Обида разломала все цветные карандаши воспоминаний. И вместо радужных картинок в груди лишь цветная крошка грифеля и разноцветная стружка. Прости, но у меня так и не получилось забыть. Хотя, я и не пыталась, если быть честной. Я просто жила с этим. Просыпалась по утрам и так же дышала морозным воздухом, и с горячим паром улица впитывала мои воспоминания. Я ложилась спать, и старалась не тревожить чувства, все ждала, когда они покроются слоем липкой желтой пыли. Но.. Я изуродовала себя, истерзала себя. Рвала в клочья. И когда смеющийся снег летел мне в лицо, я обгладывала свои воспоминания, как дворовая собака обгладывает кости. Ее имя, ее взгляд впитались мне в кровь. Ее курчавые белокурые волосы все еще щекотят мои оголенные нервы. И запах моих волос все еще хранит запах ее подушек, может, когда мне удастся их остричь, мне удастся забыть эти воспоминания. Запах кислой вишни. Прости, я ничего не сделала, чтоб забыть ее. Я все еще храню ваши фотографии, знаю ее адрес и номер телефона. Да и ты не особо старался, чтоб я могла вычеркнуть ее из памяти, зарисовать цветными карандашами! Ты говорил мне – Помоги о ней забыть! Как тебе помочь? Забыть ваши поцелуи? Ваши прикосновения? Ваш секс? Она кончает в двадцать раз больше меня, как такое забудешь!? Ножом в сердце! Вырывал его из меня и бросал в соковыжималку. Приправлял мятой и льдом, получался превосходный томатный сок! Нет! Я говорила тебе – Хорошо, я помогу тебе ее забыть. Я сама делала этот коктейль и выпивала его, захлебываясь собственной кровью. Мята только слегка горчила. Я все еще вою от тоски забившись в угол. И все еще вздрагиваю, когда встречаемся с ней на перекрестках. Ты сотни раз мне говорил, что она лучше меня, так какого тогда блядь хуя?! А?!

Если можешь, прости мне, что я не могу простить тебе ее.

Человек с вяленьким хуйком. Ебет он так же вяленько да и в дружбе он так же вял. Привык брать, а не давать. Хотя, единственное, что он может дать это - в рот. Да и то, губы совершенно не чувствую напряжения. Не даром же говорят – достоинство мужчины. А достоинством человека считаю дружбу. Можно ли провести аналогию с тем, как ебет мужчина и каков он в дружбе, в отношениях? Насколько он привык отдаваться в удовольствия, на сколько привык отдавать и получать в ответ или просто получать? Если единственное, что он умеет это «по-миссионески» и единственное, что он может это пиво за ваш счет, имеет место быть сравнение? Да же то, как он держит голову в процессе минета, думаю, уже по этому можно сделать о нем какие-либо выводы. Возможно, я ошибаюсь, твердость эрогированного члена вовсе не показатель твердости дружеских отношений. Хотя, при слабой эрекции могут возникнуть комплексы, которые найдут вымещение в поведении и в отношениях к людям, к женщинам. Да и вяло текущие девочки тоже не радуют преданностью и искренностью. Недовольство собой чаще всего вымещается на окружающих. Когда человек думает, что кругом одни враги, из-за недостатка собственного ума, он сам становится врагом. Может я и не права. Но все чаще такая аналогия проводиться в моих взаимоотношениях с мужчинами и женщинами. Тот кто не может отдаться, он не сможет и отдать.

Взрослые это те, кто растягивает пачку жвачки на неделю. Дети это те, кто съедает пачку в два подхода по половине за полчаса.
Хорошо, что я еще ребенок.

Цирк одно из самых грустных мест на планете. Потому, что там Надо улыбаться и Надо веселить людей.
Место, пропахшее потом, древесной стружкой и звериным мехом. Клоуны, с заплаканными глазами и нарисованными улыбками. Уставшие, в потрепанных костюмах и цветных шляпах.
Истощенные медведи на велосипедах, запуганные пудели и дрессированные люди.
Вам доводилось бывать за кулисами цирка? Смотреть на него не со зрительских мест, где на манеже, как на блюдце творятся фокусы, а где среди решеток и душных гримерных идет настоящая жизнь цирка? Настоящая склока и слезные бои?
На арене все так просто и легко, лишь изредка задумываешься, как все сложно это дается. У меня всегда возникают мысли - каково гимнастам под куполом? Каково им смотреть на все сверху вниз и не видеть глаза людей, чувствовать их страх? И что лучше, быть под куполом или сидеть в зрительском кресле?...
От ярких софитов можно ослепнуть, а внутри этого искусства темнота и непосильный труд.
Все как в жизни... Мы грустные клоуны, с нарисованными улыбками и слезами. Мы канатоходцы и те, кто жаждет, когда канатоходец сорвется вниз. Мы в решетках и у нас ключи от замков. И в удушливых комнатах мы гримируемся, чтоб выйти на арену.. В свет софитов.

Где-то есть девочка и в раскрытых окнах ее комнаты весна; ветер колышет прозрачные занавески. И солнечный свет вливается в комнату, растекаясь горячими пятнами по полу. Солнечные зайчики скачут по стенам и распускаются цветы на обоях.
Где-то есть весна. Теплая, нежная с сочной травой и бездонным небом. Весна заглядывает в окна, дышит музыкой в узких переулках и арках городских дворов.
Где-то есть весна с теплым асфальтом под ногами.
Где-то есть весна с надеждами в завтра.
Я ждала, разбиваясь о паркетный пол хрустальными стаканами. И ранила стопы острыми осколками. Ведь где-то была весна с надеждами в завтра. Помнишь? Май. Когда нет горячей воды, нет горячих объятий, нет горячих слов. Холодная была весна, но с надеждами.
Осень.
Где-то есть девочка и в раскрытых окнах ее комнаты весна. Не теряй надежду в завтра, девочка. Осень успеет прийти. Поверь мне. А пока, ветер колышет прозрачные занавески...

Давай останемся!
Давай расстанемся друзьями.
И в черных цифрах календаря,
Давай останемся - ты и я.
Без прошлого, без будущего,
Лишь только в ценящих моментах настоящего.
И в поблекших зеркалах отражения наши пусты..
Ведь есть ты и я, но не мы...
Опадут листья у календаря...
Давай останемся!
Ведь ты и я - это все не зря...

...И защемленное сердце в груди,
Скулит побитой собакой.
Кто прав? Кто виноват, скажи?!
В этой кровавой драке!

Ни страха, ни боли, ни ревности,
Лишь только усталость в мышцах…
Ни обиды, ни печали, ни тоски,
Лишь только тень вместо лица…

Кто прав, кто виноват, скажи!?
В этом бою без правил…
Что мы нашли?
Что потеряли?

И сердце как кость у собачьих лап,
Вырвано. Брошено. Сгрызено.
И тает время в собачьих глазах,
Искрясь кровавыми брызгами…

Скучно как в раю...

Он чувствовал ее кровь. Знал, что она на вкус соленая и густая по консистенции. Он сжимал в руке рукоятку ножа и рисовал в воображении как острое лезвие войдет ей по ребра. Он слышал, как стучат ее каблучки по асфальтовой дорожке, хотя она был еще за двести метров от него. А он сидел и ждал. Он чувствовал запах ее духов, ее страха и влажных сладок ее губ в белых, именно в белых, кружевных трусиках. Страх возбуждает.
Черные ботинки на толстой подошве стояли на пески, а рука в черной перчатке раскачивала железную качель, и ржавый скрип резал ночную темноту на куски, и звезды от скрипа падали к его ногам, умоляя перестать. А он слышал, как она идет, вкушал запах ее тела и вдыхал сладкий пар из ее рта.
Она прошла мимо, бросив лишь нервный взгляд. А он пошел за ней, ускоряя шаг и наступая точно в ее следы. Рука покрылась испариной, дрожь в теле и во рту так пересохло, что даже было тяжело сглотнуть.
Еще шаг, еще два сантиметра, чуть-чуть податься вперед и вонзить ей в спину нож! Меж лопаток, слышать как он с хрустом входит ее тело. Она лишь пискнула и обессиленная упала к его ногам. Он бережно взял ее на руки, как мать брала его в младенчестве, и отнес в кусты. Она лежала на сырой земле, в полужизни с вялыми черными глазами. И не было надежды. Он умел наносить удары в спину. Вдыхая запах ее волос, он целовал ее в губы, расстегивал пуговицы и потными руками гладил ее дрожащее тело. Он целовал в тело, а потом на том месте оставлял маленький шрам, вонзая лезвие ножа на три миллиметра. Он разорвал ей юбку, белые трусики и целовал ее в губы. И в болевых спазмах она кончала от его ласк. И когда в очередной раз она тяжело задышала и обмякла, он вонзил ей нож в пах и разрезал кожу до ямочки пупка. А потом в грудь тупым ударом, тонкое ожерелье из крови блеснуло на шее. И тот самый удар под ребра, о котором он мечтал. Теперь они квиты. Она убила его морально, ударом в сердце, а он ее убил физически, ударом ножа..

Он вдавливал меня в мятые простыни, срывал покрывала с моего тела, оголял плоть и душу. Я чувствовала вкус его соленой кожи и слезы подкатывали… Я пыталась вырваться из его сильных рук, но он удерживал меня, вонзая в меня свои когти. Он рвал меня на куски и брызги оседали на его теле. Я хрипела, кричала от удовольствия, проваливаясь в ледяную пустоту. Я билась под его телом, изгибалась, извивалась. Впивалась в него зубами, а он с каждым толчком втирался в мою кожу. Под кожу, в кровь, вдоль вен… Он был горячим, мощным. Мне не хватала воздуха, я задыхалась, проваливаясь в дурманящий запах его тела. Я хотела впитаться в него, стать его энергией. Он вжимал меня во влажные простыни, испивая мой сок, опустошая до дна, вливаясь в меня своей энергией. Я чувствовала его силу, она разрывала меня в паху горячими струями. Я сходила с ума от его движений. Я хрипела, кричала от удовольствия, проваливаясь в ледяную пустоту. Он был сладким, нежным, упругим и напористым, разливаясь сметаной на моей груди…

....И с этой черной пустотой мне придется жить еще двести пятьдесят лет! Ты представляешь, двести пятьдесят! Пиздец! Ох уж эта вечная жизнь...

Я хочу в кино, только не фильм смотреть, а целоваться на последнем ряду... Вплетаясь в руки, растворяясь в звуках и белых полос проектора...

Я не прощу тебе фильмы, которые ты смотрел с другими женщинами...

Пьяна я...
Пьяна от боли
или от алкоголя?!...
Толи от опухоли, что завется любовью,
или быть может от сердца пустого?!
Пьяна я от снега белого и густого?!....
И нечему больше в душе сиять...
Пьяна я, пьяная я, вот блять!...

Когда ветви в саду будут прогибаться под тяжестью спелых лаковых яблок, мы будем сидеть в плетеных креслах и пить горячий чай из фарфоровых чашек. Слова будут срываться белым паром с уст и растворятся в золотом воздухе сентября. И в шорохе опадающей листвы я буду слышать твой голос и в ее прелом запахе буду чувствовать твое дыхание. Я возьму тебя за руку и тогда все будет хорошо.

Я не одна такая? Отключаю звук у телефона, убираю его под подушку, но каждые десять минут смотрю нет ли пропущенного вызова....Злость. Ожидание, приятное чувство сюрприза. Это, наверное, диагноз?

...В те моменты, когда закономерности пересекаются, образуя тем самым случайность, мы можем на секунды видеть, что видеть нам не следует знать.
Выходя из подъезда, я иногда наблюдаю мужчину, преклонных лет, с отстрой короткой бородкой, пышными усами, в красном свитере с горлом, в черном берете и пальто. Я называю его Максим Федорович. Он сидит на скамье и держит в руке трость с серебристой рукояткой. В правом кармане у него, наверняка, слипшиеся сахарные леденцы, трамвайные билетики, а влевом семечки и крошки – для дворовых голубей. Наверное, Максим Федорович прогуливается не спеша по осеннему двору, разговаривая с безродными псами. А вечером поднимается в свою квартирку с огромным деревянным письменным столом и настольной лампой с зеленым плафоном, и читает газеты. И если вдруг днем лавочку облепили местные бабульки, то сколько бы их не было, его место всегда остается свободным. Возможно, Максим Федорович сидит среди них, не зная, что они сидят вокруг него. Он проживает в моей комнате, дольше, чем я, и когда ночью потушен в квартире свет, мягкий зеленоватый отблеск его настольной лампы можно заметить в правом углу, возле стеллажа с книгами.
Иногда, протискиваясь через поток народа на остановке, по телу пробегает ледяная волна и что-то отталкивает назад. Когда я поворачиваюсь, вижу высокого мужчину под зонтом в длинном черном кожаном плаще и рядом девочку в розовой куртке и белой шапочке. Видимо, они тоже ждут свой автобус.
Я твердо убеждена в существовании параллельных миров на нашей Земле. И мы ходим по улицам параллельных городов, живем в квартирах с параллельными людьми; делим с ними времена года. И если хлопает дверь подъезда, или скрипнет половица в доме, или что-то толкнет на улице, то это Максим Федорович или незнакомец в плаще, или юноша в коричневой куртке, или женщина в синем пальто, или… или, те, кто так же украдкой замечают нас...

Когда я режу помидор, я представляю, что режу твое сердце.
Жаль, что у меня дома нет не заточеннго ножа. Он бы подошел.

[428x699]
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
Равняться с которым осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Н. Гумилев