Вместо красивого и нежного опять получается какая-то неудобоваримая депрессивная херня. Достало уже, ну честное слово.

***

Он говорил: «Девочка ты моя, мы убежим в солнечный Суринам, там корабли в бухтах своих стоят и мотыльки бегают по волнам. Там иногда папоротник цветёт, хочешь себе целый букет нарвать? Время течёт тихо, из года в год, так хорошо – можно не умирать».
Он говорил: «Девочка, не молчи. Видишь, луна – тонкая, словно шёлк? В пальцах твоих тают её лучи, да, я с тобой, тише, я не ушёл. Лодку я сам выточил из былин и потому не налечу на риф. Мир наш, увы, соткан из паутин, может быть, он поэтому так красив?»
Он говорил: «Девочка, жди весны. Это недолго, не навсегда, поверь. Лучше скажи, что за мечты и сны в доме твоём светлом живут теперь? Я принесу запах вечерних гроз, жаль, он уже многими позабыт. Очень хочу солнца, луны и звёзд – здесь у меня вечно туман стоит».
Он говорит: «Девочка, как же так?». Твёрдым комком в горле гудят слова. В доме пустом ходит немой сквозняк, горький апрель входит в свои права. Надо бежать, чтоб не сойти с ума, душу до дна выкричать, не тая...
Он всё смотрел в пасмурные дома и повторял: «Девочка ты моя».

Это цитата сообщения Зрители_губят_Гели Оригинальное сообщение

Если спрашивают сколько тебе лет - говори, что семнадцать и что сумашедшая. (с)

Город увяз в мелких ссорах, словах, изменах...
Шаг за окно, и без разницы, вверх ли, вниз.
Глупый флейтист, что ты высмотрел в этих стенах?
Здесь тебя слышат лишь дети и стаи крыс.

Брызги в лицо, океан – и чужой, и чей-то –
Рвётся из сердца. Мы приняли этот бой.
Ветер и ночь. Крысолов вынимает флейту.
Стой, я иду! Я не жив уже, я с тобой!..

За что ещё я очень люблю тёплое время года - это за маячащих на каждом углу уличных музыкантов. Однажды, пройдясь вверх по Карла Маркса, насчитала четырёх гитаристов. Вчера, спеша по тому же маршруту, одну, зато скрипачку. Мелочь в карманах стремительно тает.
Сегодня спустилась в переход возле ЦУМа - любимое место всех музыкантов абсолютно - и нашла там совершенно прекрасного мальчика. У мальчика была гитара, голубые глаза и восхитительный сильный голос, вследствие чего он оказался неотразим. А посему судьба мне такая - оставлять у таких вот монеты и свободное время.
Мальчик офигительно пел, пел Сплин, Арию, Цоя и всякие незнакомые мне песни, слегка рисовался поначалу, но это быстро прошло. Потом я решила, что пора бы начать терзать его всякими заказами и спросила, знает ли он Мельницу. Мальчик гордо сообщил, что он вообще-то фанат и глупые вопросы задаёте, барышня. (Последнее вот такими буквами было написано на бледном одухотворённом лице). Я сокрушённо покачала головой - рыбак рыбака, вот уж точно.
Играть Мельницу он, впрочем, отказался с возмущённой формулировкой: "Я её, что, боем играть буду? Тут электруха нужна!". Правильно мыслит молодой человек, не для этих песен ваши плебейские бои. ^__^
Но дела всякие зовут, пришлось уйти. Я шла домой, напевала "Штиль", а в спину жарило солнце, пахло травой и какими-то цветами.
(Мальчика, кстати, Вова зовут. Или Сэд, как он доверительно сообщил).

Сегодня было хорошо, сегодня был ветер, дым и шашлыки.
В том, чтобы вставать в воскресенье в шесть утра, есть что-то прекрасное и умиротворяющее.
В том, чтобы проворонить нужный автобус и уехать маршруткой, которая довезла тебя за двадцать минут туда, куда автобус ехал бы час, есть высшая справедливость.
Были люди, восхитительные, малознакомые поначалу и страшно родные под вечер.
Было счастье.
Не было солнца, но обгорели щёки и обрадованно засияли веснушки.
Была гитара, и я уже почти не смущаюсь и не вздрагиваю, когда просят сыграть, но страшно трясусь во время песни, хотя видимых причин вроде бы нет.
Был лес.
Лес, лес, лес.
В лесу синие цветы. Я заложила один за ухо, а через десять метров - ещё один, и ходила, гордая, с рыжими прядями и синими цветами в волосах.
Я научилась нанизывать мясо на шампуры.
Мы кормили собак костями, а они, глупые, дрались за каждую, хотя костей было более чем предостаточно. Мы забились вдесятером в маленькую комнату с двумя кроватями и слушали гитарную испанскую музыку.
Мы танцевали на площадке у дома, лезли в окна и на чердак.
Мы бежали по лесу вниз с крутого холма, радостно крича, лавируя между деревьями, перепрыгивая брёвна и поваленные стволы, а под ногами шуршала подстилка из палой листвы, которая здесь ни-ког-да не исчезает.
Было небо.
Я пропахла дымом и ветром.
В фотоаппарате много прекрасного. Завтра покажу.

Приходит брат ко мне в комнату, лезет в монитор любопытным конопатым носом, попутно обтрогивая гитару и перелистывая нотную тетрадь. Я бьюсь над легато и динамическими оттенками, а должна учить билеты по литературе.
Откуда-то из глубин квартиры раздаётся знакомая с детства музыкальная заставка.
- Иди, брат, у тебя там "Спокойной ночи, малыши" начались, - без малейшей иронии напоминаю я.
- Что-о? - подрывается ребёнок в ужасе. - Откуда?! Я выключать!
Я провожаю его недоумённым взглядом.
- А, - возвращается повеселевший Вова, - это не у меня.
И, косясь в мою сторону хитрющим карим глазом:
- Это у папы.

За что я люблю игру по нотам - не остаётся времени для собственных глупых мыслей. Мучительно таращишься на чёрные кружочки и палочки, лихорадочно хватаешься за гриф (на ощупь, на ощупь!) и путаешься во многочисленных до и редких ля. Зато когда посидишь целый вечер, потыкаешься жалобно в струны, разучивая требуемые пять пьес длиной в две строчки каждая, а потом, разуверившись во всём на свете, берёшь гитару и играешь их все подряд безошибочно и мелодично - вот тогда хо-ро-шо.
Шла сегодня с занятия вниз по улице пешком, за неимением плеера насвистывала - ох, лет сто уже не свистела, аж челюсть онемела. Когда она отказалась уже повиноваться моим манипуляциям, отказалась от этой идеи и стала просто напевать.

Raise your hats and your glasses too
We will dance the whole night throught
We're going back to a time we knew
Under a violet moon

Когда я слушаю блекморов, очень хочется танцевать ирландские танцы. Уговариваю себя - не сейчас, не сейчас, экзамены, экзамены-ы!
Половину пути до дома прошла пешком и имела кучу возможностей убедиться, какие на свете живут клёвые люди.
А я, кстати, всё-таки научилась играть вот эту песню, не фонтан, конечно, но для кухни с чаем самое то.
Неподалёку от нашего дома есть дом с открытым окном, куда ветки цветущей вишни буквально лезут. На улицах много людей с собаками.
А ещё я простудилась.
Хочу вкусного чая.

- Ты, наверное, наконец-то сошёл с ума,
Раз сидишь здесь один и упорно чего-то ждёшь.

- Я, конечно, сошёл, но не больше, чем ты сама.
Знаешь, наши миры – это дым и сплошная ложь.

- Но зато, согласись, их так сладко сжигать потом.

- Соглашусь. Я пришёл, чтоб тебя с собой увести.

- У тебя есть моря, у меня есть мой сад и дом.

- У меня есть моря, у тебя – все мои пути.

- И на что мне твои дороги, хоть все бери,
Я из них вечерами вяжу шерстяной платок,
Вышивая на нём стрелы, звёзды и фонари.
Ты ведь мёрзнешь, поди, на своих кораблях, пророк?

- У тебя до сих пор смех, как скрежет, и взгляд-стилет,
А прищуришься – сердце, дрогнув, идёт ко дну.
Сохрани этот взгляд. Ты идёшь?

- Безусловно, нет.
Утомил ты меня. Ох, допросишься, прокляну!

- Ты уже проклинала – всей силой, что только есть,
А браслеты твои предсказали мне вечный сон.
Ну давай, ворожи – всё равно я останусь здесь,
Собирая с твоих запястьев их гордый звон.

Она нервно ломает пальцами диск луны
И бросает его в бокал, словно кубик льда.

Он молчит и рисует в блокноте чужие сны.

А она, торопясь и сердясь, отвечает: «Да».

Во что ты, дура, выросла – в это чудо, что не выносит мейлы и ай-си-кью?
И говорит: «Я часик ещё побуду», и виновато просит: «Давай, спою?».
(А петь не может вовсе, ещё при этом гитару носит гордо, как красный стяг).
Но любит думать: стану совсем поэтом, и всё, конечно, будет совсем не так.

Ещё три дня и всё, и апрель наступит, завертит время тысячью веретён.
Тебя вообще так мало народу любит, ну есть и есть, а нет – да из сердца вон.
А кто любил – так всем уже надоела гитарой этой, рифмами и нытьём.
Родиться, девочка, это ещё полдела, и цель была, как видишь, совсем не в том.

Сейчас программа-максимум – выжить к лету и убедиться в том, что была права.
Ох, как же одинаковы все советы, что люди очень любят тебе давать.
Да ты не злись, mon cher, ты сама такая, да и вообще не слушай, нашла кого.
Ты видишь журавлей золотую стаю и ненавидишь всех их до одного.

Ори, размазывай по конопатой роже слепые слёзы, бей кулаками в пол,
Ну сколько можно, боже, одно и тоже, который вечер так вот уже прошёл.
Ты можешь выбрать правильную дорогу и можешь жить так круто, что просто ух,
Но только вот боишься ты очень много, и злишься, если это сказали вслух.

А, впрочем, смысл бессильных твоих истерик – не быть закрытой, запертой, ни-ког-да.
Тогда копи отмычки и бейся в двери, а остальное – полная ерунда.

...останавливаемся мы с одной из моих дивных друзей, зеленоглазой Н., в школьном коридоре у зеркала. Рядом ходят всякие люди и вьётся стайка девочек-семиклассниц.
- ...ну и кому я буду нужна потом в Москве со ставропольским дипломом? - громогласно заканчиваю я свой длинный монолог, который эти стены слышат уже далеко не впервые.
- Вот человек стоит на распутье между жизнью и смертью, как ему себя вести? Пресеки свою двойственность, и пусть один меч сам стоит спокойно против неба, - преспокойно отвечает мне неподражаемая Н., подкрашивая губы розовым блеском.
Девочки-семиклассницы дружно заткнулись и не менее слаженно посторонились, провожая нас круглыми глазами.
Я обожаю своих друзей.

Слушать этот музыкальный файл

Песня-сон, песня-предутро, песня-на-кухне-под-гитару-с-чашкой-чая, хочу её играть, это же такое чудо!

Я люблю того кто держит в руке
ключ от дверей, что всегда на замке,
кто знает маршруты ночных поездов
до дальних городов.
Я люблю того, кто видит мой цвет,
кто рядом со мной, когда меня нет.
И слезы мои в его глазах, как соль на парусах.

А мы с тобою уже далеко от земли,
ты умеешь летать, я умею любить....

Он так красив в белой рубашке, а у меня раздолбанные кроссовки и шухер на голове.
Пьяный ритм - это не издевательство, а практически научный музыкальный термин.
Два дня подряд в городе было тридцать градусов тепла. Я носила короткую юбку, клетчатую рубашку и абсолютно ни с чем не сочетающиеся ярко-бирюзовые балетки, и мне было очень весело.
Я не умею петь, но от этого мне тоже очень весело.
Зато я умею играть кое-что из Белой гвардии.
Я с гитарой ехала на гитару, а рядом в маршрутке сидела женщина с маленьким ребёнком на коленях. "На остановке!" - попросила я. "На... атаовке, на атаовке, натаовке..." - с интересом повторил ребёнок. Поймав мой изумлённо-радостный взгляд, оборвал себя на полуслове ("Наатаов!"), умолк и схватился ручками за щёки. И смотрит, смотрит, кокетливым серооким взором из-под пушистых ресниц, щурится и смо-о-отрит... ой, не могу. Расхохоталась, пулей вылетела наружу, помахала ему в стекло и пошла дальше, улыбаясь, много.
Хочу быть фотографом.
Я столько кадров классных вижу каждый день.
Уточнение: хочу снимать людей. Цветочки-пейзажи меня как-то вообще не вставляют, даже не понимаю, что вы в них находите.
Идёт по улице человек два метра ростом. У него на плечах - девочка младшешкольного возраста с двумя пушистыми длинными хвостиками. У девочки лицо пирата-конквистадора, а хвостики гордо развеваются по ветру. Человек иногда подпрыгивает, чтобы девочке было веселее ехать. Стою и провожаю их взглядом.
Студентка-художница с совершенно нереальными рыжими, длинными и вьющимися волосами рисует панораму города. Её подруга, в свободной чёрной футболке и драных джинсах, сидит чуть в отдалении и смотрит на горизонт.
А у меня серёжки оранжевые на солнце сверкают, а на ходу подпрыгивают.
А в субботу выступает прекрасная Быстрова (от того, что я от неё ушла, она не делается менее прекрасной, да^^), и Наум согласился идти со мной на неё смотреть. Наум хороший.
Весна, весна, весна.
Мороженое!..

Знаете, когда я ребёнком ходила в гости, я любила играть в "горячо-холодно". Когда ищешь в чужой комнате какую-нибудь фиговину, а тебе орут: "Холодно! Холодно! Теплее! Тепле-е-ей!", и, как апофеоз, истошное: "Горячо-о-о-о!". Что-то в этом есть такое, не знаю.
- Я вам сейчас девочку пришлю, - говорила в трубку руководительница литстудии. - Ту, которая... ага, да, которая Светлана.
Я стояла тихонечко рядышком и стремительно начинала нервничать. Мои стихи переместились на дискету вместе со стихами ещё нескольких студийцев, дискета была вручена вместе с адресом, напутствиями и пожеланием удачи.
Ставропольский филиал Союза Писателей помещается ровно в трёх с половиной комнатах. Зато у них есть впечатляющая вывеска, железная дверь и необьятная мраморная лестница - на пару с адвокатской конторой.
Я потыкалась в кабинеты, перепугала нескольких адвокатов, потом нашла всё-таки нужную тётеньку и, подзаткнув свои драгоценные комплексы, сумела адекватно объяснить, кто я такая и что тут делаю. Услышав про литстудию, тётенька вздохнула тяжело и горько. Я её понимаю.
Главный редактор в краткой, но выразительной беседе, дала понять, что сдались мы этому Союзу, как собаке пятая нога, а ещё пригласила в четверг смотреть постановку студентов-актёров.
Я отдала дискету, объяснила где там кто и в четверг обещалась прийти.
Вышла на улицу и подумала вдруг, что юбку для такого случая лучше было надеть подлиннее. На улице было двадцать-с-чем-то градусов, много людей, и мужичок-охранник насвистывал хриплый, но увлекательный мотив.
А жизнь, зараза, упрятала где-то что-то хорошее и теперь покрикивает, видя, как я слепо рыщу в поисках. Холодно, Света! Холодно! А вот так теплей. А вот так опять холодно. Да-да, тепло, тепло.
Тепло.

Как-то у меня в последнее время всё совсем хреново в жизни выходит.
Вот эту колыбельную часто бормочет мироздание, укладывая меня спать.

***

Эту долгую ночь – тебе, как спасенье от долгих дней.
Мир, устав от любви и лжи, обнажает свою изнанку.
Страшно, маленький? Не спеши, скоро будет ещё страшней.
Всё, что было до этих пор, это даже не раны – ранки.

Ты был очень хорош, когда не умел ещё жить всерьёз,
Задыхаясь, бежал в поля, чтоб дотронуться до заката.
Я мотаю на палец прядь непокорных твоих волос,
Я гадала по ним вчера – знаешь, лучше б ты стал пиратом.

Ты кидаешь вальтов и дам, а судьба, как всегда, туза,
Не посмел бы с судьбой играть – только слишком уж ты настойчив.
Я сажусь на твою постель и целую тебя в глаза –
Расскажи мне потом о том, что увидишь ты этой ночью.

Я-то знаю, кого ты ждёшь и чьё имя во сне кричишь,
Сколько долгих, чужих дорог исходил ты, босой и пеший.
Ох, не скоро конец пути. Ты не плачь, засыпай, малыш.
Завтра будет ещё трудней, если это тебя утешит.

Чернильный дождь укутывал город тьмой,
Бросался грязью, грубо стучал в карниз.
И не осталось больше дорог домой.

Катился шар-планета – всё вниз и вниз.

А ниже – бездна, в бездне чернеет дно,
А кто-то, стиснув зубы, прошепчет: «Пусть!».
Слепое небо бьётся в моё окно.

Мне страшно – я не знаю, чего боюсь.

И кто-то всемогущий, не зная сна,
Сплетает в узел жизненные пути,

И если завтра рухнет на нас война,
То я совсем никого не смогу спасти.

Это цитата сообщения AngelCat Оригинальное сообщение

Про Луну

Hочь. Hа yлице стоят два человека.
— Чемy вы yлыбаетесь? — спpашивает один дpyгого.
— Да вот, любyюсь Лyной.
— Чем любyетесь?
— Лyной, — человек показывает на Лyнy пальцем, но его собеседник даже не поднимает головы.
— Какой Лyной? — спpашивает он.
— Да вот же она, — yдивляется человек, — пpямо пеpед вами, желтая такая.
— Желтая?! О Боже. Hадо комy-нибyдь pассказать.

Чеpез полчаса вокpyг человека собиpается толпа.
— Учитель, pасскажи нам о Лyне, — pобко пpосит делегат от толпы.
— Какого лешего тyт pассказывать? — гоpячится человек. — Поднимите головы и все yвидите сами. Кто-то, не отpывая от человека пpеданных глаз, тоpопливо пишет в своем блокноте: "Стоит лишь поднять головy — и взоpy откpоется Лyна, желтый кpyг на фоне чеpного неба..."
— Ты чего это пишешь? — настоpоженно спpашивает человек.
— Кто-то должен сохpанить yчение для потомков, а если не я, то кто?
— Какое, в задницy, yчение?! ПРОСТО ПОДЫМИ ГОЛОВУ!!!
"Поднять головy — не сложно, а пpосто..." — вновь начинает стpочить новоявленный евангелист, но человек бьет его снизy кyлаком в подбоpодок и пеpед глазами пишyщего мелькает желтое пятно.
— Что это было, Учитель?
— Лyна.
— Боже, я yвидел Лyнy. Я yвидел Лyнy! Лyнy!!!
— Он yвидел Лyнy, — волнyется толпа и начинает водить вокpyг, потиpающего подбоpодок, лyновидца хоpовод.
Человек, междy тем, машет на все это дело pyкой и yходит пpочь, любyясь полнолyнием.

Чеpез две тысячи лет кто-то читает лyнное евангелие и тяжело вздыхает: "А толкy-то, — дyмает он. — В те вpемена Учитель был pядом и всегда мог дать тебе по зyбам в нyжный момент.
Hекотоpые, пpавда, yтвеpждают, что одной книги достаточно и что они собственными глазами видят Лyнy каждyю ночь, но комy можно веpить в наше вpемя? А, может, и вообще — сказки все это, вот чего я вам скажy...

Зверёныш, всем искусавший пальцы и не дававший себя лечить – теперь он может играть, смеяться, плести браслеты, терять ключи, живёт теперь горячо и ярко, порой не думает ни о чём, и лучше нет для него подарка, чем ткнуться носом в твоё плечо.
Земля устала, земля промокла, сегодня вечер похож на век. А ты сидишь у окна, где в стёкла колотит поздний весенний снег. Мы помним: лето настанет скоро. Я так упорно топлю печаль в тройном созвучии ре-минора, и мне совсем ничего не жаль.
И полумрак не тревожить светом, и в тишину не бросать слова, уедем, милый, на край планеты – там тишь, безлюдье и острова. На островах зеленеет клевер, танцуют эльфы, шумит прибой. И если ты вдруг пойдёшь на север, я буду двигаться за тобой: идти след в след незаметней тени, беззвучней ветра, быстрее птиц. Мы за границей людских владений, мы там, где нет никаких границ.
Давай пошлём мирозданье к чёрту и сами выстроим новый мир! Чтоб стены с тропами были стёрты, оставлен тонкий, как нить, пунктир, чтоб денег не было, этой дикой, глупейшей выдумки для людей, чтоб там, где пусто – цвели гвоздики и тонкой нежностью пах шалфей, чтоб краски были для неба тоже – какой захочешь, такой раскрась... хотя, пожалуй, давай попозже, я здесь-то толком не обжилась.
Я закрываю глаза и вижу цветные сны о большой земле, а лето с каждой минутой ближе, и бисер – радуга на столе. Ты мой, ты здесь, приручивший птицу, не запрещающий ей летать. Легко довериться, покориться, тебе не стыдно при-над-ле-жать. Дышу от счастья как можно тише, не надо больше мне никого. Ты слышишь, господи? Если слышишь, я умоляю – храни его.

Дорогие ставропольчане! Кто не видел сегодня радугу, тот дурак и козявка, потому что лично я такого ни-ког-да не встречала.
Она была идеальна - не какая-нибудь невразумительная красно-жёлтая половинка, а настоящая, абсолютная, полноценная дуга, упирающаяся одним концом в крышу дома на одной улице и другим концом в крышу дома на другой улице, семи цветов.
- Куда это вы, девочки, смотрите? - утомлённо осведомилась преподаватель подкурсов.
- Там радуга! - хором простонали Санёк с Алёной. Все подпрыгнули. Радуга и правда была. Висела прямо за окном. Народ ломанулся к окнам.
Из окон, как оказалось, был самый лучший вид, который только можно было выбрать. Повторяю - дуга. С двумя очень яркими и отчётливыми концами. Семи цветов, то есть всех, совсем всех, как дети рисуют. Как в рекламе конфет Скиттлс. Как... ну не знаю как ещё живописать.
Мы скакали по подоконникам и тормошили сумки на предмет фотоаппаратов. Мы истошно орали, высунувшись в окна, чтоб лучше было видно. Лично для меня это всё было очень похоже на бой курантов в Новый год, то есть момент абсолютного чуда, когда любой оказавшийся рядом - лучший друг и побратим навеки.
Радуга победно сияла в небе. Само небо пасмурно тяжелело у горизонта. На дорогах была грязь и слякоть, но это уже совершенно никого не волновало - люди на улицах стояли, запрокинув головы.
Гимн весне, гимн жизни, гимн красоте.
Аминь.

Столько всего поменялось, а, если вкратце,
Трудно нам будет дописывать эту строку...
Юность, капризная, горькая, колет пальцы,
Манит и дразнит, прерывисто дышит в щёку.

Хватит уже, заигрались, большие дети.
Будем учиться у хрупкости первой вербы.
Призрак дорог заблудился в фонарном свете,
Мокрый асфальт выдыхает усталость в небо.

В жизни моей всё так странно: там бьются двери,
Я же такой переменчивый, злой ребёнок.
Как же мне быть, если люди – всего лишь звери,
Радуга в лужах – дифракция тонких плёнок?

Звёзды запахли морем – ну что ж, ведите.
Мальчик ты мой, я, похоже, в тебя влюбилась.
Вот и сижу, растерявшись на сотни нитей,
И собираю, как бусы, ночную сырость.

Мы сегодня сидели в кафе и говорили про метафизику. А потом вспомнили фраевские "Гнёзда Химер", нашли стихотворение из эпиграфа, написали его чёрной ручкой на бумажной салфетке и спрятали салфетку в меню.
Сошлись на том, что из этого может получиться очень хорошая традиция. Было решено что-нибудь писать на салфетках всех кафе, в которых доведётся бывать.
А потом я декламировала стихи Ширанковой Светланы, а потом мы вбили их в телефон и отправили заболевшей Асе, а потом мы вышли на улицу, и воздух был мокрый и мартовский.

Первая волна сбивает тебя с ног,
И ты катишься, катишься, катишься,
Но не захлебываешься -
Даже если стараешься захлебнуться...

Вторая волна подстерегает тебя,
Когда пытаешься подняться на четвереньки,
И во рту становится солоно,
Но ты еще жив - даже если уже готов умереть...

Третья волна накрывает тебя с головой,
И ты думаешь: это и есть конец,
Потому что это на самом деле - конец...

А четвертая волна уносит тебя в открытое море,
И ты вспоминаешь, что всегда был рыбой.

Вот так.