Это цитата сообщения Хаэль_МакРори Оригинальное сообщение

пред...



новогодние ызарги кишат вокруг ёлочки.
[630x562]

Эта девочка любила читать сказки Андерсена,сонеты Шекспира, зимой на улицу выходила без шапки. Девочка мысли записывала, складывала их в папки, вечерами плакала над жестокостью этого мира. Девочка не играла в любовь - лучше подождать, а потом по-правде, перед сном любила мечтать - о мальчике-чародее да о том, чтобы научиться летать...и чуть-чуть - о красной губной помаде. Девочке снились высокие башни, замки, горы, снились гномы на луной освещенной полянке, снились монахи, свершались обряды - не по завету новому, не по уставам торы, колдовские. А еще снились новые санки. Девочка мечтала, грустила, сны смотрела - представляла, как хорошо бы туда, подальше отсюда, где в вальсе странном кружатся Пилат, Иисус и Иуда, и над каждой дверью висит омела. Девочка, не замечая сама, взрослела, шапку купила, читает Ницше, Сорокина, курит в ванной, по магазинам ходит из разряда "чтоб по карману" - Oggi, Depo, L'etoile и Sela.
Во сне веселится, гуляет, пьет колу с ромом,не видит больше мальчика-чародея, что лежит головой на плахе, и не видит, как слезы платком вытирают монахи седые гномам.

Это цитата сообщения Hooker Оригинальное сообщение

Кто-то.



Где-то живёт там, не за облаками, но часах, эдак, в восьми перелёта, вроде, не с ними и, вроде, не с нами, жутко таинственный сказочный Кто-то.
Кто-то с утра одевает ботинки, чистит пальто и идёт на работу, едет в трамвае, листает картинки - очень таинственный сказочный Кто-то.
Кто-то заходит под вечер в квартиру, спать очень сильно Кому-то охота - он лишь за сутки объездил полмира, самый таинственный сказочный Кто-то.
Если бы визу туда выдавали всем, даже тем, кто не катит по КЗОТу, мы непременно бы с вами узнали, где же он, с детства знакомый нам Кто-то.

У меня было потрясающее детство. Ну как, детство - лет 14-16. Я все время скулила, искала принцев на пьянках и, сидя на большом подоконнике, все надеялась, что прилетит Питер Пэн и заберет меня из этого ужасного скучного мира к себе в Neverland. Только из возраста Питера Пэна я уже выросла, а до свободной и столь притягательной взрослой жизни еще не доросла.
Так и жила - утром душ, прогулка по набережной, рисунки в альбоме, холодные мраморные ступеньки драмтеатра и стыренные у папы сигареты. Вечером - с друзьями в "любимый дворик" за школой, закупившись пивом, сигаретами и чипсами. Агата Кристи, КиШ, Нау, Ария - русский рок, в общем, пьяными голосами, с закрытыми глазами. После второй бутылки - бесконечные звонки бывшим, потенциальным и "просто прикольным" парням.
Затем - разговоры по душам, слезы и сопли, "жизнь - говно" и "любви нет", и снова русский рок.
К ночи - по сигарете, по четыре жвачки и по домам.
А там уже опять сопли, опять слезы и ожидание Питера Пэна на подоконнике.
Скучно и противно, да? Как у каждого второго.
Только замечательным детство было вовсе не из-за этого.
Замечательным было потому, что иногда, ночью, я могла сидеть на обрыве и смотреть.
На луну, кровавой каплей висящую над сверкающим городом - и, знаете, вот эта "капля кровавая" - это я не пытаюсь выпендриться и покрасивше сказать, просто она иногда была красной-красной, и форму имела такую вот, "капельную".
Могла искать знакомые созвездия и считать костерки на берегу реки.
Могла просто улыбаться тому, кто сидит рядом, потому что рядом всегда кто-то был, пусть даже и невидимый.
А еще могла греться у камина, жарить хлеб и сосиски, сушить мокрые ноги и пить вкусный чай.
Могла обнять дерево и чувствовать запах смолы.
Могла сидеть на крылечке и слушать, как сосны шумят, и еще на кухне вода капает.
Могла купаться ночью голой в реке и переплывать случайно на другой берег, а потом возвращаться обратно - уставшей, но довольной.
Могла пойти в поле в грозу и смотреть на молнии, затаив дыхание.
Могла заблудиться и случайно наткнуться на какие-то руины в глубине леса.
ну, и я вполне могла быть счастливой.
Только вот потом все равно пьянки, "жизнь - говно" и категоричное "в Бога я не верю".
А вот сейчас я почти всего этого не могу, но все равно как-то даже счастлива, вроде. Ну, не счастлива, может, но что-то близкое.
Это как две жизни в одной. Надо исправлять ошибки прошлого.

Вокруг - сотни, тысячи людей. И даже больше. Они ходят туда-сюда, говорят по своим телефонам, стоят в длинных очередях, покупают пиво, хлеб, мороженое, ругаются с продавщицами, садятся в смешные маленькие машинки и длинные грязные автобусы. Каждый чем-то занят и ни кому ни до кого нет дела. Но самое странное - это то, что у каждого из них есть мечта. Своя, настоящая. И никому они ее не расскажут, а если и расскажут, то не совсем ее. Потому что понимают, наверное, что кроме мечты этой, маленькой и опасливой, ничего у них больше-то и нет. Так, шелуха да привычки.
Это только кажется, что вон тот мужчина в бежевом костюме мечтает о новой тачке, а вон та старушка - о двадцати рублях на хлеб. На самом деле, они и сами не до конца понимают, что мечтают-то вовсе и не об этом. Они вообще себя плоховато знают, даже меньше, чем соседей сверху. Смешные такие.
А я вот злая. Я даже выпросила себе маленькие рожки и черные блестящие крылышки - ну это так, потому что я маленькая еще и люблю пока повыпендриваться. Я сижу тут, на крыше, болтаю ногами в воздухе и делаю все возможное, чтобы они и не вспомнили никогда своей мечты. Ну вот, скажем, щелкну пальцами - и подойдет к старушке девушка, даст той сотку да уйдет, оставив старушку со счастливой улыбкой на лице. И тому подобное. Щелк! и Мечта опять откладывается на безвременное "потом". А я сижу и радуюсь. Потому что у меня есть рожки и два черных крылышка, а еще потому, что я злая.

- Ой, да что эти девки. Надоели. Одинаковые они все и скучные. Кажется, вот он - ангел твой, а оказывается - очередная блядь. Смотришь - глаз оторвать не можешь: стройная, гибкая, лицо - детское, чистое, глаза светятся, волосы змейками огненными вьются. Разговариваешь - кажется, идеал. Умная, начитанная, интересная вся такая и неординарная. А потом как на очередной тусовке выпьет пару бокалов или там косячок выкурит - сразу вся эта изысканность катится ко всем чертям. Твой ангел, голый по пояс, сидит в обнимку с каким-то уродом и вульгарно хохочет, и сиськи у ангела так забавно трясутся, что даже и не знаешь, смеяться или плакать. А как вспомнишь все эти разговоры тихими ночами у озера - так и вообще блевать неумолимо тянет. Вот вам и чистота, вот вам и сказочность, и мечты о домике с камином в дремучем лесу, и стихи Гумилева, Есенина и прочих пастернаков - вот они, плавают на дне унитаза, наслаждайтесь! Так что ну это все, столько раз на одни и те же грабли наступал, а сейчас не хочу время зря тратить.
- Ну ты загнул. Тебя послушаешь - так и в любовь верить перестанешь, и вообще - слава Богу, если не повесишься.
- Ну, в любовь верить никто не мешает. Я-то верю, только противно от такой любви. Потому что полюбить любую из этих блядей можно, со всеми плюсами и минусами, враньем и честными умными глазами, возвышенными стремлениями и трясущимися сиськами. Любовь - твою мать!Полюбишь и блядь, как-то так. Потому и еще мерзее становится.
- А с этой...ну, ты рассказывал...
- А, со Стаськой. Ну, с ней та же фигня, по сути, хоть и по-другому чуть-чуть. Повелась на романтический образ.
- Ну и хер с ней. За пивом сгоняешь?
***
Девушка тихо открыла дверь и улыбнулась.
"Спит еще" - подумала она и присела на край кровати, на которой, завернувшись с головой в одеяло, лежал ее молодой человек.
Вообще она называла его либо мужем, либо другом, потому что уж больно не нравилось ей это выражение - "молодой человек". Произнося его, она сразу представлялась сама себе толстой бабкой в безвкусном синем костюме, в дурацкой шляпке и с криво подведенными губами. Потому уж лучше пусть будет муж, или хотя бы друг.
Леша высунул лохматую голову из-под одеяла и нахмурился.
- О, Стаська. Ты чего так рано?
- А ты не рад? - она вопросительно подняла бровь.
- Рад, конечно. - он поднялся и поцеловал ее. - Просто удивился. Обычно ты позже приходишь.
- Ну, на сегодня у меня планы. Да и вообще - торопиться надо, некогда спать. На озеро поехали?
- Сейчас прям, что ли? Зачем?
- Ну, можно и сейчас, еда уже в рюкзаке. Да просто. Красиво там очень, увидишь.
- Красиво, говоришь. Ну а что, поехали, все равно делать нечего.
Девушка радостно захлопала в ладоши, а затем засмеялась и крепко обняла Лешу.
- Тебе очень понравится, обещаю! Только ты хмурый какой-то. Если плохо себя чувствуешь - можно перенести.
- Да нет, фигня. Не стоит ничего откладывать.
***
- Звезд так много, аж в глазах рябит.
- Ага. Но красиво же.
- Очень. Спасибо, Стаськ, что вытащила. Только вот, боюсь, в последний раз.
Девушка резко подняла голову с его плеча и испуганно посмотрела ему в глаза.
- Как, в последний? Ты же говорил, еще минимум месяц есть, Леш!
Девушка заплакала, а парень отвернулся, нахмурившись.
- Больше есть, гораздо. Нет у меня никакого рака.
Девушка ошалело смотрела на него, вытирая слезы со щек.
- Как, нет? Ты вылечился?
- Нет, не вылечился. Не было никогда никакого долбаного рака.
- Так это что, ты врал мне все время?
- Получается, что так.
Девушка отвернулась от него и, достав из сумки сигарету, закурила.
- Зачем, Леш? - тихо спросила она после минутного молчания.
- А хрен его знает.
***
- Хотя, знаешь, я сам дурак. Проверки всякие, теоремы, гипотезы. Люди как мыши лабораторные - разрезаю, исследую, выкидываю. Мерзко оно все как-то, пошло. Но так хочется, чтобы другие видели в тебе человека. Душу, блядь, а не романтический образ, не черточки-закорючки и миллиарды красивых слов. Сам это дело люблю, но так оно все фальшиво. Понарошку. А я - мудак. Даже и сказать по-человечески не могу, все стараюсь, чтобы и убедительно, и образно, и...Да насрать, в общем. За пивом, говоришь?

Афанасий Петрович гордо называет себя пластическим хирургом.
Другие предпочитают называть его психоаналитиком, но только между собой, а то он обижается.
Афанасий Петрович называет себя не просто пластическим хирургом, а пластическим хирургом душ. Представляя себя именно так, он смотрит на своих пациентов пристально, долго сверля взглядом, и с настолько элегантным высокомерием, что в глаза оно даже и не бросается.
Трудится дома, в просторном светлом кабинете, сидя на странном высоком кресле, больше похожим на трон. Но так это все гармонично и замечательно, что никто даже и не подумал бы ни о какой там мании величия и прочих гадостях. Афанасия Петровича все любят и считают человеком редкого ума и потрясающей воображение доброты.
На комплименты он реагирует обычно смущенной улыбкой, но не отпирается, потому что считает, что раз говорят - значит, заслужил.
Души правит тщательно и долго, от работы не отлынивает и, если уж взялся, всегда доводит до конца.
В общем, потрясающий человек Афанасий Петрович.
А уж сколько Мадонн, Иисусов, Сократов и Вассерманов выходит из его кабинета - это ж уму непостижимо! Бывало, заходит к нему очередной Васька-бандит, морда тяпкой, глаза красные, злющие, а выходит - ну сущий ангел, разве что не светится. Идет по дороге, голоском робким и мягким всем здравия желает, бабушек через дорогу переводит, а детям кулечки конфет покупает и отдает, и взамен ничегошеньки не требует.
Вот так вот, такие чудеса.
А еще, помнится, из Гоши-дурачка сделал ученого, да причем не простого, а одного из лучших в стране, а, того гляди, и в мире. Раньше тот по улицам бегал, голубей пугал да небылицы рассказывал, а теперь вот лекции читает студентам, а после в лаборатории все что-то мешает, и что ни намешает - все новое открытие. Конгрессы там всякие, семинары посещает, очки носит и очень ими гордится, а Афанасия Петровича при любой возможности благодарить не забывает. И другие благодарят за то, что такого гения миру открыл.
А сам Афанасий Петрович все сидит в своем кресле да улыбается, знай, людям, как отец детям своим.
Что там у него самого в голове происходит - никто не ведает, да и зачем? Помогает - и то хорошо.
Да и сам хирург не грустит.
Бывает только иногда, ночью, когда пациентов больше не ожидается, сидит он в кресле своем, голову руками подпирая, да вздыхает тяжко. Посидит минут пять, встает да идет зачем-то на крышу.
Но такому человеку любые странности простить можно.
***
- О, это опять ты, Афоня, пожаловал. Ну, ложись на кушетку.
Афанасий слегка поклонился говорившему и лег на кушетку, располагавшуюся по правую сторону от огромного кресла.
- Ну, рассказывай, изливай душу. А там уже решим, что нам с тобой, бедолагой, делать.

Я сегодня пишу Чепуху. У меня сегодня веселый пьяный день нелепостей и несуразностей, так что - вы уж простите, господа.
Чепуха №1.

Ваша левая нога
Лучше правой.
Ваша левая нога
Лучше правой.

Чепуха №2.
Я хотела написать,
Лучше левой
Ваша правая нога
Лучше левой.

Чепуха №3.

Оказалось, одинаковы
Ноги.
Но все ж правая нога
Лучше левой.
Или - левая нога
Лучше правой.

Чепуха №4.

Ноги ваши, признаЮсь,
Надоели.
Больше нет у вас ни правой,
Ни левой.

Сидеть на кухне - ну, или на балконе, закутавшись в плед; или в комнате, на подоконнике; или в ванной, на стиральной машине, поджав ноги - непременно с бокалом хорошего вина - или ликера; или мартини; или коньяка - и курить одну за другой. Нервно курить, сжимая фильтр изящными пальчиками, и чтобы ногти непременно искусанные и с облезшим наполовину лаком - желательно, черным или красным. Сидеть в длинной белой рубашке - или в одном белье; или в коротенькой майке с каким-нибудь глупым и большим рисунком; или в распахнутом халате - и думать. Думать о несчастной любви - или о свободе; или о том, как бежишь босая по ледяной дороге куда-то далеко-далеко; или о мерзости этого мира; или о неведомом счастье; или о том, как красиво кровь расползается по воде. Множество вариантов. Главное, чтобы насквозь, до озноба, до слез. И не забываем - курить, курить, курить, и время от времени прикладываться в бокалу, проливая часть жидкости на себя.
Потом, непременно, истерика - слезы, горькие слова в пустоту, ногти, больно царапающие лицо, острый нож по венам - ну, поперек и так, чтобы только царапины остались. Но неистово, вжих! - ай! - вжих! Обматывать запястья туалетной бумагой, а на следующий день непременно демонстрировать эти царапки всем и вся, но только так, чтобы казалось, что, наоборот, скрываешь.
А потом успокаиваешься, выкуриваешь еще одну, опустошаешь бокал и еле слышно шепчешь что-то с глупой улыбкой на чуть окровавленных потрескавшихся губах.
И - идешь спать, свернувшись калачиком и обнимая любимого игрушечного зайца.
Красиво Красиво. Трогательно? Трогательно.
Даже - душераздирающе, впору стать героиней какого-нибудь романа.
Только вот ну это все нахер.
Я просыпаюсь, выкуриваю сигарету и пью вкусный горячий чай. Сижу на диванчике в непонятно откуда взявшейся майке с полустершейся надписью Depeche Mode и в драных сползающих с меня джинсах.
Тоже образ подходящий.
Только почему-то смешно, и вовсе даже не трогательно, не душераздирающе и не до дрожи.
Мне просто хо-ро-шо.
Так в романах не бывает, а если и бывает, то только к концу.
Но, я надеюсь, это далеко не конец.

- Твое, мое, мое, твое - да какая разница! Все будет общее, знаешь ли. Тут правила на это есть, по ним и живем. И хорошо, заметь, живем. Ты вот только все портишь. А остальные - по правилам. А ты - нет. Делиться она не хочет, видите ли. Сказали - делись, значит, надо так.
- Ну как я с тобой поделюсь-то, Паш?
Девочка раскачивалась на табуретке и непонимающе смотрела на приятеля, робко улыбаясь. Паша - он постарше, лет одиннадцати - стоял и как можно более по-взрослому хмурил брови.
- Да запросто. Если что-то у тебя есть, чего у других нет - этим всегда поделиться можно и нужно, Светка. А иначе не бывает. А таких как ты мы это...как его...раскулачивать будем!
Девочка перестала раскачиваться и удивленно уставилась на Пашу.
- Это как - раскулачивать?
Паша почесал затылок.
- Ну...не знаю точно. Вроде, это когда приходят к тем, кто не делится, и сами делят, силой.
- Но это же фашизм!
Теперь настала очередь Паши смотреть на Свету круглыми глазами.
- А это что значит?
- Не знаю. Но папа так, вроде, все плохое называет. А людей плохих - фашистами.
Паша понимающе покачал головой.
- Ааа, ясно тогда. Нет, не фашизм. А чего они не делятся? Тоже, получается, фашисты, самые настоящие! Им хорошо, а другим плохо, а они жадничают. Фашисты!
Светка покраснела и обиженно надула губки.
- Нет, не фашисты, они сами все заработали, так что хотят - делятся, хотят - нет. Сам ты фашист!
- Нет, ты фашистка! А ну делись, а то раскулачу!
Паша угрожающе потряс кулаком перед ее носом.
Светка поджала губы и гордо подняла голову.
- Нет, ты фашист! Не раскулачишь, кишка тонка.
- А вот и раскулачу, сама напросилась!
Дети раскраснелись и смотрели друг на друга, как два дворовых кота, дерущихся за кошку.
Светка глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
- Ладно, не надо раскулачивать. Ну не могу я поделиться, не понимаю даже, как это сделать!
- Это ты, Светка, дура просто потому что. Если есть чем делиться - то всегда можно запросто. А если нельзя поделиться - значит, нечем.
Светка как-то сразу погрустнела.
- Значит, нечем?
Пашка уверенно кивнул.
- Ага. Значит, так.
- Странно как-то. А казалось, что есть.
- Ну, было бы - поделилась.
Светка встала с табуретки и пошла ставить чайник, а про себя решила, что в коммунизм больше играть никогда не будет.

Загребаю ладонями пыль, благо, здесь ее много, и не только под кроватью. Странное ощущение. Щекотно.
На самом деле, я просто отлыниваю от работы, прикидываюсь дурочкой, как всегда. Ну, пыль сгребаю или там сажусь в углу и рассматриваю старые газеты. Газеты пахнут утренней верандой и мягким зеленоватым светом, а еще кофе и оладьями с яблоками.
Они меня даже замечать теперь не хотят. Видно, идиоткой считают. Хожу тут, как сумасшедшая, только мешаюсь зря. Глупая.
Подхожу к старинному комоду - такому, знаете, бабушкиному, с облезшим местами лаком и со смешными круглыми ручками, напоминающими мне пуговицы с кофты великана. Прислоняюсь щекой к шершавой поверхности, провожу рукой по крышке. Паутина,пыль, пыль, паутина. А внутри - в самом дереве - целая эпоха. Хотя так уже они любят рассуждать, а я - я вообще рассуждать не люблю, мне больше ощущать нравится. Или представлять. Вот я сижу, прислонившись к комодику, и чувствую, какое дерево теплое, а еще запах лака - такой, режущий, но все равно приятный. А потом руки чувствую - сухие, потрескавшиеся, но настолько родные и знакомые, что я аж дышать боюсь - вдруг, исчезнут.
Глупая я.
Да тут вообще все такое, живое. И пыль, и газеты, и комодик, и даже вата для утепления окон - и та живая и приятная какая-то очень.
Даже странно. Так странно, что уходить не хочется.
***
Завтракали обычно на веранде - большой, застекленной. По утрам казалось, что она вся залита приглушенным зеленоватым светом - ну, как в старом кино.
Папа сидит в своем любимом кресле, пьет кофе и читает газеты, хмурясь и то и дело поправляя очки; мама улыбается и подает оладьи с яблоками, а иногда слегка над папой подшучивает. Бабушка все больше любит полежать на диване с книжкой, потому мама еду ей на подносе приносит. Маленький сынишка носится туда-сюда по веранде, воображая себя рыцарем.
И все у них замечательно.
Только иногда мама с папой заходят в маленькую комнатку на втором этаже - тихо так заходят, не разговаривая даже - перебирают старые пыльные вещи и плачут.
А еще мама, бывает, достает из старенького комода куклу - когда-то очень красивую, а теперь серую и тоскливую - обнимает ее и закрывает глаза.
Тогда маме кажется, что она чувствует, как мягкие пушистые волосы, пахнущие чем-то таким неописуемо родным и приятным, щекочут ей шею, а маленькие теплые ручки ласково гладят по щекам, стирая слезы.
Она улыбается тогда и шепчет:"Маленькая моя, глупая".
А затем возвращается обратно - туда, где так вкусно пахнет кофе и оладьями с яблоками.

Знаете, иногда бывает, что вроде бы ты все в той же самой квартире, в том же самом городе, а на улице все та же погода, но ты чувствуешь, что мыслями (или, там, душой) ты находишься в совершенно другом месте.
Но нет атмосферы, нет запахов, вкуса, ощущения - есть только это самое место в твоей голове.
В таких случаях не обойтись без маленького волшебства. Малюсенького, крохотного и даже на волшебство-то не очень похожего.
Допустим, вы проснулись и почувствовали себя, скажем, в какой-нибудь придорожной таверне совершенно другого мира - ну, знаете, того, из всяческих фентезийных книжек, сказочного мира с чудовищами, странниками в длинных коричневых плащах и с длинными волшебными мечами, волшебников и прочих людей и нелюдей. Так вот вы почувствовали этот трактир - грязноватый, с большими длинными столами посередине и с маленькими столиками по углам, с пухленькими официантками в смешных чепчиках и с прочими соответствующими месту радостями жизни. Ну, и, разумеется, это место, как и любое другое, имеет свой запах. Я вот чувствую запах жареного мяса, эля, глинтвейна, пота и табака - да и еще много чего, если честно.
Но мы не будем колдовать все запахи, потому что, заходя в таверну и садясь поближе к барной стойке, чувствуем лишь запах жарящегося мяса, пряностей и терпкий аромат разогревающегося вина.
А теперь начинаем волшебничать.
Идем на кухню и наливаем в кастрюлю немного воды, включаем конфорку на маленький огонь, ставим. Режем апельсин, лимон и кидаем все это в кастрюлю прямо со шкурками (можно и без них, нынче, говорят, со шкурками может быть опасно). Помешиваем, добавляем гвоздику (штук пять, не более) и барбарис. Доводим до кипения, но не кипятим, а затем отставляем в сторону и даем настояться минут 20. Затем в получившийся настой вливаем вино (красное полусладкое) и, когда оно чуть-чуть подогреется, добавляем корицу, мускатный орех (не переборщить!), три горошины черного перца и одну чайную ложку меда. Подогреваем приблизительно до 70 градусов, а затем переливаем в термос - чтобы чуть-чуть загустел и не остыл.
Далее - жарим говядину. Тут без особых изысков - моем, режем на большие и главное не очень тонкие куски, кладем в какую-нибудь посудину, заливаем небольшим количеством винного уксуса, режем лук, кидаем его туда же, а далее - добавляем приправы. Тут кто на что горазд. У меня вот есть одна совершенно замечательная приправа, только она в баночке без названия.
Ну а после - жарим в духовке или на сковородке, кому как больше нравится. Главное - не отбивать мясо, чтобы было пусть жестковатым, но сочным.
Ах да, еще - лепешки. Это проще всего - мука, вода, яйцо и соль. Раскатываем и жарим.
А когда все готово - переодеваемся ( тут уж как угодно), включаем музыку, выключаем свет и зажигаем свечи - обязательно большие.
А потом, в первую очередь, как бы грубо оно ни звучало - закрываем глаза и нюхаем. Чувствуете то самое место, куда так хотели попасть? Значит, магия получилась.
Можно гостей позвать для атмосферности.
И еще есть множество мест и запахов, вкусностей и не особенно, волшебников-недоучек и всяческих чудес. Главное - фантазировать и уметь чувствовать.
Я вот сегодня Золушка и еда мне светит только когда доделаю все домашние дела. Тогда же превращусь в принцессу (правда, несколько мною переделанную, модернизированную) и поболтаю с феей. Разве что за принцами охотиться не начну, мне оно не нужно)
Так что - колдуйте, и кому как больше нравится.

Музыка - фоном. СОседи за стеной что-то чинят, стучат молотками, сверлят, снова стучат. Компьютер жужжит, а на кухне - холодильник, на улице ездят машины. И вроде бы, шумно, а все равно кажется - тихо.
И вроде бы, одна дома, а все равно кажется, что кто-то еще да есть, готовит на кухне чай или кофе, поет себе что-то под нос, улыбается, глазами на все смотрит детскими, поднимает бокал, произносит тост - не понятно, кому и зачем, просто так, захотелось вдруг.
Пойду на кухню, обойду весь дом - ни души, а все равно - кажется, блин.
Может, прячется? Сидит за шкафом, посмеивается надо мной да у виска крутит.

Это цитата сообщения Оригинальное сообщение

под настроение

 Едет мужик в троллейбусе. Хмурый. И думает: «Вокруг одно быдло, начальник — кретин, жена — стерва».
За спиной ангел-хранитель с блокнотом и ручкой. Записывает: «Вокруг — быдло, начальник — кретин, жена — стерва».
И в свою очередь думает : «Вроде было уже. И зачем ему это все время? Но раз заказывает — надо исполнять.»

 

...Я придумал это, глядя на твои
Косы - кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес - душа твоя,
Может быть, тот лес - любовь моя,
Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес направимся вдвоем.

Н. Гумилев.

***
-Было сиреневое небо и туман - много тумана, так много, что почти ничего и не видно. Озера были - огромные, прозрачные, а в них - серебряные рыбки, глазастые и юркие. Лодочки были с одинокими рыбаками. А еще леса зачарованные и синие горы, в пещерах которых испокон веков прятались легенды. Непуганые почти легенды, прятались так, чтобы интереснее всем было.
Да много еще чего...и замки, заросшие плющом и окруженные колючими кустами диких роз, и шаткие деревянные мостики, и тихое, печальное осеннее море, и утесы, и пустынные площади заброшенных городов, и...
Все равно, всего не перечислишь.
- Дед, а, дед, а откуда ты знаешь про эту страну? Ты там был?
- Был. Я там все детство был, да и потом, бывало, заглядывал - так, побродить в одиночестве по каменным мостовым, или послушать издалека плач одиноких сирен.
- А сейчас? Не заглядываешь?
- Да нет. Нету больше этого места. Ну, или мне туда дорога закрыта. Да и зачем? Сейчас я все больше в других местах бываю - где небо чистое-чистое, ни облачка, и повсюду смех, песни. Люди танцуют, улыбаются друг другу, жгут ночью костры, а на Ивана Купалу бегут искать огненный цветок папоротника. И находят даже, говорят. Хорошо там. А про ту страну лучше и вообще вам забыть. Мертвая она - и сейчас, и всегда такой была. Лишь туман да тоска.
Дед улыбнулся внукам и покачал зачем-то седой головой.
А внуки посидели еще минуты с две, надеясь, что вдруг дед еще чего захочет рассказать, а потом разбежались по своим делам.
***
Она тихонько подошла к нему и положила руку на его плечо. Улыбнулась - неловко как-то, смущенно. Села рядом.
- Опять грустишь?
Старик махнул рукой и усмехнулся.
- Да ерунда это все. Старость. Привык, видимо, к грусти к этой, настолько привык, что уже и счастье не в радость бывает. Ерунда.
- Ты скучаешь, я же вижу.
- Ну, от тебя-то никогда я ничего скрыть не мог. Да обычно и не надо было. Дурак я просто старый, вот и все. Петь бы мне от счастья да джигу отплясывать, а я все кисну, да малышам мозги пудрю.
Он нежно прижал ее к себе и прикоснулся к ее лбу сухими потрескавшимися губами.
Она задумчиво теребила край своей блузки.
- Слушай...я ведь тоже скучаю, знаешь. Просто думала, так оно лучше будет для нас. Помнишь? - она хитро улыбнулась ему. - Помнишь, как услышал меня тогда? Глупый был, молодой. Сколько вас таких...Если бы не влюбилась тогда - погиб бы, точно. Да и если бы там остались - все равно бы погиб, ничего я с собой не могла бы поделать. Природа такая.
Он рассмеялся.
- Ну, кому, как ни тебе знать, как устоять было трудно. Да чего уж сейчас...не надо было идти. Любил бы все равно, слушал бы...а подходить - ни к чему это. Только хуже всем.
- Знаешь, а ведь еще можно все вернуть. Мы ведь оба скучаем. Только, сам понимаешь, там вместе нельзя. Скажи только, хочешь ли?
Старик посмотрел на нее прищурившись, словно в мысли пытаясь заглянуть. А потом - поцеловал ее руку и улыбнулся - тепло-тепло, только в глазах - грусть беспросветная.
- Сама знаешь, что хочу. Только тебя терять не хочется.
- Я с тобой буду. И любить буду. Только издалека. А теперь - просто закрой глаза.
- Я люблю тебя, знаешь?
- И я.
***
У кого-то счастье - солнечное, с хитринкой в детских глазах. Оно заливается пастушьей свирелью и смеется тысячей одуванчиков в весеннем поле. Оно пахнет луговой травой и черемухой. Беспредельное такое, светлое счастье.

А у кого-то оно совсем другое. Задумчивое, одинокое счастье туманных гор и хмурых облаков, бездонных ледяных озер и тайн, прячущихся за каждым камушком, каждым утесом или поворотом узенькой лесной тропинки. Странное счастье. Счастье сидеть на берегу моря и слушать сказочные песни влюбленной сирены, размытые ветром и волнами. Болезненное счастье, умирающее с каждым звуком, с каждой нотой, но только тем и живущее.
Казалось бы, и не счастье вовсе.
Да только лучше этого для меня никогда ничего не будет.

Иногда светло бывает. А иногда - тепло. Иногда бывает и то, и другое, но это уже совсем редко.
Светло - это когда все, каждый предмет, будь то грязная посуда или дохлая муха в стакане чая, переполнено какой-то такой солнечной радостью. Иногда кажется даже, что оно все светится.
Светло - это когда внутри тебя загорается маленькое, но очень яркое солнышко. Оно даже обжигает чуть-чуть, потому ты не можешь стоять на месте. Тебе хочется что-то делать. Танцевать, говорить всем, что все прекрасно, смеяться, улыбаться прохожим - да что угодно, главное, чтобы радостно делать, и чтобы легко.
А тепло, это не когда солнышко, а когда свеча.
Когда тепло, все цвета кажутся мягкими, пастельными, и все вокруг становится очень уютным. Совсем не хочется скакать и хлопать в ладоши от счастья - нет, хочется залезть под одеяло или укутаться в плед, пить горячий чай и читать книгу. Ну, или разговаривать с кем-то тихонечко. И - все время чуть-чуть улыбаться, уголками губ. Вот это - когда тепло.
А когда и то, и другое - это, наверное, совершенно другое ощущение, не солнышко и не свеча. Что-то такое, в воздухе. Но я не знаю точно, у меня так еще не было.
Но это все не важно. Чаще всего бывает холодно, мутно, пасмурно и больно. А это даже и описывать не стоит.
***
Джес не любила праздники. Особенно такие, важные праздники, типа Рождества или Дня Рождения.
Джес не любила праздники из-за того, что на них нужно было загадывать желания, которые никогда не сбывались. И это - самое обидное. Она вообще не понимала, зачем все так носятся с этими желаниями, если все равно знают, что это ерунда какая-то.
Джес не хотела в подарок куколок или платьев, книг или конфет. Она хотела летать.
Но Джес была уже не совсем маленькой, как она считала, девочкой, и потому прекрасно понимала, что ее единственному желанию сбыться не суждено.
Ну а если так - то и праздновать нет смысла.
И именно по этой причине, пока все суетились и готовились к Рождеству, Джес заперлась в своей комнате и, подойдя к окну, высматривала звезды, спрятавшиеся за тучами.
Она решила, что все-таки загадает желание в последний раз. Так, на первую звездочку.
Вдруг все-таки повезет.
***
В доме напротив жил Джейк - смешной угловатый подросток, с некрасивым веснушчатым лицом и серыми, тусклыми глазами.
Джейк перестал праздновать Рождество еще года два назад, когда понял, что чудес не бывает, а Санту родители заказывают в специальном агентстве.
Джейк тогда решил послать все эти праздники к чертовой матери.
А сейчас мальчик стоял на крыше своего дома и смотрел на звезды - со страхом и с капелькой надежды.
Вдруг, все-таки...
Посмотрев минут пять, Джейк махнул рукой и ухмыльнулся.
- Ну и к черту вас. Я сам все могу, и мне не нужны глупые звезды, подставные Санта-Клаусы и прочий сброд. Здесь только я - настоящий волшебник.
Договорив, он закрыл глаза и, расправив руки, прыгнул вниз.
***
Джес уже собиралась уходить, когда вдруг увидела темный силуэт на крыше дома напротив. Тот человек раскинул руки и...полетел! Сначала вниз, а потом он ушел в тень, скрывшись от любопытных глаз девочки.
Она еще с минуту смотрела в ту сторону, как завороженная, а затем захлопала в ладоши и радостно рассмеялась.
- Раз он смог, значит, и я когда-нибудь смогу! - она подмигнула звездам. - Спасибо, звездочки! Я подожду, правда, главное, что такое бывает. Спасибо!
Джес побежала на кухню, чтобы помочь родителям, и почувствовала, как внутри нее загораются тысячи свечей, только вместо пламени - маленькие, сияющие солнышки.

Я что-то в ней находил. Улыбка, кажется, у нее красивая. Детская, непосредственная. И еще она смешно морщит носик, когда смеется.
Вроде бы, у нее фиолетовые глаза. Скажете, не бывает? Может, и правы окажитесь. Я ведь не помню точно, но кажется, что все-таки фиолетовые.
А еще она ходила по дому в одной рубашке - моей белой рубашке, которая была ей очень велика. У нее стройные ноги, цвета мрамора.
И волосы у нее огненно-красные. Они, вроде, пахли еще всегда очень вкусно. Мне казалось, сиренью и крыжовником. Волшебно.
Она вообще волшебная. То есть, я находил ее волшебной.
А сейчас не нахожу.
Сейчас я лежу, уткнувшись в копну волос цвета липового меда. Они пахнут черемухой и яблоками, и это вовсе не волшебно. Это сказочно.
Она любит шелк и бархат. Меня еще любит.
И глаза у нее голубые.
Только вот иногда все-таки что-то такое чувствуется...только слабо так чувствуется, да и редко.
Может, из-за того, что фиолетовые глаза встречаются реже голубых.
А может, иногда, самую малость, я скучаю по запаху сирени и крыжовника.
Но это все - только кажется. Да и голубые глаза я люблю.
***
- Слушайте...
Три маленькие хрупкие феи сидели на берегу волшебного озера и гадали на ромашках. Одна из них - рыженькая, с яркими фиолетовыми глазами - выбросила свою ромашку в озеро и подняла глаза к небу, задумавшись.
- Слушайте, а почему они все такие, а? Вот почему они все просят у нас чуда, а потом влюбляются в принцесс? Почему они смотрят на нас восторженными глазами, чуть не молятся на нас, целуют в кончик носа...
Она покраснела и смущенно улыбнулась.
-...вот. А потом, когда появляется эта принцесса, говорят, спасибо, мол, феечка, я нашел свое счастье. Да еще и благодарят! А ведь не то совсем. Не мы это.
Ее подружки дружно рассмеялись.
- Глупая ты. Они хотят жить в сказке, где феи исполняют желания, приводят прекрасных принцесс, а потом исчезают до новых проблем. Одно дело - жить в сказке, а совсем другое - жить рука об руку с чудом. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Всегда, конечно, находятся принцессы, влюбившиеся в пастухов и принцы, женившиеся на Золушках. Только вот тут все гораздо сложнее. Не приручишь, не посадишь на цепь. Да это же всем известно, история стара, как мир.
Феечка загадочно улыбнулась и сорвала новую ромашку.
- Ну, кто его знает. - она кинула оторванный лепесток в воду. - Я вот думаю, все возможно.
***
Когда он заснул, она тихо встала с кровати. Она вышла из спальни, притворив за собой дверь, и зашла в соседнюю комнату - маленькую совсем, крошечную даже. В ней стоял лишь шкаф и большое зеркало в серебряной оправе.
Она щелкнула пальцами и посмотрела на свое отражение. Улыбнулась, запустила руку в пушистые рыжие волосы.
- А глаза у меня все равно фиолетовые!
А потом она подошла к окну и, сев на подоконник, ловила падающие звезды, считывая с них чужие желания.
Ведь когда-нибудь же надо заниматься своими прямыми обязанностями.

- Простите, молодой человек, но вы - быдло.
Собственно, с этого и началась моя новая жизнь. Да-да, и никаких вам переносных значений - меня просто вырвали из моей уютной шкуры, из новенького костюмчика за штуку евро и из красивых чистеньких туфель, и впихнули вот в это. Это, насколько я уже смог разглядеть и прочувствовать, представляло собой нечто маленькое, щупленькое и дрябленькое, запах имело неприятный - кажется, смесь пота, алкоголя и дешевых сигарет, одежду носило не по размеру, да и заношенную до потертостей, а уж про туфли - мятые, грязные, рваные - вообще и говорить-то стыдно. В общем, это мне не нравилось, но факт оставался фактом. Это было мной.
Оно стояло в маленьком светлом кабинетике, оформленном дорого, но совершенно безвкусно. Перед ним, в высоком резном кресле сидел мужчина, явно желающий создать себе образ утонченный и в высшей степени благородный: волосы с легкой (и, возможно, искусственной) проседью были ровно той длинны, которая так свойственна людям творческим, но не чуждым обществу - то есть, чуть выше плеч;белая рубашка, чуть запачканная аккуратными пятнами чернил и поверх нее - бежевый жакет, якобы небрежно накинутый на плечи. Кроме всего прочего, мужчина отличался исключительной физиономией - лично у меня создалось ощущение, что она вылеплена из воска, настолько правильными, но в то же время словно некачественно вылепленными казались его черты. Знаете, это как в музее восковых фигур - вроде бы, все с реальных людей слеплено, да и похоже, но тем не менее все равно пошло и фальшиво. Так и с этим вот, напротив меня. Мерзенький типчик.
Я, наверное, выглядел настолько растерянным и ошарашенным, что это заставило мужчину смутиться.
- Прошу простить меня за бестактность, юноша, я, признаться, иногда излишне вспыльчив, и совершенно не успеваю подумать о чувствах собеседника, прежде чем выношу свой вердикт. Возможно, если бы вы согласились присесть и испить со мной прекрасного белого чая (надо сказать, божественнейший напиток), то я смог бы подробнее рассказать вам о ваших ошибках, внести, так сказать, небольшой корректив в ваш...эээ...роман. Ну-с, как вам мое предложение?
Я рухнул в кресло и смотрел на мужчину, в надежде что он сможет хоть как-то прояснить ситуацию.
Господи, что я вообще здесь делаю?
Кто я?
Мужчина, в свою очередь, смотрел на меня, и во взгляде его читалось презрение и жалость.
- Вам плохо? Может быть, я могу чем-нибудь помочь?
- Ага. - мне казалось, я вот-вот потеряю сознание.
- И чем, простите?
- Только одним. - я встал, опершись руками о стол, и навис над ним, безумно улыбаясь. - Только одним можете помочь. Скажите, какого черта я здесь делаю?
Мужчина удивленно поднял брови.
- Как - что? Вы, так сказать, роман свой, вот, принесли. Издаваться желаете-с.
- Какой, мать твою, роман?
- Попрошу не выражаться. Но, если честно, роман - ну совершенно никакой. Ни смысла, ни сюжета, ни интриги, ни...
- Да заткнись ты. Идиот. -я шандарахнул рукой по столу.Мужчина вздрогнул.-Так. Понятно. Ты вообще меня знаешь?
Мужчина сидел, изо всех сил вжимаясь в свое кресло, и дрожал от страха.
- Н-н-ну, к-как сказать.
- Как умеешь.
- В-вас и-имя и-и-интересует?
- Да что угодно, не принципиально.
- Зовут вас, так - он достал какую-то бумажку и надел очки. - Вот. Григорий Петушков, да-с. А роман называется...
- Да к черту роман! - я готов был вот-вот рассмеяться. Гриша, значит. Петушков. Класс! - Все? Больше ничего не знаешь?
- Нет, прошу простить.
- Ладно, ладно. Не ссы, убивать не стану. - я хлопнул его по плечу. - Думаешь, я сумасшедший?
Он ничего не ответил, только еще сильнее вжался в кресло.
- Все, так уж и быть, оставлю я тебя. - я усмехнулся, и сказал вполголоса. - Так значит, я писатель.
А затем я вышел за дверь кабинета. Как только я сделал это, лощеный хмырь явно осмелел, и я услышал его визгливый крик:
- Какой, к черту, писатель! Быдло! Бы-дло!!
Я рассмеялся и вышел на улицу. Быдло так быдло.
Быдло Гриша Петушков. Звучит, не правда ли?
***
- Илюха! Эй! Куда несешься-то, придурь! Подожди хоть.
Ко мне подбежал маленький толстенький человечек и схватил меня за руку. От него разило потом. И луком.
- Фу ты, отойди, воняешь. Чего надо?
- Поди и сам не розами пахнешь. - человечек усмехнулся, но все-таки отошел. - Илюх, ну ты чего, правда. Будто не узнаешь.
- Какой я тебе Илюха, ушлепок. Гриша я. Петушков.
Человечек уставился на меня так, словно искал какого-то подвоха - боялся, что вот-вот его высмеют и выставят дураком.
- Шутишь все? Не смешно, Илюшка, ни разу. Каких еще петушков? Не, Илюх, завязывай ты пить, а то совсем скоро человеческий облик потеряешь. Уже вот и имя забыл, и меня будто в первый раз видишь. А потом что будет? В пришельцы заделаешься? Или еще в какую дрянь. Завязывай, давно тебе говорил.
Я окончательно растерялся. Этот тип точно меня знал. А я себя -нет. Ну, то есть я помню, что я был когда-то Анатолием Семенякиным. ВРоде как, преуспевающим бизнесменом. А жена моя, Наташа, еще меня Толичкой всегда называла. А потом вдруг - Читать далее...

Я вот искусала себе всю руку. Болит. И спина - тоже болит, очень.
И устала я сильно.
Сижу и улыбаюсь. Жизнь - замечательная штука. Нет, ну правда.
Главное потерпеть чуть-чуть - и уже все в порядке. Не загонять себя в прошлое. Оно все - позади.
А тут - настоящее, и чуточку - будущее. И пока нет повода грустить - совершенно незачем высасывать его из пальца.
Ловить минутные кайфы. А, может, повезет, и минуты превратятся в часы. А может, и в дни, месяцы, годы. Но это уже вряд ли.
Иногда, правда, хочется кайфа помощнее. Такого, чтобы закружило, завертело и унесло нафиг. Но тут уж - как повезет, может и быть, а может и нет.
Правда, я надеюсь, у меня будет. В качестве чуда. В подарок.
А вот растягивать хорошее можно. Смаковать. Главное, чтобы оно в результате не пережевалось и не превратилось в неаппетитную кашицу из невнятных воспоминаний.