Маленький ребенок, совсем еще кроха, лежал в потрескавшейся и ржавой раковине, и усталым взглядом ярко-зеленых глаз с недетской серьезностью смотрел куда-то наверх, не издавая ни звука. Давящая тишина звенела в ушах, переливаясь всей палитрой беззвучья – от попискивания до ультразвука. Неожиданно безмолвие ржавого мира взорвал дикий, нечеловеческий, полный ужаса и боли крик, от которого, казалось, могут вывернуться наружу голосовые связки. Помещение заполнил ядовитый дым, раздались крики, ругань, звон стали. Младенец начал хныкать, а когда его всхлипы перешли в плач, дверь открылась, и появился Долохов, весь в крови, а на руках его корчился Сид Горбек, с обрубленными кистями рук и стопами, весь покрытый сажей и страшными ожогами. На нем горела одежда, и он извивался, выгибался дугой, выл, стонал, тыкал Константина Долохова в лицо своими обрубками, оставляя кровавые кружки на грязной коже. Затем все скрылось во всепоглощающем огне, но вскоре красные языки сменили цвет на зеленый, и их отблески плясали на каменных стенах. Посередине огня стоял Константин, и не было уже ни младенца, ни Горбека. Мужчина бросал книги, мебель и драпировки в зеленое пламя.
- ты что делаешь?! – раздался незнакомый мужской голос.
В глазах зельевара показались фанатичные искорки.
- Согласись, он прекрасен…
- Кто, фолиант?
- Петер..…Это чудо…Он слишком прекрасен для нас.…Для тебя.…Вот я его и убил, чтобы он никому не достался…
- Так это ты? Жалкий, подлый убийца! Хотя нет… ты свят. Свят в своей любви.
- Да, - грустно отозвался профессор. – Жаль только, Горбек оборвал мои крылья. Зато сейчас появится нимб!
И действительно, его волосы загорелись. Но лицо приобрело такой умиротворенный вид, какого не бывает у матери, кормящей ребенка.
С диким криком Петер Грюнд проснулся. Слава богу, это всего лишь сон… Некоторое время он просто лежал и изучал трещины на потолке. Сердце бешено колотилось, словно грудь была клеткой, которая не хотела выпускать его на волю.
Топот и крики нарушили его спокойствие, а от появившегося запаха паленого его вырвало на пол. Блондин выглянул из палаты и увидел, как израненный Константин несет что-то обуглившееся на руках.
- Сид…
Через несколько минут в палате появился Долохов. Вид у него был измученный.
- Как он?- не медля, спросил Грюнд.
- Скорее мертв, чем жив, - Долохов прислонился к стене. – Петер, я устал, не сейчас.
- Сию минуту! – выкрикнул мальчик. – Что случилось?
- Его сожгли. Петер, я…
- ты мог его спасти?
- Мог, - убито прошептал профессор.
- Иди и спасай, - безапелляционно отрезал блондин и подошел к окну.
- ДПетер, солнце, его на костре жгли, понимаешь, нет? Напалмом! У него все кишки зажарились! Его лечить значит делать только больнее!
- Это ты виноват! – резко обернулся Грюнд и закричал. – Ты обещал его найти и вернуть! Обманул меня, ты самый низкий, подлый самый…
- Я не смогу его вернуть, Петер. Отпусти его, не держи, не надо. Дай человеку умереть спокойно.
- Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!!!!
- Петер, ты что…
- Молчи. Либо ты идешь и возвращаешь все, как было, либо я прыгаю.
Блондин распахнул окно и сел на подоконник.
- Решай.
- Солнце мое, это абсурд, - прошептал профессор и приблизился к юноше.
- Не подходи! Я прыгну! - губы мальчика задрожали. – Решай, быстро!
- Да что же ты со мной творишь, Петер, золотце мое? – Долохов опустился на холодный пол в полном изнеможении.
- Maestus sepia, - небрежно протянул Грюнд.
- Я не могу, Петер.
- Тогда прощай, - только и сказал юноша. И прыгнул.
Под утро в палату пришла медик, Мари-Луиз, и увидела лишь раскрытое окно и Константина, сидевшего на подоконнике и курившего.
- Константин?
Ноль внимания.
Женщина потеребила мужчину за плечо.
- Константин.
Широко раскрытые черные глаза уставились на женщину.
- Что произошло?
- Он сам, - слабо выдохнул профессор. – Я не виноват… я не успел.
Медик выглянула в окно и увидела тело Грюнда.
- Боже… когда это произошло?
- Когда я Сида принес…
- Идите к нему. Я все улажу.
И мужчина послушно направился в палату к Горбека. Тем его встретил удушающий запах горелого, сопровождавшийся хриплым влажным дыханием. Мальчик лежал, незабинтованный, непокрытый. Обугленные руки его выкручивали матрас и простыни, лицо, с которого сняли слой кожи, было искажено страшной гримасой боли и злобы. Спина конвульсивно то выгибалась дугой, то распрямлялась, голова и ноги дергались: мальчик не мог лежать спокойно, любое движение вызвало в нем боль, правда, она не могла конкурировать с адской болью обездвиженного положения. Глаза, все такие же ярко-зеленые, изо всех сил выворачивались, чтобы разглядеть севшего рядом профессора.
- Одни мы с тобой остались, да, горемычный?
Надрывное дыхание участилось. Глаза Сида, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
- Не бойся, скоро все закончится. Я больше не дам тебя в обиду. Мы вылечим тебя, и станет легче, поверь мне. Должен же кто-то выжить, - Константин, совсем по-мальчишески, вытер набежавшие слезы рукавом некогда белой рубашки. По-юношески
Читать далее...