Всем, кто помнит старого пьяного Гуса, с Новым годом! Всем всего!

Ніч була темною і густою, як гудрон. Місяць впав за небокрай, а зірки вкрилися простирадлом хмар. Семен за цілий місяць так і не зміг звикнутись з тишею, яка вночі захоплювала весь простір до самих меж людського слуху. Іноді йому здавалося, що він зовсім оглух. Але крізь тишу проривалися звуки. То в далекому селі забреше собака, то почуєтся гул двигуна на трасі, то в зеленці закричить якась нічна птаха. Це в ті тихі ночі, коли не чути обстріли і небо не світиться від спалахів розриву снарядів. Основною перевагою тиші було те, що підібратися незаміченим до блок-поста було неможливо.
Семен підняв комір, присів на бетонний блок, пристроїв на колінах "калаша", й закурив, тримаючи цигарку так, щоб вогник ховався в долоні. Вітер вщух, але повітря було сире і ця сирість забиралася під одежу. Хотілось присісти біля вогню, або загорнутися в теплу ковдру, або, ще краще, опинитись вдома, в теплій квартирі з жінкою під боком, з горячою водою в ванній, з домашнім борщем, надіти халат і сидіти на дивані с чашкою кави. Романтика війни не те, щоб набридла, але оголила всі принади мирного життя.
Позаду почулися ворушіння. Рука зразу ж лягла на автомат.
- Краб, то ти?
- А хто ж іще.
Краб тінню виплив з темряви, присів поруч.
- Ну, що, тихо? Дай вогню.
Семен протягнув запальничку. На секунду висвітилося обличчя Краба і знов занурилося в ніч. Курили мовчки. Вже й говорити не було про що, та й розуміли один одного без слів. Краб, загасив цигарку, подивився на телефоні, котра година.
- Ще сорок хвилин. А потім спати. Очі вже вилазять, так спати хочу. Піду, віділлю.
Він піднявся і зник, чорний в чорному. Через хвилину почулося журчання. А потім знову впала тиша. Семен наче задрімав, або думки повели його кудись. Та коли він відкрив очі, то побачив перед собою чотири силуети, які стояли зовсім близько, стояли, не рухаючись, закриваючи собою темряву.
- Краб? - спитав Семен, повільно, намагаючись не робити різких рухів, взяв в руки зброю.
- Добру нуч, пане, - голос линув з темряви, м"який, густий і заспокійливий. - Може пан сурегувати, куди то ми згодили?
Семен підскочив, пірнув вбік, націлив на незваних гостей і закричав:
- Краб! Ти де? Всі сюди!
І тут почалось. Прожектор на даху вагончику вирвав з пітьми чотири фігури, які стояли посеред дороги. За мить вісім бійців, хто в чому спав, вищірилися на них дулами зброї.
- Всім на коліна, руки за голову! - закричав Семен.
Але четвірка навіть не поворухнулася.
Гості були колоритні. Старий дід з сивою бородою, жіночка, чоловік та дівчинка років п"яти. Одяг на них був зовсім безглуздий, щодо цих країв. Вони мов тільки спустились з полонин, кинувши напризволяще отару, залишивши свої трембіти, прийшли на фольклорне свято, поторгувати сиром та калганівкою. Овечі гуні, капелюхи з пером, кожані постоли, прив"зяні до ікор мотузками. На жінці, та на дівчинці вишиті желетки, довгі сукні, всі в орнаментах.
Дід вийшов вперед, насупив брова і промовив:
- Не варто бо варахобити, не чиніт ларму, пани. Ми лем зазвідатись хотіли.
Він посміхнувся. Дівчинка підійшла до нього, обхопила ногу:
- Дідочко, я вжо їсти хочу.
- Не тут, не зараз.
Бійці стояли, дивлячись на цю сцену, як в театрі. Навіть зброю опустили донизу, настільки абсурдною була картина.
- Документи! - Ганс протягнув руку.
Дід щось відповів, чого ніхто не зрозумів.
- Якою мовою вони говорять? - спитав Семена Краб.
- Начебто українською, але я нічого не розумію. Як ми їх пропустили? Ти чув щось?
- Ні шелесту. То, мабуть, западенці якісь. Бандерівці, точно тобі кажу. Як вони сюди попали? От цирк.
- Документи, я сказав! - Ганс підвищив голос.
- Та ти, бізонь, бімбов! - підвищив голос і дід. - Кажу тобі - не бив, не є, і не буде. Вимкни отого віланя, кращо.
Дівчинка смикнула діда за штанину:
- Дідко, коли вже істи?
- Пужди, онука, - він погладив дівчинку по голові.
- Ви звідки і куди? - запитав Ганс, але потім махнув рукою. - Що я іх питаю, все одно нічого не розумію?
І тут подав голос позивний Смерека:
- Ганс, зараз я з ними побалакаю. То люди з наших місць.
- Та бачу, що не лугандони. Звідки вони взялись? А ви куди дивились? - Ганс показав кулака Семену і Крабу. - Що, заснули?
Смерека про щось розмовляв з подорожніми. Говорили швидко, на незрозумілій мові, дуже схожій на українську. Деякі слова впізнавались, але потім тонули в потоці чужих звуків. Смерека показував на дорогу, в ворожу сторону, гості уважно слухали, киваючи головами. Тільки дівчинка все відволікала діда.
Нарешті Смерека підізвав Ганса і вони відійшли. Що говорив Смерека, не було чутно. А Ганс лаявся, що не може, що це балаган і несінитниці. Але потім плюнув на землю і пішов до вагончика. З порога крикнув Смереці:
- Дивись, під твою відповідальність.
Етнічна четвірка терпляче Читать далее...

Донці задали в школі написати байку. Я все розумію, але мені цікаво, сам вчитель зможе написати байку, або хочь якийсь віршик. Ну, я же не залишу доню з цією бідою)) Байка від татка)) Як раз наберусь досвіду)
ЛИСИЦЯ ТА ВЕДМІДЬ.
Лисиця в школі рідну мову викладала.
Читала дітям рими, ямби і хореї
Та знакам пунктуації навчала,
Та іншій непотрібній ахінеї.
І ось одного четверга
Прийшла до школи в настрої смурному
Бо розболілись шия, та нога,
І задала на вихідні додому
Таке ось завдання:
Щоб діти байку написали.
Сама ж в суботу з самого рання
На дачу до приятельки помчала.
Шашлик, гамак, співали, їли, пили.
Одраз підлікувала шию й ногу.
І вихідні так швидко пролетіли.
А ведмежа в суботу кличе тата на підмогу.
Лише прокинулось - відразу: «Батьку,
Нам задали уроків купу,
А тут ще наказали написати байку
А я не вмію, в мене просто ступір».
Ведмідь потилицю почухав,
Взяв аркуша, перо, чорнило.
Напхав собі побільше вати в вуха,
Щоб муза з голови не полетіла.
Два дні пройшли в страшенних муках,
Не їв, не спав, не грав у доміно.
Так і ходив весь час в піжамних брюках
Ні бокс не подивився, ні кіно.
Все пір’я видрав з гусака,
Але ні слова написати він не зміг.
І в понеділок, видравши дубка,
До школи він побіг.
Схопив лисицю, посадив за парту,
Під ніс підсунув аркуш, олівець.
І каже: «Написати байку варто,
Даю годину часу, чи тобі кінець!»
Через годину отака картина:
Сидить лисиця не руда, а сива.
Від олівця зосталась половина,
А аркуш чистий, як зимова нива.
І каже вчителька: «Нічого я не вдію,
Не напишу я байку…бо не вмію».

Мораль цієї байки зрозуміла:
Не треба вимагати від дітей, чого сама не вміла

Мне вот давеча один кацапчик намекнул, что я, возможно, тоже не словянин, а потомок каких-нибудь печенегов. И я совсем не расстроился. Даже прикольно. А у руських совсем другой подход. Кричат - руськие, мы, славяне и хоть ты их режь. Это ж от какого гондонского племени нужно произойти, чтобы стесняться своих корней, переписать всю историю, назваться чужим именем?

Соцмережі почали акцію - ми всі Цинічні бандери. Підримуй якщо ти теж !
http://viche.net.ua/index.php/novini-ukrajinskoyu/...deri-pidrimuj-yakshcho-ti-tezh
[604x410]

[600x416]

[643x700]

Уля
[700x613]

Апокалипсис. День пятый.
- Ну, что вы, Андрей Михалыч, опять загрустили? – спросил Коняхин скорее для того, чтобы разрушить нависшую тишину, чем из сочувствия.
Андрей Михайлович Семенюк, первый секретарь Коммунистической партии России, и впрямь сидел, как в воду опущенный. Галстук съехал на бок, жиденькие волосы на голове взъерошены, нижняя губа нетрезво выпятилась, а в глазах - глубокая российская печаль.
- А что, Саня, радоваться? Отчаяние не покидает меня, сколько не пей этот проклятый коньяк. Только хуже становится. Семья из головы не выходит, как там они, живы, не живы? Внучку на той неделе год справили. Хорошенький такой, крепыш, румяненький, агу-агу, ходить уже начал: за стеночку ручонками хватается и топ-топ. И что теперь? Что там с ними?
- Ишь как тебя размазало. Ты это бросай. Шибко ты о семье думал, когда ****ей по баням топтал?
- Да при чём тут… - отмахнулся Семенюк. – То ****и, а то – семья!
- Рассказывай давай про семью. А то я не знаю.
- Дурак был, запутался в приоритетах и ценностях жизни. А сейчас прозрел, будто окошко протёр в вагонном окне. Там красотень, а поезд – ту-ту, и уехал, а я даже ручкой помахать не успел на прощанье.
- Отставить сопли и меланхолию! – прикрикнул Коняхин, отхлебнул из горлышка коньяка и протянул бутылку Семенюку.
Тот тоже приложился, жадно, словно пил воду родниковую в жаркий день. Допив, швырнул пустую бутылку за спину, даже не оглянувшись. Посуда беззвучно плюхнулась на мягкий ковёр.
- Ты закусывай, Михалыч, - Конюхин протянул ему надкусанную палку сухой колбасы. – Или икорки открыть?
- Кусок в рот не лезет.
Конюхин Александр Степанович, министр обороны( теперь уже бывший, хоть никто его с должности не снимал, но по причине, что из всей обороны, наверное, он один и остался на всю страну, всё таки бывший) достал из ящика ещё одну бутылку, и принялся читать буквы на этикетке.
- Соурвозьер, блин. Никак не запомню, как по-русски будет. Вот «Арарат» – совсем другое дело, а тут – язык сломаешь. Не быть мне полиглотом. А вот скажи, брат, правда, что Ленин знал пятнадцать языков?
- Говорят.
- А я слышал, что знал он три – русский, татарский и еврейский. А на других только и умел, что материться и пиво заказать. Вот смог бы он прочитать, что тут написано? Суорвозьер, мать его.
- Сань, хватит. Ленин был великий человек, и точка. Уж он бы порядок навёл в стране. И спорить я не буду.
- Да я что? Я только, чтобы отвлечь тебя от скорби. Давай, икорки открою. Вот только хлеб чёрствый.
Семенюк показал жестом, что ему всё равно, мол, делай, что хочешь. Коньяк разморил, вдавил в кресло, смешал все мысли. От этого бросало в крайности – то смеяться хотелось, то плакать, то сидеть пнём, то что-то уже делать, ибо невтерпёж уже ничего не делать. Жалость сменялась яростью, апатия – ненавистью. Но всё это только в голове да в сердце. А так – как сидел он, выпятив губу, так и продолжал сидеть, раздавленный тем, что случилось. «Хорошо этому солдафону, - думал Семенюк, - вон какой справный, грудь колесом, кулаки, как кувалды, морда кирпичом. Он в таких местах побывал, которые даже представить страшно. А ему хоть бы что. Мотор, небось, без сбоев стучит, никакой одышки, конины литр всосал, и ему хоть бы хны. А тут - годы уже, сердечко покалывает, печень пошаливает. И то, к чему стремился всю жизнь – в один день коту под хвост. Хотя, если бы не он, не сидел бы я здесь, а был бы там, с этими…был бы одним из них». От одной мысли о такой перспективе становилось плохо.
Конюхин сразу сориентировался: первым делом разорил буфет. Когда понял, что лучше пока пересидеть здесь, сразу бросился за провизией. Отбил у солдатика автомат и держал оборону, пока Семенюк таскал в кабинет ящики с коньяком и виски, консервами, колбасой, шоколадом, бутыли с водой. Час работы грузчиком в конец вымотали, но оно того стоило. Теперь они могли продержаться минимум месяц, ни в чём себе не отказывая. Оружия тоже было полно. На столе лежали три автомата, пять пистолетов, рожки и обоймы и даже две сабли, которые до этого висели на ковре в кабинете, и оказались настоящими, боевыми, а не сувенирной бутафорией.
Семенюк оружия не любил, стрелять не умел, от одной мысли о крови у него сводило мышцы икр и подступала тошнота. А гора трупов в коридоре, оставленная Конюхиным во время буфетного рейда уже четвёртую ночь мучала кошмарами.
От размышлений оторвал стук в дверь. Сначала осторожный, потом заколотили в несколько рук. И приглушённые вой и мычание. Андрей Махайлович вздрогнул, и вжался в кресло.
- Да что ты, брат, - усмехнулся Конюхин. – Эти двери с базуки с первого раза не пробьёшь. Расслабься. Не обращай внимания.
- Никак не привыкну. Как ты думаешь, они знают, что мы тут? Или просто балуют? Саня, что с нами будет? – спросил Семенюк.
- Вот опять за своё. Что тебе не хватает? Еды полно, пойла – залейся, двери крепкие, арсенал – вон какой. Даже если дверь вышибут, отобьёмся. Сколько их тут, внутри? Несколько десятков, не больше. Безмозглых, тупых, неорганизованных. Они даже строем шагать не умеют. Я их голыми руками положу. Читать далее...

Понятие времени теряет всякий смысл, когда попадаешь на планету с иным периодом вращения, с иным наклоном оси, на которой нет времён года и день сложно отличить от ночи.
Сколько мы здесь? Три дня? Три года? Три вечности? Наши биологические часы сломались, и отсюда вечный недосып, дезориентация, нервы, депрессия. Отсюда, мать вашу, проблемы с головой. Психологи пытаются вправить обратно мозги, но этого ненадолго хватает. Люди срываются, люди становятся непредсказуемыми, агрессивными или наоборот – вялыми и апатичными.
Как долго мы здесь пробудем? Никто ничего не знает. Я подал уже рапорт о переводе, но отсюда никто не улетает. Только прибывают всё новые и новые – геологи, биологи, антропологи, военные, авантюристы и миссионеры. Бараки за чертой Города растут как грибы. И все мельтешат, копошатся, суетятся, поначалу полные энтузиазма. А потом – пойло, драки, азартные игры. И психолог пытается убедить тебя, чтобы ты не совал себе в рот дестройер и не оставил себя без головы. Таблетки запиваешь алкоголем. Ложась спать, подключаешься к дримеру, уносящему в сладкие фальшивые иллюзии. Но это не спасает. Проснувшись, попадаешь в мир вечного похмелья. И всё по новой.
Вот и сейчас, проснувшись, я не смог разлепить глаза и оторвать голову от валика. Дример, установленный в режим будильника, прислал в мой сон омерзительного гнома, орущего на меня: «Вставай! Хватит спать! Рота, подъём!». Рука нащупала что-то мягкое и тёплое рядом со мной. Чёрт, я опять притащил с собой какую-то шлюху! Ничего не помню. Наконец, пересилив себя, сполз с кровати, долго не мог попасть ногой в штанину. Прыгая на одной ноге, рассматривал спящую аборигеншу. Раньше в жизни не позарился бы на такую уродину, а сейчас…на безбабьи, как говорится… Натянув комбинезон, что было силы пнул её ногой в бок. Она свалилась на пол, вскочила, выпучив на меня испуганные рыбьи глаза, схватила своё тряпьё и выскочила из комнаты. В коридоре заулюлюкали, заржали и что-то швырнули ей вслед.
В столовой ко мне подсел новичок из вчерашней партии прибывших.
- Я Систошесть, – представился он, - лингвист. Какая тут красота! Вы давно здесь?
- Давно, - проворчал я с набитым ртом. Ох уж эти новые знакомые. Избавьте. Не знаешь, куда старых девать.
- Я так рад, что попал сюда. Конкурс был сумасшедший. Какая природа! Какой воздух! Мне так не терпится попасть в Город, услышать местную речь. Вы же общаетесь со здешними?
- Так, изредка.
- Не могли бы рассказать немного о Городе? Небольшой экскурс?
- Нет.
Я встал и пошёл к выходу, ни разу не оглянувшись.
Конечно, мог бы рассказать, но не сейчас и не тебе. Проваливай к чертям. Я бы мог рассказать, да. Когда я сюда прибыл, спрашивать было не у кого. Мы были первыми. Отряд глубокой разведки. Триста десантников, из которых выжило лишь тридцать два. И один из этих везунчиков – я. Это мы нашли Город. И гномов, и эльфов, и орков и этих чумазых уродцев. Планета встретила нас не очень дружелюбно. В первый же день потеряли около полусотни ребят.
Нас высадили на огромной поляне посреди бескрайнего леса. Гигантские деревья, высотой с небоскрёб и стволами толщиной в сто обхватов, окружали нас. В их тени росли деревья поменьше, под теми ещё поменьше, и так далее. Не лес, а матрёшка. И всё это яркое, сочное, пёстрое, свежее, ароматное. Чистое и непорочное, как девочка в цветастом платьице, с бантом в волосах и с воздушными шариками в ручонке, не знающая совершенно ничего о грязи взрослой жизни. Эта планета не знала асфальта, выхлопных газов, мелиорации, управления климатом, упакованных продуктов, смердящих свалок, вонючих отравленных рек, заражённых радиацией земель, терриконов, по размерам не уступающим египетским пирамидам. Она висела себе в черноте космоса ярким мячиком в полном неведении. Ничего, мы быстро лишим её девственности. Но не так безобидна оказалась эта сучка.
Не успели мы углубиться в лес, как на нас напали жуткие твари величиной с крупную кошку, похожие на обезьян с крыльями мотыльков. Они падали с деревьев нам на головы и вгрызались мелкими зубами в лица, шеи, плечи, руки. Вырывали кусочки мяса острыми когтями. Лично у меня три шрама остались, не считая откушенной мочки. Они порхали, кусали и взмывали вверх, освобождая место для других. Каждому должно было достаться по кусочку нашей плоти. За три минуты борьбы и паники мы потеряли шестую часть отряда. Вырванные глаза, перекушенные шеи, изодранные до костей лица. Мы включили купол, отрезавший нас от этих тварей. Они кружились, порхали, бились о невидимую преграду, но добраться до нас не могли. С десяток попало внутрь купола, и мы быстро расправились с ними, оставив в живых одного. Оторвали ему крылья, лёгкие, полупрозрачные, покрытые яркой пыльцой. Он в ужасе метался, а потом упал на колени и сложил руки в мольбе, точно, как человек. И смотрел на нас испуганно и жалобно. А потом заговорил писклявым голосом. Мы не поверили своим ушам. Это была членораздельная речь, эмоциональная, с мимикой на маленьком сморщенном лице. Чёрт, это не животное! Это разумное существо! Кто-то Читать далее...

Сука, опять «Лебединое озеро». Всю неделю по три раза в день вперемешку с фугами фа-минор. Чёрно-белое «Лебединое озеро» с мать её так, Плисецкой. Выключить? Нет, будет хуже. Я знаю, что будет ещё хуже. Голова раскалывается, во рту пересохло, суставы заржавели и кости словно скручиваются в спираль. С трудом дохожу до холодильника, достаю бутылку с остатками водки, пью прямо с горлышка, не чувствуя ни вкуса ни запаха, хотя знаю, что это не поможет. Адское похмелье началось сразу после похорон Бога. В комнате умирают лебеди, падая на пол Большого Театра.
Сука, нас отравили, убив Бога. Похмелье не только у меня. Похмелье у всей страны. Улицы вымерли. Одинокие прохожие бледными призраками протаптывают тропинки до магазина и обратно. Но всё тщетно. Спасенья нет. Кровь превратилась в вязкий битум, а сосуды сжаты до предела. Иногда кажется, что я превратился в ходячего мертвеца, в котором остановились все жизненные процессы. Осталась только боль и тошнота. Я три дня ничего не ел, только вливал в себя пойло, пытаясь снять синдромы. Бесполезно.
Сука, лебеди, наконец, сдохли. И загробный голос очередного Левитана что-то вещает с экрана телевизора. С трудом доползаю до дивана. Диктор открывает рот и говорит слова, которые разлетаются в эфире, не доходя до моего понимания. Я ничего не понимаю из сказанного. Какая-то абракадабра. С надеждой жду знакомые сочетания звуков. Иногда проскакивают «Россия» и «Кремль», но они не приносят облегчения. Что-то с телевизором. Цвета выцвели, нет той яркой картинки, режущей глаза, звук стал приглушённее, не такой резкий. Но это лучше, чем ничего. Однажды я попытался выключить ящик и меня тут же вырвало водкой с желчью. Я чуть не сдох, как эти сраные лебеди.
Сука, как Бог посмел так поступить со своим народом? Как он мог вот так взять, и умереть, оставив меня и всех, кто молился на него, кто целовал его портреты перед сном, кто просыпался с его именем на устах, кто готов был умереть за него и убить полмира за одно корявое слово в его адрес? Никто не верит в длительный спазм артерий и функциональное перенапряжение органа в условиях гипоксии при недостаточности коллатерального кровообращения. Его убили, это знают все. Его убили фашисты, демократы, пидарасы и педофилы, пятая колонна, жиды и бандеровцы, бородатые женщины и пиндосские запроданцы, хунты и политические проститутки. Это они довели его до смерти. Его благородное рубиновое сердце не выдержало, оно устало бороться за всех нас, устало биться, спасая нас, неблагодарных, от тлетворного влияния и прочая, прочая.
Сука, почему об этом не говорит телевизор? Почему я не больше не слышу этих слов? Куда они пропали? Уверен, мне сразу бы стало легче, я вдохнул бы полной грудью, я бы взмахнул увядшими крыльями. Но вместо этого вытираю простынью пот, заливающий моё бледное бедное тело. Щёлкаю по каналам. Везде одно и то же – «Лебединое озеро» и фа-минор, и странные, унылые лица, вещающие на непонятном языке. О чём они говорят? Мне страшно от их речей, из языки – ядовитые змеи, слова – чёрная грязь. Я хочу, чтобы они снова радостно кричали о том, что первые в космосе, что наши спортсмены сто медалей, что Большой – самый большой, что самый лучший Киркоров, что Крым наш и Аляска тоже, и наши деды воевали, что ядерная пыль и ракеты, что тогда победили и сейчас победим, что святая Русь и мы же братья, что самые быстрые, сильные и ловкие, что георгиевские триколоры, что православие, купола и святые образа. Я знаю, мне сразу бы стало легче, и не только мне, всем бы стало хорошо, и опять бы воспряли и подняли стяги.
Сука, это всё равно, что нюхать муку вместо кокса. А без муки совсем смерть, и я смотрю пустыми глазами в экран телевизора, не в силах выключить, проваливаясь время от времени в гудронные сны, и просыпаюсь от кошмаров, в которых тьма пожирает Красную площадь и Мавзолей, в котором лежит рядом с великим чучелом Ленина великое чучело замаринованного Бога.
Сука, когда уже вернётся с работы жена и протрёт моё сломанное туловище уксусом и положит на лоб холодный компресс и сядет рядом и будет держать за руку, и мы вместе будем смотреть телек. Странно, но у неё нет похмелья. Сейчас у неё всё хорошо. Когда умер Бог, ей полегчало, появился румянец, и улыбка всё чаще появляется на лице, и формы стали покруглее. и щи стала готовить вкуснее. И я спрошу у неё, о чём вещают говорящие головы. Она будет мне в очередной раз пересказывать, но я опять ничего не пойму. И она махнёт рукой и скажет: «Правду говорят, наконец-то» и пойдёт на кухню и будет тарахтеть посудой, а я останусь лежать, жалеть себя и раздумывать, почему я не могу услышать то, что слышит она.

И. В. Мерзляков, депутат Верховной Рады от богом забытого избирательного округа, затерянного в бескрайних степях с заживающими язвами чахлых деревень и пьяным пыльным райцентром, взобрался на трибуну, постучал по микрофону, требуя внимания.
- Уважаемые коллеги, - прочитал он с листа, оглядел зал в поиске внимающих глаз. – Хотелось бы поднять вопрос…
И тут зазвонил телефон.
- Простите, - Мерзляков виновато пожал плечами и ответил на звонок. – Да! Да, дорогая! Я сейчас не могу… Потому что не могу! Это срочно? Что? Сейчас перезвоню.
И.В. извинился перед аудиторией и выскочил из зала заседания.
Аудитория скучающими взглядами проводила несостоявшегося лектора.
- Зина! – Шипел в трубку Мерзляков, уединившись в сортире. - Сколько можно говорить – не звони мне в рабочее время! Только если что-то очень…понимаешь, о-очень срочное.
- У меня срочное! О-очень! Я сижу в «Велюре», зашла перекусить, и оказалось, что все карточки заблокированы. Все! Что мне делать? Меня не выпускают, пока я не рассчитаюсь , а у меня маникюр через пятнадцать минут.
- Заплати наличными.
- У меня нет столько. Шесть тысяч. Я не ношу столько с собой. Что делать?
- Сколько? Шесть тысяч? Ни хрена себе, ты перекусываешь!
- Что с карточками?
- Я дома объясню. Не паникуй. Скажи им, чья ты жена, я потом расплачусь.
- Я говорю, а они грозят милицию вызвать. А у меня маникюр!
- Маникюр отменяется. Я сам тебе сделаю. Оставь им что-нибудь из побрякушек, езжай домой. И ничего не покупай, ясно. Ничего! И нигде больше не перекусывай!
- На шесть тысяч? У меня нет таких дешёвок.
- Зина, разберись сама. У меня доклад.
И.В. отключил телефон, тяжело вздохнул. Закурил. Его слегка подташнивало. Его всегда подташнивало перед неприятностями. Нужно было ещё вчера сказать жене, но побоялся. Не любил он скандалы. Политические любил, а с Зиной – терпеть не мог. Зина очень качественно умела выносить мозг. А потом трахать этот мозг в разных позах.

Жена встретила И.В. в слезах, подшофе и с упёртыми в бока руками. Всем своим видом она требовала объяснений.
- Зина, только не нервничай. Всё под контролем.
- Меня унизили и оскорбили. Ты даже представить не можешь! А это! – она протянула руки. – Посмотри на мои ногти! Ужас. Мне не так много нужно для счастья. И даже этого я не смогла получить. Отказать себе в маникюре! Что случилось?
Они сидели на кухне. Мерзляков потягивал «Хеннеси Паради Экстра» прямо из горлышка, а Мерзлякова нервно жевала золотистый фильтр «Treasurer».
- Понимаешь, Зина, это эксперимент. Мы все решили попробовать пожить так, как живёт среднестатистический украинец. Как все. Так сказать, оказаться в шкуре простого человека, чтобы понять его проблемы, и уже исходя из этого, разрабатывать законы, указы и прочую хрень в интересах народа.
- Народа? Что за чушь! Зачем?
- Не знаю. Так вышло. Я тебе не говорил, как мы голосуем? Нет? Короче, на пульте две кнопки – «за» и «против». Какая засветится, такую и нужно нажимать. Но, всё равно, та, которая не светится, не нажимается, а током бьётся. Пробовали ради прикола. За что голосуем – никто не слушает. Кнопка загорелась, нажал, и дальше в тетрис играй. Выдали тебе бумажку – вышел, прочитал, и дальше можно спать. Оппозиция, правящие – это всё фикция. Спектакль для лохов. Ну, там грамотно всё – интрига соблюдается, дебаты, даже драки инсценируются. Голосования, какие надо, проваливаются, какие надо - проходят. Цирк, короче. Ну, за этот указ мы и проголосовали. Единогласно, причём.
- И что?
- А всё. Все наши счета заблокировали. Но это ненадолго, до новых выборов.
- Это же три года ещё! – Зина изменилась в лице, побледнела, но в обморок не упала. Железная женщина. – А как мы жить будем?
- Как все. Живут же люди. На зарплату. Придётся потерпеть. Ничего, выкрутимся, Зин. Завтра переезжаем.
- Куда это?
- На время наш дом опечатают. Нам квартиру дали на Троещине. Двушку, даже с мебелью. На седьмом этаже. Вид из окна – чудо. Нужно собрать самое необходимое. По закону мы можем взять с собой только вот это. – И.В. достал из кармана смятый лист бумаги.
Зина пробежала глазами по написанному и потеряла сознание.

Перед отъездом группа бритоголовых молодчиков перетрусили все чемоданы, следя, чтобы ничего лишнего не вывезли. Минимум наличных, никаких драгоценностей. С голой жопой в новую жизнь. Машины тоже опечатали, поэтому до новой квартиры добирались на метро, потом троллейбусом. И.В. еле уговорил Зину спуститься в подземку. Она всегда считала, что там – криминальная клоака, что у них сразу заберут чемоданы, её изнасилуют, а мужа забьют битой всякие негры и наркоманы. Но обошлось, и супруги во всю рассмартивали тех, ради кого они согласились на трёхлетний ад. И.В. жалел этих людей, но они почему-то не казались несчастными, даже наоборот. И подумалось – а может,всё не так страшно. Живут себе, не грустят, от голода не умирают, одеты прилично. Зина же презирала и ненавидела весь этот сброд. Она с ужасом рассматривала дешёвые шмотки, копеечную бижутерию, поддельные сумочки с наклепками модных брендов. И этот запах толпы Читать далее...

Во Львове установили памятник Степану Бандере, поедающему русских детей
[413x550]

.
[600x421]

пошёл я отсюда..сборище ваты..хуже одноклассников..https://www.facebook.com/profile.php?id=100001701401135 если чё, я тут

Беня, жги!

тестируем музыкальный контент будущего харьковского радио.
Послушайте, поделитесь мнением и хорошей музыкой
http://trempel.101.ru/
[600x600]

Крым для меня запомнился таким. Вечер, пляж, пальмы, розовый песок, кораллы и дельфины, барбекю из лангустов, джаботикаба и авокадо , пинаколада, закат, брынчание саранги и неаполитанские напевы местных гавайских аборигенов под танцы смуглых креолок в набедренных повязках их банановой кожуры. Если я ничего не напутал. Но это не важно. Крым пора возвращать, короче.
[700x525]

Ну, чё вы тут, расслабились? Слава Украине, что ли? Кто-то меня ещё тут помнит?)))