Николай Карпов
Сияние
Друг мой! Прости, но я должен написать тебе — больше некому. Жизнь моя изменилась внутренне — я нашел Ее… Heт, ты не подумай — никаких внешних перемен — это преступно, но я озарен… Ho выслушай меня, попробуй. Только что ушла Она. Ушла, по всей вероятности, навсегда. И встречу теперь Ее разве что случайно где-нибудь в шумной компании, в застолье, где и словом перемолвиться не удастся. И, кажется, надо мне горько рыдать или думать о самоубийстве, а я улыбаюсь, И душа моя просветлела, словно я редкий, если не единственный человек, нашедший счастье.
Кто же Она? И откуда у Нее такая власть над моей душой?
О Ней надо рассказывать плавно — Она И сама плавная лебедь белая, Пава или как их там называли в старину — излучающих свет, сияние и тепло? Но послушай меня… Ты знаешь, что такое казенный дом? Представь себе длинный коридор с покоробившимся паркетом и заплесневелым потолком и стенами. Местами осыпается плитами штукатурка. Ходят люди. А я сижу за столом в том месте, где вроде бы не должно ничего свалиться на голову, и… принимаю зачет. Если вдуматься, это жутко — принимать зачет в таких условиях, но я уже привык и сижу покорно, но на душе скверно. Вдобавок с утра ничего не ел, и язык горький от неимоверного числа сигарет, выкуренных за день. Народ потихоньку разошелся — кого отправил доучивать, кому тройку поставил, и вот оказался один. Тихо. Только слышно, как жужжит муха, забившаяся между рамами.
И вдруг — всегда это бывает вдруг — идет Она. Нет, идет — это не то слово. Это мистика какая-то, но я, как увидел, глаз не мог оторвать — смотрел и смотрел до неприличия… Представь ситуацию: пожилой преподаватель вперился, вонзился взглядом в свою молоденькую студентку… А в душе сразу дикий какой-то вопрос: «Что в Ней такое?». Смотрю — ничего, вроде, нет, и лицо обыкновенное, и одета как всe, а глаз оторвать не могу. Совладел наконец с собой, а Она как назло именно ко мне и шла — зачет сдавать. Какая же это была мука! Села напротив, а я голову свою в тетрадь уткнул и глаз поднять не могу, как мальчишка нашкодивший. И, знаешь, не смог Ее спрашивать — просто взял и поставил зачет, чтобы только ушла поскорее от моего позора…
Только собрался уходить, а она опять ко мне подходит на этот раз с просьбой закрепить за Heй и за Ее подругами кандалакшский ключевой участок на дальней практике… Час от часу не легче! Я, конечно, был в таком состоянии, что, не раздумывая, сделал бы все, что Она попросит, и торопливо взял у Нее список и дрожащей рукой вывел слово Кандалакша. А сам не удержался и посмотрел на Нее… Она поблагодарила и пошла в свою комнату (это ведь было в общежитии), а я, как зверь, напавший на след, смотрел и смотрел Ей вослед. Прежде чем дверь за Ней закрылась, Она оглянулась на меня с порога, задержалась мгновение — поглядела на меня — и со мной все было кончено… Как я доехал домой — не помню. Помню только Ее лицо, Ее руки, весь Ее плавный мягкий облик, и это сияние, исходящее от Нее… Спал я, как водится, плохо. И во сне, и в полусне виделась мне Она, и встал рано совершенно разбитый. Видишь, как все банально?
Потом была практика. Я старался вести себя одинаково со всеми, ничем не выказывать своего особого к Heй отношения, и какое-то время мне это удавалось. Против обыкновения отделился от студентов, хотя обычно живу с ними на практике как старший товарищ, делю стол и кров, минуты отдыха. А тут садился ужинать отдельно — жевал какую-то сухую дрянь и к ним приходил только за кружкой чая или за кипятком, чтобы выпить кофе.
Ho oднажды — и это случилось в любимом мною давно и горячо Кировске, в окружении мрачных и ласковых одновременно Хибин, — Ее бригада пригласила меня поужинать с ними. Они купили какую-то вкусную рыбу, кажется, палтуса, и захотели меня угостить. То ли душа моя размягчилась здесь, в этом дорогом для меня месте, где, можно сказать, прошла вся моя студенческая юность, то ли еще что-то неведомое повлияло на меня, но я согласился. А теперь-то ясно вижу — хотел, хотел, страстно хотел быть ближе к Ней, видеть Ее рядом, брать хлеб из Ее рук, просить Еe налить мне чашку чая. Так все и было в тот вечер, и стал я похож на старую, пуганую сто раз птицу, которая уже устала бояться людей и, махнув на все, презрев все возможные последствия, стала вдруг брать пищу прямо из рук человеческих. Я сидел зa столом, видел перед собой Ee в легком простом платье, а в душе моей раздавался грохот — рушилась плотина, столь тщательно воздвигнутая мной. И время понеслось со скоростью света. Душа моя раскрылась, стала совершенно беззащитной. Я совсем забыл кто я, где и как мне следует себя вести, — Видел только Ее одну во всем пестром, не менее прекрасном окружении, — словом, «затоковал». Помнишь, было у нас такое выражение. Я действительно был, вероятно, со стороны похож на старого глухаря, которому давно пора помереть естественной смертью, а он туда же — выскочил ранним утром на поляну и бормочет, бормочет свою песню среди насмешливой толпы своих
Читать далее...