Наблюдение 1.
Ты нравишься преподавателю только до тех пор, пока не общаешься с его сыном (было сделано еще во времена далекой моей юности)
Наблюдение 2.
Люди дюбят спорить, от того они получают некое латентное удовольствие. В процессе "отстаивания своих позиций" они пытаются покрыть часть своих комплексов, самоутвердится, и понять таки, где же расположено это пресловутое "чего-то я все же стою".
Наблюдение 3 (имеет непосредственное отношение к наблюдению 2)
Неподдельное восхищение у некоторых представителей Homo sapiens вызывает умение идти на компромисс, либо находить вариант более дипломатичного разрешения возникшего конфликта, нежели вопли с пеной у рта и переход на личные оскорбления. Одако мало кто из этих же представителей Homo sapiens может воспольоваться альтернативной стратегией поведения. Конечно, гораздо приятнее заниматься энергитическим вампиризмом, и портить к чертовой бабушке, нервы себе и другим (ученные ведь доказали что нервные клетки восстанавливаются, вот и славно, значит можно о них особо и не заботиться, вопрос лишь в том, с какой скоростью проходит процесс восстановления. Впрочем, это уже никого не волнует)
Наблюдение 4.
Мужчины умные существа, но совершенно не дифференцируют, где правда а где ложь. Причем чем более эта самая ложь изощренная и явная, тем более правдоподобно она выглядит для представителей мужского пола.
Наблюдение 5.
Мужчины не любят, когда ими командуют, они предпочитают выглядить ишаками в глазах окружающих, которые наблюдают за тем, как используют их весьма недалекие порой дамы, при том эксплуатируемый наивно полагает, что "он в доме хозяин" (прошу прощения у уважаемых мужчин, которых я безумно люблю, и от того мне неимоверно неприятно наблюдать подобные картины)
Наблюдение 6 (наболевшее)
Более всего краснеют при слове "член" те, кто с ним (членом) лучше всего знакомы
(было сделавно вчера, при встрече со знакомой, которая зарделась розовой краской, услышав из моих уст фразу "он же ни кто нибудь, а настоящий ЧЛЕН студенческой Ассмаблеи")
Поимут это наблюдение лучше всего мои земляки.

«Не нужна мне Ваша любовь после смерти. Я ухожу искать весны, я ухожу исправлять ошибки, да не свои, ваши. В общем, я ухожу»,- прочел он на одном из нечаянно открывших содержимое листов выпавшего блокнотика.
- Жаль, а ведь Вы мне понравились, - заметил он вслед удаляющейся девушке с небольшим чемоданчиком в руке. Та нерешительно замедлила шаг, затем громко и отчетливо произнесла не оборачиваясь:
- Это Вы мне?
- А кому ж еще?
- Ну, знаете ли, на вокзале много людей…- чуть иронично заметила она.
Наконец, дамочка соизволила повернуть свое личико к собеседнику.
- А Вы в курсе, что неприлично читать чужие пометки… - начала уж было она, но продолжила в несколько ином русле,- Вы мне тоже….
- Простите, что тоже?
- Понравились…. И не стыдно Вам красть чужие души? – с хитрым прищуром поинтересовалась девушка.
- Нет, - можно сказать задорно заметил он, чуть растянув букву «н».
- Вы сбежали?
- Ну что Вы…. А потом, я не боюсь ответственности за краденые души.
Она улыбнулась и заметила тихо:
- Значит, Вы либо бессовестный, либо гений.
- Не то не другое, - несколько небрежно ответил он, а затем, пожав плечами, добавил,- я Антон Евгеньевич.
- Ну, уж это я знаю, - ухмыльнулась его собеседница, - а я Элла.
- Увы, вынужден заметить, что и Вы мне Америку не открыли.
- Я, конечно, знала о Ваших талантах, но не думала, что в их число входит ясновидение, - заметила Элла.
- О, что Вы, моя дорогая (ведь Вы позволите мне себя так называть), в их число входит удивительное умение читать, - остро, но без лишнего сарказма заметил Антон Евгеньевич, вернув девушке блокнотик, на обороте которого значилось ее имя.
- Мерси, - кивнула она.
- А что же Вы не спрашиваете, почему меня сюда занесло? И как я так просто расхаживаю по вокзалу, выйдя, замете, не из СВ, а из обычного вагона.
- Элементарное уважение к артисту, или Вас удивляет, что я при всем своем необразованном виде хоть немного воспитана?
- О нет, что Вы, отчего ж необразованный? Скорее… юный, любопытный, да, пожалуй, таков Ваш вид.
Она взглянула на него внимательно, пытаясь подсознательно задержать его рядом с собой еще хоть на пару секунд, хотя ясно чувствовала приближение этой некомфортной колкой и такой неизбежной процедуры неловкого прощания. Антон Евгеньевич же избавил ее от этого томительного ожидания с неловким подбором фраз, которое так стандартно и необратимо венчает случайные знакомства.
- А где Вы собираетесь жить? - тактично поинтересовался он.
- Не знаю, - рассеяно ответила Элла.
- Ну, значит, будете жить со мной, - уже совершенно бестактно добавил Антон Евгеньевич.
Зеленые глаза взглянули на него без удивления, но и без отвращения.
- Вы станете моим учителем?
- Стану. Только, пожалуйста, не любите меня.
- И Вы думаете, я на это способна?
- Действительно, глупое предупреждение.

За окном накрапывал удивительный весенний дождик. От чего удивительный? Просто, он был таков, и нечего здесь было добавить. Все было тихо. В квартире, в городе, в мире, везде царила тишина. И не существовало ничего, кроме комнаты с камином. Срывались чьи-то души, горели чьи-то судьбы, рождались чьи-то мысли, но все это вершилось где-то в другом измерении, возможно тихо расположившемся в сердце огня в камине. В камине, что находился в комнате такого-то дома, на такой-то улице, в таком-то городе Н. В камине, возле которого сидели он и она, Элла и Антон Евгеньевич, Учитель и Ученица.
- Сколько тебе лет?
- 18….
- Пишешь?
- Да…. Я знала, что Вы меня об этом спросите.
- И много ли ты знаешь?
- Все, я знаю все. А впрочем, нет, только прошлое и грядущее в настоящем я не разобралась. Не знаю настоящего, не вижу.
- Партитуры при тебе?
- Да. Они пришлись не по вкусу….
- Но ведь это тебя не остановило, ты не за этим сюда приехала.
- Вы правы, Вы Учитель, всегда должны быть правы. Вот, - Элла протянула кипу листов, отчего-то вырванных из нотной тетради.
И пока Антон Евгеньевич изучал ноты, она расхаживала по комнате, рассматривая изящные антикварные дополнения интерьера. На камине красовалась прелюбопытная вазочка. Но примечательна она была не тем, что имела какую-то особую форму, или необыкновенную роспись, а тем, что за ней находилась фотокарточка, спрятанная, очевидно, от любопытных глаз, которая так предательски показала сейчас свой уголок. В доме Антона Евгеньевича она не заметила ни одной фотографии доселе. И от того, Элле стало особо интересно взглянуть на нее. Она кинула беглый взгляд на своего Учителя, но тот был погружен в ноты и не обратил никакого внимания на то (а может, не был он столь заинтересован?). Впрочем, это не имело никакого значения, т.к. то ли по воле случая, то ли по желанию Антона Евгеньевича, Элла таки достала это фото. По телу пробежала волна, губы предательски дрогнули, и неведомая боль поднялась откуда-то из глубины. Судорожное и почти неврастеничное «почему?» дико царапало горло, и кровь, струившаяся из только что проделанной зубами раны, медленно направилась тупо топить Читать далее...

Настроение сейчас - счастливо-потеряно-влюбленноватое.

Вот мне тут один товарищ сегодня заявил, господа, что я вас одними рассказиками пичкаю, и совершенно ничего не рассказываю о себе. Не думаю, что моя жизнь кому-то очень интересна, но если вдруг это и правда так, то, вы вправе задавать мне любые вопросы, даже самые бестактные, отвечу совершенно на все, что Вас интересует. Более того, могу заявить, что чем смелее будут вопросы, тем смелее будут ответы, мне очень интересно с вами хоть раз пообщаться, так что… очень жду. Пост будет удален, в случае, если я не получу ваших откликов.

[291x488]

Настроение сейчас - ностальгия, вроде...

Небольшой диалог позаимствовала у г-жи Mariquita, которая предложила мне дорастить его до рассказа, но дорастить не получилась. Мое повествование само нашло его.
Поднялся холодный серый ветер. Он пронесся по городу, пытаясь найти хоть одного затерявшегося путника, но на улицах было столь пустынно, словно людей и не существовало никогда. Ветер пришел в бешенство, и стал поднимать в небо хлопья снега, с силой завывая, и ударяясь о безразличные стекла домов своей бессердечной холодной и ветреной грудью. Ярость достигла апогея, и он уже было, хотел стереть с Земли этот ничтожный городок, но….

- Прости, что тревожу, просто, у меня один из таких моментов в жизни, когда хочется помолчать, а молчать не с кем.
- Что с тобой?
- Наверно… надоело жить иллюзорными страданиями.
- Ты хочешь реальных?
- Нет, я не хочу никаких, потому что их нет…. Вообще нет, понимаешь?
- Успокойся, Анна, ты немного…
Рука опустилась на плечо, и она медленно поцеловала ее, задержав на секунду судорожное дыхание, и закрыв глаза.
- Я знаю, не в себе…. Знаешь, а ведь мне иногда кажется, что мы проживаем несколько жизней одновременно, представляешь, где-то есть сейчас мы…. Только, там нет этого кошмара вокруг, и небо там не серое…. И…
Голос дрогнул, она как-то нервно повернула голову, продолжая не видеть своего собеседника, что стоял за спиной. Холодные почти белые пальцы сильно сжали ручки роскошного некогда кресла, сердце отсчитало до четырех, и выстрелило в обессиленное, почти напрочь исчезнувшее сознание. Резкое движение заставило закружиться голову, которая итак, едва контролировала тело от падения, измучена голодом и низким давлением. Губы с горечью и странной страстью, возникшей от безысходности, прильнули к его губам.
- Но, - попытался сказать было он.
- Да, да, да, - слышался в ответ ее шепот, - я предательница, я неверная, я плохая, плохая…. И я больше не могу так жить.
- Я тоже, - он на минуту оторвался от ее губ и посмотрел в глаза, на лице его отразилась боль, бессилие, и жалость, после чего….

Руки замерзли, как собственно, и все тело. На мгновение показалось, что метель хочет ее убить, а ветер и вовсе сошел с ума. Но вдруг, словно по щелчку чьих-то пальцев все стихло. Она остановилась, и оглядела весь город. Так тихо в нем еще никогда не было. Совсем одна она стояла прямо в его центре, и казалось, что глядела в глаза мятежной его душе. «А ведь городу только приходилось таковым быть, - подумала она, - таким, как я. Он ведь только кажется неспокойным, жестоким…. А мечтает он о тишине. В его душе мир, хоть и среди войны. Господи, и чего говорить о нас, людях, стремящихся к выдуманным целям, и навязывающим себе образ жизни, если сам город таков. Впрочем, люди, это те атомы, из которых он состоит….» Она снова двинулась по нескончаемой, как казалось в тот вечер, дороге домой. Но остановилась, точнее, была остановлена взглядом каких-то ледяных синих глаз. Не зная с чего начать, он выронил лишь одно слово:
- Зима…
- Весна, - не долго думая, среагировала она, параллельно пытаясь понять, Весна ли она, и откуда в его глубоких глазах взялось такое вымученное непостижимое одиночество и страдание, в которых она не верила.
- Отогреешь?
Она кивнула в ответ.
Ключ два раза провернулся в двери, и запер их втроем: его, ее и безумство. Кто знает, может иногда, наше земное безумство, и не выявленной природы страсть заставляют нас делать то, что является наиболее верным и гармоничным для всей вселенной вовсе, не говоря уже о маленьком пятне на ней, под названием человеческая жизнь.
Она обняла его голову.
- Ты потерялся? – робко поинтересовалась она, чувствуя, как неведомая сила разрушает в душе ее волну подступающего негодования.
- Нет, я не теряюсь никогда…
- Правда…. А вот я теряюсь. Меня и сейчас здесь нет, здесь только мое тело, а меня нет. Ты знаешь, мое тело такое странное, оно заставляет меня быть жестокой, оно материально, и признает лишь материальное. Душа обиделась на него, и спряталась где-то в глубине сознания, теперь я не знаю где я….
- Ты здесь…. Вот же ты, стоишь и обнимаешь того, у кого нет дома, сознание бы не позволило тебе подобного.
- И правда…. Жаль, что у тебя нет дома.
- Пожалуй, что я соврал, он везде, мой дом.
- И ты, наверное, счастлив?
- Уже да.
- Значит, это из-за меня…. Но это не может длиться долго, у меня муж. Он вернется, ты меня потеряешь. Упрямое сознание отнимет меня у тебя.
- Знаешь, для того, кто никогда и ничего не имел семичасовая любовь счастье, и великий подарок на вечность. Понимаешь, я буду вспоминать о ней вечность. Я разом обрел плоть, кровь, эмоции, любовь, память. Такого не забыть, я на целых 7 часов избавился от вечного одиночества.
- Почему 7? Почему ты только обрел? Почему…
- Ну, скажи, разве тебе это важно?
- Нет…
- Вот и мне… нет.
Она провела кончиками пальцев по его губам.
- Холодные, - удивленно заметила она, - и…
Но договорить не Читать далее...

Дорогие мои ПЧ, безумно по вас соскучилась. Рада приветствовать у себя новичков, искренне надеюсь, что вам у меня понравится. Спасибо за то, что вы со мной.
Вы когда-нибудь задумывались над тем, что такое перекрестки? Если обратится к словарю Ожегова, мы найдем там лишь сухое «место пересечения двух дорог, улиц». Если же рассуждать логически, то можно рассмотреть дороги, как прямые, а улицы, как отрезки, значит, это не более, чем пересечение двух прямых? Но почему это не лучи, берущие начало из одной точки, или же напротив, прямые, стремящиеся в нее? В жизни много перекрестков, и мы часто забываем остановиться посреди них, чтоб оглянуться вокруг, и возможно увидеть того, кто стоит напротив, и чей опыт нам так необходим.
«Что со мной происходит, я сморю на свои пальцы, в них больше нет ничего, нет прежней тяги к перу, они бездарны теперь так же, как и моя душа. Теперь я никто. Оказываться, быть никем совсем не страшно, раньше, я так не думал. Талант, говорили обо мне, и я знал, моя звезда еще войдет на свой небосклон. Помню, как пришел совсем еще пацаном в издательство, принес свои рукописи, на них тогда еще никто и смотреть не хотел, но я был везунчиком, и одна важная особа таки заинтересовалась мной, скорей сказать моей внешностью. На тот же момент мне было как-то совершенно все равно, что ее больше интересует, главной целью оставался выпуск пробного тиража. В какой-то момент, мне показалось, что создал второй опиум для народа, книги разошлись в рекордные сроки. С тех пор жизнь круто изменилась, предложения сыпались на меня, как из рога изобилия, а слава кружила голову. Заказ за заказом, книга за книгой, я забыл, что я хотел стать писателем, чтоб помочь хоть одному человеку на Земле, чтоб как-то скрасить его унылую жизнь, я забыл, что был молод, что стремился к общению с людьми, я их любил, черт возьми. А теперь… я забыл. Я четко осознаю, что участь моя была неминуема, я знаю, за что поплатился своим талантом. Я хотел его продать, и вот, наконец, продал, Дьяволу. Теперь его у меня нет, взамен же я получил щедрую порцию мучений и бессонных ночей, страха и одиночества, медленного обнищания и бесконечного сожаления. Забвение быстро находит на людей, и теперь, я чувствую, что не гений, я просто иллюзионист, и пока я есть, пока радую своими фокусами, публика меня любит, но стоит мне исчезнуть, она тосковать не станет. Легко ли? Нет. Одно лишь знаю, мой путь - преодоление, я должен отмыть с себя эту липкую алчность, и грязные амбиции. Я уезжаю. Уезжаю туда, где нет того, без чего жизнь свою не мыслю, я меняю последние деньги на участь почти аскета, да, меняю…»
«Убила, да, убила человека. Так вот просто взяла, и отобрала жизнь, и нет на руках крови, а душа в огне. Деньги свели с ума, убила. Ненавижу бизнес. Я поклялась, что больше никогда не буду такой нищей, это чертово детство до сих пор смотрит на меня своими голодными глазами из прошлого. Я ненавидела это выживание, эти обношенные соседские платья, с не выветриваемым запахом старья, этот вечный хлеб с молоком, свою мамашу, пребывающую в беспробудной депрессии, и бестолкового слабака-отца. Я поклялась, и клятву исполнила. Постели богатых любовников, хитрость, обман и шантаж построили мне из маленьких черных кирпичиков собственную империю. Я любила деньги, они отвечали взаимностью. Но генетика сделала свое гиблое дело, и дурная отцовская наследственность оставила в моей душе каплю слабости, никогда не думала, что катализатором послужит убийство, но факт остается фактом. Я сломлена, и впервые в жизни мне наплевать на деньги».
«Старые кости беспрестанно болят. Я всегда тайно боялся одиночества. А теперь я с ним живу, теперь, это и есть моя семья. Я наверно слишком долго прожил на этой Земле, наверно, я забыт даже Богом. Я таю… Таю, понимаете?! Меня словно нет, я призрак, меня никто не замечает. Теперь на меня и смотреть-то не хочется, лишь сердобольные детки изредка жалеют «дедушку» и угощают конфетой. А я иду, и плачу потом, сжимая подарок, что мне теперь? Я старик, и слезы мои никто не посмеет винить, но и жалеть, тоже не посмеет. Мне страшно, мне так страшно. Я боюсь умирать, боюсь одиночества, кому теперь нужна моя бравада? Ночи длинные, холодные, пустая квартира со старыми местами содранными зеленоватыми обоями. Мне не звонят дети, и внуки не звонят, соседи не заходят на чай в мое убогое жилище. Господи, да когда ж это кончится? Что еще осталось на Земле, чего я не потерял?»
«Я больше не могу смотреть на слезы матери. Думаете вы понимаете? Нет, ничего, вы совершенно ничего не понимаете. Я не могу смотреть на слезы матери, потому, что я ослеп, теперь вижу лишь тьму, бесконечную тьму. А по ночам мне сниться небо, я больше никогда его не увижу, но я счастлив, ведь я помню, какое оно, а кто-то его никогда не видел. Мне 19, и жизнь только началась, я ее люблю, но она становится похожа на пытку, впрочем, так и есть, пытка, длиною лет в 60, и логичным летальным исходом. Мне невыносима эта бесконечная жалость, я не инвалид, понимаете? Не инвалид! Я Читать далее...

Мысли были покалеченные, почти изувеченные. Отныне я знала: ад есть. И есть не где-нибудь, и не за чертой жизни, он на Земле, он в каждом, он рядом, он стоит и ждет, когда Вы впустите его на порог. Я вот уже пятый месяц в нем жила. Но не было в нем никаких демонов, и гиены огненной не было, и не было ничего, только я, утопленная в собственном красивом одиночестве, и земной жизни. А в глазах отражалось прекрасное небо, впрочем, оно всегда прекрасно, но ему было как-то совершенно все равно, в чем отражаться, и оно отражалось в моем аду. Наверно, оно глуповато. Глуповато, но счастливо, или от того счастливо…. Я помнила еще те вечера, да и возможно ли было их забыть? Мы сидели… а впрочем, нет… сидела я, ты – лежал. Ты лежал, и мы оба прекрасно понимали, что тебе уже не встать, но я – хранила свою медицинскую тайну, которая вовсе таковой не являлась, а ты делал вид, что веришь в чудеса. Но ты в чудеса не верил, а я знала, что шансов не умереть на операционном столе, у тебя почти нет. Это было не важно, важно было лишь наше молчание, да и о чем было говорить? О любви можно было молчать, только молчать…. Знаешь, ты поменял всю мою жизнь, или существование, я еще не определилась. Факт не в том. Помню, как обернулась и увидела тебя, ты лежал и ждал, когда тебя перевезут в другую палату, тогда ты был еще не так плох. Я сразу поняла, кем ты станешь для меня, думаешь бред? Может и так, однако я поняла, и я искренне радовалась, что теперь ты у меня есть, я не сказала: «Господи, почему так поздно». Ведь я знаю: награды надо уметь принимать в любое время, а ты был наградой, той самой наградой за мою ничтожную жизнь, проведенную в попытках спасти жизни других. Видимо, я увлеклась, я так хотела их спасти, что забыла о своей, и она покатилась ко всем чертям. Да, именно что ко всем, ведь она докатилась таки до своей последней остановки – ада. Я часто сидела подле тебя, и смотрело на твое красивое, но уже изрядно измученное болезнью лицо, а когда ты открывал глаза – я улыбалась. И никогда не смела лить слезы, даже не думала о том, ведь я знала, что счастья много, а вот времени – нет, и я жадно пила это счастье, и не думала о том, что есть ему конец, ибо я хотела жить, наверное, впервые за свои 27 я хотела жить. А ближе к концу, ты все чаще вспоминал свой любимый фильм – «Достучаться до небес». Однажды, ты показал мне фотографию, одну из тех замечательных глянцевых фото, на котором было изображено море, и кусочек берега, пустынный пляж, где казалось удивительным лишь одно: в отличие от многочисленных клонов того фото, над тем берегом не светило солнце, да, на твоем берегу не было солнца. Ты сказал, что это на о. Крит, деревушка Аниссарас, ты очень хотел туда поехать, но теперь уже было не успеть, помню, попыталась тогда возразить, и сказать что-то вроде: нет, у тебя будет еще много поездок. Но ты только спокойно улыбнулся, иответил, что хоть и болен, но еще вполне в своем уме, чтоб не верить в подобные сказки. Я кивнула, я не расплакалась. И ты продолжил свой рассказ. «Однажды, - сказал ты, - я буду брести вдоль того берега, просто брести, так, словно я еще жив, а потом, я увижу вдали тебя, и улыбнусь. Ты будешь идти такая же красивая, как сейчас…». И он не без усилия поднял свою руку, чтоб провести ею по моим волнистым волосам, а затем продолжил: «Ты будешь идти ко мне на встречу, а когда мы встретимся, ты ничего мне не скажешь, ведь мы любим молчать, правда?». Я чуть кивнула головой. «Мы встретимся, сядем на песок…. Сядем и станем смотреть на море, только я не умру, как в том фильме, ведь я уже мертв, а ты жива… но мы все равно будем вместе, слышишь, и будем смотреть на море. А когда надоест, мы ляжем на песок, и долго будем лежать, лежать, и просто тонуть в ощущении того, что мы друг у друга есть», - сказал он, и на лице появилась светлая, совсем не вымученная улыбка. А через неделю я уже стояла с маленьким букетиком из пяти белых роз, да, из пяти, ведь ты был жив для меня, и ты ждал меня в деревушке Аниссарас. Ветер сорвал с меня черный платок, я выронила цветы, и оставила их так на том месте, где в метрах двух под землей лежала та плоть, где гостила твоя душа. А теперь она ждала меня на острове Крит, на берегу твоей фотографии, на берегу нашей мечты, на берегу, где не было солнца.
Я уволилась в тот же день, я больше не хотела спасать жизни, ведь я не уберегла главную. Я продала квартиру, на кой черт квартира в аду, скажите мне на милость, я продала все, что можно было продать, кроме своей души и любви. Оставила только денег на билет, да на те мелочи, которые необходимы до того момента, как я доберусь до Берега. А остальные деньги? Сказать кстати, их было совсем немного, ведь квартиры в нашем городке почти ничего не стоят, других же сбережении у меня, простого врача почти не было. Другие деньги я могла бы сжечь, мне они были ни к чему, но память о маме, которая так долго зарабатывала на это квартирку, не позволила мне того сделать. Я раздала их, да, раздала…. Всюду меня называли сумасшедшей, но они не знали, что Читать далее...

[288x400]
Настроение сейчас - светлая грусть

Скажем честно, писать мне ничего не хочется. Хочется просто с кем-то поговорить, ведь так же бывает, правда? Вот я и пытаюсь о чем-то говорить… с вами. Вот за окном что-то очень похожее на весну…. Вот звуки фортепиано…. Вот светлая и приятная грусть…. А вот вся моя жизнь, для вас. Глядите на нее. Видите, в ней нет ничего особенного, но я ее люблю. Люблю полумрак этой комнаты, люблю желтоватый солнечный свет, заливший те же дома, что я вижу из своего окна каждый день, люблю медленно бродить, теребя свой большой бардовый шарф, люблю сидеть в кресле, глядя на отражение солнца в окнах , люблю ветки и веточки, с листьями и без, люблю любить…. Недавно вот не удержалась от прогулки по городку, разумеется, в одиночку. Думала, что пройдусь пару минут, и вернусь домой, к своим обыкновенным среднестатистическим проблемам. Душа не хотела, но это задоминированное и изрядно поднадоевшее слово «надо» гнало домой. Душа же презрительно на него плюнула, и распорядилось, чтоб ноги несли меня прочь, и они выполняли распоряжение. Оскорбленное такой дикой наглостью сознание попыталось уж было устроить митинг, но было безжалостно связано, и брошено в самые тайные глубины души, где и осталось слезливо попискивать. Так я шла по городу, и наслаждалась собственны уединением. Счастье продлилось не долго, как и предполагало связанное, но уже злорадствующее сознание, в этом городе одиночества не приемлют, так, вскоре, у меня появился весьма болтливый провожатый. Я шла, а он – болтал, уж не знаю, насколько интересно разговаривать со стенами, но ему, очевидно, было интересно. А я продолжала уходить все дальше от дома. Он говорил мне что-то о моей замкнутости, о жесткости, об одиночестве, наконец…. Но я знала, бедняга сам его смертельно боялся, поэтому и нашел себе компанию в моем лице. Этот славный малый провел меня до самого подъезда, совершив со мной предварительно, огромный крюк, и был дико разочарован, когда понял, что путешествие окончено. Такая вот прогулка: я, и неизвестный собеседник, растворившийся навсегда через час. И я бы хотела написать что-нибудь умное и интересное для вас, но не могу, уж простите. И прошу, не думайте, что это жалоба, нет…. Мне так хорошо, что многим о таком лишь мечтать стоит, просто понятия «хорошо» у всех разное, а, пожалуй, что и нет его вовсе…. Зато есть то, что нравиться мне или нравиться вам. Вот мне нравится тишина, уединение, и легкая грусть ни о чем. Мне нравится крепкий черный кофе и нравится, что я сжимаю чашку с ним именно холодными пальцами. Вообще состояние холода для меня любимо и привычно. Может по этому ненавижу лето…. А вообще, у меня пожалуй, творческий кризис. Бедное мое фортепиано забыло уже, когда я к нему прикасалась. Но для того, чтоб писать, надо иметь вечное слега влюбленное состояние, такой роскоши я себе позволить не могу, так что, моя муза ушла в бессрочный отпуск, и вернется ли, я не знаю. Знаю лишь, что отпускать все надо легко, так что сердце у меня не скрипит, сознание надежно его смазало, теперь буду сидеть в ожидании чего-то меня превозносящего, того, что откроет мне новые ступени развития. А пока я буду ждать, вы, господа, будете читать этот и прочий бред, который вы уже успели находить у меня на дневнике. Спасибо, что были со мной эти 20 минут, спасибо, ведь мне это очень надо.
Ах да, очаровательное фото, я им даже слегка завидую…

[266x450]
Есть люди, коими я восхищаюсь, эта запись об одном из таких.
На порозовевшем от чего-то потолке мелькали взявшиеся не весь откуда тени…. Он лежал, сложив руки за головой, и глядя на их безумный и едва уловимый танец. У него были совершенно удивительные глаза: до такой степени карие, что иначе, как черными их не назвать. Черные и совершенно не имевшие дна, они были почти слепы, так как не смотрели на иллюзии сего мира, они видели души, только души. А те, в свою очередь, зачастую оказывались невыносимо убоги, и глаза часто порывались заплакать, но их своенравность не давала того сделать, зато она придала им удивительный оттенок грусти, оставив их навсегда влажными и увековечив слезный порыв, да, эти удивительнее глаза были не иначе, как памятником, не сорвавшимся слезам. И я могла смотреть в них вечно…. Но в тот период мне приходилось глядеть на то, как он тихо лежит третий день на своей кровати, и я читала его мысли, да… я знала все до одной. Два дня его нещадно била температура, и он почти не вставал с постели. Он похудел, и лицо его заметно осунулось, я видела, как по ночам его мучили кошмары, как отбирали энергию антигистаминные, и его насыщенная жизнь превратилась в сон с пятиминутными перерывами. Но каждые пять минут сознания были равны пытке, уж я то знала…. Он лежал и думал об одиночестве, но не грустил, именно размышлял. Он находил одиночество нечтом естественным, живущим в каждом человеке, и невероятно… красивым. В том он видел признание собственного мира и миров его окружающих, видел индивидуальность, и неразрывно связанную с ней автономность, видел искусство…. А людей, жалевших себя беспрестанно и не умевших хранить божественное состояние одиночества, он откровенно презирал. Его мятежный и неспокойный дух вечно искал пути к совершенству, но прекрасно понимал, что с Богом ему не сравниться, и от того позволял себе пускаться в бесконечные лабиринты творчества. И эти лабиринты привели его однажды к великой дороге музыки, по которым он решил скитаться, не забывая при этом и о существовании других троп. Его карьера развивалась стремительно, талант и лидерские качества покоряли, и всем казалось, что ему все дается легко, и от этой легкости он приобрел налет чрезмерной гордости и высокомерия, но только я видела его истинные пути, и только я видела те страдания, которые они приносили. Он часто играл по вечерам на своем старом немецком фортепиано при свече, а я смотрела и сдерживала едва слезы, тихо восхищаясь. Особенно четко в моей памяти отпечатались вечера, когда за окном грустный романтик-октябрь поднимал в небо золотые листья, и уже вечерело, а Он, мой идеал, играл сонаты на фортепиано, однажды даже в комнату ворвался ветер… он распахнул окна и занес пару листьев, мне почудилось тогда, что он тоже пришел восхищенный на дивные звуки музыки, и остался нашим гостем. Но в тот период, о котором я повествую, он лежал в постели. На третий день он, наконец, встал. И я знала, что он встанет, ведь несмотря ни на какую боль он не мог себе позволить иначе, такова была его сильная природа. К тому же чувство того, что он начинает приобретать растрепанный вид, ни за что не дало бы ему продолжить это лежание, ведь лоск его был совершенно неистребим. В тот вечер к нему постучались, в комнату вошла девушка и небрежно кинула в угол шарф, от которого исходил удивительный аромат дорогих духов. Он смотрел на нее с недоумением, и видимо был удивлен ее визитом, но она ничего не собиралась объяснять. Через минуту он с упоением целовал ее губы, покрытые забродившим сумасшествием. Она была моложе его лет на 26, а то и на 28, и, не смотря на строгий вид совсем еще юна, то выдавала ее кожа, да, пожалуй, что ей было лет 18-20. Я смотрела, и едва сдерживала слезы, ибо не имела права заплакать, просто не понимала я, как он мог позволить себе подобное, но трезво осознавала, что уж если позволил Он, то она того достойна, и она была королевой, да, если это позволил Он. Я видела все: и как целовал ее губы, и как сжимал нежно белые плечи, и как смотрел на нее, словно на божество, на меня он никогда так не смотрел. Он пылал зрелой и от того сдержанной страстью, но все-таки пылал, а ведь он всегда был один. И мне было больно, до невыносимого, адски больно, но я терпела, помня, что заплакать права не имелю. И только ночью я дала волю слезам, ведь днем я не плакала никогда, да… ведь я – портрет. Я не больше, чем картина, нарисованная масляными красками, и принадлежащая перу талантливого мастера, явившегося для меня создателем, а значит Богом. И мой Бог, как это страшно, быть портретом, влюбленным в Великого музыканта….

В одну из октябрьских ночей дом известного пианиста М. загорелся…. К счастью, сам хозяин пребывал тогда на гастролях. Пожар, подкрепленный северным ветром, был столь необратим и стремителен, что дом за минуты сгорел дотла, не уцелело почти ничего. Вернувшись через пару дней, Читать далее...

[450x337]
Так пусто в душе. Я всегда любила оставаться дома одна. Но сейчас мне просто жутко от этого. Умного и полезного делать не хочется, приятно проводить время на получается. Друзей у меня нет, телефон молчит, он вообще стал немым. Да кто у меня вообще есть? Я ставлю под вопрос: есть ли я сама? Или просто тень, фантом, исчерпавший себя слишком рано. Растранжирила свою душу, измотала ее, истощила до такой степени, что она уже подумывает о том, чтобы переделать каноны о ее бессмертии. Я каждый свой день проживаю в томительном ожидании чего-то, того, что никогда не происходит, и нормальный человек давно бы бросил уже это гиблое дело, но кто сказал, что я нормальный человек. Как только в моей жизни наступают выходные, меня сразу накрывает волна какого-то неясного смятения, перемешанного с поиском нечта скрытого, видимо не только от моего сознания. Мое творчество умерло с тех пор, как на замену моей любви пришла навечно растерянная боль, которая чувствует себя рядом со мной настолько ничтожной и бессильной, что не смеет донимать меня в будни дни, она, как плохой трусливый враг (да, враги бывают хорошими), нападает только по ночам, или по выходным, которые не забиты работой, вот, как сейчас. И я, посылая к черту все свои принципы, признаю, что я по прежнему осталась не бог весь какой девчонкой, которая является жертвой собственной больной фантазии, и красивых книжек дедушки Тургенева о вечном, добром, светлом. Как, в сущности, легко управлять людьми, надо лишь дать им малую надежду на то, что их мечта осуществиться, а мечты у людей похожие, как и они сами. Стандартизировать, и дать надежу, вот очевидно, лозунг хваленного современного государства, где царит демократия, или ультрамодный развитый социализм. Впрочем, я о себе. А что еще можно сказать о такой примитивной себе? У которой даже эмоций не осталось… да, их нет, я сижу сейчас и ничего не чувствую из того, что пишу, но я знаю, что это так. Кстати, у меня к Вам предложение, если у Вас имеется, что сказать в мой адрес, хорошего или не очень, то я вся - внимание. Вопросы тоже принимаются, принимается все. Ведь мир – это зеркало, а я что-то давненько в него не смотрелась. Там за окном дом, я вижу его уже 18 лет, как вижу и то дерево напротив, правда, оно было куда меньше, и тот фонарь, что рядом с деревом. «Умрешь, начнешь опять с начала, и повториться все, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь…». Сейчас как-то особенно понятны, почти что вымучены эти строки. Боже, ну надо же, солнце! Дарит свои желтоватые лучи, город тянет к нему на встречу свои руки, и уже в него влюбляется. Где-то внутри раскрыла глаза ностальгия, и провела по плечу спящего ожидания, у меня вдруг пред глазами промчалась вся моя короткая история, которой так и не дано никогда обрести конец, и я снова улыбаюсь.
А на фото, собсвенно кусочек моего города.

[286x400]
У меня осталось несколько дней, стоит ли объяснять, как и почему, когда у меня осталось несколько дней… солнца, неба, весны, ветра, ощущений и звука. Как невыносимо болит голова, но мне не мешает, ведь осталось только несколько дней. Мне 18, и на вид я среднестатистическая девчонка, как, впрочем, и на содержание… но в отличие от других мне осталось несколько дней. Отчего-то я все время плачу, странно, раньше я была намного сильней. Хотя… нет, такой и была, но моя актерская натура делала меня иной, а сейчас… у меня осталось несколько дней, к чему играть? А сквозь сонные ветви деревьев, что тянут свой промерзшие пальцы к удивительному теплу вновь родившегося весеннего солнца видно небо…. И снова слезы. Ловлю моменты и так боюсь оглядываться назад, ведь позади горят помосты театра, столь ненавистного, но все же горячо любимого, моего творения. Они горят, а с ними моя душа, уже горит, и продолжает танцевать, но так вдохновенно и искренне у нее никогда не получалось. Порвалось платье, и рассекло больно грудь, застыли капли крови, и пылает уже разорванный подол, и упала с волос лента… только один зритель скорбя наблюдает за всем этим. Зеленые глаза весны смотрят на танцующую душу и льют слезы, тихо…. Вот уже и начала сходить с ума, но нет, ум я не упущу, ведь осталось несколько дней. Мне 18, и я мало что успела и попробовала, но теперь уже не приумножишь. Я не была самой собой, о чем теперь сильно жалею, я скрывала свою молодость романтическую натру. Не смеялась от души, не сходила с ума, не гуляла вечерами, не терялась в густых сумерках, не пробовала делиться с кем-то положительными эмоциями, и держать чью-то руку, и целовать чьи-то губы… да, и это тоже не пробовала. Наверно, я ошибалась, теперь же мне только и остается, что жалеть, глупо и бессильно жалеть себя со своей отполированной до блеска, но не переставшей быть от того бездарной, жизнью. И лишь один эпизод подобно маленькой свече озаряет мрак моего существования, моя прекрасная, но, увы, платоническая любовь. Да, она. Я любила его таким и таким, любила грустным, любила радостным, любила усталым, любила энергичным, любила, когда он есть, и когда его нет, любила его разным. Мне так и не довелось с ним поговорить, лишь единожды, проходя мимо, он посмотрел мне в глаза, мы оба замедлили шаг, и я запуталась в солнечных сетях, отражаемых его глазами, зелеными глазами. Он был печален, несчастен почти, и совершенно одинок, но прекрасен. И, наверное, часть меня навсегда осталась там. А другая вот строчит эту бессмыслицу своим мелким подчерком, и думает о том, что осталось несколько дней. Мне часто снился ужасный сон, будто я вижу его на пике скалы, над которой сгущаются тучи, и мне страшно, безумно страшно, но я оказываюсь с ним. Подхожу, он сидит и смотрит в небо, я делаю еще пару шагов в его сторону, и смотрю в глаза, а там… там ничего, тьма, серая мгла какая-то, и в ней отражаются свинцовые тучи, и вороны, вороны, что кружат над… его телом. Я глотаю слезы, и зажимаю себе рукой рот, чтоб не издать дикий вопль, кожаная перчатка (которые я в жизни не ношу), холодом окутывает разгоряченные губы, меня накрывает смятения, делаю шаг назад, но нога не находит твердой почвы, и я понимаю, что я падаю….
Всегда просыпалась в холодном поту, после этого кошмара, и страшно переживала, что с ним что-нибудь произойдет, но теперь я понимаю, не с ним, со мной…. А вообще, я наделала в жизни кучу ошибок: я и питала гордыню, я взрастила жестокость, а самое страшное – я играла человеческими душами. Теперь, чуть повзрослев и открыв для себя Индийскую философию, я поняла, как долго и упорно надо работать, чтоб хотя бы родится в следующей жизни вновь человеком. Но теперь, у меня осталось несколько дней, и я понимаю, что работа уже не даст результата, и если кем мне и быть в следующей жизни, так это маленькой песчинкой, где-нибудь, как-нибудь быть маленькой песчинкой. Но есть у меня одна надежда, что коли быть мне песчинкой, то он станет ветром, подхватит меня и понесет в своих прохладных руках-крыльях на встречу новой жизни.

Ночью, 29 апреля, на 17 этаже проснулся он. Почему-то ему показалось, что его волос коснулась чья-то рука, он привстал с постели, рядом мирно спала девушка. Прошел пару шагов до окна, отворил, густые витые волосы всколыхнул порыв ветра. От чего-то вспомнились глаза девушки, которую он видел когда-то, но так и не заговорил. Да, отчего-то вспомнились.

Писала это ровно год назад…
Сидеть и ждать чуда. Тупо, бессмысленно ждать. Чудо, оно такое неожиданное, как сюрприз, приятное, как подарок, и веришь ты в него, как в справедливость, т. е. вообще не веришь.… А все-таки ждешь.
Для одинокого человека главный источник чудес в доме телефон…. Который вот молчит, ну да ничего страшного, ведь только 9. До Нового года еще целых 3 часа, для настоящего чуда достаточно и 5 минут, а 3 часа – это еще море… просто уйма времени.
Она сидела в приятном полумраке возле маленькой пушистой елочки, которая весело сверкала огоньками, с 9-го этажа открывался вид на Москву, которая, как впрочем, всегда, была… яркая. Яркая, шумная, многолюдная… и такая невыносимая этим своим одиночеством. Да, квартира – пуста, город – полон. Зеленый, синий, красный, звездочки, шарики, искринки, и все в 1-ом бокале шампанского! Все словно в нем утонуло, все, кроме одиночества, оно не в шампанском, ни в слезах не тонет. Вдруг, вспомнилась старая песенка, и ее губы зашевелились, почти беззвучно, как молитву они повторяли: «Позвони мне, позвони!». Кто позвони? Зачем позвони? – Да кто угодно! Просто так. Она взглянула на часы – пол десятого. «Да, еще пол часа ускользнули, даже и не вериться, 26, не такая уж и старость, а приходится дожидаться наступления Нового года в гордом одиночестве. Хотя нет, ведь рядом Москва. Люблю тебя, Москва. Знай это, вдруг не успею признаться… Странный какие мысли… Верно, вовсе с ума схожу». Она вздохнула. Невообразимо хотелось сбежать отсюда хоть куда-нибудь, но куда бежать? Да и зачем? Если тебя никто не ждет…. Да и рано… вдруг во всей Вселенной найдется человек, который вспомнит о твоем существовании. А ведь ровно 10 лет назад она и не сомневалась, что такой есть, и ровно 10 лет назад ее постигло первое разочарование, человека с гениальной памятью тогда не нашлось. Через год и родители забыли о ней, впрочем, им никогда не было до нее дела, она, как щенок, была выброшена в осень. Ходила и смотрела в глаза прохожим, прохожие никогда не замечали, никогда.… Но у нее остались силы держаться за жизнь, и не жалко цепляться, а стоически переносить все, что падало на ее голову. И так, она утратила иллюзии…. «Господи, уже 10! До чего же время незаметно ускользает, и не ощущаешь его полноты. Но оно даже к лучшему, а иначе, так с ума сойти можно. Жизнь – это убийство, а жизнь, которая медленно тянется – это пытка, ведь все приходит все равно к одной константе, и эта константа – смерть. Ну, хоть бы кто-нибудь номером ошибся…» - подумала она, и поразилась собственной женской глупости. Да, именно женской. Ведь только женщина, имея квартиру, машину, хорошую работу, может мечтать о таком счастье, как мужчина, который по сути своей является большим несчастьем. Нет бы жить да радоваться? Обязательно искать счастье, в котором другие находят страданья? Да и все таки 26, а не 16, со стороны можно даже подумать, что умна, по-видимому, только со стороны…
Одиннадцать – «Ненавижу всех! Предали, оставили одну…», она уже чувствовала, что находится на грани помешательства, вдруг вспомнилось тихое детство, когда она жила у бабушки… безмятежное, счастливое, все эти эпитеты вы миллион раз слышали, или читали, ну, в общем, вы знаете, какое оно. Вспомнила детство, в том нашла успокоение лишь на 17 минут, потом… душа еще больше заныла, ведь детство не знает одиночества, а она – знает.
Ты в нем, как в сетях,
Но и сети в тебе…
Ты в сердце найдешь капканы.
Оно разъедает внутри и извне
В душе разрастаются раны.
Захочешь когда обернуться назад,
Сбежать от того состоянья,
Увидишь, что ты на стезе, где ад,
А там велики расстояния.
Дописала она и ухмыльнулась: «Ну вот, теперь еще и стихи пишу, как подросток…»
Без 5-и 12… совсем уж не много… без 3-х, без 2-х, бой курантов. И тут, вы думаете, свершилось чудо? Нет, чуда не свершилось, вопреки всем законам жанра, произошло иное: ее последний вздох, и последний стук сердца растворились в атмосфере старого года, а нового… нового в ее жизни уже не было.
P.S. Никогда не забывайте друзей.

Настроение сейчас - снежное, как и погода.

Добрый День, господа! Очень бы хотелось каждого из Вас поздравить с наступающим, но, увы, такой возможности не имею, т. к. чувствую себя настолько не важно, что дрожат пальцы (забавно). Ладно, это все мелочи, главное, что я искренне поздравляю Вас с Новым 2007 годом, и надеюсь, что в год свиньи, мы с Вами не будем вести себя по-свински. Предлагаю вспомнить год прошедший, вот мое самое яркое воспоминание - это древний город Херсонес (правда, его почти не видно), а Ваше?
С почтением, Ваша Эллина.

[279x500]

[533x400]
В колонках играет - не могу понять, наверно, мне грусно...

В город неожиданно пришла зима…. И хоть у меня не самое бесподобное настроение, я малость заболела и завтра предстоит сдавать не самый приятный зачет, я хочу сказать Вам, что в наш город пришла зима. Я хочу поделиться… может, кто поймет? Поймет и вспомнит, что значит ходить по пустынным, светлым от мерцающей белизны снега улицам, чувствовать, как таят снежинки на щеках, смотреть на кроны деревьев, и думать неизвестно о чем….
Я давно не писала, простите, я не отвечаю на Ваши письма, простите, я не захожу к Вам, простите…. Вообще простите меня за то, что я такая родилась: жесткая до жестокости, уверенная до бесцеремонности, безразличная до агрессии и переменчивая до хаоса. За окном зима… мне только с ней и скитаться, кутаясь в несуществующее покрывало, и не думать, не плакать, не чувствовать. Я не знаю, что Вам сказать, да и стоит ли говорить? Может, правильнее молчать, но какой смысл в правильности? Ее нет, она иллюзия, выдумка, относительность, в конце концов, как, впрочем, и я….
А время… Оно утекает, быстро, очень быстро, И я уже не вижу его, и не знаю, на что трачу… И вообще, я… Боже, я схожу с ума… помогите мне кто-нибудь.
Но в городе по-прежнему зима…. И я почти счастлива, просто очень тихо, так тихо, что никто и не заметил…. А вообще, хватит Вам читать этот бред, до свидания.
Кстати, на фото- мой родной город.

[450x337]
Настроение сейчас - отличное!!!

Прежде всего, хочу выразить благодарность своим ПЧ. Спасибо Вам за то, что Вы со мной. Это реальная история о реальном человеке.
Большая семья, небезмятежное военное детство, советская юность, постперестроечная старость.
Он всегда любил Есенина. Свои долгие сельские вечера он проводил за чтением сборников Есенинских стихов, которые уже давно знал наизусть, или за изучением истории горячо любимого им родного народа. А жизнь текла… точнее перетекала, из чаши существования в чашу небытия.
Он всегда видел один и тот же сон, словно идет он по пустыне, и ноги его погрязли в песке уже по щиколотку, а каждый шаг дается все труднее. Идет и не понимает, куда так упорно направляется, идет, и чувствует, как страх сковывает его постепенно, как силы покидают. Идет, и не видит смысла, и не знает грядущего, и немеют рука с ногой, и слепнут глаза, и мучит жажда, а он должен идти, словно и нет ничего боле в этой жизни, кроме беспрерывного хожденья….
Он встретил ее, будучи уже не глупым юнцом, но мужчиной. И не было никакой любви, и не было никакой романтики, и бесконечных бессонных ночей, впрочем, тоже, не было. Очаровательная девушка, она прибыла в богом забытую глушь, преисполнена идеями, помочь детям, и вообще всем нуждающимся. В памяти свежа еще была данная ею клятва Гиппократа, и неисчерпаемый энтузиазм жил в ее молодости. Она на всю жизнь запомнила, как он постучал утром в ее окно, а руках его был огромный букет белой сирени, ее любимой белой сирени, наверное это был последний романтичный эпизод в ее жизни.
А потом… что потом, свадьба, рождение дочери, нелегкий быт в условиях сельской местности. И потянулись дни, бесконечные серые дни. Она работала днями и ночами, в июньский зной и февральский мороз она ездила на старой тележке, а то и обходила пешком многочисленных нуждающихся в помощи малышей. Да и взрослых тоже, ведь врачей в те времена можно было по пальцам счесть, а тем более в сельской местности. Так, входя в одну семью к одному маленькому пациенту, приходилось помогать и его братишкам, и его сестричкам, и его матери с отцом. Приходила домой поздно, порой под утро, валилась с ног, а ведь надо было еще приготовить, натаскать воды из колодца, постирать, прибраться, с ребенком позаниматься.
Он получал мало…. Грамотный и начитанный, он обладал энциклопедическими знаниями, которые почти никто не ценил. Вечером он шел в местный кабак со своими друзьями и напивался. Напивался до беспамятства, только б не чувствовать это, только б забыть это, все это. Да, он был кутилой, хулиганом, и тем был горд порой, цитируя стихи Есенина.
Спустя 2 года у них родилась вторая дочь. Он получал все меньше, она работала все больше, становясь основным добытчиком в семье, что откладывало свои отпечаток на ее характер, делая его постепенно более жестким и властным. Он сопротивлялся тому, как мог, а мог он мало…. Кроме пустых сцен ревности и криков ругательства, его слабое внутреннее существо больше не было ни на что способно, да и на то хватало сил едва ль, только под действием алкоголя. Больше всего на свете он боялся потерять свою жену. Страхи росли с каждым днем, росли пропорционально предложениям уехать, или продолжить активное движение по карьерной лестнице, что так и сыпались на нее. Он опасался зря, ведь она слишком дорого ценила семью, детей и свободу от родительского надзора, она бы не бросила его, нет. Но страх… он приводил в бешенство, заставляя его давить на жену и пить, пить, пить…
Она никогда не забыла бы этих унизительных сборищ напившихся мужиков в ее доме, эти смешки, эти показные команды, топот и гоготание. Эту его родню, их козни, издевательства, череду бесконечных бессонных ночей со слезами….
Он продолжал пить. Сон снился все чаще. Ноги в песке грязли все глубже.
Советская власть, вождь, коммунизм, партия, все красное, и никакого бога. Он никогда не верил, ни в Бога, ни в Аллаха, только во власть советов, и партию. Отвечала ли партия взаимностью сказать сложнее. Но она была нечтом незыблемым, непоколебимым, вечным и мудрым в глазах его.
Переехали в город, жили по квартирам, родился сын. В бога не верил, сон снился чаще. Пил.
Она часто болела, тяжело… падала в обморок на улице, боялась умереть и оставить детей, плакала, просила бога подлить жизнь. Попала в больницу, думал, что потеряет… в бога не верил, но жизнь ее еще не догорела, и открылось второе дыхание. Он был страшно напуган. Утром она нашла на столе записку: «Курить бросил, пить брошу, когда умрешь».
Дети выросли, жена работала, получил квартиру, она тоже. Средняя дочь родила внучку, старшая пошла по стопам матери и стала врачом, сын заканчивал университет. В бога не верил. Сон снился чаще. Песок засыпал по пояс. Пил.
Сахарный диабет обострился, повлек глаукому, ослеп. Внучка росла – не видел, о чем-то Читать далее...

[400x303]
Настроение сейчас - печально мне как-то

В темноте, в тишине, в уединении… кутаюсь в одеяло, даже не пытаясь прервать хоть на минуту абстракцию у меня в голове.
Схожу с ума. Боже мой, до какой стадии маразма я дошла? Который месяц подряд хожу по городу совершенно одна, часто уже вечером, когда темно и почти безлюдно. Редкие прохожие смотрят то осуждающе, то с недоумением, но мне как-то совершенно плевать, что они обо мне думают. Это парадоксально, но всегда находятся люди, которые хотят меня о чем-то спросить, но не желают беседовать; хотят найти меня, но не стоят подле и лишних 2 минуты, после того, как получили то, что было им необходимо; улыбаются и говорят, что хотят быть рядом чаще, но никогда не выходят пройтись со мной по вечернему городу; и, наконец, которые просто пошло меня хотят, без но. Есть в моей жизни человек, что ведет себя крайне «благородно» по отношению ко мне, во всяком случае, ему так кажется, да и окружающим, наверное, тоже. Он помогает, поддерживает, пытается быть наставником, демонстрируя свое великодушие и милосердие, но я то знаю, что он решил угостить меня сырком, и ненавязчиво так пригласил в мышеловку. Он думает, что я наивна, думает, что смотрю в его глаза и не вижу в них лихорадочного похотливого блеска, думает, я погрязла в его игре… он – идиот. Я беру от него все, что меня надо, и ничего не даю взамен, впрочем, не дам никогда. А бедный старикашка продолжает тешить себя надеждами на то, что когда-нибудь, наивная барышня сама не заметит, как оказалась у него в постели. После, станет боготворить его, а на его эго прольется бальзам от осознания того, что он стал первым мужчиной, для столь юного и невинного создания, того, что все последующие, будут лишь с ним сравниваемы, но навсегда останутся только жалкой тенью. Он решил сделать из меня свою молодую любовницу, погрязший в собственных комплексах, это старое, заметно поглупевшее, похотливое создание пытается доказать себе, что еще на что-то способно. А тем более, он почувствует себя победителем, если будет иметь на стороне такую дамочку, как я: недурную собой, с манерами, и что самое поразительное, с присутствием ума и интеллекта, которые заметны не только ему, но и окружающим. И я смотрю ему в глаза, и вижу, как пытается он взять мою руку, как хочет сжать ее, как оценивающе окидывает взглядом мою фигуру, как бесстыдно смотрит в декольте, когда я читаю, как думает, что стал уже почти идолом для меня. И Боже, как я смеюсь мысленно, когда думаю, насколько он ненавистен мне. Мне горько и противно иной раз от того, что приходится терпеть ради выгоды, ради дела, ради мечты. Впрочем, присутствие крайне неприятного человека - сущая ерунда, учитывая тот факт, что это не боле, чем присутствие. И я чувствую себя почти тварью, поразительной стервой, но главное, что мое достоинство при мне, и пусть я тварь, но та, у которой есть честь, гордость, и смелость перечить сильнейшим, если что-то переходит за рамки моей морали. Мне невыносимо надоело смотреть на этот продажный уклад жизни, на людей, что дешевки называют ценностями. Господа, мы слишком уж погрязли в бизнесе, а где же культура? Где прекрасное, высокое, непоколебимое, где та константа, что должна непременно присутствовать в обществе? И мне мерзко, господа, от осознания того, что я часть этого, и что мои амбиции заставляют меня принимать подобный уклад, делая меня слабой, и лишая идейности мое существование. А одиночество, последнее время и вовсе доходит до абсурда: почти любой из моего окружения, не больше, чем человек на пол часа, впрочем, это ерунда, страшно не то, что нет того, с кем можно поговорить, а то, что отсутствует некто, с которым можно помолчать, и не через телефонную трубку. Мне так давно хочется пройтись с симпатичным человеком по любимой алле, в молчании, но видимо, мне слишком дорогого хочется.
Что ж, буду сидеть в одиночестве, у своего старого фортепиано, в темноте, при свете зажженной свечи, и разбивать пальцы в кровь.

[394x400]
Настроение сейчас - никакое

Старые письма еще пахли тонким ароматом женских духов, эмоциями, осенью. На пожелтевшей от времени бумаге так же гордо и уверенно, как когда-то, красовались черные маленькие буковки, написанные почти каллиграфическим подчерком, что некогда принадлежал чьей-то уверенной руке. Письма гипнотизировали, письма манили, они брали за руку и уводили куда-то туда, в прошлое, они пленяли и не пускали назад, они сводили тихо с ума, но никогда не говорили о том. Да, она жила прошлым, а может быть, прошлое жило в ней… в этом уже сложно было разобраться. Когда-то время, своим толстым ластиком провело жирную полосу по несмелому наброску ее мечты, и все смешалось…. Но наброскам свойственно перестать в картину, и робкие карандашные лини превратились в густые масляные мазки, которые было уже не стереть. А картина получилась на редкость уродливая.
100 лет назад, она уехала покорять столицу, и 100 лет назад столица ей не покорилась. Молодая, амбициозная, поразительно самоуверенная (почти до отвращения) она приехала, чтоб из точки под названием Москва завоевать шарик под названием мир. Без гроша за душой, но с мощными крыльями за спиной, без царя в голове, но с Богом в сердце она верила, что «осилит дорогу идущий», а дорога была одна, и лежала она через тернии, правда, за ними не всегда скрывались звезды…. Самая красивая, самая умная, самая сильная, самая-самая, она получила первую свою пощечину, когда, поступив в университет, поняла, что на стипендию ни за что не проживет, и пошла работать в какой-то непримечательный маленький магазинчик, где впервые почувствовала себя униженной, когда осознала что там, ни ее интеллекта, ни ее красоты никто не замечал. Она коротала дни, и чувствовала, как медленно гниет заживо, после первых незначительных стрессов ей бы пора было осознать, насколько она слаба, если опустила руки еще до начала борьбы, но глупые облака пустых амбиций застилали глаза. Душила злость, стремительными волнами накрывали приступы агрессии по отношению к другим, и она упрямо продолжала верить в чудо. И невзирая ни на какие законы жанра чудо произошло. Оно было невероятно красивым, сильным, энергичным, оно спешило всегда жить, и оно никогда не сдавалось. А что самое удивительное чудо имело вполне реальные облик высокого брюнета с пронзительным взглядом черных глаз. А дальше, а стоит ли рассказывать? Пожалуй, что нет, ведь итак уже до возмутительного много сказано о том, что такое любовь. Да, у них была самая обыкновенная любовь в эпистолярном жанре. Естественно, вымученная болью разлуки, с изношенным сердцем, прибывающим в состоянии вечной тахикардии, традиционной бессонницей, увлекательной депрессией, и прочими атрибутами сопутствующими этому легендарному чувству, но все же любовь. Он жил в другом городе, и не мог остаться, а она не хотела уезжать, находясь под состоянием опьянения своими наркотическими амбициями, все еще не терявших надежду найти свое отражение в реальности. Так, с удовольствием разрывая сердце на куски, жалея свою сложную участь, и втайне гордясь собственной силой воли, она решила, что их будут связывать письма. И они связывали, связывали до тех пор, пока она поняла, что пишет уже четвертое письмо в никуда, ведь ответов не следовало. Она совсем не заметила, как дни совершенно слились с ночами, как в голове прокручивалась одна и та же мысль, словно других и существовать не могло, как она пила рюмку за рюмкой в баре, как, укутавшись в старый плед, часами сидела недвижно в кресле, как просыпалась в чужих постелях, и чувствовала ненависть к спящим рядом мужчинам. Она не помнила ничьи лица, не вслушивалась ни в какие фразы, она кочевала из бара в бар, из постели в постель…. Сознание медленно угасало, но случилась его последняя пронзительная вспышка. Она достала из ящика свои копейки, купила билет, и налегке отправилась к нему. Город П. встретил ее не с распростертыми объятьями, можно сказать, что почти не встретил. 3 дня минули в безуспешных скитаниях и поисках, деньги иссякли, надежда последовала их примеру. Наконец, совершенно случайно, она все же сумела найти его адрес. Сердце сжималось в предвкушении то ли счастья, то ли вечной тоски, когда она поднималась по лестнице, секунды, что прошли до того как дверь распахнулась казались нескончаемо длинными. Но лучше б они тянулись. Дверь открылась, сердце упало, дыхание остановилось, в глазах отразился ужас, слегка закружилась голова, и она, наконец, спросила:
- А здесь ли проживает господин А?
- Ах, вот кто вам нужен… - протянула пожилая женщина в синем халате, и немного тем обнадежила гостью, - простите, он я не знаю, где он теперь живет… он уж год, как съехал.
Она кивнула судорожно головой, сглотнула, и медленно направилась к выходу, кинув невнятное «спасибо.»
- Подождите, - окликнула ее женщина.
Она обернулась.
- Простите, Вы его хорошо Читать далее...

[321x458]
Настроение сейчас - полудепрессивное усталое

Как ни странно, сегодня буду писать от своего лица.
Ходить и глубоко дышать, дышать тем же воздухом, какой наполнял твои легкие 3 осени назад, тем, что дурманил когда-то и кружил голову, тем, каждая молекула которого наполнена глуповатой и наивной надеждой, на что-то… что тогда, целых 3 осени назад, казалось реальным. Ходить и дышать, по сонному городу, залитому светом ленивого солнца, холодного солнца, осеннего солнца.… А что еще собственно, остается делать, когда ты уже не очень отчетливо представляешь: что будет, не понимаешь что есть, и уже почти совсем позабыл то, что было. Выход один: ходить и дышать.
Даст холодную пощечину ветер, упадет последний листик, жалко раскрошиться под давлением моего каблука, усмехнется солнце, пошлет луч, луч преломиться в атмосфере, и так и не коснется меня, никогда. А я буду ходить и дышать. Чей-то приветливый взгляд скользнет по плечу, но натолкнется на мой холодный, на секунду в чьих-то глазах отразиться удивление, неверие, ужас, наконец, но через пару минут глаза поймут, что это не шутки, поймут, и больше никогда не осмелятся взглянуть в мою сторону. А я пойду дальше. Пойду, и вспомню, как ждала когда-то одного взгляда зеленых глаз, не дождалась…. Ухмыльнусь, сердце с силой стукнется о стенки ледяного футляра, он не даст трещины, нет, зато сердце от удара начнет истекать кровью, горячей и соленной, но кровь не растопит стен футляра, скорее он охладит ее. А мне останется лишь боль, немного обжигающая, но вполне терпимая. На какие-то доли секунды мир возмутит своим однообразием, и нестерпимым твердолобым постоянством, которое напрочь решает его шарма. Вызовет волну тихой и неожиданной агрессии город, который не дает почувствовать себя живым, и который совершенно лишен скорости, чувства ритма, а главное – гармонии. Он, на протяжении многих лет, играет не бог весь какую музыку, и все жители медленно выплясывают под нее не самые примечательные танцы. И возникает такое ощущение, что ты движешься со скоростью звука, по той местности, где ни то что не один человек, ни один электрон не развивает скорость больше 30 км. в час.
Сверну на проспект, вспомниться старый знакомый, почему? А просто так, удивлюсь: 7 лет его не видела, а теперь уж месяц из головы не выходит. Он был художником, почему был? Да потому что мне так кажется, что был, он наверно, совсем иной сейчас, наверно, от его души уже почти ничего не осталось, и наверно, он почти позабыл, как держать кисть. «Впрочем, - подумаю я, - это всего лишь домыслы». А в душе мелькнет неясный симбиоз надежды с желанием встретить его вновь, и…. Буду идти, мой взгляд случайно остановиться на каком-то прохожем мужчине, через какие-то доли секунды, я пойму, что он его не верно расценил, и вспомню изречение своей экс-лучшей подруги: «на тебя хоть паранджу надень, ты даже в ней будешь пошло смотреться». Очередной раз удивлюсь силе своего скорпионьего взгляда: бесстыдного, дерзкого, страстного, и в то же время холодного и чужого. Говорят, глаза – зеркало души, но что они отражают, или пытаются отразить у меня? А черт его знает. Понимаю лишь, что желание – это не мое душевное состояние, лишь иллюзия, да, она. Хотя, мне знакома страсть. Дедушке Фрейду было бы, в чем разобраться, наверняка он наплел бы что-нибудь о моем либидо (кстати, никогда не задумывались о том, как читается это слово наоборот?), исследовал творческий потенциал, и пришел бы к выводу, что еще пару десятков лет процесса сублимации, и моя невоплощенная сексуальная энергия сделает из мня гения. Впрочем, я же про страсть, так вот страсть – это яд со вкусом красного вина. Лично я ее ни на ком не вымещала.
Разобравшись со счетами, делами, и прочей дребеденью, я приду вечером домой, сяду за компьютер, и выложу весь этот бред Вам. Простите….

[270x437] Настроение сейчас - загадочное

Хочу начать с того, что выражу огромную благодарность своим ПЧ, и выразившим мне свою симпатию. Это очень важно для меня, так, я чувствую, что существую на Лиру не так уж и бесцельно, спасибо Вам огромное, ваши слова очень меня поддерживают. Белая кожа… да, белая кожа с тонким ароматом дорогих духов. Бархатная, мягкая, потрясающая, до какой есть желание коснуться, нет, не рукой, слишком грубо для такой кожи. Губами, только губами. Плечи… покатые тонкие, хрупкие, пожалуй, и грудь, маленькая французская грудь, очаровательно невинная, так волнительно вздымающаяся то вверх то вниз. Она – богиня, что сидит ровно напротив, визави. Богиня, которая сама о том не подозревает. Овальное аристократическое лицо, высокие скулы, удивительные карие глаза, небольшие, но настолько необычные, и тем привлекательные. Губы… Боже! Не у одного поэта не нашлось бы слов, чтоб их воспеть. Верхняя - чуть больше нижней, наивно, и по-детски. И в то же время, пожалуй, просто дьявольски…. Это порочная невинность, это белая красота, разъедающая душу по-черному, в которой нет ничего, кроме…. И кем она только создана: Богом или Сатаной? Повернулась, приподняла руку, поднесла к виску, чуть коснулась, прикрыла глаза… Боже! За что такое? Пальцы тонкие, белые, кисти узкие, ладони нежные, линии изящные, четкие…. Хватит! Стук каблуков по мраморному полу…. - Добрый день! Не подскажете, вы не к А. М., случайно? - Да, к нему, а что? - Вот, думаю, успеет ли он принять еще двоих, ведь поздно уже. - Я вот тоже, подумываю, не пойти ли домой, дело в общем-то не срочное, а время, действительно позднее, да и усталость валит… - А далеко ли Вы живете? - Да…. Если честно, я б давно уже ушла, да только думать не хочется о том, что вот сейчас выйду на улицу, а там, мороз, снег, город темный, а мне брести еще и брести до дома. А тут… уютно, тепло. Пристальный взгляд, пауза, хитрая скрытая улыбка. - Знаете, я здесь неподалеку живу…. Может… простите, конечно, но Вас нестерпимо хочется нарисовать, это словно обязанность Не запечатлеть такие черты… преступление. Да, я понимаю Ваше удивление, но это лишь душа художника говорит во мне, и она говорит, что просто никогда мне не простит, если я не напишу Вас, оставив на века жить эти черты. Прошу Вас…. - Написать портрет…- призадумалась она, что ж, я согласна. Удивлены, да? А я люблю шокировать людей, понимаю, это странно, при моем-то невинном виде. До бескрайности страстна, Целиком непорочна, Только это не прочно, Как и все на земле…. – пробормотала она, глядя куда-то в никуда, после чего решительно встала и направилась в выходу. Комната маленькая, милая, сплошь ткани для драпировки, и сплошь темный, насыщенный бардовый цвет. Странновато, необычно, и очень уютно. - Ну, и куда мне садиться? Как мне садиться? - Подожди, ты слишком торопишься, мне надо подумать…. Так, по-моему, подойдет этот диванчик, ну-ка присядь, так… Руку на подлокотник, кисть свободней, да, вот так…. Ноги тоже на диван, н-да… голову слегка в сторону, глаза чуть вниз, губы приоткрой, чуть-чуть, а могу я немного обнажить твое плечо? Так… если бы…. - Хочешь, чтобы я разделась? - Ну…. - А если без ну, - она улыбнулась, - ты ведь хочешь чтоб, - и ее пальцы стали медленно расстегивать пуговицы ее блузы, они скользнули по шее, и оголили плечо, затем она приподнялась и скинула блузу. На минуту ослепила белизна и красота бархатной кожи, потом… голову вскружил аромат духов, смешанный с ее ароматом, и воплотивший собой саму одержимость. Она усмехнулась, прочитав удивление в глазах напротив. - Ты хочешь, да, жжет, да? Это нестерпимо, ведь правда. Ну дотронься, разрешаю. Рука по талии, затем по бедру, обнажили. Юбка сорвана, колготки порваны, на полу…. Губы страстные, сдержанно обжигающие, по груди, кожа нежная, холодная, идеальная. Дыхание сбивчивое, судорожное, сумасшедшее, ногти острые, очень острые, до крови… как до блаженства. Пол холодный, шея горячая, комната бардовая, мир сумасшедший, запахи дурманящие, вздох божественный, пальцы нежные, руки умные, толчок неведомый, и… снег, снег, снег. Набросок, в котором уже проглядывается шедевр, кисти разбросаны, запах краски, улыбки хитрые, недомолвки странные. - Ну, мне пора…. Вот мой номер…. - Не оставляй. - Почему? - Ты же знаешь. - Нет. - Не трави душу, ей и без того больно. - Не понимаю…. Я и ты, что в том плохого? - То, что у меня есть муж. - Да, пожалуй ты права. Но ты любишь меня? - Конечно, ведь ты моя лучшая работа, ты мой шедевр, теперь мой… А теперь, обещанное название: «Она и… она», только не подумайте, пожалуйста ничего превратного, это не больше чем моя воспаленная фантазия, и минутное ощущение. Может, и у вас такое случается?

[400x299]
В колонках играет - Evanescence - Hello
Настроение сейчас - какое есть....

Музыкант, черт подери, чего она от него ждала. Музыкант… и это проза. Музыкант до мозга костей, музыкант…. Проклятый, вторгся в ее жизнь, разворошил прошлое, разбередил старые раны, подарил надежду, и… все вы прекрасно понимаете, о чем я. Осталась только боль, она, почти как его музыка заполнила все вокруг, и тоже приобрела собственную гармонию и лад, почти, как музыка…. В темном городе она бродила, обрученная с собственным одиночеством, и пыталась избавиться от той навязчивой музыки, которая натянуто, звучала в голове. Взрыв, листья вокруг, сумасшествие…. Она бежала, бежала, вперед, без отклонений в никуда. Сомкнулись веки, горячая речка по белому мрамору ее лица, тоже, как она, в никуда. Ветер подхватил слезу, но не в силах ее удержать уронил на асфальт, и слеза осталась там одна, так же, как и она. Печальный желтый свет фонарей, сердце на износ, тук…тук…тук…. Все быстрее и быстрее, дальше, и нет больше сил, и ничего нет только боль, только улица, только ее зеркальное отражение в почти безжизненных глазах, только она…. Устала, упала, на коленях…. На коленях пред миром или пред собой, бредовая, больная, сумасшедшая…. Она подняла глаза к небу и почувствовала, как колют лицо снежинки. Губы дрогнули, веки закрылись, дыхание остановилось, и только слезы, снег, город и она. Колени начали мерзнуть, а шарф нестерпимо давил горло, она вцепилась за него и потянула прочь, длинные ногти до крови расцарапали шею, она вздрогнула. Пальцы, белые ледяные пальцы в горячей алой крови, ее крови…. Медленно она побрела домой. «С меня хватит» единственная мысль в ее голове, чего хватит? Широкая дорога к ее дому, застланная последними листочками, мертвыми, такими же, как и она: вроде еще существующими, но не живыми. Может, они потеряли смысл? Темная улица, причудливые траектории снежинок, редкие прохожие, похотливые мужчины, грязные мысли, маленький город со множеством мелких тайн, скрытых желаний, непонятых надежд, оскорбленных душ, одиноких сердец…. Бессмыслица, в которую она прекрасно вписывалась, одна из… да, она не больше, чем одна из. «Уезжаю, завтра же,» - думала она, и ее уже накрыл горячий и противоречивый дух свободы, как вдруг вспомнилось, что ехать ей некуда.
Она пришла домой в начале второго. С остервенением выкинула плащ в угол, зашла в комнату, открыла прикроватную тумбочку, и начала выгребать от туда лекарства: «Сальбутамол», «Эуфилин», «Теопек», многочисленные ампулы и ампулки, упаковки для капельниц, все летело в разнее стороны. Бились дорогостоящие флакончики, вытекали жидкости, которые циркулировали в ее жилах вместо крови. Все изничтожила, все разорвала. Схватило сердце, она горько усмехнулась, и раздавила в руке последнюю ампулу. Порезалась, сжала руку со всей силы и замотала бинтом, плевать, на все плевать. Звонок в дверь, страх, от чего? Кто такой Великий и ужасный может находиться там, за дверями, кто сможет напугать ее? Ту, которой на все плевать: на жизнь других, на свою жизнь, на все ужасы на свете, на смерть, в конце концов… Она пошла открывать. Взлохмаченные черные волосы, бледное лицо, порезанная рука, подтекая косметика, мятый костюм…. Открыла. Глаза медленно налились кровью, губы сжались.
-Чего тебе, - сквозь стиснутые зубы процедила она.
Он сделал шаг вперед, она попыталась закрыть дверь, не успела… его холодная рука на щеке, его горячие губы на губах. Ее ненавистный кровавый поцелуй, словно она пыталась передать хоть малую толику той боли, что разъедала ее изнутри. Прижалась, замерла, оттолкнула, послала ко всем чертям. Захлопнула дверь. Упала, улыбнулась, почувствовала боль в горле, усмехнулась – завтра пройдет. Завтра все пройдет….

[264x350]
Настроение сейчас - плохое

Небо проясняется, не хочу… мне вполне приходился по душе вчерашний дождь. Состояние такое, что вот еще чуть-чуть и я вдарюсь в свою «шальную молодость», начав писать наивную женскую прозу, *усмехается*. Вот вчера пыталась достучаться безуспешно до одного товарища в аське, который, как я уже успела сегодня выяснить, тоже убивал свою ночь, в ожидании чуда. Как глупо и жестоко: он сидел тупо возле монитора, а я так же бесцельно прозябала свое время, и может быть, все закончилось бы куда приятнее для нас обоих, но… в очередной раз проведение решило поиздеваться, а если говорить более приземлено, поиздевались мои операторы. Так или иначе, разговора не состоялось, жаль, товарищ интересный…. В очередной раз сложилось ощущение, что мне категорически не стоит никому доверять, ибо мое доверие, а точнее надежда на него, неизменно влечет за собой полнейшее разочарование. Странно, повесть еще не дописана, а конец уже ясен. Чувствую себя бесцельной и незаполненной, это несколько необычно, ведь я имела неосторожность считать себя человеком цельным. Толком и не понимаю, чего это мне неймется, словно разобрали на запчасти, а потом, сложив меня заново, обнаружили, что была утеряна некая деталь, без которой механизм вроде и работает, но не без сбоев.
Ничего не хочу, слоняюсь по квартире, как тень. Рутина уже изрядно поднадоела, впрочем, как и некоторые личности, наивно считающие себя незаурядными (хотя, кто я, в общем-то, такая, чтоб судить об их неординарности). И нет желания думать о дне грядущем, да собственно, и его наступления тоже не очень то хочется. Нет, господа, я не сошла с ума, и нет у меня никаких навязчивых мыслей о суициде. Просто завтра опять начнется прокрутка этой ленты: те же лица, те же проблемы…. У вас никогда посреди ночи не возникало желание сделать стоп-кадр, чтоб замер весь мир, и эта ночь стала только Ваша, и ее хронометраж могли определить лишь Вы? Мне холодно… привычное состояние. За окном нет снега, да и температура плюсовая, а сердце покрывается корочкой льда, но нет никого вокруг, и нет даже веры…. Безуспешны поиски гармонии, с миром в резонанс не могу войти.
С миром не в ладу,
Не в ладу с собой,
Опустошила свое сердце слишком рано…
Я закрываю глаза, и там… а что собственно там? Бессмысленное и мятежное ожидание…. И кажется, что чья-то рука ложится на плечо, внутри что-то дрожит, и накрывает волна проникновенного глубокого спокойствия. Мир не становится ясней, нет, он просто останавливается, и все становится белым…. Не важно, все, что существует вне этой руки неважно и далеко. И упоительное вымученное счастье разливается по венам, но… я чувствую лишь холод. И вновь понимаю, что нет никакой руки, и быть не может, есть только я, мое несовершенство, что, воссоединившись со страхом, порождают лишь отчуждение и жестокость.