У меня никогда не было брата,
А мы могли бы быть как два солдата,
Убивая никчёмных случайных прохожих,
Сдирая с их трупов дряблую кожу.

Или, допустим, была бы у меня сестра,
Может, вдвоём мы б в мире сеяли страх,
Или катались на лыжах, а летом на скейтах,
И осенью в отпуск на пляжи Кувейта.

А так никого ни убить, ни катать не можем,
Ведь её у меня нет, его, между прочим, тоже.
Одному как-то скучно, но всё же неплохо –
В своей комнате я на правах полубога.

Пью воду для детей
И алкоголь для взрослых.
Мне говорил сосед,
Что в жизни всё непросто.
Он знает. Он был с ней.
Я не был, и не надо:
За серость бывших лет
Хоть это мне награда.

В кудрявых волосах
Встречаю много граней.
Они и на ногах
Кудрявятся порой.
Не стану утверждать,
Как будто одурманен –
Скорее даже так,
Что всё наоборот.

Вся значимость в тире,
В пробелах и в молчаньи,
А тут всё на устах,
И на ушах, без тайны,
Так однозначно мне
До беспредела просто,
И перед скукой страх
Затянется коростой.

И в тот же миг пойду
И встречу ту, с которой
И блеск, и красоту
Найду в её глазах.
И буду словно он,
Надеждой и опорой,
Бессмысленно влюблён
И безрассудно здрав.

Определённо прав
Сосед. А я без толку
Встречаю то рассвет,
То речи без умолку.
Но, шансы уравняв,
Шагаю на работу.
Пути иного нет,
Точнее, не охота.

Скачу на траурном коне
С горящей шашкой на ремне
И режу остротою шапки
Крылатых ангелов культяпки.

Меня ловила кутерьма,
Грозила счастием тюрьма,
Грустили без меня машины,
И метры съёжились в аршины.

Тряпичной куклой на пути
Тот, кто плетётся позади.
И уха два, и два глазища,
Волос – так и вообще за тыщу.

Посмотрит безысходно вслед,
Почешет брюхо, съест обед.
Он людоед и просто душка,
С которым литр как полторушка.

Забудешь с ним, на чём сидишь,
Что под тобой совсем не мышь,
Не ёж, не страус, не мартышка,
И пустишь мысли об излишках.

Конечно, с неба сразу снег,
В печаль скакун ускорит бег,
Так что сегодня не к обеду:
Испуг, дыбы, иду по следу.

Есть дороги в пустынях, в лесах, среди гор,
На которых вершится судьбы приговор,
Но однажды и горы искупят сполна
То, за что накопилась годами вина,
Чтобы тонной песка опуститься на дно,
Хоть не вечно, подобно скале, и оно.

Держишь горсть из того, смысл в чём дОлжно найти,
Ставя разум подпоркой себе на пути
Без особой надежды, что он подопрёт
От дыханья реальности тающий лёд:
Не останется камня на камне опять,
И одна пустота будет в будущем ждать.

Неподвижность таится в основе основ
На инерции, на постоянстве висков,
Повторяющих пульс и глушащих его,
Огибая витками в оковы веков
Мысли, судьбы и даже полёты грачей,
Что не может укрыться от глаз и речей.

Для единства не надо ни слов, ни торжеств
Как осколков упавших с комода божеств,
Стратосфера звенит от падения их,
Заплетая вселенский закон в белый стих,
Предлагая несчётное множество мест,
Пантеонов, постов, с соцпакетом и без.

Выбирай или нет – всё одно к одному,
Хоть найдутся и те, кто совсем не поймут,
Продолжая без шансов хоть что-то начать.
Как и все, ведь подобна для целого часть,
И пусть знанием не изменить ход вещей,
Но, однако же, с ним в сотни раз веселей.

По первой, тонкой грани огня,
По всполохам едва заметным
Ты утверждал как истину для
Унылого ночного ветра
И строил словно бы стену от,
Хотя на самом деле вместо…
Но прерван вольной тени полёт,
Трусливо, каверзно, бесчестно.
И кто теперь поведёт народ
Через пустыню и страх вперёд,
Через проливы и реки вброд,
Через все недра в трубопровод?
И как луна ближе всех был им
Раз в восемнадцать лет примерно,
Гремело и поднимался дым,
Как всем казалось, из геенны,
Хотя и не сумели причин
Найти себе для оправданья.
И солнце стало едва свечи
Светлей и неприкрытым дланью
От ветра из племенных пустынь
И от пределов горизонта.
И тонкой гранью огня застыл
Твой взгляд на протяженьи фронта.

Проснулся утром – тепло, весна,
В окошке солнечная блесна.
Сожрёшь – и кроме простой изжоги
Получишь в печень коварный крюк.
Там, за пределом галактик, ноги
Рыбацкие ты увидишь, друг,
Когда возьмёшь телескоп побольше
Или в колодец без дна нырнёшь,
Что проще и эффективней тоже,
Чем ждать, когда же наступит ночь,
Дабы других, не тебя, довили:
На Андромеду в чём смысл клевать?
И будут тонны межзвёздной пыли
Заботливо погребать кровать,
А с ней тебя, молодой упрямец;
Нет смысла вдавливаться в матрас,
Ведь на щеках гробовой румянец
Пока ещё не совсем угас.

Ты враг Вселенной. Точнее, жертва.
Её не стоит считать своей.
Свой для неё может быть бессмертный
Да тот, кто всех остальных мертвей.
Вот во дворе дети рвут на части
Ормазда, Будду, Шан-Ди, Христа,
Их лица перекосило счастьем,
Они ворвутся, неся в устах
Весенним утром улыбку смерти
И солнца луч словно адский вертел.

На гребне волн гробов громады,
Наивное рокочет стадо
Невероятно-точных строк,
И не спасёт ни балюстрада,
Ни современный водосток,
Ни даже пламя Хиросимы
От повседневности такой…
А это ведь ещё в полсилы
Планеты нашей голубой.

Покрыть семитами цунами.
Но вы же по себе и сами,
Так не стоните, что болит,
Раз вечно школьниц труселями
Интересуется ваш вид.
Вас небеса не перестанут
Как будто бешеных коров
Карать. И поменять местами
Нас с вами невозможно вновь.

Хотя, конечно, десять метров –
Довольно много для страны.
Но прах развеется по ветру,
Восстанут новые сыны
Из стали, кремния и нефти,
Китов, отходов и смертей.
Ведь мы же тоже чьи-то дети,
Хотя и от иных идей.

Люди падают, цены растут.
Имя дали другое менту.
Проповедуют вновь пустоту.
Ловят сказанное налету.
Жрут попкорн на девятом ряду.
Жгут покрышки в цветочном саду.
То, что плохо лежит, украдут.
Что неплохо лежит, тоже прут.
Даже что не лежит, всё в одну
Попадает судьбу и страну.
Поменяли на цели мечту.
Поменяли на цены весну.
С опасением ждут нищету,
Словно смерть, опасаясь вздохнуть.
Потому и не ищут свой путь,
Соглашаясь прожить как-нибудь.
Потому и потеряна суть,
И искать не охота ничуть.
Но, по-прежнему, многие ждут,
Хоть и мил им домашний уют,
Хоть и путают рабство и труд,
Хоть и жаждут то пряник, то кнут,
Уповая на Запад и Русь.
Может быть, я однажды проснусь.

В норах квартир. Кто не прав, а кто прав – не известно.
Впрочем, всегда будет правым сильнейший.
Выведут новых, беззубых, покорных и пресных,
Чтобы волнений опасных поменьше.
Будут с балконов глядеть с любопытством и скукой,
Кто из соседей загнётся первее,
Или протягивать нищим порожнюю руку,
Те, что дают, ведь просящих беднее.
Сложно во всём разобраться, но свин знает тайну,
Да и слонам это тоже известно,
То, что людишки съедобны и мрут моментально
От ерунды и неловкого жеста.
Дети свиней жрут, и свиньи ответят им тем же.
Слон убивает и будет убитым.
Путь юных тел по цепи пищевой неизбежен,
Это не то, что в кишках паразиты.
Тут весь вопрос в равноправии, а не в обеде,
Хоть и гурманству имеется место.
Видишь младенца? К чему церемонии эти?
Съешь! Раздави! Это, право же, честно.
Да и, к тому же, куда веселей размноженья.
В вечной борьбе есть и чувства, и сила.
Свиньи горят, и висит на цепи без движенья
Слон, что, как минимум, очень красиво.
[464x599]

Снег белый выглядит как вата,
А, может быть, как соль Земли.
И снеговик стоит солдатом,
Готовый к гибели зимы.

Такая сладкая утеха
(У сахара ведь тот же цвет),
Когда прольётся алым сверху,
Оставив пятна как портрет.

Наступят крики, даже вопли
Под красный день календаря,
Мамаши детям вытрут сопли,
Наврав о смаке янтаря.

Подтянут варежки, штанишки,
Уложат в пламенный сугроб.
Чем вам, девчонки и мальчишки,
Был неугоден прежний гроб?

Пусть будет новый и блестящий,
И не смотрите, что сырой.
Пространство только в мыслях ящик,
Который навсегда с тобой.

И потому, когда растает,
Пусть жизнь течёт так, как текла,
Ведь склеп плотнее прирастает
К инертно движимым телам.

А, впрочем, тут без исключений,
И брату брат, конечно, рад.
Да будет мрак (пророк и гений)
Над строем снеговых солдат.

Костёр. И искры рвутся в небо
Наследством канувших эпох
Для совмещенья зрелищ с хлебом.
Потухнет. Вот и весь итог.

А сейчас в Австралии осень.
Ведь должна же она где-то быть.
Там народ стоит на покосе,
И с овинов взмывают клубы.

И ведут хороводы в вечер
Сарафановым пёстрым ручьём,
Назначают в ерниках встречи,
И морозный сентябрь нипочём.

А когда в берлогу коалы
Заползут от угрюмых песков,
Трудовые люди устало
На амбары навесят замков,

Чтоб зимой налаживать лапти,
Согревая тела на печи,
Или разрисовывать батик
При лучине в бездонной ночи.

Только это придёт попозже,
Укрывая под золотом сад.
Эй, в квашню замешивай дрожжи,
Чтобы сыт был твой муж или брат.

Миновала почти страда
Эндемичных посевов зерна,
Мать-земля одарить рада
Тех, кто полнит свои закрома.

И печалиться нет потребы,
Если осень там всё же есть.
Может, в ней отыщу я, где бы
Смог спокойно побыть в себе.

Истинными событиями торгуя без правила,
Ночь разрезая как ткань ножницами,
Движемся массой, неприлично бескрайнею,
Чащей, тропою, где тень рожицами.
Лешего всякий тут увидит, зажмурки,
Слышишь дыхание, может и ветер,
Но, вероятней, завывают белуги
В памяти о послемертном свете.

Проще не замечать и ходить кругами,
Легче съесть гриб, чем впадать в сомнение,
Непонимание понятнее станет,
Если смириться с таким положеньем.
Сколько раз сможешь по гати пройти повторно?
Ноги ведь разной длины в движении.
Вьются с ветвей русалочьи волосы-волны,
Пенится плёс, головокружение.

Солнце когда-нибудь взойдёт над холмами
Новыми, в пёстрой росе, как мёд с вином.
Встанут, проснувшись, глухари с кабанами,
Будут искать – не найдут, бессмысленно.
Слишком пьяны льются в новые русла реки,
Кутаясь в корни дубовых хоромин.
Это кикиморе больше всего потехи,
Мы же лежим в пустоте и не помним.

Очаровательно наивна –
Скажу: «Ползи» - она ползёт,
Изящно изгибая спину,
Холодная, как в виски лёд.

Но чует, где теплей, и тихо
Нырнёт под одеяло ждать
Крысёныша или ежиху,
Слегка гремушкою дрожа.

Невинным взглядом, не моргая,
Глядит и знает наперёд,
Где буду раз и навсегда я
Сидеть, наткнувшись на неё.

И отливает малахитом,
Успешный делая бросок,
А после с философским видом
Себя наденет как носок

На то, что прежде было рядом.
Поест, ничуть не наследив,
И станет спать неделю к ряду
На фараоновой груди.

Но золото её не красит,
Скорей, она брильянтам льстит,
Лежа на них. И неопасен
Ей мой неблагородный вид.

Оставьте хоть музей в покое,
Ведь вы же всё равно изгои
И, обменяв осла на пони,
Навряд ли двинетесь вперёд,
Но жил средь ваших территорий
Высокоразвитый народ.
Вам у него бы поучиться,
Как строить на века гробницы
И как евреев хитрый род
Заставить на себя трудиться.
Как боевою колесницей
Заткнуть соседей алчный рот.

Решили доломать свой дом?
Аллах вам в помощь, не Амон:
Он пусть и был один из сотен,
Но знал толк в честном ремесле.
Так что живите как живёте,
Не оставляя в мире след.
И революций рьяных знамя
Не для тупой безликой стаи,
Не знающей себя самой,
Не отличающей сарая
От храма с истиной святой.

Стремились до нас избежать пораженья,
А можно вообще никуда не идти:
Хожденье по кругу ведь тоже движенье,
Но без вероятности сбиться с пути.

За днём день плутали немытые орды,
Забыли уже, кто виляет и кем,
Родят вялый плод кисло-тусклые морды,
И стихнут слова на людском языке.

Запомнятся многим ушедшие звуки,
И ждать станут, чтобы услышать их вновь.
Но кто же тогда нас возьмёт на поруки,
Раз сами себя в глаз мы бьём, а не в бровь.

И хвост от кометы хватаем со страстью,
Забыв, что главнее всего голова,
Которая, пусть и помеха для счастья,
Но в сто раз надёжней концов без ума.

Ведь проще геккона поймать за отросток,
Тот, что подлиннее, чем выдержать взгляд,
Дающий понять, как всё в мире непросто,
Когда от хвоста отделяется зад.

И будут зады убегать беспрестанно,
Нас с носом оставив, себя – с головой,
А мы, хоть по логике это и странно,
Безумство своё называем борьбой.

Кривые ножки, ручки тоже никакие,
Но по дороженьке идут сквозь всю Россию,
То по колено в грязь, а то локтём в сугроб,
Не говоря уже о том, что в шишках лоб.
Я видел сам. Смотреть второй раз не проси,
Хоть вид подобный и привычен на Руси.

Взвалить себе на горб, сто метров пронести
И уронить, не протянув и полпути,
Которых два: «страдать» и «делать что-нибудь»,
Хотя и там, и там неплохо отдохнуть,
Когда устанешь или ногу натирает
На магистрали между раем и сараем.

Но занавески прикрывают всё, что можно.
Краснеет ржавчиной путь железнодорожный.
И лёгкий дым стирает грани и черты,
Когда одни, забыв про «вы», пойдут на «ты»,
Ну, а другие бессознательно умрут,
Назло себе себя же приковав к кресту.

А ножки шаг за шагом, словно бы часы,
Не отвлекаясь на ботинки и трусы.
Хрящи одни и сухожилья. Пальцев тьма,
Притом из каждого по сотне грамм ума
Возможно высосать, когда прижмёт. Но всё же
То льдом по голове, то в грязь широкой рожей.

Не спас Мубарака Барак
И не помог ему никак.

Хрусталь любви как знак победы
Над неудавшимся концом,
Хоть есть, конечно, прелесть в этом –
Быть без зачатия отцом.

Кристалл разлуки и прогресса
Как способа преодолеть.
И набираем смело вес мы
За месяц, но зато на треть.

Вдруг слух пронзает как иголкой,
Скрипит, визжит, скворчит, дымит,
Ручонкой тянется к бейсболке
Et mon amour tel mon ami.

И говорят: «Привет и здрасте».
Синоним подменяет смысл.
Всё, безусловно, в нашей власти,
Пока не грянет катаклизм.

Произойдёт – и не заметят,
Продолжив верить в чудеса
И ждать с наивностью, как дети,
Что мимо обойдёт гроза.

Что можно спрятаться под крышей,
Что бриллиант у них в руках.
И станут действовать чуть тише,
Как будто в шуме слышен страх.

Играясь бусинкой блестящей,
Ведь грань царапает стекло,
Они не знают в настоящем
О прошлом ровно ничего.

Отпечаток уха на камне у моря.
Кто-то ждал, кто-то любил, кто-то верил
И клал ухо на камень, а сам в санаторий
Шёл, устав бесполезно топтать берег

И, наверно, забыл это ухо на камне,
Как забывают шлёпок с полотенцем,
И прошло много лет, и захлопнулись ставни
Уставшего ждать бесконечность сердца.

А ухо лежало, в гранит врастая,
Покрываясь китовым суицидом
И внимательно слушая чаек стаи
С их брехнёй о погибшей Атлантиде.

Но однажды высохнет даже море,
На Земле не останется ни души,
Сгинут звёзды, в прах обратятся горы,
Чтобы ухо могло отдохнуть в тиши.

Ты кабан, я егерь,
Мы в одном лесу
И, идя по снегу,
Чуем за версту
Наше приближенье.
Ты придёшь сюда,
Где несёт теченье
Талая вода.

Я, конечно, тоже
В силах умереть:
Браконьерский ножик
И шатун-медведь –
Всякое бывает,
Но начну опять
И пойду до края
Через мглу и гать.

Но и ты, приятель,
Хряк, а не пророк.
Мы друг другу братья,
Просто со всех ног
Убегаешь в чащу,
Чтоб пожить хоть час,
Только чувства наши
Превосходят нас.

Потерпи немного.
Скоро я приду
И, клянусь пред Богом,
Будет нам в аду
Или в райских кущах
Хорошо вдвоём…
Дробью выстрел пущен
И горит огнём
Дружелюбной хрюшки
Благодарный взгляд.
Понял, даже лучше –
Принял, горд и рад
Быть со мной единым
С помощью свинца:
Мы то, что едим мы,
Раз и до конца.