Это цитата сообщения alwdis Оригинальное сообщение

[показать] [показать] [показать]

[показать] [показать] [показать]

[показать] [показать] [показать]

галерея Der Jen;

Мы с ребятами часто собирались у Олеко, занимая длинные зимние вечера, рассказывая друг другу разные истории, сказки, случаи из жизни. В один из таких вечеров Олеко поведал нам удивительную Легенду о Грэ Блу. Она была очень популярна среди бедняков, я порой слышала ее имя из уст тьмы: "Вот если бы была Грэ Блу!", "Где же правда? Она не найдена еще со времен Грэ Блу".

Саму легенду я ни разу не слышала. Не знаю, сколько ребят не знали историю о Грэ Блу, а сколько – не раз слышали, но все внимательно, как в первый раз, слушали – затаив дыхание, Олеко оказался замечательным рассказчиком.

Многое из этой истории я забыла, также упустила описания похождений Грэ Блу, ведь каждый вечер – новое повествование о ее приключениях. Когда-нибудь, может быть, я поведаю о Грэ Блу всю историю...

Мы располагались вокруг костра, а Олеко усаживали на гамак, и он, мерно покачиваясь, рассказывал нам о легендарной Грэ Блу.



ЛЕГЕНДА О ГРЭ БЛУ

Это было так давно, что, казалось, нуритяне должны были забыть эту историю – о Правде Грэ Блу. В те давние времена уже были и богачи, и нищие, бедняки и правители, Несправедливость и Горе, Унижение и Страдание. Уже давно умерли те старики, которые помнили времена Справедливости и Равенства. И в то время жила Грэ Блу. Дочь богача, но ее друзьями были дети бедняков. Отец не занимался ею, и она росла как дикое деревце, впитывая не затхлый воздух богатых комнат, а свежий ветер Нурити. Грэ Блу росла: своими глазами видела, сердцем чувствовала нелегкую долю бедных и видела, как родной отец с легкостью тратил ки, тяжелым трудом добытые бедняками – его работниками. Грэ Блу росла, вместе с ней росли гнев и жажда справедливости, противоборствующие в ее душе. Она желала изменить мир, но прежде хотела знать Правду, хотела знать, есть ли она в мире.

Спросила Грэ Блу отца, справедливо ли то, что он тратит кланы, не заработанные им. И ответил отец так: "Такая жизнь, это ее законы. Удел одних – работать на других. Люди делятся на хозяев и слуг". "Но кто поделил?" – спросила Грэ Блу. Усмехнулся отец: "Люди. Удел слабых – кормить сильных. Грэ Блу, этого не изменить. Каждый стремится нагрести под себя как можно больше. Бедняки злятся на богатых, потому что их гложет зависть, прикрытая криками о справедливости. Если бы бедняк разбогател, он бы уже не мучился вопросом кто прав. Он бы сразу же стал таким как я. Мы все барахтаемся в грязи жизни и, чтобы выбраться на твердь, приходится отталкиваться от других, которым суждено вновь погрузиться в эту грязь". "Но к чему такие ки, добытые за счет боли и несчастья других, разве они несут счастье?" – восклицала Грэ Блу. "Надо жить, не оглядываясь на других, брать как можно больше, а отдавать как можно меньше, иначе затопчут – вот Правда", – сказал отец. И ответила Грэ Блу: "Я не верю".

Взяв белый плащ, подаренный матушкой перед смертью, отправилась Грэ Блу по земле искать Правду. И шла она сквозь дождь и зной, сквозь ветер и холод, укутавшись плащом, и любовь матери согревала ее. Грэ Блу помнила легенду, рассказанную стариками: "И пройдет по земле Правда в виде женщины в белом одеянии с пурпурной каймой, и принесет она Справедливость и разорвет Цепи на руках"...

Но нейдет Правда. Где ты, Правда? Дети умирают, молодые становятся стариками в цвете лет. Нет мочи ждать тебя, Правда!

И пошла Грэ Блу искать Правду, чтобы найти и рассказать ей о тяжелой судьбе и напомнить ей, что ждут ее люди, ждут и верят.

Исходила она много дорог, встречая все те же Несправедливость, Нищету и Смирение. Испытали ее Гнев и Месть, но она выдержала, одолевали Усталость и Безнадежность, но она вынесла, прошла сквозь Боль и Страх. Проходила города и села и спрашивала она людей, не знают ли они где Правда, не встречали ли они женщину в белых одеждах с красной каймой. Но не знали люди, где Правда, не видели ее в глаза.

"Ищи ее, добрая девушка, найди и передай, чтоб не забыла и нас", – напутствовали ее. И дальше шла Грэ Блу, а люди провожали ее глазами, покуда не мелькал в последний раз за поворотом дороги ее белый плащ.

Но когда объединяются Голод, Страх, Бессилие и Усталость, трудно выдержать их натиск в черном бушующем лесу, когда рвет гроза и охватывает цепкими лапами Отчаяние. Но Грэ Блу продолжала идти, пробиваясь сквозь заросли ветвей и сучьев, сдирая кожу в кровь, потому что знала, иначе поглотит ее Безнадежность. Выбралась она из темного леса, вышла и упала обессиленная. Такой ее нашел молодой охотник и приютил. В его доме стояли Тишь и Благодать, что Грэ Блу не хотелось уходить. Ей хотелось навсегда остаться, забыть скитания и тяготы жизни, сидеть на крыльце у его тихого дома и смотреть на звезды, но она не могла. "Я ухожу, – сказала она Эйно – так звали молодого охотника, – я благодарна тебе за все". "Куда же ты?" – спросил он. И Грэ Блу рассказала ему, зачем она словно неприкаянная бродит по свету. "Я не могу ждать, мне пора". "Зачем тебе Правда? Разве тебе она нужна больше всех, больше чем другим? Человек в этой жизни сам за себя. И если одному Читать далее...

Это цитата сообщения Деметрий Оригинальное сообщение

 Китайский художник Chen Shu Fen

1
[показать]

+13

Это цитата сообщения La_belle_epoque Оригинальное сообщение

fyama:

[показать]
Kajita Hanko, 1908

more

Я собиралась натягивать плащ, когда в дверь постучали. Я открыла, и в комнату влетел Олеко.

– Привет. Я как раз собираюсь.

– Нет, Тигриный Глаз, сегодня на улицу не высовывайся и сестер не пускай, по городу ездят ловцы на заработки. Я заскочил, чтобы предупредить тебя, – Олеко говорил быстрым озабоченным голосом.

– А ты куда? – Он передал мне тревогу.

– Надо предупредить Лючию и Санока.

– Я с тобой! – всполошилась я.

– Нет, Тигриный Глаз, – твердо сказал Олеко, – это очень опасно – тебя могут поймать.

Он меня не угомонил.

– Слушай, Рэкса, – четко проговорил Олеко, и лицо его посуровело, – я говорю тебе серьезно. Если ты попадешься, никто не сможет тебе помочь, как в прошлый раз Офелии. Это все гораздо серьезнее и гораздо страшнее, а того, кто решится помочь убегавшему, ждет беспощадная участь, а может, еще что ужаснее, я не знаю, но зато знаю, что еще никто не рисковал узнать. А те, кто рисковал, нам уже не смогут рассказать. И если ты думаешь, что я тебя пугаю, то ты ошибаешься. Я убежден, что именно так все и есть. Помни историю Слезки, – с последними словами Олеко опрометью бросился из комнаты.

Я надела плащ и подвязалась веревкой. Нуритянки никогда не подпоясывали плащи, это не принято, но мне так было теплее, и я игнорировала обычай. Я закрыла дверь и кинулась по направлению к свалке. Конечно, слова Олеко не пролетели для меня бесследно, но я должна была предупредить Слезку.

Мое геройство было излишним: свалка оказалась пустой, исчезли все нищие, живущие здесь. Они скрылись от ловцов или их уже схватили. Я постучала по пустой бочке и на всякий случай покричала, проходя через свалку:

– Слезка! Слезка!

Хорошо, если они успели убежать. Может, Олеко предупредил, успокоила я себя, направив ступни к дому, и потеряла бдительность. Я подняла глаза и замерла. Меня окружило в шагах пяти-шести несколько человек. Как им не холодно, – первое, что пришло мне в голову: нуритяне были без плащей в одних хитилах. Приглядевшись, я увидела, что под хитилами надеты узкие, плотно обтягивающие телесного цвета лекки[27]. Взрослые нуритяне редко носят лекки, а детям до двадцати пяти ралнот[28] вообще запрещено их надевать.

Они двигались мягко и почти бесшумно, в руках держали энергетические хлысты. И тут я поняла кто они. Это были ловцы.

– Эй, вы ошибаетесь, – медленно проговорила я, стараясь унять зарождающуюся во мне панику, – у меня есть дом. Если не верите, я могу отвести показать. Тут совсем близко.

Они никак не прореагировали на мои слова, продолжая смыкаться.

Когда ловцы окружили меня, приблизившись почти вплотную, один из них стегнул меня энергохлыстом, пронзив тело болью, заломил руки за спину и, приподняв над землей, непринужденно понес к огромной машине. Я, превозмогая боль, попыталась отбиваться, вырваться, но хватка ловца была железной.

На меня накатила волна ужаса. Все повторялось, но сейчас оказалось куда кошмарней: на этот раз жертвой была я. Как я теперь понимала Офелию! И забыв о том, что помощи ждать не откуда, что, призывая, толкаю друга в лапы ловцов, я изогнулась и вскинула голову, и страх исторг изнутри меня вопль:

– Помоги! Олеко! Олеко!

Меня швырнули в темноту, где копошились человеческие тела и тянулись руки. Я ударилась обо что-то и потеряла сознание.

Место, в котором я очнулась, лежа на земле, представляло собой большой площади территорию, окруженное светло-серым гладким и высоким забором. Я села и огляделась: вокруг на всем пространстве кое-как расположились – кто лег, кто сел – около ста нищих всевозможных мастей: и типичных голодранцев, попрошаек, бедняков и просто нищих вроде меня. Одни из них кричали, рыдая, но мало кто кидался на стену, бесполезно пытаясь взобраться на нее. Другие болтали, ссорились, дрались, резались в игры. Дети, визжа, бегали друг за другом. Женщины бранились на них. Да, большинство продолжало жизнь, как ни в чем не бывало.

Посередине огороженной территории стояло небольшое приземистое темно-серое здание без окон, да и дверей я не заметила. От него веяло жутью, но нищие жались ближе к нему. Так что я и старик, который привел меня в чувство, очутились с краю. Старик, укутанный в теплое одеяло, сидел на земле рядом со мной, облокотившись о камень.

– Вот нуритянская чума! – в сердцах выругалась я, вспомнив, как сюда попала.

– Не стоит ругаться, дитя мое, – мягко упрекнул теплый голос.

Я посмотрела на говорившего. Мужчина, оказывается, и не старый совсем, несмотря на седые локоны.

– Ну конечно! – пробормотала я удрученно. – Вот влипла... Как теперь отсюда выбраться?

Я встала, намереваясь попытаться отыскать выход.

– Не спеши, – сказал мужчина, – отсюда не выберешься. Даже если ты умудришься вскарабкаться на стену, в чем я сильно сомневаюсь, с другой стороны тебя поджидают злые шухры.

Убежденная словами со, я опустилась на землю, проигнорировав одеяло, разостланное для меня, и пощупала свой затылок:

– С-с-с, во шишка! – поморщилась я. – Вас тоже сегодня словили?

– Нет, здесь я Читать далее...

Одсер Чен-ма (Маричи)(тиб. odzer chen ma)
[показать]
Увеличить: http://www.thangka.ru/gallery/gr_marichi_b.html
Маричи - Богиня рассвета. Желтого цвета, с одним лицом и двумя руками; правая рука в мудрее высшего даяния протянута вперед, левая - спокойно держит сосуд с нектаром у основания тела. Спокойная, улыбающаяся, юная, она украшена развевающимися разноцветными шелками золотыми драгоценными украшениями - золотой короной и прочими знаками Бодхисаттвы; сидит на цветке лотоса, слегка вытянув правую ногу и поджав левую.
Тара - это женский принцип Будды, проявление мудрости и действенного сострадания всех Просветленных. Получая ее благословения, мы легко можем развить доброту и любовь, ко всем живым существам. Когда наш ум исполнен любви и сострадания, мы испытываем естественный покой и счастье, меняется наше мировосприятие, и мы можем наполнить нашу жизнь глубоким смыслом. Одсер Чен-ма считается Богиней рассвета. Верующие призывают ее на восходе солнца или в начале путешествия. Она защищает в дороге, оберегает от воров и бандитов. Так же, если жизненная энергия человека (тиб. La) была украдена каким ни будь существом, Одсер Чен-ма поможет вернуть и восстановить ее.
Источник /www.thangka.ru/gallery/gr_marichi.html>

Белая Тара(тиб. sgrol dkar ma)
[/IMG]http://www.thangka.ru/gallery/img/beltara_3.jpg[/IMG]
Увеличить: http://www.thangka.ru/gallery/gr_beltara_b.html
Отличительной особенностью Белой Тары являются семь глаз, три из которых расположены на лбу, а еще четыре - на ладонях и ступнях. Эти глаза позволяют ей видеть всех живых существ в каждой Локе (измерении бытия) с проницательной мудростью и состраданием. Практика и мантра Белой Тары способствует продлению жизни и преодолению угрожающих жизни помех. В одной такой практике она упоминается как Еше Хорло - Колесо Исполнения Желаний, и практикующий стремится идентифицировать себя с этим божеством и таким образом убирать все препятствия долгой жизни.
"Когда я увижу знаки преждевременной смерти,
Пусть ясно узрею я в созерцании образ Колеса Исполняющего Желания;
Пусть оно разрушит смелость Бога Смерти, и пусть
Я быстро достигну состояния бессмертного Ригзина ("Держателя Знания")". Продолжение: http://www.thangka.ru/gallery/gr_beltara.html

Бело-зонтичная Тара
[показать]
Увеличить: http://www.thangka.ru/gallery/gr_belzont_b.html
"Знание, сострадание и действия всех Победоносных.
Проявились в твоем образе прекрасной Богини.
Если мы будем трепетно верить и обращаться к тебе -
Усмири все препятствия и исполни желания наши;
Все помехи наши на пути к Пробуждению,
Восемь опасностей, болезни и влияния вредоносных энергий,
Что приходят извне и те, что зависят от нас.
Даруй нам быстрее способность их усмирить;
Даруй нам способность умножить добродетель, срок жизни и равностное сострадание;
Чистую мудрость слушания, размышления и медитации,
Благие качества трех основных практик Пути."
(Молитва-призывание Бело-Зонтичной Тары)
Продолжение: http://www.thangka.ru/gallery/gr_belzont.html

Манжушри
[показать]
Увеличить http://www.thangka.ru/gallery/gr_manjushry_b.html
Манжушри — Бодхисаттва Великой Мудрости, является символом Ума всех Будд. Для спасения живых существ он проявляется в пяти мирных и гневных формах.
В своей правой руке Манжушри держит меч Мудрости, рассекающий неведение, а в левой — стебель лотоса, на котором покоится Праджняпарамита Сутра — Сутра Запредельной Мудрости.
Продолжение http://www.thangka.ru/gallery/gr_manjushry.html

Гома Деви(тиб. go ma de vi)
[показать]
Увеличить http://www.thangka.ru/gallery/gr_goma_b.html
В центре танка изображена Дакини Гома Деви в своем чистом измерении. Она сидит в "царской " позе, левая нога поджата, правая - спущена. Светло- розовое, юное тело со всеми украшениями Самбхогокаи. Правая рука в мудре дарования, в левой держит Даджанг, хрустальный шар с золотым слогом внутри.
Над ней - Сангва Ешей (Джняна Дакини), над которой в свою очередь в пятицветном тигле восседает Самантабхадра.
В нижней части танка, в центре на львином троне, изображен Чогьял Намкхай Норбу - глава и держатель передачи Дзогпа ченпо. По обе стороны от него располагаются охранительницы Учения: Экаджати и Менцун Дорже Юдонма.
Источник /www.thangka.ru/gallery/gr_goma.html>

Источник:
Галерея танка: http://www.thangka.ru/gallery_r.html

"Танцовщица с чашечкой краски" (Серия "Апсара" по мотивам индийских скульптур)
[показать]

"Девадаси" (Серия "Апсара" по мотивам индийских скульптур)
[показать]

"Апсара, вынимающая занозу" (Серия "Апсара" по мотивам индийских скульптур)
[показать]

Водолей-2" (Серия "Зодиак")
[показать]

Работы взяты с сайта
http://art-day.narod.ru/painter/andreevaNV.html

Это цитата сообщения Деметрий Оригинальное сообщение

Поль Гюстав Доре (6 января 1832, Страсбург — 23 января 1883, Париж) — французский гравер, иллюстратор и живописец. Доре так и не получил художественного образования, но проводил время в Лувре и Национальной библиотеке, изучая картины и гравюры. Иллюстрировал Библию и "Божественную комедию" Данте.

http://dore.artpassions.net/
http://www.doreillustrations.com/

1
[показать]

+19

Я встретила Олеко на улице и чуть не повисла у него на шее.

– Оп-ля, что случилось, Тигриный Глаз?

– У меня все не было возможности тебя отблагодарить, при Офелии я избегала этой темы. Спасибо, спасибо, Олеко!! О небеса Нурити, я не знаю, как и чем тебя отблагодарить! Я теперь всю жизнь буду расплачиваться!

– Да ладно, – повел плечом Олеко. – Ты ведь мой друг.

Я возмутилась:

– Ничего не ладно. Я серьезно – я должна расплатиться…

Олеко отстранил меня и сложил руки на груди:

– Знаешь, Рэкса, что мне в тебе не нравится, так то, что ты все время стремишься за все всегда расплатиться. Я вот думаю, не спаси я Офелию, ты бы на помощь и не пришла ко мне.

– Глупый, что ты говоришь! Конечно бы пришла!

– Ага, и думала: "Сколько это Олеко будет мне должен?"

– Да что за глупость ты несешь?

– Что же, бесплатно?

– Я сейчас рассержусь!

– Ну, если ты собираешься мне помогать бесплатно, тебе век со мной не расплатиться, – рассмеялся Олеко, и только тут я поняла его подвох.

– Хорошо, ты выиграл. Но как тебе удалось спасти Офелию? Я восхищена, ты гений.

– Это не я, – смутился Олеко от незаслуженной похвалы. – Один мой приятель. Он когда-то там был, нашел лазейку и сбежал. Через нее-то мы и провели Офелию.

– Кто он? Я должна его...

– Я так и знал. Я не могу тебе рассказать. Он помог, зная, что я не раскрою его. Он самолюб и очень гордый. Он не хочет, чтобы кто-нибудь знал.

– Но почему? Я должна хоть спасибо сказать.

– Я обязательно передам…

– Я все равно его найду, с твоей помощью или без! Всех ребят опрошу…

– Не хватало, что ты будешь всех расспрашивать! Я же тебе сказал…

– Ты меня знаешь, Олеко… - почти с угрозой произнесла я.

– Слушай, – жестко проговорил Олеко, – его продал туда собственный отец, понимаешь?

Во мне начала закипать злость. Олеко повернулся ко мне и ткнул пальцем перед носом.

– Я знаю, ты не дура и, возможно, догадаешься кто он. Я рассказал тебе все это в надежде, что ты поймешь и отстанешь. Но если ты подашь ему хоть малейший намек о том, что догадалась, кто он, хоть чуточку, то пусть меня чума поразит, если ты останешься моим другом!

То была серьезная клятва. Я вся кипела – со мной никто не смел так говорить и тем более указывать! Я сощурила глаза и хотела выплеснуть Олеко все, что я о нем думала, но почему-то сдержалась и вспомнила Глошу. Я с ней не была согласна и теперь не согласна. Но если бы я сейчас оскорбила Олеко, то мы поссорились бы. И может быть, навсегда.



В следующий раз, когда мы встретились, я уже не была на него в обиде, а Олеко больше не возвращался к этой теме, считая ее исчерпанной. Я предложила сходить на свалку, где когда-то жила.

Все оставалось почти без изменений, если не считать, что появились новые бочки, а народу поубавилось и ребячьих голосов.

– Как они здесь живут, – сказала я, натягивая капюшон на уши от ветра, и остановилась.

Олеко не ответил, потому что я не спрашивала, а поражалась.

– Тебе кого надо? – поинтересовался он.

– Слезку или Марысю.

– Стой здесь. Я пойду найду.

Я была благодарна Олеко: искать Ворчуна среди бедняг, живущих зимой в бочках, было выше моих сил. Мне было очень жаль их, но, как ни странно, я не собиралась, не хотела, даже в голову не приходило брать кого-либо к себе в квартиру.

В прежней жизни я никогда не подавала ки нищим; мне думается, наверное, потому, что не представляла, что это значит – быть нищим. А сейчас не подаю, потому что мне самой не хватает. Хотя Олеко вон дает. Но он уверен, что назавтра что-нибудь да раздобудет, как-нибудь переживет (иначе, наверно, не швырялся последними монетками), а я не уверена. Если бы у меня были большой дом и много-много клан, я бы построила бедолагам квартиры, но в свой-то дом ни одного не поселила бы, потому что это МОЙ дом. Конечно, исключая Олеко, Тару, но это особый случай.

Мой отец подавал ки, кормил нищих, и они были безумно благодарны ему, хотя многие вполне справедливо считали – есть кланы, вот и подает. За что, спрашивается, тьма его возвеличила? Ведь поровну он ни с кем все равно не делился. И нищие считали это нормальным, потому что это действительно нормально. Потому что люди – странный народ.

– Ето ты, дочь Крайта? Давненько не виделись, – ко мне подходил Слезка в сопровождении Олеко. – Чаво это ты чванишься, стоишь-то в стороне?

– Это я ей сказал... – хотел пояснить Олеко.

– А ты цыц, не встревай, – перебил Ворчун.

– Здравствуйте, Слезка. Я просто не смогла бы найти вашу бочку, все они передвинуты.

– А ето шоб теплее-то было, – Слезка махнул мне рукой, неуклюже развернулся и пошел к ближайшему скоплению бочек. На Слезке была навешана немыслимая куча тряпья, перевязанного в различных местах, обмотанного вокруг тела так, что старичок походил на неуклюжую круглую зверюшку.

Бочки стояли, собранные вместе в круг днищами наружу, поверх, как крыша, было натянуто одно общее покрывало.

– Ето шоб тепло-то не уходило, – пояснил Слезка. – Мы внутри, в кругу-то, костерок Читать далее...

Зима вступила в свои права, и я отсиживалась дома. Иногда за мной заходил Олеко, я с радостью шла с ним. Мне нравились наши редкие, но продолжительные прогулки. Порой мы брали Офелию, одна она предпочитала не выходить на улицу, девочка держалась за наши руки и шагала между нами, лепеча и звонко смеясь. Это были удивительные прогулки!

Удавалось и Офелии вытаскивать меня из дома или я предлагала ей прогулки, когда не было сил терпеть настырную Лирку, и мы гуляли вдвоем по тихому дворику или ненадолго выходили на ветреные улочки.

До тех пор пока я не смогла уберечь моего солнышка!

Это был тот прекрасный день, когда светило Нурити появляется из-за сплошного покрова сухих зимних облаков и окрашивает своими лучами унылые улицы города. Снежана сказала, что сегодня не придет – в ее забегаловке отмечали свадьбу – и она забрала с собой Лиру. Посему мы с Офелией оказались свободны до утра, как дикие шухры[26], и решили прогуляться.

Зимой в нашем тупичке становилось довольно-таки удовлетворительно: главное – не воняло, да и мусорные кучи уменьшались в объемах (малышня постоянно в них копошилась в поисках топлива), а тупик спасал двор от порывистых ветров. Однако на этот раз Офелия не захотела оставаться во дворе, и мы направились гулять по городу.

Сестра скакала впереди меня, а я с чувством взрослости с легким снисхождением следовала за ней.

– Смотри, Рэкса, какой забавный шухр, – восторженно завопила Офелия.

Поджарый шухр-щенок с подпалинами на боках суетился вокруг нищего, жующего кусок сырра под деревом.

– Ты же знаешь, Офелия, не надо трогать шухров.

При виде приближающейся девочки шухр нехотя затрусил прочь.

– Ой, он убегает!

– И правильно делает. Нечего лезть к нему, он блохастый, – лениво сказала я, скорее чтобы поворчать, чем всерьез.

Офелия почувствовала мой настрой и помчалась за шухром. Я знала, что она его не догонит – если шухр захотел убежать, то он убежит! Поэтому я не торопилась за сестренкой – надоест, сама вернется.

– Подружка? – поинтересовался нищий.

– Нет. Сестра, – с гордостью ответила я.

– Красивенькая. Я туто недавно видел, проезжала машина скупщиков детей. Они зимой ездют, шоб подешевле продавали. Но если ребенок красивый и один, они могут и своровать. Я на твоем месте увел бы ее домой, а то заберут, и ки за нее не получишь.

Дальше я не слышала. С похолодевшим сердцем я кинулась за Офелией. Я услышала ее жалобный крик. Два нуритянина запихивали девочку в кузов небольшой крытой машины.

– Офелия! – закричала я и бросилась на похитителей. – Отпустите ее!! Отпустите!

Меня оттолкнули, но я снова наскочила на них, задыхаясь от бессильного ужаса:

– Отпустите, пожалуйста, отпустите мою сестру.

Офелия тоненько заголосила:

– Отпустите меня.

И тут неимоверный ужас окатил меня удушающим холодом, заставляющим леденеть сердце и замораживать разум. Им было все равно до наших слез и мольбы, ни один мускул не дрогнул на их каменных лицах. Живодеры, отдирающие родных друг от друга. Кровь не сочиться, и кожа на месте, но это не меняет сути. Они же не люди, поняла я.

Сейчас они просто заберут Офелию и все. Все. Я ее не увижу больше.

Эта мысль свела меня с ума.

– А-а-а!!! – в исступлении заорала я и повисла на одном из похитителей, вцепившись зубами в руку, ногтями стараясь расцарапать его лицо. Но он справился со мной: перепоручив Офелию другому, схватился за меня и, больно скрутив мне руки, приподнял над землей.

– Как ты считаешь, – смеясь, обратился он к приятелю, утирая кровь с лица, – не забрать ли ее тоже.

Я неистово забрыкалась.

– Кому она нужна! – презрительно фыркнул тот. – Бешеная. Смотри, как бы она тебе инфекцию не занесла.

Меня легко отшвырнули в сторону. Я вскочила. Машина тронулась.

– Рэкса! – пронзительно закричал голос сестренки.

– Нет! Офелия! – бросилась я следом. – Офелия! Офелия! Офелия!

Машина неуклонно удалялась и скрылась из виду. Я безнадежно продолжала бежать, пока не упала, уткнувшись лицом в холодные камни.

– Офелия! Солнышко мое! Офелия! Офелия! Офелия. Офелия. Офелия, Офелия, Офелия...



– Хей! Сестренка! – кто-то поднял и начал меня трясти.

– Офелия, Офелия, Офелия, – шептала я, – Солнышко мое.

– Чего это она? – удивился другой голос.

– Не знаю, – растерянно ответил первый. – Неужели она сошла с ума. Сестренка, – он прижал меня к себе и поцеловал макушку.

Я узнала Олеко, но ничего не могла ответить. Мне казалось, произнеси я что-нибудь, у меня тут же разорвется сердце. Я не могла остановить свой тоскливый шепот:

– Офелия, Офелия, Офелия...

Я ничего не чувствовала, ничего не понимала, мне было все равно, куда меня привели: я находилась в оцепенении.

– Рэкса, очнись, – чуть не плача проговорил Олеко, – ты должна помочь нам.

Я кивнула, продолжая напевать:

– Офелия, Офелия...

– Может, ее забрали скупщики детей, – предположил Джат. – Бают, проезжала их машина.

Я вскочила:

– О Нурити, отдайте мне Офелию! Отпустите ее!

– Тихо, тихо, сестренка. Читать далее...

Я решила немного побродить по городу, надела плащ, закрыла за собой дверь и буквально натолкнулась на Олеко. Он стоял у двери подъезда, опершись о косяк, скрестив руки и ноги.

– Фу-ты, ну и перепугал ты меня, – выдохнула я, стараясь сдержать радость.

– Привет, сестренка. Я вот стою и думаю, забыла нас Тигриный Глаз что ли.

– Ой, прости, Олеко. Я как раз...

– Чего уж там. Хочешь прогуляться?

Я последовала за ним, недоумевая, откуда он знал, что я выйду, или просто заходил к Харко. Или действительно стоял и думал?

Мы шли рядом, молчали: я никогда не умела вести беседу, а Олеко часто задумывался о чем-то. Порыв холодного ветра заставил меня плотнее укутаться в плащ-накидку. Угрюмые грязные здания с облупленной штукатуркой, серые камни тротуара, редкие голые бурые деревья придавали улице унылый вид.[24] Но я ничуть не жалела, что пошла с Олеко. Несмотря на мою угрюмость, я с удивлением обнаружила, что привязалась к нему.

Я сказала приятелю, что живем хорошо благодаря ки, которые раздобыли у сыса, мать продолжает работать в кабаке, в выходной ищет более высокооплачиваемую работу.

– Подожди-ка, – прервал Олеко и подбежал к нищему-калеке, сидящему у подъезда старого дома, Мальчик присел перед беднягой на корточки спиной ко мне, потому я не видела для чего, встал и вернулся ко мне. Нищий благодарно кивнул.

– Я его знаю, он хороший парень, немного покалечило на войне, – сказал паренек. – Продолжай, я тебя слушаю.

Олеко умел слушать, но ему приходилось часто отвлекаться, здороваясь с многочисленными знакомыми. Я не обижалась – он не виноват, что его любили и каждый лез, высказывая радость встречи.

– Я не могла представить, что буду воровкой. Одна мысль от этого привела меня в ужас, я не могла уснуть. А сейчас, после того, как я это сделала, моя совесть ни разу не упрекнула меня. Будто ничего особенного не произошло, хотя я прекрасно понимаю и осознаю, что я своровала.

Олеко склонил голову и внимательно посмотрел на меня, но ничего не ответил.

До нас донесся хрустальный грустный голосок, поющий песню о счастье. Олеко поманил меня.

На небольшой площади рядом с пустым обветшалым фонтаном сидел немощный старик и играл на луне[25]. Возле него стояла худенькая девочка с волосами лилового цвета, с ее губ слетала дивная песня.

Припев почему-то мне запомнился. Не уверена, что все точно, но смысл такой:

Счастье, счастье,

Звездой

Ты спустись с небес

И укрой меня.

Счастье, верю –

Ты есть,

И когда-нибудь

Ты найдешь меня,

Счастья

Ласковый луч.

Песня кончилась. Девочка вздохнула, опустила голову. Олеко подошел к ним, я последовала за приятелем.

– Добрый день.

– Добрый, добрый, Олеко, – старик улыбнулся ему.

Девочка повернула лицо и радостно вскричала, как-то неестественно протягивая руки:

– Олеко! Олеко!

Он поймал ее блуждающую руку, ласково пожал. Тут я поняла, что маленькая певица слепа.

– Я привел с собой подругу. Уверен, она тебе понравится.

Олеко вложил ее тонкую ручку в мою ладонь. Свободной рукой девочка дотронулась до моего лица и подняла на меня большие незрячие глаза, в которых отразилось зимнее небо, серое и светлое, с бликами голубизны.

– Лючия, – сказала она свое имя. Она была возраста Офелии.

– Рэкса, – ответила я.

– С этой песней вы многого не заработаете, – обратился Олеко к старику, – богачи такую не любят.

– Зато любят бедняки, середняки, рабочие да кваши. От них перепадает. А сыс больно и не подают, слишком бедно мы выглядим, тьму сыс не любят.

Я присела рядом со стариком. Его звали Санок. Он расспрашивал меня о жизни. Неподалеку Олеко тихо разговаривал с Лючией. Паренек сидел на ограде фонтана, она стояла рядом, прильнув к нему, чтобы ощущать, что он рядом. Девочка близко склонялась к Олеко, касаясь длинными гладкими прядями волос его лица. Она тихо рассмеялась хрустальным колокольчиком в ответ на его негромкие слова.

– Ах, ты моя Люция-Лючия, – услышала я восклицание Олеко, весело обнявшего девочку. Она запрокинула голову и еще звонче рассмеялась.

Сердце мое кольнула ревность. Ну какая же сукопа! Ведь я не единственный друг Олеко, есть и Тара, и Арнык, и многие другие. Вот только когда Олеко смеялся с Тарой, я не ощущала подобного чувства, что сейчас. Мне казалось, что Лючия ближе Олеко, чем я, словно он был для нее не просто другом, но и братом. Она ему так безгранично доверяла, что просто умиляло. Впрочем, может из-за того, что незряча.

Слепые люди вынуждены доверять другим.

Старик любяще следил за Лючией и Олеко.

– Она так рада, когда Олеко навещает нас.

Вскоре мы распрощались, Лючия ласково сказала мне "доброго пути", а Олеко с силой сжала ладонь.

Я заметила, что Олеко опустошил весь свой тощий тусу.



Проходила неделя за неделей. Три-четыре раза я встречалась с друзьями у Олеко на дереве, когда кто-нибудь из ребят забегал за мной и звал к Олеко. Как я поняла, к нему можно приходить без всякого предупреждения, правда, если застанешь его дома, но я не умела наносить Читать далее...

Это цитата сообщения Бука_Грозная Оригинальное сообщение

Огромное спасибо СЭН-СЁНАГОН !

О Японии
Читать далее...

Мы встретились с Тарой в условленном месте. Завидев меня, она вскричала:

– Ты что, эскимос?

Я не знала, что такое эскимос, поэтому ничего не ответила.

– На улице холодина, а ты без плаща!

– У меня его нет.

– Эх, нуритяне, хорошо, что вы не болеете гриппом, – завистливо протянула Тара и шмыгнула носом. – У меня самой плащ недавно появился. Будем поочередно меняться.

Мы встали у угла дома, прячась от ветра, я достала принадлежности.

– Подходите, подходите, – кричала Тара, – начищаем пояса, блеск и прелесть – наш девиз, кто не верит – проверяйте, беспоясочный – катись!

Мы мерзли, по очереди менялись плащом, под конец укрылись обе. Никто не подходил.

Тара охрипла от крика, я, осмелев, призывала тоже, но прохожие, укутавшись плащами, торопливо проходили мимо.

Я глядела на Тару, сжавшуюся от холода. Кто я такая, чтобы ради меня стоять и мерзнуть?

– Ничего не получиться, – шепнула я.

– Хорошо, что поняла, – выдохнула она.

Тара проводила меня до дома, укрывая плащом. Я хлюпнула носом:

– Что же делать?!

– Есть последний выход. Ты знаешь какой. Я не могу тебе советовать, потому что знаю, как ты к этому относишься, и не обвиняю. И если ты решишь, приходи завтра утром к Олеко. Но в любом случае попытайся не осуждать нас, а понять. – Она подняла на меня грустные глаза.

Тара ушла, а я побежала домой в свою конуру. Я надеялась согреться, но ничего не вышло: в комнате стоял холод. Офелия и Лира сидели на кровати, прижавшись друг к другу, зарывшись в тюфяк и одеяло (вторым укрылась мама, уходя на работу). На меня глядели два синих носика.

– Рэкса, Рэкса, – пролепетала Офелия, словно я могла чем-то помочь.

Меня хватило на сан[18]. Я поняла, если сейчас не будет тепла, я не знаю, что сделаю... подожгу дом. Я схватила табурет, сунула в камин, огоньки весело заплясали.

Лира и Офелия подлетели к огню, вытянув руки. Но веселье пламени не долго длилось, и тепла было мало. Офелия растерянно посмотрела на меня, она была совершенно сизой.

– Р... Р... Рэ... Рэк-са, – зубы ее стучали, – я... я... Мне холодно, – наивно и просто сказала она.

Я бросилась к Харко и столкнулась с ним у подъезда.

– Со, умоляю, помогите! – вскричала я.

– Вы не заплатили еще за квартиру, – возмутился он.

– О, со, малость, только малость топлива, – я задыхалась от стыда, но продолжала, – это ужасно, ужасный холод! Со, я никогда, никогда не попрошайничала, но... но я больше не могу терпеть! Со, умоляю! – Мне хотелось убежать, скрыться и замерзнуть, но перед глазами встало сизое личико Офелии.

Из моих глаз потекли слезы.

– Если просит ребенок... – пробормотал Харко неуверенно.

Я не дала ему опомниться.

– О, со, благодарю, благодарю вас.

Я взяла охапку высококалорийного топлива, спустилась в свою комнату и быстро разожгла огонь. Тепло блаженно разлилось по телу, секундно обожгло меня. Я застыла в истоме. Офелия посмотрела на меня сияющими глазами, благодарными и обожествляющими. Даже слова Лирки – не могла раньше принести дров – не могли испортить этот миг.

Холод перебил чувство голода, но теперь, когда проблема тепла исчезла, желудок дал сигнал.

Офелия взглянула на меня и наивным голоском спросила:

– А мы будем кушать?

В ее глазах я уже могла все. Мне было очень трудно ответить:

– Нет, Офелия, пока нет.

Вернулась мать. Она в изнеможении потянулась к огню, согрелась, потом лишь поинтересовалась откуда топливо. Я коротко ответила, что заняла.

Снежана все поняла. Она достала свой дневной заработок – большую лепешку с куском сырра. Еда едва насытила нас, а я была так голодна, что не заметила, что что-то съела.

Лира недовольно пробурчала:

– Очень вкусный сытный ужин. Теперь остается лечь и помереть от обжорства. Рэкса такая здоровая, пора бы ей научиться добывать еду.

– Можно подумать, она легко дается! – ответила я. – Пойди, достань ее сама.

– Вот была бы старшей сестрой, то конечно бы достала. А ты только ешь, как сукопа[19], вон какая толстая.

"Вот дрянь!" – подумала я. Но не одна Лирка была уверена, что я могу все.

– Рэкса, – робко тронула меня Офелия, – ты не можешь завтра принести два кусочка сырра? Если получится. Ты же достала топливо. Я знаю, ты принесешь.

– О, Офелия...

Всю ночь я ворочалась на тюфяке. На что решиться? Я-то понимала, как наивны и бессмысленны рассуждения бродяжек об их праве на воровство. Представить, что Рэкса Крайт – воровка!

В голове отчеканивалось: через два дня кончится топливо, на дворе зима, а на нас летняя одежда, нет еды, нет денег на оплату комнаты. А еще надо копить ки на стоянку для... О Нурити! Я совсем забыла. Конечно, может показаться глупой трата денег на бесполезный космический корабль, который нельзя ни использовать, ни продать, но для меня он был живым, как Офелия, мать, Лира, он был дорогой памятью об отце. Я помнила его слова: "Береги корабль". Я обязана заботиться о нем.

У меня не было выбора. Я знала, что завтра пойду к Олеко.

Приняв решение, мне стало вдруг легко и спокойно и Читать далее...

Утром завтрак был очень мизерным по сравнению со вчерашним ужином, мы понимали, что блаженство нельзя продлить вечно. Я рассказала, где достала еду.

– Что нам делать?! – вскричала мать. – Этот великодушный человек не может до бесконечности нас кормить! О Нурити, как живут люди, у которых нет работы? – Мать закричала. – Я не могу так больше жить. Это грязь, этот голод, это одно слово, врезавшееся в мозг – работа! работа! работа! Я схожу с ума.

Мать сжала голову руками и глухо зарыдала.

– Как я устала, устала... – шептала она.

Строгая, интеллигентная Снежана, стремившаяся делать все по правилам даже в бедности, не выдержала. Я, Офелия и Лира, потрясенные, смотрели на нее и не могли вымолвить ни слова.

– Я сирота, меня воспитывали чужие люди. Они были небогаты: хлеб на столе да крыша над головой, да огородик свой, как у Рощиных. Когда я вышла замуж за Граберта и стала нормально жить, я подумала – как я раньше была бедна, это был предел существования! Какая я была глупая! Оказывается, не т о т был предел. Я даже не представляла, что нищие, которым мы каждый месяц устраивали обед, живут... нет, существуют так!

– А не могут ли твои воспитатели нам помочь? – спросила Лира.

– Это были старик и старушка, – подняла голову мама, – они давно умерли.

– Жаль. Некому нам помочь, – в голос заревела Лирка.

– Ох, и без тебя тошно, – простонала я и вышла, хлопнув дверью, и подавленная побрела по городу.

Олеко знает, что нам делать, он всю жизнь прожил так. Когда я спросила у нищего Джура про Олеко, он отправил меня опять в таверну "Руба". Нет, я ни за что не пойду туда к Турку; выйдет, что я бегаю попрошайничать, чтобы он ни говорил.

На глаза попался мальчишка-оборванец с взъерошенными лиловыми волосами. На его левом плече вместо пряжки одежду скреплял кусок тесемки, а вместо пояса талию обматывала серая веревка. Я поинтересовалась, не знает ли он, где живет Олеко.

Паренек внимательно посмотрел на меня своими лукавыми зелеными глазами.

– А ты кто?

– Как кто? – растерялась я. – Не видно что ли?

– Тихо, тихо, не шуми. Ты Тигриный Глаз?

– Что? Я Рэкса Крайт.

– Ну да, Рэкса Тигриный Глаз. Олеко говорил о тебе. Он живет на пустыре в старой часовне.

– Ах, вот ты где! – раздался разгневанный и удовлетворенный поисками голос. К нам на большой скорости приближалась рыжая баба. – Верни леденцы, разбойник! Ты у меня заплатишь. Стой, кому сказала!

Я не успела спросить, где находится этот пустырь: мальчишка во все лопатки помчался прочь. Тетка было бросилась за ним, вереща как сирена, но запыхалась и остановилась.

– Ну, погоди, – помахала она кулаком вслед, – мы еще встретимся.

Она повернулась ко мне.

– Ты знаешь его?

– Да нет, – чуть замешкавшись, пробормотала я.

– А! Знаю я вас! Вы все из одной банды. Вот я тебе дам! – и тетка бросилась на меня.

Не стоит говорить, что я сочла нужным побыстрее смыться.



Пока искала пустырь, я вконец заблудилась. День клонился к вечеру, холодало, и я до костей продрогла, ступая босыми ногами по ледяным камням. Теперь у меня было одно желание – вернуться домой. Я брела, не разбирая дороги, еле переступая ногами, перед глазами плясали булыжники пустынной улицы. Споткнувшись, я полетела вперед, ударилась о камни и, верно, потеряла сознание. Второй раз в жизни со мной подобное произошло! Мелькнуло: "Я замерзну и умру. Утром кто-то найдет труп Рэксы Крайт. Нет, уже не Рэксы Кр..."



Меня приподняли за подмышки, яркий свет уличного фонаря резанул по прищуренным глазам.

– Смотри-тко, да это ж ты, сестренка!

Этот голос музыкой зазвучал в моих ушах.

– Олеко! – вскричала я.

– Мне сказали, что ты искала меня. Я ждал тебя дома, но тебя все не было и не было. Тогда я решил отправиться на поиски.

– И вовремя. Откуда ты узнал? – пробормотала я.

Он протянул мне руку и помог подняться. Вперед выступил знакомый мальчишка с лиловыми вихрами, хитрыми зелеными глазами и веселым вздернутым носом и протянул леденец.

– Арнык.

На меня наперебой посыпались имена и клички: Тинка, Лихок, Жора, Леха, Стор, Джат...

– Рэкса, – отвечала я.

Позже я узнала, что многие клички заменили имя, потому что другого имени они не знали или не помнили. Например, Арнык[14]...

– Ну что, сестренка, пошли ко мне, а то что-то холодновато, – сказал Олеко.

Наш маленький отряд по улицам города шел недолго, и вскоре мы очутились на пустыре окраины с одинокой полуразрушенной часовней.

Подле нее впритык росло могучее огромное дерево с мощными ветвями, необычайно толстое и широкое. Более половины его ствола и кроны скрывалось внутри часовни. Вероятно, она была очень-очень древней.

Светило скрылось за горизонтом, на фоне темно-сиреневого неба с высыпавшими первыми звездами сплетение живого и каменного казалось единым таинственным существом. Я опустила голову, появилось ощущение, будто я и это существо остались единственными в мире. Олеко тронул меня рукой, и пугающее наваждение исчезло.

Мы вошли в часовню. Впереди с факелом шел Читать далее...

Лирка тихонько скулила, теребя Офелию. Та неподвижно сидела на кровати, слабо вздыхая и думая о чем-то своем. Офелия, солнышко мое, я должна помочь тебе, всем нам. Но что, что предпринять? Как плохо, когда ты в безнадежности. Я мучилась, разыскивая выход.

"Вот что, Тигриный Глаз, – вспомнила я мальчишку с яркими васильковыми глазами, – если понадобится моя помощь, подойди к нищему и спроси Олеко".

Олеко! Олеко! Вот кто поможет мне. Гордость Рэксы Крайт мгновенно улетучилась, и она готова была просить помощи.

Но захочет ли Олеко нам помочь? После того, как мы его обидели, я его не видела и он не заходил к нам. Нет, он не станет помогать нам. Я это знала. Но все же это шанс, я обязана попытаться. У меня от голода болела голова, и мутило сознание. Я даже не подумала, чем может помочь Олеко, такой же нищий.

Увидев первого бродягу, пристроившегося у дерева, я подошла и спросила, не знает ли он Олеко. Нищий обнажил желтые зубы, и по добродушному тону я догадалась, что он улыбнулся.

– Ищи его в таверне "Руба".

– Спасибо, не подскажете, где она находится, со.

– Иди прямо до перекрестка, сверни налево до площади, а там спроси любого, тебе покажут, "Руба" все знают... со, – нищий захохотал, широко раскрывая рот.

Таверенка "Руба" оказалась простоватой и немного грязноватой, во всяком случае я привыкла к более изысканным заведениям. Я толкнула дверь, вошла внутрь. Меня коснулись мягкие ладони тепла. На улице было холодновато, но я не заметила, что замерзла, пока не вошла в помещение.

– Что угодно? – окликнул меня бесстрастным взглядом мужчина средних лет – обладатель темных усов и синей шевелюры.

– Я ищу Олеко. Мне сказали, что я могу здесь его встретить.

Лицо нуритянина мгновенно подобрело и расплылось в улыбке.

– Его здесь нет. – Он увидел мое огорченное лицо. – Я пошлю за ним, а ты можешь, так сказать, подождать его.

Я присела за пустой стол и подперла голову руками. Меня мучительно раздражали восхитительные запахи с кухни, вызывая спазмы желудка. За стойкой молоденький помощник ловко готовил бутеброты[11], накладывая бре-бре[12] с зеленью. Я сглотнула слюну.

– Как звать тебя? – мужчина, он, очевидно, был хозяином "Рубы", сел со мной за столик.

– Рэкса, – я продолжала смотреть на бутерброт.

– Рэкса, хочешь есть?

– Нет... нет.

– Серьезно?

Я с трудом заставила себя оторвать взгляд от еды.

– Я жду Олеко.

Хозяин кивнул. Я вздохнула.

Подбежал мальчишка-посыльный.

– Со, я не нашел Олеко.

– Иди, – хозяин повернулся ко мне. – Очевидно, у Олеко срочные дела, раз он не смог оставить своих, так сказать, координат.

– Тогда я пойду, – я встала.

Мимо прошел нуритянин. Он нес себе за столик тарелку паштета и благоуханную лепешку. Я вздохнула аромат, потолок зашатался, пол ушел из-под ног. Я взмахнула руками, ища опору, и погрузилась во тьму.

Еще полуочнувшись, я жадно приникла к чашке, из которой меня поили живительной теплой брынзойой[13].

– Вот и лучше. Я очень растерялся, когда ты потеряла сознание.

Я села на табурет, оправилась. Сначала хозяин поддерживал меня, потом отпустил. Он молча сунул мне бутерброт, который так сводил меня с ума. Видя, как он в мгновение исчез, хозяин отрезал ломоть лепешки с колбасой.

– За что вы так щедры? – я подняла на него удивленные глаза.

– Для друга Олеко мне ничего не жалко.

Много-много позже я узнала, что Олеко спас хозяина таверны от банкротства, уличив врага, который подставлял и обвинял его в воровстве.

Я сунула хлеб, колбасу запазуху.

– Что ты? – поднял брови хозяин.

– У меня есть еще мать и сестры, со, – прошептала я.

– Шарка, – крикнул хозяин, – завяжи-ка каравай, сырр и колбасу, и флягу брынзойы.

– О, со! – пролепетала я.

– Зови меня Турк, еще меня зовут, так сказать, Усы.

Шарка принес сверток, и хозяин сунул его мне в руки. Я молча взяла. Я до боли понимала, что приняла подачку, но отказаться не могла. Кто испытал мучительный голод, сознание того, что никогда не насытишься, поймут меня.

– Я обязательно верну вам долг.

Хозяин поднялся во весь свой рост.

– Ступай, девочка с желтыми глазами, и помни: тебе помогли, а не дали в долг.

Я поблагодарила его и устыженная выскочила на улицу.

Мать и сестры спали. Что им оставалось делать, чтобы заглушить голод?

Я развязала узел, отрезала щедрые ломти хлеба, сырра, колбасы, налила в жестянки брынзойы. Собрав оставшуюся половину еды и встав на табурет, положила сверток на полку.

Я обернулась и увидела три пары блестящих глаз. Заостренные голодом носы сразу же учуяли запах пищи.

– Рэкса... – прошептала мать, смотря на еду и не веря своим глазам.

Лира радостно взвизгнула и первая бросилась к столу.

После мы блаженно валялись на кровати, свесив ноги. Нам даже стало немного дурно. Но что и говорить, уж лучше, чтобы дурно было от сытости, чем от голода.

Интересно, кто со мной будет не согласен?
_____________________________
[11] бутерброт – искаженное от земного слова "бутерброд"

[12] бре-бре – икра Читать далее...

Пока мать продолжала поиски работы, я бесцельно бродила по трущобам на краю города, не зная что делать, чтобы найти выход в нашей тьме и мечтая о куске хлеба[7].

– Я не представляла, – говорила Снежана, – что может быть столько бедных. Разве тут пробьешься.

– Но ты же образованная, – вставляла я.

– Милая моя, кому нужны образованные нищие или нищие образованные, какая разница! Образованных предпочитают брать не из нищих. А на простую работу и бедняков хватает. Да и не шибко уж я образованная.

– Как это так?

– Ты думаешь, раз из богатых, значит, с образованием. А ведь я была бедной, когда Граберт взял меня замуж, – Снежана грустно вздохнула, вспоминая о нем.

– Мама, почему нам не разрешили контрибуцию? – спросила я, посчитав момент подходящим. – Если у нас не хватало ки, мы могли бы продать "Орбиорт".

Меня давно этот вопрос мучил, и я не хотела отступать. Мать сжала руками хитил и тихо сказала:

– Я сама толком ничего не понимаю. Мой отец прятался от людей в лесу, еще маленькой он отдал меня добрым людям. Отец ничего мне не рассказал, но судя по всему, он беглый преступник.

– Где он сейчас?

– Он... он умер. Тело его не найдено, поэтому официально он жив. Но я знаю, – как-то отчаянно повторила мать, – он мертв!

Мы одни во враждебном мире. Даже "Орбиорт" – частичка прошлого – стал каким-то чужым. Мне не приходило в голову, что мы могли жить в космолете, но теперь осенило, что лишь навели бы солдат Хадашаха на корабль отца. К преступнику-деду присоединятся преступницы дочь и внучки. Семейка злоумышленников!



Снежана совсем уж отчаялась: сегодня купила простые салфетки, нити и иглы.

– Вышьем и продадим, – оптимистично сказала она.

Офелия и мама энергично взялись за работу, я не умела вышивать – получалось грубо и неаккуратно; попросила у хозяина молоток и гвозди и принялась чинить сломанные табуреты свой и Харко. Лира хорошо вышивала, но наотрез отказалась – Рэкса же не вышивает! Сестра целыми днями сидела на кровати (она и мать на ней спали, а мы с Офелией – на тюфяке на полу), играла с палочкой, укутывая ее, воображая куклой. В конце концов, Лира согласилась вдевать нити в иголки после нескольких моих угроз насчет голода.

Через несколько дней салфетки были готовы. Офелия сызъявила желание продавать их. Я облегченно вздохнула: не знаю, как смогла бы продавать, если наказали бы мне. У меня насчет этого гордости хоть отбавляй.

Офелия спрятала волосы под чепец, взяла салфетки и вместе с матерью вышла, та отправилась на последние ки покупать как можно дешевле еду на ужин. Я никогда не представляла, что сто клаков – это так МНОГО и в то же время – так МАЛО!

Мне пришлось остаться с занудой Лиркой. Она не обращала на меня никакого внимания, потому что я тоже не глядела в ее сторону. Офелия нарисовала на стене углем принцессу из сказок отца (эх, славные были времена, когда папа рассказывал нам сказочные истории и мы играли в них с Гошей и Глошей), и Лира болтала с портретом. Я, когда увидела художество Офелии, сказала ей, смеясь, что глазам и талии ее нарисованной красавицы позавидовала сама рулланка – руллане, жители планеты Рулла, имеют очень тонкую талию и ноги, глаза размером в пол-лица.

Мне стало скучно, Лира монотонно бормотала что-то своей принцессе Нидерланде. Я зевнула. Лучше бы нарисовали пирата. Интереснее. Надо будет подрисовать принцессе усы, бородку, шляпу с пером. Так мечтала я, хотя знала, что навряд ли исполню свое желание – кому нужен скандал с Лирой и матерью.

Я подошла к кровати, села. Лирка заверещала:

– Куда?!

– Я хочу спать. Я тебе не помешаю, лягу с краешку. – Мне так давно хотелось полежать на кровати.

– Ложись на свой тюфяк!

– Что тебе стоит, если я лягу, – сказала я без особой надежды, понимая, даже если я лягу, Лирка не даст мне заснуть. Я взяла свой тюфяк, оттащила его подальше от кровати (я точно сделаю из портрета пирата!), устроилась спиной к сестре и заснула.

Проспала, как мне казалось, недолго. Стояла тишина, и, продрав глаза, я поняла, что нахожусь в комнате одна.

– Лира! – крикнула я, словно сестра могла где-то спрятаться.

Я заволновалась, она ни разу не выходила за дверь с тех пор, как мы поселились в квартире.

Я выбежала на крыльцо, огляделась. Во дворе среди малышей ее не было. Вот чума! Где она?

На всякий случай я крикнула зычным голосом:

– Лирка! Чума тебя побери.

– Ты ищешь девочку с голубыми волосами? – спросил нищий, сидящий у подворотни домов.

Я смутилась, так как совсем не подумала, что выругалась вслух.

– Вы знаете, где она?

– Девочка пошла в ту сторону.

– Спасибо!

– Рад помочь, сестра.

Я помчалась в указанном направлении. Лишь бы она нашлась, лишь бы она нашлась! Обещаю, что не буду рисовать усы и бороду принцессе.

Я размазывала по лицу слезы, пробежала, наверное, около сак[8]. Лирка сидела под кустом, прижав к себе куклу-палку.

– Дура! – заорала я, разбудив ее, дремавшую. – Зачем ты сюда притащилась? Я чуть с ума не сошла.

Слезы катились из моих глаз. Читать далее...

13. ОЛЕКО


– И чаво ты зря мотаешь деток-то, – говорил в который раз Слезка, – лучше-то оставила здесь с нами.

– Нет, мы не будем расставаться, – терпеливо в который раз отвечала мать. Собираясь на поиски работы, она неизменно брала нас с собой, словно боялась больше не увидеть.

Проходила неделя. Наши деньги таяли, а вместе с ними моя надежда, что мама сможет найти работу. Но моя удивительная Снежана не сдавалась, ее голова склонилась, но глаза еще горели огнем. Мы бродили по улицам, нам кричали – нищие! темень!, брезгливо отбегали, грубо толкали; мы покорно отходили, падали, но снова поднимались и брели дальше. Никогда еще, как в эти дни, я не испытывала стольких лишений и унижений. Мы оказались отверженными всеми. Для богатых мы были оборванцами, недостойными внимания, но не умеющими исчезать, когда надо, и вынуждающими привлекать его; для нищих мы выглядели слишком выхоленно, добротно и вылощено, чтобы принять нас как своих. Мы стали словно прокаженные, лишь не было тряпки на лице, за которой могли бы спрятать глаза и скрыться – отречься – от отрекнувшегося от нас мира.

Одна роскошная разодетая дама нервно отшатнется в сторону с презрительно гримасой, словно мы низшие существа, и хотя наша одежда еще не потеряла своей роскоши и лоска, что-то в нас изменилось, что позволило богатой нуритянке отличить нас от себе подобных.

– Ты посмотри, какая мерзкая нищенка!

А ее драгоценный ребенок прибавит:

– Ох, уж эти нищие! Нигде от них прохода нет. Развелось.

Сами мерзкие! Я его передразнила:

– Ох, уж эти богачи. Развелось, шагу ступить негде.

Что дозволено одним – запрещается другим. Богачка позвала патрульного охранника порядка, нас позорно прогнали прочь. Мне еще энергохлыстом досталось.

– Смирись, Рэкса, – сказала мать, – главное знать самой, что ты не такая, как они говорят, и быть выше оскорблений. К чистому грязное не пристает.

Да-да, я все понимаю, но легче не становится. Ох, мама, почему же я чувствую себя такой грязной.



Как-то моей семье представился случай все изменить. Не знаю, что было бы лучше для Офелии и для нас, но я никогда не засомневалась в правильности нашего выбора, даже в те дни, когда в наш дом пришла чума.

Мы присели передохнуть под дерево, потому что в бедном квартале не предусмотрены лавочки для отдыха, а в богатом мама стеснялась долго оставаться (наверное, я люблю нарываться на неприятности, потому что в отличие от Снежаны я принципиально предпочла бы богатый район для отдыха).

Мы сидели на земле, когда к матери подошел щегловатый молодой нуритянин.

– Уважаемая со, это твой ребенок?

– Мой. – Мама поднялась с земли и оказалась выше нуритянина на целую голову.

Щеголь внимательно оглядел Офелию.

– Прелестная девочка. Тебе, наверное, нелегко с тремя детьми, да и они страдают. Слушай, я дам тебе много ки, очень много, а ты отдашь мне эту крошку.

– Что?! Продать ребенка? – мать отшатнулась.

– Зачем ты так грубо. Я просто хочу помочь тебе и особенно, – он подчеркнул, – твоим детям. Такая хорошенькая девочка попадет, несомненно, только в богатый дом, будет сыта, любима и взлелеяна, а ты забудешь, что такое нищета. Но! Придется вам забыть о ней, а ей о вас.

– Нет, я не согласна. О, Нурити! Идите прочь!

– Не надо так спешить с ответом. Подумай хорошенько. Слушай, чего ты выкобениваешься, с тобой останутся двое твоих мымрят. Подумай, не попрекнут ли тебя дети, что отказала одной жить в достатке, а другим – в тепле и сытости, обрекая их на страдания и голод? Мы еще поговорим, но запомни, красивых детей много, так что думай.

Снежана проводила его тяжелым взглядом, обнимая Офелию.

Тут Лира закричала:

– Украли! Украли!

Я обернулась: прочь от нас улепетывал нищий, прихватив наш мешок с пожитками. Я бросилась за ним вдогонку. Не знаю, смогла ли я отобрать наше добро, но догнать бы наверняка догнала, тем более что удиравший немного хромал. Я завернула следом за вором за угол и в замешательстве приостановилась. Просторная небольшая улица передо мной оказалась пустой. Вор исчез. Я в растерянности пробежала вперед, ожидая увидеть новый поворот или укрытие. Лишь закрытые двери длинных домов, но как узнать за которой он скрылся? Чтоб его чума!..

Злой рок словно преследовал нас. Когда мы расстроенные вернулись ночевать на свалку к своим бочкам, нашему взору открылась удручающая картина: на свалке помимо мусора пропали все бочки! Мать всегда считала, что город, как и квартира, должен иметь идеальный порядок и все сокрушалась, читая газеты, по поводу неприбранных свалок. А теперь с каким тихим отчаянием мы восприняли новый удар.

От сиротливо приткнувшейся к костерку кучке нищих отсоединился старик Слезка и подошел к нам, растерянно остановившихся на окраине очищенной свалки.

– Власти-то решили очистить город от мусора, убрали бочки-то. Но никто, никто не подумал, что это наше последнее пристанище.

– Так всегда, – вздохнул нищий,– власти вроде думают о народе, делают для народа, но результат почему-то таков: Читать далее...

Весь день мы ходили по большому городу в поисках жилья и какой-нибудь работы, забредая в такие места и районы, о возможности существования в богатой столице планеты которых никто из нас и не подозревал. Но в городе проживало полным-полно бедных, которые подобно нам искали любое средство для существования, так что работы мы не нашли. Мы обошли все дешевые гостиницы и арендные квартиры, но плата сразу за месяц даже в них для нас была слишком высока.

Под вечер грязная узкая улочка, вдоль которой тянулись двух-, трехэтажные серые убогие дома, вывела нас, вконец измученных, на пространство, на первый взгляд отведенное для свалки. Так оно и оказалось. Тут и там валялись огромные бочки, рухлядь, объедки, другой мусор. Подойдя ближе, я увидела, что бочки служили домами для нищих. Возле некоторых так называемых квартир примыкала нелепая пристройка, сколоченная из всякой всячины, начиная с гнилых деревяшек до картонок из-под ящиков.

Мы обошли каждую бочку, но они все, увы, были заняты.

К нам с нескрываемым любопытством глазея подошел маленький старик, одетый в грязный хитил, из-под которого торчали кривые ножки в огромных деревянных башмаках. На грязном подбородке топорщилось несколько волосинок. Он посмотрел на нас, сощурившись, слезящимися глазами.

– Вы новенькие? – он с неприязнью посмотрел на наши богатые хитилы. – Конфискованцы.

Он захихикал.

– Туто были одни, как вы. Родственники-то их не приняли, друзья не помогли...

– У нас нет родственников.

– И друзей?

– Раз не помогли, стало быть, нет, – резко ответила мать, а я подумала, что единственными друзьями, которые помогли бы нам, были Рощины. И почему так получилось, что у такого замечательного человека, как мой отец, не оказалось друзей!

– У богачей не бывает настоящих друзей, – сказал старик.

– Ну почему же...

– Но не в вашем-то случае! – с ликованием перебил старик.

– Послушайте, или помогите найти свободную бочку, или не мешайте! – мать пошла от него прочь, а Лирка тайком от нее показала вредному нищему язык.

Я с радостью отправилась за ними – мне совсем не понравился этот противный старик – но приостановилась подождать Офелию, не спешившую покинуть нищего.

– Извините маму за резкость, – сказала она, – мы все так растеряны.

Еще прощения просит, подумала я, если бы не бедняки, может, друзей у нас было бы побольше!

Старик улыбнулся, довольный.

– Ты славная девочка. Не то, что вон та, у которой глаза так и жгищут. Как звать-то тебя?

– Офелия. А Ваше имя?

Я переминалась с ноги на ногу. Вздумалось ей вести светские беседы.

– Мать назвала-то меня Слезка, я-то был младшим и лишним ребенком, а семья-то большая. Когда я вырос, некоторые-то прозвали меня Ворчуном.

– Меня отец звал Солнышком.

– Он любил тебя, – голос старика потеплел.

– Да, очень, – Офелия улыбнулся, а глаза наполнились слезами.

– Как ево звали-то?

– Грабертом. Граберт Крайт.

– Так он умер?! – горестно вскричал нищий, и по его лицу потекли слезы. – Вы дети Крайта?

– Со, со, – закричал он, призывая мою мать и подбегая к ней на кривых ножках.

– Как жалко-то, что он помер-то. Мы, нищие, слышали о его доброте. Если бы я знал, что вы... что он... – старик запинался, теребя рваный подол хитила. – У вас-то нет жилья? Я живу один в бочке-то и могу на ночь перебраться к приятелю в ево бочку-то. Он-то тоже один живет. А девочек-то можно по бочкам раздать. Мы-то рады помочь.

Мама слегка скривилась от столь заманчивой перспективы ночевать в бочке после нищего, посчитав за лучшим отдать все наши деньги за ночь в гостинице, но, поняв, что ее брезгливость и надменная чистоплотность слишком дорого стоит и теперь не по уровню нашего пояса, промолчала и неуверенно улыбнулась.

Старик пронзительно свистнул. Из бочек и пристроек повылезали нищие.

– Братья, – сказал Слезка, – ето жена Крайта и ево дети. Они-то конфискованцы. Им негде спать.

Больше ничего не требовалось говорить.

Нас, детей, мгновенно разобрали. Нищие жили по одному, реже по двое в бочках. Я попала к молодой красивой нуритянке, ей было около двадцати девяти ралнот[21]. Ее звали Марыся. До полуночи она расспрашивала меня о жизни богатых, о красивой жизни. Я ее слегка разочаровала, рассказав о своей семье скупо и довольно скромно. Ее печальные глаза, с такой жадностью смотревшие на меня при встрече, воодушевили меня и напрягли память и воображение. Она жаждала услышать роскошную сказку, которая и на самом деле нечасто встречается. Я пустилась в красочные описания празднеств и нарядов, вспоминая подробности из болтовни Катруни и девочек нашего класса, из увиденного и прочитанного. Я никогда не умела рассказывать, но тут на меня словно вдохновение напало.

В ответ Марыся рассказала печальную историю о себе.

Она жила с родителями в маленьком домишке очень бедно и впроголодь.

– Матушка жалела меня, а отец требовал, шоб я пошла замуж или приносила достаток в дом. Но разве найти хорошую работу, ежели и отец кое-как находил себе дело? Я была в тягость. Чего Читать далее...

Я дождалась, когда Офелия выйдет из Дома Знаний, и мы не спеша отправились домой. Мы молчали, я находилась в смятении от слов Катруни о доносе Симута на Рощиных. По дороге попалась Лирка; к нашему удивлению, она направлялась домой пешком. Естественно, по дороге заигралась настолько, что мы ее нагнали. Почему же отец не заехал за ней на взятом напрокат лакси? На наш вопрос она пожала плечами и сердито топнула толстенькой ножкой. Скорее удивленные, чем встревоженные мы втроем прибавили шагу. Дома нас никто не встретил.

– Мама! – крикнула я.

Из небольшой комнаты-кабинета на первом этаже, шатаясь и поддерживаясь за косяк, вышла мать.

– Отец... – только и смогла она сказать хрипло и зарыдала. Безудержно, словно только сейчас ее прорвало, увидев нас.

– Что с ним? – напуганная, вскричала я, бросилась к маме и заглянула в комнату.

Отец лежал на диванчике, и мне сначала показалось, что он просто спит. Однако грудь его не вздымалась. Я упала перед ним на колени, я не почувствовала его дыхания, не услышала стук его сердца.

– Папа, папа, – шептала я, гладя его коралловые волосы, непослушные слезы катились из глаз, – ведь ты спишь, правда, папа? Ты не можешь умереть, ты такой добрый, сильный, ты лучше всех. Ты не можешь умереть, ведь я тебя люблю!

Я знала, что он не умер, но почему же я убеждала себя в этом?!

Мама пыталась поднять меня, но я отбивалась и восклицала:

– Отпусти меня, отпусти! Я подожду здесь, пока отец проснется.

– Тихо, Рэкса.

– Ты права. Извини. Я не подумала, что своим криком разбужу отца, – перешла я на еле слышный шепот.

Мать резко вытерла мне слезы и сердито и громко прошептала:

– Иди в комнату, не говори глупостей, – словно дала пощечину.

Я послушалась. Она никогда меня не понимала, как отец.

Лира сбивчиво пересказала слова матери, что в лаборатории произошла утечка смертельно ядовитого газа. Как случилось, неизвестно. Одни работники считали, что Граберт Крайт пытался ликвидировать утечку газа, другие – что все произошло по вине отца, так как он единственная жертва.

Офелия сидела в кресле, поджав ноги и спрятав лицо в коленях. Я поднялась наверх и закрыла за собой дверь. В моей голове стояла пустота. Я тяжело опустилась на диван, уставилась в окно. Светило солнце, оно не знало, что нельзя светить. Как легко потерять жизнь, так легко, что даже не верилось. Даже сейчас. А глупое солнце светит.

На меня нашло оцепенение. Я, вероятно, еще не осознавала, что отец уже не будет со мной играть, изучать английский, улыбаться, не будет раздаваться его сочный раскатистый смех.

Руки сжали кулон – подарок отца. Небольшой полумесяц на золотой цепочке, усеянный крохотными бриллиантиками. Когда отец дарил мне его, он сказал: "Этот кулон дал мне отец, которому подарила кулон моя бабушка. Теперь я дарю его тебе. Носи его и знай, что я всегда буду с тобой рядом, Рэкса".

В зеркале я увидела свое лицо – застывшая маска с бессмысленной улыбкой, навеянной воспоминаниями. В глазах – боль, а рот растянулся. Я ударила изо всех сил свое отражение.

Боли не было.

Послышался громкий властный стук во входную дверь нашего дома. Я приотворила дверь комнаты и взглянула вниз сквозь перила. Входную дверь открыла мать. Это были солдаты Хадашаха.

– Здравствуйте, со, – вежливо поприветствовали они Снежану, словно пришли с хорошими новостями. Мать сжала на груди хитил.

Зачем они пришли? Плата за потерю члена семьи перечислялась чуть ли не автоматически. Очевидно, не хватало клан, догадалась я, отец снял со счета некоторую сумму для помощи Рощинам. Ничего, мы достанем ки, продадим что-нибудь.

– Извините, со, Вы, очевидно, знаете, что Вам отказано в контрибуции.

Мать опустила голову:

– Все еще помнят, а прошло уже столько времени...

В контрибуции отказывали преступникам и их детям. Неужели опасное прошлое связано с родителями матери, о которых в нашей семье никто не знал...

Быстро же солдаты Хадашаха появились в нашем доме! Ну конечно – о смерти отца власти скорее узнали, чем если бы он умер дома.

Я встрепенулась, когда поняла, что все сейчас у нас отберут. Двое солдат уже поднимались по лестнице наверх, а третий сидел с моими домочадцами. Я заскочила обратно в комнату, прикрыла дверь. Я не хотела, чтобы они меня нашли, не знаю, почему – просто доверилась своей интуиции. Я сжалась в комок и зажмурила глаза, шаги солдат приближались. Фу, прошли мимо, направляясь в комнату родителей. Я вскрыла свою копилку, где хранились две монеты по сто клан. Я сжала их в кулак и шмыгнула к лестнице.

Теперь я знала причину желания скрыться от солдат – я должна спрятать космолет. Они не смеют его отобрать, "Орбиорт" мой, память об отце, я обязана его сохранить!

Укрытый садом, гараж примыкал к дому сбоку, и я надеялась, что солдаты пока не обратили на него внимания.

Я осторожно спустилась вниз и замерла на последней ступени, прижавшись к полупрозрачным перилам. В холле спиной ко мне сидел солдат, стороживший мою семью. Мать держала на руках Лиру. Сестра не Читать далее...

У меня мало друзей. Я резкая и нетерпимая. Если мне человек или что-то не нравится, я могу высказать прямо в лицо, причем в грубой форме. Так получилось, что большинство из моих друзей – мальчишки. С ними мне интересней, у них свои правила, по которым мне больше нравилось жить. С ними я не стеснялась быть грубой и жесткой, быть такой, какой я была на самом деле. Глошка меня понимала и принимала такой, какая я есть, она была естественной, без условностей. Когда я ее потеряла, я осталась без друзей.

Как-то раз Гоша и Глоша не пришли в Дом Знаний. После уроков мы с Офелией решили зайти навестить их и узнать в чем дело. К моему удивлению калитка их скромного домика оказалась запертой. Мы взглянули на дом. Он стоял маленький, какой-то пустынный и холодный. Брошенный.

Офелия поежилась:

– Давай не будем заходить. Что-то странно и страшно. И неуютно.

Я сунула ей свою сумку и решительно перемахнула низкий заборчик.

– Жди меня здесь, – сказала я и направилась к входной двери.

Внутри царил беспорядок, словно кто-то искал что-то или наспех собирался.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – крикнула я, не надеясь на ответ.

– Нет тут никого, – ответили мне, и из второй комнатки вышел солдат. Увидев меня, он расслабился. – Ты кто?

– Я Рэкса Крайт, – и спохватившись, что солдат скорее интересовался не моим именем, добавила: – В этом доме живут мои одноклассники. А где здесь все?

– Уехали. Иди, девочка, не твоего ума дело. Я что сказал, иди отсюда, – прикрикнул он.

К Офелии я вернулась с растерянным и удрученным видом.

На наш рассказ мама сказала:

– Возможно, они переехали.

Она, вероятно, считает, что я того. Глошка обязательно бы меня известила, что переезжает, и они не стали бы так собираться, разбрасывая вещи. И стражник мне не приснился... Я не стала дальше расспрашивать мать: если взрослые не хотят о чем-то рассказывать, они не расскажут, хоть режь. Я знала, если тихонько сесть под лестницей в уголок за ажурной сеткой, можно много интересного и поучительного услышать.

Оказалось, Гоша тайно выращивал цветок-нурити (он бредил ими). Кто-то узнал об этом и донес. Доносчик получал вознаграждение и имущество, включая дом, преступника. Эх, Гошка, ты не ведал, что вытечет из твоего поступка. Нельзя нарушать закон Хадашаха. Мать Гоши схватили, но отцу с детьми как-то удалось убежать. Гошин отец заходил к нам, и мой папа на свой риск дал ему кланы и лакси, чтобы они могли подальше уйти и скрыться. Гораздо позже я узнала, что донос – дело рук Симута. Катруня нечаянно проговорилась или специально, а может, выдумала (хотя очень похоже на правду), чтобы отмстить Симуту за свое унижение перед ним, натравив таким образом меня на своего слугу. Жилье Рощиных доносчику не досталось, дом продали, чтобы оплатить симутовы долги за учебу катруниным родителям. Я не успела ничего предпринять и выяснить, потому что в тот день произошло то, что полностью перевернуло мой мир…



Каникулы скучно прошли без наших друзей. К их дому мы больше не приближались, неосознанно избегая его. Расставшись с Гошей я как-то постепенно потеряла связь с нашими общими мальчишками-приятелями.

И вот мы месяц уже ходим в Дом Знаний. За это время я свыклась с мыслью, что Глоша не сидит со мной рядом и мы, как прежде, не будем дурачиться, как маленькие. В первое время я забывалась и со словами "А ты знаешь, Глоша..." поворачивалась, и натыкалась глазами на пустое место. Я сидела одна. Всякий, кого учитель сажал рядом со мной, на следующий день возвращался на свое прежнее место, ибо я делала все возможное, чтобы это произошло.

Эх, Глошка, где ты там, Тонкий Стебель?

Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли...