Игорь не ночевал дома уже вторую ночь под ряд. После скандала разразившегося в три часа ночи, он забрал свой портфель с документами и ушел, громко хлопнув дверью. Так сильно, что у Ольги просто перехватило дыхание и сердце выпрыгнуло из груди, и, разорвавшись о ребра, плюхнулось на пол к ее ногам кроваво-красным комком. Она сидела в звенящей тишине кухонных стен. Тишина просто оглушала ее, ревела роем истребителей в ее ушах. И эти истребители принесли на своих стальных крыльях очередную войну в их семейную с Игорем жизнь. Это был первый их скандал с битьем посуды, с криками, от которых кружилась голова, с упреками и обвинениями. Только Ольга никогда не плакала при муже, она дожидалась, когда он успокаивался, и со спокойным лицом уходила в ванную. Где под шум проточной воды выплакивала всю обиду. Но в этот раз Игорь ушел. И она разрыдалась сидя на полу среди осколков разбитых чашек и тарелок, которые кто-то подарим им на свадьбу. И впервые в жизни Ольга ждала, что войдет ее муж и увидит ее слезы. Прижмет к себе всем телом и успокоит ее. Ведь она кричала на него так, что сорвала голос. Она кричала потому, что ей было не все равно за их брак. Она боролась всеми силами и кричала о помощи, но слепые и глухие боги не слышали ее в тот вечер. В тот момент они перемещали судьбу других людей, спасали беженцев из горящего города, и им было не до страдающей женщины из-за другой женщины.
Когда он ушел, время потянулось как растаявшая жевательная жвачка. Секундная стрелка будто прилипла к цифре «8» на циферблате и дергалась в эпилептическом припадке. Только на утро Ольга поняла, что часы сломались и больше не идут. Так в этой кухне время перестало существовать. И во вселенной появилось еще на одно пустотное пространство больше. Оля сгребла все разбитые осколки в один мешок, и когда-то кружевные чашки, блюдца, чувства и кофейник, теперь валялись в углу в черном мусорном пакете. И она стала ждать. И цифра «8» и прилипшая стрелка казались ей бесконечностью. Солнце вставало и садилось. Земля кружилась и терлась своими боками о холодный космос, а время в этой кухне не шло. Его не было. Не было Его.
Вечером третьего дня после ссоры, в замочной скважине закопошился ключ и Ольгу, словно обдало ледяной водой, и острые края стального ключа царапали ей вены. Дверь была закрыта изнутри, и раздался звонок. Звук колокольчиков сорвал Олю со стула, и быстрыми бесшумными шагами, она бросилась к двери. Тело было холодным, невесомым и трясло от дрожи. Влажные руки соскальзывали с дверной щеколды, и Ольга никак не могла открыть дверь. Сухой воздух сбивался в горле комом и тяжело было дышать. Глухой щелчок - и на пол бросилась белая полоса подъездного света. Он стоял в своем черном пальто, гладко выбрит и с охапкой документов в руках. Ольга толкнула дверь рукой, и та распахнулась настежь, ослепляя ее белым светом. Силуэт мужа казался очень далеким, чужим и пах чужими духами. Закрытая дверь, словно демонстративно показывала, что его здесь не ждут, но горячая кастрюля с супом на плите показывала совершенное противоположное. Оля смогла лишь выдавить тихое – Привет. Воздух в горле все еще оставался сухим. Она шла по пластилиновому полу и тело горело. Она чувствовала спиной взгляд мужа. Чувствовала как он рассматривает ее силуэт и от этого испепеляющего взгляда ей хотелось выброситься в окно, скрыться, исчезнуть. Сердце колотилось, билось о ребра и еще чуть-чуть и оно снова прорвало ткани тела и вывалилось бы на пол. И Ольга увязла в тишине, в бесконечном не идущем времени. Оно прислушивалась, ждала, когда шаги мужа разрушат пустоту квартирных стен. Он все так же стоял в коридоре.
(...)
Сегодня небо пахло весной, а твоя кожа ванилью. Я запускала пальцы в твои волосы, они слегка жестковаты и пахли мятным шампунем. Я целовала тебя в шею, вплеталась в пальцы и ощущала твое тепло. Я запускала руку к тебе в пах и сжимала в ладони набухшую плоть. У меня промокли джинсы и я видела как ты улавливаешь мой запах. Твой голос обладает удивительным свойством, когда ты говоришь, все проблемы исчезают. Я тону в бархатном, густом сиропе твоего голоса. Я бы хотела рядом с тобой проснуться. Мне бы хотелось поглотить тебя, стать обволакивающей оболочкой и двигаться вместе с тобой. Мне хочется сжать тебя внутренними мышцами, чтобы почувствовать твои набухшие вены. Скользить по тебе. Стекать теплыми струями. И чтоб на теле оставались белые следы от твоих пальцев.
Сильный не тот, кто не боится,
а тот, кто преодолевает страх.
В четверг у меня операция.
Не на сердце, как могут некоторые подумать, но не менее важная для меня. И мне очень страшно. До дрожи во всем теле. Я разрыдалась от страха прямо на выходе из поликлиники. Шла по улице и ревела, а снег сыпал, под ногами скользко и в душе пустота. И сейчас полуреву, а успокоить некому. Да и зачем? Этот страх надо перебороть. Только хочется, чтоб кто-нибудь ждал меня за дверьми операционной в четверг.
Я принесла ее сегодня в кармане, подобрала на улице. Хотела согреть от морозов. А она, сучка, выскочила и впилась мне в горло. Прокусила кожу и по шее потекли тонкие струйки теплой крови. И поплыла перед глазами комната в виде акварельных картинок. А она все пыталась вырвать кусок мяса из шеи, но хватка была еще слаба – не отогрелась она еще. А потом ходила за мной по пятам, оскаливаясь и облизываясь. Загнала меня в угол, ласково мурчит, ластится о ноги, и царапает мне спину своими бритвено-острыми когтями. Она уже выжрала мне сердце, оставив дырку в груди, прокусила легкие. И я задыхаюсь, захлебываюсь. А она все бьет меня, бьет своим хвостом мне в лицо, в грудь. Я вся в синяках. Слезы смешались с кровью, слюной, потом и страхом. И свалявшиеся в ком волосы пахнут ее шерстью. Я умоляю ее уйти, выкуриваю сигаретным дымом, запахом алкоголя и спермы чужих мужчин, но, продажная сучка, никак не уйдет из моей квартиры. И когда я ложусь спать, она выползает из-под кровати и забирается ко мне под одеяло. Свертывается комочком в ногах и своей ледяной шерстью трется о стопы, кусает пальцы.
...Своим лучом, лучом бледно-зеленым,
Она ласкает, странно так волнуя,
И душу побуждает к долгим стонам
Влияньем рокового поцелуя.
К. Бальмонт
Как же все-таки ты похожа на луну. Да ты, наверное, и есть луна. Круглолицая и загадочная. И улыбка у тебя лунная, нежная. И твои глаза, черные и горячие как угли, будто знают какую-то мою тайну. У тебя крошечная родинка на мизинце левой руки и полумесяц на груди. Так получается, что я расцветаю, когда ты рядом. Ты лунной своей улыбкой освещаешь мои звезды, иногда сводишь с ума. И мои звезды срываются с небес и разрываются на куски и с грохотом падают вниз, рвут мое небо на лоскуты. Мне бы хотелось стать ближе. Дотянуться до твоего полумесяца, дотянуться до своей луны. Впервые боюсь влюбиться.
Сегодня первое февраля. А значит у Человека, которого я люблю сегодня День Рождения.
Ты ведь знаешь, что я дышу тобой. И хоть последний раз мы виделись летом 2007 года, в сердце ты со мной ежесекундно. Ты ведь часть составляющей моей крови. Прочтешь ты это или нет, но думаю, ты и так все знаешь. Мне тебя иногда очень не хватает, особенно когда я дичаю. Твой голос всегда меня успокаивал. И глаза твои, я в них тонула. Только мы уже разные. Как думаешь, если мы встретимся, все останется так же? Или это опять я хуйню думаю?
Я отдам за тебя жизнь, если понадобится. Жаль, что мы редко звоним друг другу. Я тебя люблю, мой Кузьмик. Следуй своим мечтам и не отступай от задуманного!
До меня доходит все как до Южной Африки - в самый последний момент. Если вообще доходит.
Кино посмотрела на днях, на мою любимую тему - подростки и подростковая агрессия. Пересмотрю еще раза три, с толстыми книгами по психологи. И опять явилась ко мне мечта - работать в школе. Когда-то, одна учительница спасла меня, расскрыла меня. Низкий ей за это поклон. Она все еще мой идеал во многих поступках.
Фильм повествует об эстонской школе. Главный герой — Йозеп, терпит все унижения, которым подвергают его одноклассники, но в один прекрасный момент всё кардинально меняется и те, кто чувствовали себя сильными, унижая слабого, начинают задумываться над своими поступками…
Klass
2007 год, Эстония.
режиссер Ильмар Рааг
музыка Мартин Калласвее, Пауль Ойя, Тимо Стейнер
У меня болит сердце. Только не от этих всяких любовно-сопливых воздыханий, а тупой физической болью. Болит вплоть до кардиологов, хирургов, скальпелей и капельниц. И все теперь мне кажется дешевым, все эти слезы и сопли про несчастную любовь. Дешевым, не дороже операции. Так что, мальчики и девочки, болейте вашими чувствами, пока вы можете жить.
Я сегодня вдруг испугалась, что все еще люблю тебя! Как когда-то в 2005... Но я закрыла глаза и вспомнила свои обломанные крылья. И свои крик в пустой ванне. Вспомнила как билась о стены, и поняла, что это всего лишь мое задетое самолюбие. И что эта изъеденная вшами любовь мне больше не нужна. Возможно, я проебала свое счастье. Но тебя у меня больше бесповоротно нет. Я хочу быть счастливой. Пусть даже среди вязаных крючком салфеток. А потом ты женишься на ней и я разобьюсь в тот день, когда узнаю об этом. Да, я ведь хуевая. А может мне будет все равно, как и тебе. Так ведь, Звездное Небо? Мы ведь друг другу не верим.
А когда ты это прочтешь, то думаю, поймешь - что всякая хуйня в жизни проходит. Людей надо вырывать с корнем. А раз я это пишу, значит еще не вырвала тебя. Но прошлого уже нет, и поздороваюсь я лишь из вежливости.
Занавес.
Мы трахались с тобой пока президент поздравлял россиян. Мы трахались с тобой пока Dow Jones падал с треском вниз. Мы трахались с тобой пока Аршавин забивал свои голы. Мы трахались с тобой пока Европу заметало снегами, а Америка задыхалась дымом лесных пожаров. Я тоже задыхалась. Мы трахались с тобой пока Земля кружится и трется своими боками о холодный космос.
Хотя, я пропустила «не». Мы не трахались с тобой.
Мы потеряли столько времени даром.
Мы не потеряли ни сколько времени даром.
Мы ведь стали свободными.
Мне жаль, но это уже лишнее. Не лишнее.
Я теперь стою на остановке в ожидании своего троллейбуса. И сыпется снег с серых покрывал небес, оседая сединой на волосах. Возможно, мой троллейбус придет пузатым, раздутым, до отказа забитый людьми и будет тяжко вздыхать и пыхтеть, качаясь на резиновых проводах. А может он будет стеклянным, прозрачным, заполненный теплым светом электрических ламп. Я теперь в повести города переместилась из главы «вместе» в главу «жду». А снег все сыпется. Звенит, искрится в свете уличных фонарей. И в этих квадратах городских картин – окон домов, остановок, почтовых ящиков, рекламных щитов – так мало мягких линий. И лишь только жемчужные улыбки уличных гирлянд-растяжек согревают одиноких пассажиров на остановках в ожидании своих троллейбусов.