Ночью, когда огромное безжизненное солнце закрывает свои глаза, из растений, стоящих в углу комнаты, рождаются маленькие человечки и, спустившись на пол, они начинают свое паломничество к спящему человеку, великану, богу. Их дорога занимает несколько лет, добравшись до кровати они строят огромные лестницы, а взобравшись наверх, располагаются вокруг божества, взбираются ему на грудь. И прислонившись к живой земле, сквозь шумное дыхание подземных гор и рокот красных рек они вслушиваются в стук сердца. Они научились разговаривать с ним и в его звучаниях понимают, когда их богу хорошо, а когда плохо, когда он устал, когда он счастлив, когда он полон жажды, когда смеется, а когда плачет. И в этом стучании они слышат еще два мотива - смерти и одиночества. Они бесконечно глубоки и незнакомы им, а когда вслушиваешься в них достаточно долго, пытаешься постичь их, то охватывает страшное чувство, страх, и подкатывает безумие. Они слушают много жизней, а потом наступает пора возвращаться назад. И когда в мире вновь открываются огненные зрачки, человечки уже вновь в своих зеленых мирах.
Пока золотые лучи прожигают мир, их мудрецы пытаются постичь услышанное. Но они не в состоянии сделать последний шаг, ибо шаг этот, кажется, разорвет им душу. А бог их просыпается и уходит, в вечные лабиринты громадного мира теней, как считают человечки, лабиринта, где ты всегда наедине с самим собой, ведь если бы были подобные богу, такие же как он божества, - то разве бы терзало их бога одиночество, и разве чувствовал бы он тогда смерть? Так думали человечки и ждали следующей ночи, чтобы вновь прильнуть к его бесконечной груди.

Мне нужен океан твоих глаз. Я не знаю кто ты, ты – всего лишь фантазия, но я жажду тебя, жажду, словно оголодавший зверь. Но, когда ты уже так ослепительно рядом, я вдруг останавливаюсь. Я чувствую восхищение оттого, что ты здесь, но и страх – страх за себя, за свою возможную слабость, и за свою пустоту, которая может убить мое желание, превратив тебя в жалкого мотылька. Я боюсь - и становлюсь необычайно робок. Я уже не могу тебя съесть – и постепенно, шаг за шагом, подчиняюсь тебе…
[300x168]

На самом деле небо - это зрачок бога Мияхуры, который склонился над землей и ищет среди маленьких человечков своего единственного сына. А планеты и звезды - это его мозг, который мы можем видеть сквозь глаза. И человечество, со страхом и надеждой, постепенно начинает путешествие внутрь тела Мияхуры...

С каждой своей победой ты все более отдаляешься от трона, Великий Король.
И с каждой достигнутой целью ты все более знакомишься со всеобъемлющей пустотой.
Иногда тебе начинает казаться, что самая сокровенная мечта неизбежно должна быть связана со смертью.
Даже если эта мечта - любовь.

"Тотальная разобщенность порождает графоманию, но массовая графомания в то же время обостряет чувство тотальной разобщенности. Изобретение книгопечатания когда-то дало человечеству возможность взамопонимания. В пору всеобщей графомании написание книг обретает обратный смысл: каждый отгораживается собственными словами, словно зеркальной стеной, сквозь которую не проникает ни один голос извне."

"Человек, пишущий книги, превращается во вселенную (разве не говорят о вселенной Бальзака, вселенной Чехова, вселенной Кафки?), а сущность вселенной именно в том и заключается, что она единственная. Наличие другой вселенной, стало быть, угрожает самой ее сущности.
...Ибо каждый человек страдает при мысли, что он исчезнет в равнодушной вселенной неуслышанным и незамеченным, а посему сам хочет вовремя превратиться во вселенную слов.
Но когда однажды (и это будет скоро) во всех людях проснется писатель, настанут времена всеобщей глухоты и непонимания." (с)

- После того, как увидишь умирающего от менингита ребенка - после этого нельзя уже верить в Бога.
- Наоборот, только после умирающего от менингита ребенка и можно по-настоящему верить в Бога.

"Тех, кто не способен себя развязать, связывают вещи" (с) Чжуан-Цзы.

Возможно, мораль и счастье действительно несовместимы в этой жизни. Однако моральный поступок своей невозможной надеждой пробуждает в крови жизнь – верой в то, что ты будешь не один, и чье-то присутствие поможет тебе не быть съеденным своей собственной пустотой.

Прожить свою жизнь так, чтобы после смерти иметь возможность с кем-нибудь встретиться. И эта встреча не принесла бы одни только страдания.

Прелесть жизни состоит в том, что иногда находишь свою чашку в самых неожиданных местах. А себя - в самых неожиданных ситуациях.

А когда отключают свет - можно наконец-то подумать наедине с самим собой. И рассказать себе недавно придуманную сказку. И поплакать над грустным концом.
В этом - вся глубина одиночества.

В конце концов, не будь одиночества, мы бы уже давно не могли сказать друг другу что-нибудь новое.


И, однако же, отданные самим себе на растерзание, в полном одиночестве, мы не можем творить вечно. Даже более того, все наши творения, может быть, обретают смысл только под чужеродным взглядом другого.
[300x168]

Кровавая линия исчезающего солнца медленно растекалась по верхушкам уже темных деревьев. Взявшись за руки, мы наблюдали за тем, как оно засыпает. Я лежал на кровати, а она сидела рядом. Ее лицо было окрашено закатом. Наверное, мое тоже.
- Как себя чувствуешь? – спросила Лена.
- Жарко…
- Еще что-нибудь?
- Чувствую… дыхание.
- Дыхание?
- Да… Чувствую, как дышит мир. С небольшим хрипом. Полной грудью. Очень медленно… Вместе со мной.
Когда ты болен, когда у тебя большая температура, то начинаешь чувствовать, как по всему твоему телу струится жизнь, пульсируя в груди. Это не сердце. Это душа. Она пьет, но никак не может напиться.
- Знаешь, чем он дышит? Нашими чувствами. Вбирает их в себя и как новорожденный младенец, удивленный, осторожно прикасается к ним…
Солнца уже почти не было видно.
- Мы – дети, благодаря которым он научился мечтать, - прошептал я.
Лена склонилась надо мной.
- Знаешь, чего я хочу?
- Чего? – я смотрел в ее глаза. Они были бесконечны. Чтобы добраться до их дна, надо было идти тысячи лет.
- Я хочу… болеть вместе с тобой. Заразиться от твоего дыхания. Сейчас. На эту ночь. Слушать вместе с тобой.
С этими словами она поцеловала меня.

Кажется, я проснулся ближе к полуночи. Сквозь серебристое покрывало стекла я видел, как луна поднимается из-за дома напротив нашего. Потом вдруг она лопнула и ее светящаяся кровь потекла по холодной шершавой стене…

Начинался дождь. Я еле успел добежать до остановки. Небо было очень темным. Скорее даже черным. Вокруг, во все стороны, расстилалось покрывало асфальта. Приближающийся шторм вздымал на нем огромные волны. Где-то вдалеке на них качалась брошенная лодка. Одно весло уже утонуло, а на задней доске стоял еще работающий светильник.
- Фух, кажется, успели, - услышал я вдруг сзади. Обернулся и увидел юношу и девушку, в обнимку стоящих под красным зонтом.
Так я познакомился с Киром и Таей.

Оставшаяся тень от дождя серебристыми капельками стекала с ярко-зеленых листьев травы. Втроем мы сидели в ней и Кир разливал красное вино по бокалам.
- За знакомство, - улыбнулся он.
Я поднял свой бокал и сквозь него посмотрел на небо. В свете вина оно стало багряным, а облака темными и рваными. Тая присела рядом, прижавшись своей щекой к моей.
- Красиво…

Открыв глаза, я увидел, как мама ставит чашку горячего чая на стул рядом.
- Выпей.
Когда ты болен, то начинаешь очень остро чувствовать находящихся рядом людей. Даже как-то патологически остро.
- Я видел прекрасный сон, мам.
- Я рада, - она нежно погладила меня по щеке.
- А Лена… она ушла?
- Еще вчера.
- А… Я и не заметил…
- Зато пришел Женя. Сейчас позову – он раздевается.
- Мам…
- Что?
- Я люблю тебя…
Женек принес большой букет фиалок.
- Цветы?
- Почему бы и нет, - усмехнулся он, - Кстати, знаешь, зачем они нужны людям? Все просто. Мы выпиваем остатки их жизни и сами становимся чуточку живей.
- Не хочу их убивать…
- Посмотри на это под другим углом – в тебе они проживут дольше.

Ночной ветер. Мы с Таей стояли на балконе. Внизу расстилался лес. Среди застывших темных фигур мелькали золотые огоньки. Чьи-то глаза.
- Тебе страшно? – спросила она.
- Да.
- Почему?
- Они съедят меня.
- Не бойся, - приблизилась Тая, - Я защищу тебя…
Я увидел сумрачный блеск ее губ. Мы поцеловались.
Одновременно я видел, как около леса застыла фигурка Кира. Он вглядывался в него, а потом повернулся и медленно пошел прочь…

- Ну, я пошла, - сказала Лена, вставая.
- Лен… - вдруг позвал я.
- Что?
- Чего ты хочешь?
Она задумчиво посмотрела на меня.
- Не знаю… - секундное молчание, взгляд в окно, - Ничего. Увидимся…
Я устало достал бутылку пива, принесенного Женьком. Открыл зажигалкой крышку и сделал большой глоток. Небо было серым и тихим. Я слышал, как осторожно дышит мир. И как бьется мое сердце. Необычно быстро.

Огромные серые дома неспешно плыли по океану, между выступающих из под воды зеленых верхушек гигантских деревьев. Кир сидел на краю дома и держал в руках удочку. Я подошел рядом.
- Что делаешь?
- Говорят, тут водятся невидимые птицы. Хочу поймать одну.
День был ясным и солнечным, но на небе все равно были видны искры звезд.
- Знаешь, что такое смерть? – вдруг повернулся ко мне Кир.
- Нет.
- Это уход в зазеркалье.
- Зазеркалье?
- Да. Звезды… это огромные зеркала, их бесконечное множество, и все они отражают нас. Каждый миг нашей жизни вечен и бесконечен бесконечностью его отражений. С разных позиций, невозможное множество. Когда ты умираешь, ты просто отправляешься в путешествие по всем этим отражениям. По тем, по каким хочешь.
Я смотрел в небо и видел постепенно проступающие силуэты тысячи дорог.
- Твой поцелуй с Таей тоже там, - добавил Кай.
- Ты… ревнуешь? – я посмотрел на него.
- Да нет… Мы все… - он замолчал.
В тишине, разрезаемой лишь шумом рассекаемых волн, мы плыли вперед. Постепенно я начал различать стук огромных сердец.
- Что это?
- Дома. В этом мире все живое. И они. Читать далее...

Многие, совершив героический поступок, смотрят на себя с удивлением, говорят, что это сделали как бы не они, как-будто кто-то вел их в тот момент. То же самое с преступлениями. Это показывает, насколько мало они еще себя знают.

Он жил на берегу черной реки. В простой соломенной хижине. Утром он выходил на каменный берег, умываясь в прохладной сочной воде. Вокруг всегда были сумерки, озаряемые лишь бликами далекого солнца, настолько далекого, что его синие лучи лишь немногим доставали до земли. Он садился на землю и долго смотрел вдаль. Он видел, как в бледном свете ходят огромные создания на длинных ногах, возвышающих их почти до неба. Он видел, как среди тенистой росы танцевали призрачные бабочки, или призраков, тихо гуляющих среди блеклой травы. Рядом с ним сидели великаны и следили за движением планет. Вокруг были разбросаны большие и маленькие осколки зеркал, в которых, под легкое прикосновение ветра, просыпались тени его прошлого: лица, с которыми он общался, счастливые и грустные, безучастные и влюбленные, губы, которые он целовал, пальцы, которые гладили его лицо. Изумрудные дни и красочные ночи, поедавшие его мечты, встречающие его надежды. Иногда вокруг него вырастали и просыпались слова, которые он говорил когда-то, или которые говорили ему. Он слушал их, он ловил обрывки своего прошлого, он смотрел на пролетающих мимо бабочек, а потом, встав, уходил обратно в хижину и засыпал. Наверное, он не чувствовал ни сожаления, ни счастья, но его переполняла и разрывала та глубина, которая провожала его вместе с заходящим солнцем.
Он помнил, что создал этот мир. Но не помнил, зачем...

Это цитата сообщения СолнечнаЯ_ДевочкаА Оригинальное сообщение

...

В колонках играет - Тэм- ветер севера

Всем приходится иногда делать что-нибудь добровольно...

[450x600]

Размахивать полупустой бутылкой вина, гулять по дороге меж призрачных лун, горланить песни, срываться вниз и, каждый раз разбиваясь насмерть, взлетать к пурпурным небесам, танцевать с бешеными звездами и абсолютно ничегошеньки не знать...

Одна из трагедий человеческой жизни состоит в том, что для того, чтобы научиться жить, надо научиться умирать...

Ты любила свою клетку. Смеясь своими медными губами, ты пила ее соки. Тебя уничтожало только одно – ты боялась освободиться. В клетке ты была властна над своим господином. Он насиловал тебя, но именно он был твоим рабом. Чтобы сохранить эту власть, тебе требовалось хотеть свободу. Однако достигни ты ее – и ты осталась бы одна в этом мире.
И ты желала свободу.
И боялась того, что когда-нибудь все почувствуют лживость этого желания.
[300x150]

Наверное, жить и совершенствоваться ради кого-то другого веселее, нежели только ради себя. Последнее как-то уж слишком скучно (бессмысленно?). Даже если этому другому до тебя дела нет. Это не значит забыть о себе.
Мы слишком поверили фразе о том, что все люди эгоисты и делают все исключительно ради себя. Да, так можно интерпретировать любой поступок, но именно что интерпретировать. Бывают поступки, во время совершения которых совсем не думаешь о своем эгоизме. Вспоминаешь о нем позже. И кажется, что помнил о нем всегда. Из-за этой иллюзии мы разучились доверять людям. А потом и самим себе. И уже не можем опровергнуть этого, ибо не доверяем даже своей искренности. Разучившись верить в себя, мы разучились и хранить верность...
Такой вот замкнутый круг.

Ангелы просятся домой
На небеса, где так тепло зимой...
Они хотят туда, где нет любви,
Ненависти, страха и пустоты...

Широкая лестница уходила к далекому алтарю. На высоком постаменте, под багровыми небесами, совокуплялись мужчина и женщина. Обступившие их высокие божественные фигуры неотрывно смотрели на них.
- Так, средней паршивости, - выдохнув дым, лениво ответил Курт, - ну ты понимаешь, слишком претенциозно и пафосно, да и нарисовано как-то уж слишком обычно.
- Посмотрите еще, пожалуйста, - ответил Вернер.
Вздохнув, Курт посмотрел. И нахмурился. Кажется, боги смотрели не на него?
- Знаете, я думаю, неважно, как хорошо художник нарисовал картину. Это - лишь вопрос цены. Но в своей картине он сам, его небеса. Это возможность заглянуть в глубины его. А вы ведь знаете, что лежит в истоках любого творчества?
- Что? - сипло спросил Курт.
- Тьма.
Небеса закрутились. Мужчина и женщина на алтаре истекали кровью. Боги повернулись и медленно пошли вниз - к нему. Сверху послышался страшный утробный вой. Он посмотрел туда - потолок исчез, а из непроницаемой ночи на него смотрели миллиарды глаз. Сигарета упала из онемевших пальцев. Тут же синим огнем вспыхнула картина и стены. Из них с криком стали выбегать пылающие люди. Обхватив себя за шею, они с хрипом падали на пол. Что-то острое вонзилось в его ногу. Две белые как мел девушки выползали прямо из пола, своими когтями цепляясь за его плоть. Курт закричал и попытался убежать - но не смог. Пальцы одной из девушек впились ему уже в плечо. Из огня неспешно выходили боги - очень человечные и почему-то очень отвратительные - и окружали его. Слышался какой-то все нарастающий лязг. Белоснежные зубы впились ему в шею. В глазах Курта все помутилось. Он увидел, как во все стороны уходят бесконечные живые тунели. Они извивались как змеи. Вернер медленно подошел к нему
- Видите, что происходит, когда глубоко проникаешь в мир другого человека?
и поцеловал.
- А может быть все просто иллюзия? - услышал Курт и открыл глаза.
Вернер в ожидании смотрел на него. Курт посмотрел на дымящуюся сигарету в своей руке и молча вышел. Он знал, что за дверью его ждет уже совершенно иной мир.

По городу ходят люди, сотканные из букв. Их движения бессвязны и порывисты, как будто с трудом. А в их пустых глазницах, на самом дне, видны нейронные нити вечности. Эти големы стекают вниз, прямо под ноги, превращаясь в застывшие лужи, прозрачный черный лед, сквозь который видны семь рек, текущих в пустоте, против потока.

Изнанка, вывернутая наружу, глубина, ставшая поверхностью. Отныне мы ходим по картонным улицам, за которыми больше ничего нет. И граффити на стенах становятся единственной истиной.

Все тени человека выползают вовне, и при разговоре с кем-то обступают другого человека, осторожно касаются его, целуют, лижут, если только тот не прогонит их. А во сне серебристые руки вылезают из нашей груди, душат нас, пролезают сквозь глаза к мозгу и бьют его электрошоком снов. Камеры, в которых спят люди, всю ночь наполнены золотым светом странствующих призраков.

Когда-нибудь безумие станет нормой для общества. Это не будет страшно или опасно. Только озеро, запретное озеро в раю, к которому не решается приблизиться ни один ангел, только это озеро подернется дымкой, растворит свою прозрачность, и мальчик и девочка, сидящие на его берегу, обнявшись, забудут про смерть.

Город, в котором люди плавают, как рыбы. И, сидя за компьютером на семьдесят третьем этаже, ты увидишь женщину, беззвучно смотрящую на тебя сквозь стекло, с развивающимися волосами похожую на русалку. Все люди похожи на тех мифических существ, которых носят в себе. И ты подойдешь к этому стеклу, и вы будете смотреть друг на друга, шевелить губами и улыбаться, и все гномы и эльфы, вылезшие из тебя, тихо разойдутся по углам, будут сидеть бесшумно, боясь разрушить магию мгновения.

Люди станут иероглифами. Есть иероглифы, а есть слова. Иероглиф – это образ, они прекрасны, когда их немного. Слова – это значение, они интересны только в своей связке с другими словами, вместе, покрывая многие страницы, они что-то говорят. Человека-слово надо слушать, с ним надо говорить, с ним надо сцепляться своими словами как крючками. Без слов он пуст. В человека-иероглиф надо всматриваться, долго и вдумчиво, слова тут только будут мешать, своим потоком они затопят иероглиф и потеряют его. Соблазн слов велик, но образы выйдут на поверхность и будут водить хороводы сквозь наши белоснежные листки с информацией...

Многие только перед смертью решаются рассказать себе то, что и так знали всю жизнь.

Каин был сильнейшим из богов. Однажды он поспорил со своими братьями и сестрами о том, что они никогда не смогут найти его. Боги не поверили ему, и тогда вдруг увидели перед собой тысячи Каинов. Они были как близнецы, но никто из них не был настоящим.
Но увидев своих братьев и сестер тысячью глаз, Каин внезапно познал ничто, проникшее между его отражениями и захватившее его истинного. А познав ничто, Каин обрел поистине величайшее могущество, которое уже не мог выдержать и преодолеть. В отчаянии попытавшись ухватиться за истинное бытие, Каин создал миллиарды миров, но все они были лишь иллюзией. И он больше не мог вернуться к единому себе. Тысячами глаз, преломленными страхом одиночества и смерти, своим затухающим сознанием цельности и единства он лишь с ужасом, подняв тысячи голов, наблюдал заполняющие пустоту бездны иллюзорные синие небеса...
А потом люди с удивлением посмотрели друг на друга. Каждый из них смутно помнил, что знал все эти лица, но не мог ничего сказать о них...

Качели. Пустые качающиеся качели среди деревьев. Если приглядеться, то на них можно заметить богов. Если приглядеться, на них можно увидеть мертвых. И улетающие вверх, в кровавое небо, воздушные шарики…
Луна. Чьи-то улыбки. Холодные пальцы. Смех. Солнце, пронзенное копьем, догорает где-то на горизонте.
Портвейн. Я облизываю пересохшие от вожделения губы. Я хочу жить.

Вика (или Дес, как она любила себя называть) сидела на автобусной остановке с бутылкой «Туборга» в руках. Я подошел и сел рядом.
- Давно не виделись, - равнодушно протянула она.
- Три дня.
- Тогда недавно.
- Наверное.
Вечерело. Шел мелкий дождик. Капли собирались в пустых глазницах асфальта. Вокруг почти никого не было. Вика сделала долгий глоток из бутылки.
- Знаешь, иногда мне кажется, что вся моя жизнь – одна большая ошибка. Все как-то случайно и… напрасно.
- Только вот, - задумчиво продолжила Вика после короткого молчания, - Несмотря на то, что я, возможно, ошибка, мне очень не хочется умирать. Я боюсь смерти.
Ее глаза были устремлены куда-то очень далеко.
- Она… это полное ничто, абсолютное. Никаких мыслей, никаких чувств. Вечно. Навсегда. Когда я начинаю думать о такой вечности, мне хочется кричать. Так, чтобы рушились стены. Чтобы хоть кто-нибудь наконец услышал.
- Никто не услышит. И… нам просто нечем кричать.
- Да, нечем… Но это страшно…
Дождь. Под его слезами всегда умирали призраки.
- Отведи меня куда-нибудь.
- Куда?
- Не знаю… Куда-нибудь…

Капли медленно стекали по сетке забора. За ним была стройка, посередине которой возвышался высокий строительный кран.
- И что? – спросила Дес.
- Он похож на крест. Как будто люди везде возводят огромные кресты. Пустой город, исполненный людского отчаяния…
Она подошла к забору, вглядываясь вверх.
- Красиво…
- Огромные железные кресты. Умершие сны… Человек возводит их, а потом умирает. В это мгновение исполняется его мечта.
- И в чем она состоит?
- Не знаю, может быть, ее и вовсе нет. Моей мечтой была ты.
- И что с ней стало? – улыбнулась Дес.
- Она еще жива.
Она пристально посмотрела на меня, а потом отвернулась.
- Ну почему все всегда скатывается к любви? – устало спросила она.
- Потому что… Не знаю.
- У меня уже есть парень.
- И кто это?
- Вадим. Помнишь, он учился в нашем классе?
- Помню. Бабник и разгильдяй.
- Да…
Несколько секунд мы молчали.
- Я в своей жизни не возвел ни одного креста, даже игрушечного, - вдруг сказал я.
- Да, я тоже.
- Ну, пока…
- Пока.

Схватив себя за грудки, я прижал себя к двери. В большом зеркале во всю стену отражались два близнеца.
- Черт! Как ты не понимаешь, что можешь всего добиться! – кричал я. – Перестать стенать и начать действовать. Переломить себя! И все, все что ты хочешь, будет твоим!
Я опустил голову. В глазах была боль. И… пустота.
- Я не могу. Я… не хочу.
Я запнулся и несколько секунд всматривался в себя. А потом закричал. И начал бить. Я чувствовал, как под моими кулаками проминается кожа, чувствовал, как трескались кости, видел, как капли крови падают на пол, и бил, бил, бил…
Посмотрел на лежащее тело. Отхаркиваясь кровью, я еще пытался встать. Повернулся и бессильно ушел.

В двери стоял Серега со своей девушкой Машей.
- Не помешали? – улыбнулся он.
- Да нет.
- У тебя ведь родичи в этом, как его, отпуске, да?
- Как ты угадал? – саркастически улыбнулся я.
- Ну тогда мы… ммм… позаимствуем твою комнату минут на… - он задумчиво посмотрел на девушку.
- Тридцать, - подмигнула она.
- Да пожалуйста, - пожал я плечами.
- Вот и отлично, - весело сказал Сережа, помогая Маше снять пальто, - Да, кстати, это тебе – как говорится, ни в чем себе не отказывай, - он протянул мне шоколадный рулет.
- А, спасибо.
Я вдруг подумал, что редко когда люблю шоколад. Впрочем…
Мой друг в обнимку со своей девушкой уже направлялся в мою комнату.
- Кровать не запачкайте, - крикнул я им в след.
- Угу, - успел услышать я прежде чем дверь захлопнулась.
Через несколько минут из-за нее послышались томные стоны. Какое-то время послушав их, я отправился на кухню. Мне вдруг стало очень грустно.
Часы показывали 10:35. За окном было темно. В свете фонаря было видно, как летят маленькие снежинки, напоминающие скорее дождь. Я открыл холодильник и, запихнув туда рулет, достал пол-литровую бутылку водки. Немного подумав, прибавил к ней банку с огурцами. Чокнувшись с бутылкой, выпил первую рюмку.
После третьей появился Серега.
- Эх, Димон, Димон, ты так предсказуем… - вздохнул он.
- Ну, что поделаешь, - развел я руками.
- И еще – неужели ты думал, что я дам тебе напиться в одиночку? – усмехнулся он, присаживаясь рядом.
- Конечно же нет, - улыбнулся я, доставая вторую рюмку, - С тебя полная.
- Как скажешь. За что пьем?
- Хм… За то, чтоб таких комнат у нас было побольше.
- Хех, неплохо.
Выпили. Взяли по огурчику.
- А вообще, Димон, одиночество – это не самое лучшее лекарство от старости.
- Я знаю. Было бы от нее хоть какое-нибудь Читать далее...