Свежая поросль зелёного пламени
Между Тунисом, Дубаем и Турцией.
Скоро там будет всё просто и правильно,
Ибо лишь так может быть в революцию.

И, как колибри, стрекочет Калашников,
С пеной у рта счастье рвётся из жителей.
Свежую грязь на могилу вчерашнего
Льют неродившиеся победители.

Смело в мечети войдут с синагогами
И во все прочие учреждения,
Править рукой благодатной и строгою,
Свыше им данной по факту рождения.

Ведь большинство быть не может обманутым.
Дверь на цепочку: Европа тревожится.
Как быть спокойным, раз даже с Кораном ты
Не ознакомился, ввязнув в убожество.

Это тебе по долгам обязательства.
Зеркало смотрит на нас, или мы в него.
Впрочем, народ не потерпит предательства,
Верности и ничего безразличного.

После найдутся ещё недовольные.
Дров для костра не бывает достаточно.
Но это только лишь бредни крамольные,
Чья очевидность совсем непорядочна.

Однажды, когда предрекли тебе девственность,
Ты смеялась и бросала в ветер палку.
Рождённая из головы непосредственность,
Из которой сделать статую не жалко,
Тебе лишь одной до такого додуматься
Удавалось. Может, дело не в безбрачии.
Ведь просто красиво, когда кровью улицы
Как пожаром на закате дня охвачены.
Нет спора, что внутренности – это весело,
За улыбкой строгих и упругих мышц лица,
Укроется мрак бесконечного месива
Рассуждений о Борее не случившемся.
А после сандали песок месят без конца.
Где-то остров к горизонту жмётся щёчкою.
Блестит шлем как череп, пробитый, как водится,
Новорождённой непокорной дочкою.

Кто-то верит в Бога с малых лет,
Полагая, что иной вероятности нет
Кроме наличия какого-либо бога
И соответствующего бесконечного итога.

Другие не верят в бога вообще,
Принимая, что это в порядке вещей –
Игнорировать квантили, эксцессы и прочее,
В чём они и не разбираются очень.

Да, и, кстати, бывает ещё многобожие,
Но оно, пожалуй, первых двух ничтожнее:
Мол, не знаем мы, сколько их, – и не важно,
Главное – класть на алтарь журавлей бумажных.

Число богов должно быть статистически правильным,
С необходимой дисперсией, с вменяемым матожиданием.
По-моему, четыре третьих плюс минус две «высшие силы» -
Это вполне правдиво в доверительном интервале третьей сигмы.

Телом соколов
Кормят с рук котов
Где-то около
Неба рокота.
Там их сколько-то.
Съешь – и что потом?
Словно сто потов
Мысли шёпотом.
А потом ничто.
Ставши раз едой,
Не уйти в раздол,
Не связать бинтом.
Разрубил винтом,
Разломил итог.
В блюдце за порог.
Порешил на том.
Чтоб пять наглых ног,
Подхватив когтём,
Разносили впрок
По полям говно.
На полях сынов
Наплодится вновь,
Чтоб есть соколов,
Чтоб ещё говно,
Чтоб ещё сынов,
Чтобы соколов,
Всех до одного
От вершин на дно,
В холод или в зной
Штрафы за простой
И за недобой,
Чтоб всё в жиже той,
Ставшей им святой.
Жалко очень, что
Мало соколов.

Люди,
Я к вам обращаюсь как к братьям:
Хватит
Винить во всех бедах евреев,
Негров,
И ум алогический женщин.

Будто,
Ослов называя ослами,
Сами
От них отличиться сумеем.
Недра
Души остротою не блещут.

Разве,
Хромому сказав о недуге,
В круге
Не станем подобием белки,
Скучно
Вертя колесо тавтологий?

Или
Слепой, обнаружив, что слеп он,
К свету
Направит незрячие зенки?
Лучше
Не станут ни очи, ни ноги.

Да и
Они же и сами всё знают.
Таин
Таких десять есть миллиардов.
Правда
Безлика и неинтересна.

Люди,
Не будьте подобны друг другу.
Скука
Не в этом, но всё же отрадней
Стадо
Из пёстрых кривых разновесок.

Вызов
Был брошен. Зачем же как раньше?
Значит,
Пора новых ставить героев:
Камень
Заложен для свежих атлантов.

Есть же
Ещё кочегар и дизайнер
Знаем
Мы подлость их грязных устоев.
Травим?
Кого? Безразлично, раз надо…

Не создавай ненужных трендов,
И не груби, и не ленись,
Ведь (резко или постепенно)
Мы всё равно окончим жизнь.

Так для чего убогий выброс
Творить без шансов сгладить пик?
Не дай эмоции постыдной
Пятнать сознанья ясный лик.

Чтоб не ходить потом угрюмо
Обиженным на ход вещей.
Приятней перед делом думать,
Чем в миг ничтожности своей.

Твой красок полон мир огромный.
На общем фоне ничего
Не выделить в нём. Световолны
Секунды меряют длиной.

Но с бесполезным преломленьем
Сквозь толщу чистую воды
Проходит луч. Нет поглощенья.
И души чистотой пусты.

Но всё в руках твоих, коллега:
С холодным искренним умом
Мути, дроби, топчи с разбега,
Сжигай, сминай, пускай на дно.

Ведь свежей плоти килограммов
С успехом хватит на года.
Ну, так сияй звездою алой
И кровью крась края пруда.

Сантехник и бобёр.
Один влюблён, другой – грызун.
Сантехник и бобёр.
Он чистит сток, а он грызёт.
Сантехник и бобёр.
Один в кирзе, другой с хвостом.
Сантехник и бобёр.
Объединила их судьба.

Мне так странно, что ты молчишь,
Не пищишь, не хрипишь как обычно,
Не звучишь как пьяная мышь
Под колёсами бури столичной,
Не стучишь в окно головой
И не пачкаешь кровью паласы,
Не мутит тебя тошнотой
И не рвёт зловонною массой.
Не течёшь, и не льётся гной
Ни из уст, ни из прочих отверстий.
В отдночасье стала иной,
Хоть как прежде без цели и чести
Ты сидишь на полу в углу,
Головой упираясь в коленки,
И минует сто тысяч лун
Тишины и покоя в застенках,
Прежде чем ты издохнешь для
Всей вселенной и даже не только.
Ведь за то и люблю тебя
Что ничтожной своей душонкой
Ты способна на смерти акт.
Я б и сам сдохнуть мог, будь в этом
Смысла больше, чем жить. А так
Всё равно, что мы есть, что нету.

Боевой порядок тени
Лжёт, кривясь на подоконник,
И в сомненьи пожелтели
Серые твои глаза.
Бегали-галдели братья,
Бункер штурмовал полковник,
Вдохновения не хватит,
Чтобы взвесить «против» с «за».

Лёжа на своей постели,
Создаёт кот треугольник.
Есть фигура в каждом теле,
Даже и наоборот.
Раздробившись на объятья
И смешки до острых колик,
Убегает мысль с кровати
В бесконечный хоровод.

Я, конечно, видел это,
Зная, что всё так и будет,
Предвкушая без ответа
Мною заданный вопрос.
Может быть, отчасти скучно
Или просто лето будит
Домыслы, ведь так сподручней
До момента первых гроз.

Тень есть фактор силы света,
Это как весна и люди,
Порождаясь незаметно,
Но всегда как два в одном.
Мне не важно, кто ты, где ты…
Пусть за домысел осудит
Мир меня, но если нет, то
Будет так уютно в нём.

Ветры снегом лето согревают.
Сплю, разувшись и отбросив одеяло.
Пусть в висок упёрлась ось земная,
Но зато и храпа по ночам не стало.

Черти ходят бесконечной стаей
Вкруг кровати хороводом адским алым.
И черты свои не разбирают,
То ли рыло предо мною, то ли жало.

Не понять: в глазах лишь пепел мая.
Воск в ушах, во рту кулак, в душе усталость.
Жизнь сейчас бы подошла любая,
Жаль, её на этот вечер не осталось.

Говоришь молчать, не понимая,
Что и тем мне для молчанья не хватало
Раньше, и теперь, и в будущем их, знаю,
Не найдётся. В этом смысл провала.

Как искать, лежа среди развалин,
Если суть от взглядов скрыта идеалом,
Разукрашена и никакая,
Как под Рождество ель в центре зала?

Этот плод не выманишь из рая
Без того, чтобы надежда воссияла.
Вот уже рабочий поднимает
Ковш судьбы и от прораба ждёт сигнала.

Стену экскаватором копают,
Сквозняков как-будто надо мною мало.
Полночь, тьма и логика простая –
Завтра утром всё опять начну сначала.

Великая утка одиноко стояла на глади изумрудов и превращала минералы в молоко. Её лапы перепонились в предощущении торжественного момента наступления солнца, когда заиграет миллиардами граней сокровище, находящееся под ней. Утка молчала, молчали и люди у берегов изумрудного озера, не решаясь нарушить шорох камней неловким звуком своих голосов. Люди надеялись пройти по поверхности или хотя бы умереть, и чайки с нетерпением ждали возможности полакомиться сладким глазным соком последователей, сходящих в толщу драгоценностей. Идя по ладоням, первый из людей демонстрировал свои пышные волосы, а второй разъяснял пришедшим суть знаков. Знаки приходили с неба, с земли и из самой гущи, и было их столько, что говорить приходилось лишь о наиболее незначительных, умалчивая о важном и благоразумно запасая существенное в бездонную бочку памяти. С приближением к центру символы, образы, понятия и идеи приобретали вес и тонули в зыбучем бархате поверхностных слоёв, и только утка, неспособная быть тяжелее, чем положено быть утке, обозначала реальную ось притяжения всеобщего внимания, ибо ничто, кроме неё, не могло бы приблизиться и не утонуть. Разве только первый из людей, да и то лишь идя по ладоням.

Наука – удел одиноких людей,
Ведь правда всегда одинока.
Вовек не найти ни за что и нигде
В отечестве нашем пророка.

Но всё же не будем с того унывать,
Что целую жизнь неодеты,
Пока есть у нас что поесть, и кровать,
И центростремление к свету.

Пускай не достигнем того, чего нет,
Пускай не согреем беспечных.
Бывает важнее вопрос, чем ответ,
А путь слаще точек конечных.

Идя через тьму, открываем глаза,
Хоть нет в том ни счастья, ни прока.
На тонкой пронзительной грани ножа
Свободны от чувств и без срока.

И пусть одинок в бездне знаний итог
С учётом бессилия тела,
Когда прерывается мыслей поток
Стеной бесконечных пределов.

Однако в таком одиночестве суть
Слегка превосходит себя же.
И ради любых незаметных «чуть-чуть»
Есть смысл в изоляции даже.

Лес засыхал. Темнели зори.
Теряли люди интерес.
Дымил усталый крематорий
И длился третий век прогресс.

Трындели скукой сквозь дремоту
Учёные свою мораль,
Но словно вспышка над болотом –
Невежества святой Грааль.

Теперь утешены и вдовы,
И инвалид, и сирота,
И восстановлены основы,
И нравственность, и доброта.

Душа воспряла в озареньи,
Ведь пред ней преграды нет,
Ступни приводятся в движенье,
Не оставляя гадкий след.

Так левитируют в Тибете,
Хотя и там наука есть.
Но ни к чему заботы эти –
Лишь чувства делают всем честь.

Народы счастливы как дети,
Не зная дням и литрам счёт,
И их тела уносит ветер,
Смешно и просто ни о чём.

«Привет. Не знаю ничего».
Улыбка – это тоже речь.
Не понимаю, как его
Мне от разлуки уберечь.

Хоть вроде просто всё пишу.
«Не знаю ничего. Привет».
А он молчит, и сердца шум
Не долетит к нему, о, нет.

Произойти не может так,
Чтоб было очень хорошо.
Я дура. Он стократ дурак.
И мы бредём впотьмах душой.

И прислонилась бы к груди
Его. Но мимо проношусь.
Улыбка. Снова позади
Без слов. Неодолима грусть.

Напишет. Ёкнет миокард.
В толпе лишь отзвук голосов.
День новый – значит, новый ад
Невыразимости основ.

Тут мало букв. Тут мало фраз
Для выражения себя.
Уж лучше б с глазу и на глаз…
Но знаю всё, судьбу кляня.

В стесненьи скобок как во сне
Недостижимое тепло,
Принадлежащее не мне.
Привет… Не знаю ничего…

Чёрные всадники из Вавилона
Скачут войной на Элладу.
Прыгают турки из спальных вагонов,
Как люциферы из ада.
Звёзды сияют и падают в бездну
Глаз океанских бездонных.
И где-то рядом живёт по соседству
Дядя Володя бездомный.
Ходит Володя, котят поедая
И избивая прохожих.
Держит его твердь гранита земная,
Турок и всадников тоже.
И лишь у края восхода порою
Щит литосферный так тонок,
Что тишина душит вечным покоем,
Плача, как сирый ребёнок.

Я страну свою разрушу.
Отслужившись демократом,
Стану депутатом в думе,
Напложу детей-уродов,
Буду заниматься нефтью,
Дорожа счетами в банках,
Демократией и властью,
И с мигалкой буду ездить,
Раз в два года для детдома
От щедрот куплю медведя
И портрет премьер-министра
Или даже президента
Под рождественскую ёлку,
Кстати, стану верить в Бога
Рядом с главным патриархом,
Пусть он только лично скажет,
Как положено мне верить,
Чтоб без лишних проволочек
В нужный час ворота рая
Отворил мне Пётр-апостол,
Впрочем, это всё не к спеху:
Нужно мне прожить подольше,
А иначе не успею
Я страну свою разрушить.

Они могли бы быть честнее,
Но честным быть довольно скучно.
И с ними радость неотлучна,
Когда они хотят быть с нею.

Но чаще не хотят, точнее
Не знают о своих желаньях,
И на обочине сознанья
Вести раскопки не умеют.

Да и зачем? Стремглав дорога
До горизонта всей планеты,
Круг замкнут: то зима, то лето,
И ради страха вера в Бога.

А после слёзы втихомолку
Или навзрыд, или притворно,
Как шут и баловень придворный
Без бубенцов и треуголки.

Но мимолётна скорбь с весельем.
Пора вперёд. Жизнь ждёт, зовёт.
И, кажется, ломают лёд
В бокалы, якобы с похмелья,

Хоть и не выплеснуть отраву
Им в зоб бездонный и пустой.
Хрип мертвеца звучит весной,
Принадлежащей им по праву.

Но описать не хватит смысла,
Зачем слова и жесты рук,
Которых без того вокруг
Не выразят ни мы, ни числа.

Ещё нежней, чтоб стёрлись грани,
Не стать им. Знают и молчат,
Кричат, трещат, и дым, и чад
Из бесконечности желаний.

Как созерцают глади вод,
Стремясь проникнуть вглубь Вселенной,
Так и теперь главою бренной
Бросайся в их круговорот

Смотри на них. Они прекрасны.
Ты счастлив был бы с ними быть
Во имя искренней любви,
Ну, или так, ради контраста.

Ему не хотелось пони.
Ему хотелось ракету.
Он прятал в своих ладонях
От стуж двадцать пятое лето,
Хоть не было в этом смысла:
Пытаться спасти калеку
И в целях лишь эгоизма
Войти дважды в ту же реку.

Бесцельно, впотьмах, напрасно
Брёл мира осколок мимо.
К нему не спешила в красном
Ни страсть, та, что непобедима,
Ни даже желанье страсти.
Умом её не согреешь.
И плесенью зрело счастье,
Но не для него скорее.

И ветер свистел часто,
И мысли сжались до точки.
И дети в саду напрасно
Ходили гурьбой по цепочке –
Он их перерезал шторой,
Закрыв беспричинность эту.
Ему не хотелось пони.
Ему хотелось ракету.

Он засыпался за шкирку и на волосы
(Хорошо хоть не кудрявится от этого),
На дороге утопил и стёр все полосы,
Сделав все миры насквозь необогретыми.

И вина бы, чтоб не сбиться, в эти лужи бы.
Чтоб как грекам, только лишь с единобожием.
И троллейбусы тюками перегружены,
Оттого сидит кондуктор с кислой рожею.

Вспомнил он про что-то детское и чистое,
Может быть о том, как пил сок из бутылочки.
И покрылись грязью ветви словно листьями,
Оставляя крайности без серединочки.

Остановка. Дружно вывалили. Съёжились.
Для чего? Да просто чуют одиночество,
То, которое безвыходно под кожею,
От которого и суицид за творчество.

А троллейбус – он пустой лишь по потребности,
Контролёр в нём ночью пенье токов слушает.
Нужно зрелищности и обильной хлебности
Только тем, кто с переполненными душами,

И которым тесно так наедине с собой,
Что они довольно быстро задыхаются.
Лучше жить с раскрытой настежь и пустой душой,
Чтобы, будь ты пассажир, кондуктор, заяц, но

Вылезал бы на конечной без претензии,
Избавляя суть пространства от ненужного,
А сознанье от излишества с болезнями
Или мерзости надразума потужного.

Чтоб смотреть глазами дальше бесконечного.
Космос весел, сер, промозгл и восхитителен.
Хлопья липкие летят по поперечному,
Или просто стал я к ночи слишком мнителен.

Скрываться, прошу, не надо,
Ведь их у тебя есть два.
И то, что не видно взглядом,
Таить просто не всегда.

А ты, безусловно, знаешь,
Как важен твой мир внутри,
И хитрого сердца заяц
Бежит за предел зари.

Известно, что счастье будет
Познавшим суть мелочей,
И я, вопреки простуде,
Всю ночь не сомкну очей,

Следя за тобой с надеждой,
Которая больше, чем
Поверить могли бы прежде
В подобном тебе ключе.

Отбросит всё наносное
В могилу грядущих дней.
Наш первый восторг освоен –
Не стать нам уже новей.

Шептаться начнут с укором:
Бессмысленность, скажут, – грех.
Да нам и самим не в пору
Ребячество и успех.

Проходят и страсть с интригой,
Но чувства не сгинут, нет,
И мне на лицо так тихо
Струится твой нежный свет.