***
У меня есть любимый мужчина. Его зовут Алехандро. Мы с ним видимся раз в три года, и каждая наша встреча переполнена эмоциями. Порой он заставляет меня устало улыбаться, порой плакать, зачастую негодовать, а иногда и вовсе ненавидеть его за излишнюю откровенность. То он берется мне рассказывать о жизненных драмах, превращая их в трагическую поэзию, полную романтизма, то обрушивает на меня лавину разочарования в силе человеческого духа, но никогда при этом не забывает напомнить, что всегда лучше жить, чем не жить, что каждый человек, пусть он слаб, порочен и жесток, находит в своей жизни место для подвига, хоть и незначительного. А потом недвусмысленно намекает, что незначительных подвигов не бывает. Подвиг может либо быть, либо не быть.
Мы виделись всего четыре раза. С каждой нашей встречи я возвращаюсь похожей на разобранную мозаику, которую еще долго не могу заново восстановить. Каждый раз кляну виновника, каждый раз обещаю себе не принимать его слова близко к сердцу, каждый раз обещаю себе бросить меланхоличного испаноговорящего возлюбленного, но с завидной регулярностью являюсь на наши встречи. А что поделать, сука-любовь.
Сегодня он разобрал меня снова. С мексиканской жесткостью и испанской поэтичностью, педантично и даже немного схематично, поскольку уже набил на этом руку. Глазами Хавьера Бардема он показал мне целый мир и в очередной раз обратил в руины то, что мне казалось таким безупречным. Он показал мне Барселону, далекую от открыточных путеводителей, грязную, пыльную, полную алчных интересов, которым дела нет до неповторимых мозаик Гауди в парке Гуэль, где каждый использует того, кто слабее, но не со зла, нет, а лишь потому что каждый живет, как умеет. У каждого свои личные компромиссы с собственной совестью. И не то, чтобы я не знала о такой Барселоне, просто сидя на старой лавочке Барселонетты и фотографируя море, меня по глупости лет больше увлекала обертка, нежели чем сама конфета.
Барселона у Алехандро похожа на душный муравейник, где живые и мертвые, любовь и ненависть, верность и предательство, ожидания с истекшим сроком годности "и вид был бы прекрасный, не будь здесь так много муравьев". А над всем этим возвышается Саграда Фамилия, которая задумывалась Гауди как символ искупления грехов жителями Барселоны, и ее строительство идет до сих пор исключительно на частные пожертвования. А под тяжестью искупления грехов обычный человек, который вдруг узнает, что у него заканчивается время. И у которого в этом грязном муравейнике нет никого, кроме его родной дочери, кто бы услышал о чем он молчит. Но, если своим грехам еще можно вести подсчет, то не саморазрушительное ли занятие искупать чужие? И как отличить одни от других человеку, который калькулирует собственные вдохи и выдохи? Уксбаль по сути борется не со смертью, совсем нет. Он борется с песчаной бурей захлестнувшей его жизни. Вдыхая и выдыхая так легко принять столь необъятную мысль, что мир существовал и до тебя, и так сложно осознать, что он будет существовать после. И все так же будет шуметь этот средиземноморский город, все так же волны жизни будут выбрасывать на берег тех, кто не сумел их подчинить себе, все так же будет стоять Саграда Фамилия, напоминающая жителям Барселоны о том, что им есть, что искупать.
И я бы не обольщалась на вашем месте, если вы тоже ходили на последнюю встречу с Алехандро и по окончанию его истории выдохнули при мысли, что эта история не про вас. Нас всех это ждет, так или иначе. Просто кому-то волей судьбы посчастливится не пересчитывать свои минуты.
"Эта мысль давно меня терзает,
Читать далее...