среди людей. Ты даже не смог бы жить только среди ангелов, к которым иногда сбегаешь.
Где мы свободны? Не в окружающем мире причин и физики. Даже, может быть, не в воображении - ибо оно подчинено законам логики, мышления, построения образа, языку... Мы свободны, сидя у костра догорающей звезды...
Иногда так приятно совершать глупости. Доказать себе, что ты есть.
Иногда так приятно проигрывать...

Он построил вокруг себя четыре стены. Потом испугался их и разбил. Замерз и умер...

Это цитата сообщения v_teni Оригинальное сообщение

Мы спим друг с другом не зная имен… мы называем это любовью, хотя это не более,чем извращенная мастурбация… ведем бесконечные разговоры друг с другом… и это оказывается важнее, чем наш супружеский долг.. По вечерам красим глаза черным ядом наших сердец и идем охотится на самих себя… Запрещаем себе плакать и трепем нервы окружающим… нас никогда нет на связи именно в тот момент, когда это так нужно… и часто, живя бок об бок миллиарды лет, встречаемся на закрытых вечеринках, закрывая лицо полумасками улыбок… Говоря о любимых, рассматриваем их как очередные варианты для демонстрации себя… это не обличение поколения, или попытка высказаться… просто замена пустоты от одного тела рядом со мной до другого… Девочки отыгрывающие в жизни мальчиков, мальчики заигрывающие с девочками… поцелуй мертвого тела не является спасением души… Получив очередную порцию того, что мы называем оргазмами, выходить из кабинки самолетного сортира и вытирать руки спиртовыми салфетками… стирать сперму с лица и поправлять макияж, закрашивая покрасневшие губы самым светлым тональником… и на следующий день стрелять в бывших любовников… Смывать духами чужие запахи со своего тела…физическая чистота подразумевает духовную, не так ли?

- Небо... Иногда, когда я смотрю на него слишком долго, оно внезапно становится жидким и вместе с космосом и звездами, обнажая отвратительный железный купол, немного проржавевший, горячими дымящимися каплями падает на землю, оставляя на асфальте прожженные ямки. Однажды я поймала ртом такую каплю и попробовала на вкус. Ничего необычного. Свежевыжатый апельсиновый сок вкуснее.

Колеса инвалидного кресла немного поскрипывали. Она сидела на нем и недвижно смотрела вперед. Она была слепа. Он осторожно вез коляску вперед, пока они не подъехали к самому краю обрыва.
- Ну что, здесь правда так красиво, как мне говорили? - подалась вперед девушка.
Он посмотрел вниз.
- Да, - сказал он после нескольких секунда молчания.
Она просияла:
- Расскажи мне.
- Зеленые поля, очень сочные, под дуновением ветра трава движется подобно волнам. Повсюду озера, зеркально чистые. И иногда - диковинные деревья с большими красными ягодами. Ветвями они переплетаются собой и похожи на танцующих, ведущих хоровод. И все это покрыто золотистым инеем солнечных лучей...
- Красиво... - прошептала она, своим невидящим взором вглядываясь вдаль.
Ветер приятно ласкал ее волосы.
- Я... я рада, что ты смог увидеть все это, - она повернулась к нему и взяла его руку. Она любила гладить его ладони. Ее пальчики были робкими и очень нежными.
Он встал на колени и обнял ее, прижавшись лицом к ее груди.
- Я люблю тебя, - по его щекам потекли слезы.
- Я тоже люблю тебя - больше всего, - сказала она, поглаживая его голову.
- Тебе правда понравилось? - спустя несколько минут спросила она.
- Да... Спасибо тебе - самое лучшее, что я когда-либо видел...
А далеко внизу, на каменистой потрескавшейся земле тлели груды мусора. Сев на труп молодой женщины, лежащий рядом с разбитым холодильником, ворона посмотрела вверх и закаркала...

И пьяный снег совсем устал
Лететь во сне, он умирал
Углями черными звезды
Слезами бледными зари

Медовый воск истлевших гор
И грязь растекшихся дорог
Ты пила ночью по утрам
В хмелю теряясь по углам

А в зеркалах убитый бог
Плывет река небесных слов
Ты потерялась, ты одна
И героин твоя мечта

[352x288]
Если ты совершил ошибку, значит ли это, что ошибку совершило и небо?

Человек упал с неба. Он горевал миллион лет, пока не встретил другого человека. Взобравшись ему на плечи, он смог вновь подняться к облакам. Там он увидел бесконечность. Она так поразила его, что он забыл о своем друге и о том, что хотел подать ему руку. Пораженный, он сделал шаг вперед и вновь провалился вниз, ибо некому было удержать его. Он был смертельно ранен, но ему было дано последнее дыхание. Он употребил его не на небо и не на другого человека, а лишь на сожаление о себе. И ему некуда было уже просыпаться.

Ангелы умирают лишь тогда, когда мы начинаем искать им конец.

Мир был сотворен восемью совершенными словами. Эти слова были зашиты в глотку человека. Поэтому мы можем творить все, за исключением этих восьми слов, ибо не сказать нам самого говорения.

Мы говорим, что для совершенной жизни воля должна направляться разумом. Но как это возможно? Чтобы разум заставил волю себе подчиняться, он сам должен обладать волей, а чтобы воля выбрала подчиняться разуму, она и сама должна быть разумной. Ответ на это кроется во вне временности.

Абсолютная свобода предполагает свободу и от самого себя.

Один сказал, что истина – это небо. Другой сказал, что истина – это вселенная. Из этого не следует, что истина – это небо, или что истина – это вселенная. Из этого также не следует, что истина – это не небо и не вселенная. Из этого следует только два бьющихся сердца.

Два человека посадили дерево. У одного дерево выросло цветущим и плодоносным, у другого – сухим и бесплодным. Первый человек был рад и вскоре, продав плоды, стал богат. Второй человек испытывал печаль и сидел, сквозь сухие ветви разглядывая небо. Обретя богатство, первый человек предался множеству удовольствий. Голодая, второй человек роптал на небо и вопрошал о его несправедливости. Прошли годы. Второй человек научился насыщаться крохами, что приносил ему ветер. От чрезмерного распутства первый человек много болел и удовольствия и богатство пресытили его. Он пошел искать того, чего у него никогда не было и нашел засохшее дерево с лежащим под ним человеком. Усталый, он лег рядом. Вместе они смотрели на небо. Постепенно первый человек забыл свою жажду удовольствий, а второй наконец-то забыл свою горечь. И вдруг они постигли путь неба. Тогда они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

Можешь ли ты отличить существование от несуществования? Является ли то, что можно мыслить, существующим? Является ли то, о чем можно забыть, существующим?

Отличие от бога: смог ли бы ты сделать шаг, если бы знал абсолютно все следствия, к которым он приведет?

Почему разбитый я в зеркале не плачет?

Если чужой взгляд способен только раздражить тебя, то это значит, что твои руки давно разучились делать прекрасные вещи.

Мы - дети пустоты... Одна часть нас уходит в мир, становясь небом, землей и морем, но другая - в ничто, даруя мир фантазии, но также одиночество и боль... И путь наш, и цель его неизвестна никому... Мы плачем и смеемся, качаясь на качелях бытия - а под нами бездна...

Мы сядем на старенькой кухне,
Мы достанем бутылку вина,
Мы будем пить,
Как пьют боги на небесах.
Я спою тебе песню,
Чтобы увидеть улыбку на усталом лице,
А слезы будут течь
По грязному стеклу...

И там, где стоят города -
Там только лишь пыль,
(лишь пыль)
Обагренная кровью мечты,
Разбившейся об асфальт,
(об асфальт)
Там только ты
И гитара в руках,
(в руках)
И песня в ночи,
Согретая тишиной...
(тишиной)

Там светят огни,
Но в их свете не видно луны,
Там ездят машины,
Но в их дыме теряешь себя,
Там много стихов,
Но они рождены в пустоте,
Там множество лиц,
Но они идут в никуда...

Мы сядем на старенькой кухне,
Мы достанем бутылку вина,
Мы будем пить,
Как пьют боги на небесах.
Я спою тебе песню,
Чтобы увидеть улыбку на усталом лице,
А слезы будут течь
По грязному стеклу...

Наутро я снова один,
Раздражает солнечный свет,
Я возьму телефонную трубку,
Позвоню тебе:
Ты скажешь: "Алло",
Я отвечу: "Привет" -
(привет)
И от этих слов
Одиночество станет сильней,
И от этих слов
Я захочу умереть...

У нее были потрепанные серые крылья. Они были слишком материальны и реальны для того, чтобы быть ослепительно прекрасными. Саму ее он бы тоже не назвал писанной красавицей – для этого она была слишком человечна. Ее недлинные спутанные волосы были почти бесцветны, лишь с легким оттенком рыжего. Бледная кожа, невыразительные губы, тонкий нос, серые глаза. Во всем лице сквозила какая-то обреченная усталость. На ней была рыжая кофта, синие джинсы и старые кроссовки. Она сидела на подоконнике, свесив наружу одну ногу, смотрела на улицу и курила сигареты. Одну за другой, не спеша, без остановки.
Комната была пустой, обои почти везде содраны, пол покрывали мелкие кусочки бетона и стекла. Они хрустели под ногами, когда он подходил к ней. Третий этаж. За окном было зеленое поле, через двести метров заканчивающееся лесом. Небо было голубым и прозрачным. Светило яркое солнце.
- Знаешь, какой первый звук издает младенец, только появившийся на свет? – тихо, задумчиво спросила она.
- Какой?
- Крик. И это не крик радости и счастья, а крик ужаса. Ужаса перед непонятным и гиблым миром.
- Понятно.
- Да, это так. Уже блаженный Августин писал об этом.
За все это время она так ни разу и не посмотрела на него.
- Ты помнишь, кто ты? – спустя некоторое время спросила она.
- Что? – он даже подумать не мог, что у него может быть прошлое или имя.
Вновь молчание. Он вдруг заметил, что вокруг царила неестественная тишина. Она нагоняла тоску и одиночество.
- После смерти люди засыпают, - внезапно заговорила она, немного сбивчиво, - Не знаю, снится ли им сон. Может быть, снится. Может быть, они даже прокляты, и они знают, что это всего лишь сон. А может быть, их пожалели, и они знают, что это всего лишь сон. Может быть, когда-нибудь они просыпаются. А может, спят вечность. Но некоторые из них не засыпают. Те, кто по-настоящему любил при жизни. Они становятся ангелами и могут летать рядом с тем, кого любят и кто еще жив. Могут помогать и оберегать его. А когда он умирает, они встречаются, - она бросила докуренную сигарету и закурила новую, - Не знаю, что случается потом.
Он молчал. Не знал, что сказать.
- Я любила тебя, - сказала она, продолжая глядеть куда-то вдаль.
Он вновь не придумал ответа.
- Но эта любовь умерла. Бессмысленные грезы. Я устала. И хочу умереть вслед за ней. Хочу, чтобы сначала было больно, а потом бы я исчезла. Навсегда. Иногда я боюсь этого, даже до слез, но все равно хочу.
Он мог бы поцеловать ее. Но не сделал этого.
Несколько минут они молчали. Она докурила до фильтра и, выкинув бычок, встала.
- Может быть, я всего лишь чей-то сон? – с детской беззащитностью спросила она и впервые на него посмотрела.
В ее глазах он увидел пустоту. И слезы. Мертвые слезы.
- Может быть.
Она улыбнулась и взмыла вверх.
- Прощай, - услышал он.
И она улетела, растворившись в небе. Он хотел чувствовать сожаление, но с ужасом находил в себе одно равнодушие.
Он посмотрел на лес. Ему вдруг нестерпимо захотелось нарисовать его, в самых ярких красках, прекрасным, полным жизни, божественным. А потом умереть.
Он повернулся и вышел.

Мое мироощущение.