Чернобыльская зона стала туристической. Турфирмы борются за право проводить экскурсии. Украинское правительство наложило монополию, и официально в зону могут вести только государственные гиды. Западные туристы с блаженным видом фотографируются на фоне саркофага и счастливы, когда дозиметр звенит трелью. Местные жители уверены, что радиацию придумали для зарабатывания денег.
«Рада! Какого черта! Это же грязная трава! На месте стой, не двигайся!»
Застываю посреди высокой рыжей травы недалеко от забора реактора — не двигаюсь. «Ну, все, — думаю, — допрыгалась!» «Грязью» здесь называют радиоактивные пятна — очаги. О том, что с асфальтовой «мытой» дороги сходить нельзя, иначе подхватишь «грязи» с травы или растений, я прослушала.
«Теперь постарайся осторожно, наступая на свои же следы, выбраться оттуда», — инструктирует Макс, проводник «Чернобыльинтеринформ». Выбираюсь. По мне водят дозиметром. «На ноги насобирала, — со скорбью в голосе сообщает проводник. — Так в автобус нельзя, придется отмываться». Автобус сочувственно гудит, пока я полощу кеды в чернобыльской луже. Повторная проверка дозиметром показала удовлетворительные результаты. В автобус меня все-таки пустили, из зоны вывезли. И какой черт тянул меня тогда в эти радиоактивные заросли?
[В зоне отчуждения Чернобыльской АЭС до сих пор постоянно проживают около 450 человек.]
Жители зоны — самоселы — по поводу радиации особо не напрягаются: с дозиметром в туалет не ходят, едят собственные радиоактивные соленья и выращивают двухметровые астры. В саду у бабы Оли готовящиеся зацвести кусты роз и покорежившиеся яблони с крутыми искривлениями посередине стволов — это год аварии. «Хорошо здесь, — шамкает она беззубым ртом. — Пенсию регулярно получаем и подсобным хозяйством живем. По вечерам с подружками собираемся, песни поем». Летом баба Оля, минуя кордоны, выходит на трассу и продает иностранным туристам стаканчики земляники-черники, собранной прямо на опушке леса под знаком трилистника «Осторожно, высокая радиация».
[Груши, яблоки, морковь, свекла радиацию не накапливают и обладают радиопротекторными свойствами. В то же время черника и грибы радиацию поглощают, и есть их не рекомендуется.]
Дедульки промышляют охотой — в лесах водятся и кабаны, и косули. Мясо, конечно, «светится», но кушать хочется всегда. Главное охотничье поверье местных — дичь можно только жарить, ни в коем случае не варить.
«Смертельных доз радиации в зоне почти не осталось, такие места охраняются. Но бывает так: залезет человек в опасную зону, посидит дольше дозволенного рядом с железкой какой — и подцепит радиоактивную частицу. Она через руки попадет в желудок либо легкие. Ткань отомрет — частица начнет опускаться ниже. Возникнет раковая опухоль, лейкемия или еще что. Вот и сгорает человек за месяц!» — пугает трясущихся эстонских журналистов проводник Макс. А через минуту он гордо демонстрирует, как стремительно меняются показания счетчика с 15 до 1200 микрорентген в час. Это Западный след, самое зараженное место во всей зоне.
Я не смотрю — иголкой пронзительная боль в голове, глаза режет, в горле першит. Говорят, так радиация ощущается. То же чувствую и у «рыжего леса» (4 кв. км сосен, хвоя которых после аварии за несколько часов поменяла цвет с зеленого на рыжий), и на кладбище техники. Бульдозеры, тягачи, вертолеты, ряды ржавых пожарных машин… Ее свезли в могильник — думали, что распадется через несколько месяцев, ан нет — стоит уже 20 лет. Окрестные мародеры лазают по кладбищам, потом сдают алюминий и железо по 8 гривен за кило. Некоторые железки фонят по 100 микрорентген (при норме в 15).
Проводник Макс бодр и успокаивает: «Последствия радиации пройдут через недельку. Организм адаптируется!». Эстонские журналисты в спешке облачаются в нежно-голубые халаты и накачиваются водкой, уверяя, что от радиации можно спастись алкоголем.
Подъезжаем к станции. «Фотографировать можно только саркофаг, — инструктирует проводник, — съемка забора — это нарушение международного законодательства о ядерной энергии!».
[В зоне работает примерно 8 тысяч человек: 4 тысячи на самой станции, 3 тысячи — по линии МЧС, 600 милиционеров. График такой: две недели в радиации, две недели дома. «За вредность» — хорошая надбавка к зарплате.]
От АЭС до города-призрака Припяти — километра три. До аварии здесь жили работники станции с семьями.
Пробираюсь на восьмой этаж сквозь выросший в доме лес. Чем выше, тем больше ощущение того, что хозяева покинули квартиры несколько месяцев назад: цветочные горшки, мебель, игрушки. На полу — отрывной календарь 1986 года, в углу — журналы «Работница» и «Веселые картинки». Через несколько дней после аварии, когда радиационный фон достигал полутора рентген в час (в 1000 раз больше нормы), из города были эвакуированы 47 тысяч жителей. Кроме одного, который, по легенде, сторожил завод, надрался спиртом и проспал эвакуацию... Жители уходили «на пару дней», оставляли полными холодильники, собак и кошек запирали в квартирах... «Люди, не ищите дорогих вещей.
Читать далее...