Ветер с моря...
[700x525]

За окном осень. Качает голые деревья ветром, осыпается последними унылыми жёлтыми листьями. Кружится, кружится и падает на асфальт. Дома вдруг оказались серыми и грязными. Их даже как-то стало больше. Асфальт почернел, стал мокрым и скользким. Изредка появляющиеся машины не едут, а скользят по нему, но только слишком уверенно и прямо. Квартиру наполнили сумрак и тишина. Любое движение, любой шаг кажутся бессмысленными. Говорить я вообще боюсь – не знаю, что сделает с любым осмысленным словом тишина. Так и сижу молча у окна. Рваное полотно неба, сплетённое из серых, черных и белых, но чаще из серых затрёпанных и стёртых почти до дыр облаков низко висит над Москвой. Ничего не хочется делать. Хочется смириться и уснуть, завернувшись с головой в тёплый жёлтый плед. Провалиться куда-нибудь. Забыться. Главное – чтобы не думать. И проснуться лишь в конце мая, за два часа до отправления поезда «Москва-Киев». За двадцать часов до отправления поезда «Киев-Севастополь».

Какая-то станция. Какая – не знаю, за окном всё ещё темно. Но поезд стоит – и в плацкартном вагоне воцарилась мёртвая тишина. Словно огромная невидимая рука на невидимом вселенском телевизионном пульте отключила звук. Стук колёс замечаешь, только когда его нет. В красном полумраке вагона десятки голых ступней, мужских, женских, детских, свешиваются с полок в проход. На соседней боковой полке девушка уже наверно полчаса шнурует армейские ботинки. Ей, видимо, скоро выходить. Она наклонилась – тёмный силуэт, красноватый в свете вагона, и совершенно беззвучно работает руками. Методично вынимает шнурки из петель, освобождая одну за одной, пока не доходит до последней, вытягивает их и подравнивает длину, чтобы были одинаковые. Теперь предстоит обратный путь. Она шнурует молча, не торопясь, размеренно и серьёзно, почти торжественно, словно выполняя давно известный ритуал, тем не менее, не потерявший своей сакральности. Лёгкий толчок, и поезд трогается. Заводят свой ритм колёса, сначала осторожно и неуверенно, но потом, увидев, что все спят и никто не разбужен, расходятся, и стучат всё громче, свободней и размашистей. Странная тишина, подсвеченная красными лампами вагона, исчезает.

Я встаю и иду в туалет. Колёса разошлись и выстукивают, кажется, что-то знакомое. «Сколько лет прошло – всё о том же гудят провода…» Или нет?... Закрашенное белым окно немного приоткрыто. Расправляя свежим воздухом лёгкие, смятые долгим неуклюжим сном на слишком короткой боковой полке, я втягиваю слова той же песни: «Нужно писАть в чью-то тетрАдь кровью, как в ме-тра-па-ли-тене…». Ещё совсем недавно чёрное небо стало уже не чёрным, а бледно синим, и на его фоне прорисовались далёкие всё ещё чёрные силуэты округлых холмов. Друг за другом они вытягивались в гряду. Поезд уходил вперёд, оставляя её позади, но там, где она заканчивалась, тут же поднималась новая гряда, такая же чёрная, далёкая и величественная. «Горы? Крымские горы! Это Крым! »

Стремительно светало. Встала Лена и подсела ко мне. Её красивые глаза быстро прояснялись, освобождаясь от мутноватой пелены сна, и наполняясь потихоньку маленькими золотыми искорками, но всё же они ждали солнца, что бы отразить его и вспыхнуть по-настоящему.
– Лен, ты видела? – Я кивнул в сторону уходящей вдаль аллеи высоких торжественно строгих кипарисов. – Крым!
Она кивнула. Для неё это тоже открытие.

Вот уже все мы сидим вместе, и кому-то в вагоне не хватило стаканов для чая. Поезд зашёл в длинный туннель, прорубленный через тысячи столетий: время, спрессовавшееся в известняк. Серж, тут же проглотив зевок, изрёк:
– И кто сказав, что в Крыму нема метро?
Осталась ещё пара часов.

Море. Голубое, тёмно-синее, изумрудное, бирюзовое, прозрачное, тёплое, нежное, мягкое. Бесконечно большое, бесконечно сильное, бесконечно красивое. Спокойное и безмятежное. Вечное. Там, вдалеке, в невообразимой дали, на грани зрения, на границе мира – на горизонте, тает в лёгкой ажурной дымке. Накатываясь на гальку пляжа, оно тихо и вкрадчиво шепчет что-то трёхсотметровым седым скалам. Они же, повернувшись к нему своими отвесными обрывами, внимательно слушают. Я тоже вслушиваюсь в этот неторопливый разговор, начавшийся миллионы лет назад, когда в сотне метрах от края скал не было посёлка, когда в пятнадцати километрах отсюда не было суетливого и шумного города, когда вообще не было людей, не было этих чаек, кружащихся белых точек над пиками скал, и даже не было платанов, но были уже это море и коричневые горы. Наступила весна, и они опять покрылись свежей изумрудной порослью. Ещё пара минут, и из-за острого, как бритва, края скалы медленно, чтобы случайно не порезаться, выйдет солнце. Чтобы расплавить море. И если кто-нибудь там наверху будет смотреть вниз, он увидит золотую лаву, слегка волнующуюся от новорождённого ветра, щекочущего древнее море. Но никто не увидит, никого нет. Шесть утра. Я один во всём мире. Я не чувствую одиночества.

Зашла мама.
– Какой ветер поднялся, прямо ураган.
– Да.
Гулко дрожат от ветра оконные рамы. За Читать далее...

...
[525x700]

...Но под крышами город продолжает жить...
[700x525]

Город, который никогда не спит...
[525x700]

В отличии от любви, искусство покупается за деньги. И даже стоит недорого.
[700x525]

Альпийский луг =)
[525x700]

Фэнтези
[700x525]

Это цитата сообщения ALun Оригинальное сообщение

...оледенение
есть категория будующего, которое есть пора,
когда уже больше никого не любишь,
даже себя. Когда надеваешь вещи
на себя без расчета все это внезапно скинуть
в чьей-нибудь комнате, и когда не можешь
выйти из дому в одной голубой рубашке,
не говоря - нагим. Я многому научился
у тебя, но не этому. В определенном смысле,
в будущем нет никого; в определенном смысле,
в будущем намниктьо не дорог.
<...>
будущее всегда настает, когда кто-нибудь умирает.
особенно человек. Тем более - если бог.

И. Бродский

а не слишком ли рано я себя похоронила?..

Бэс камэнтарыэв!
[700x525]

Когда меня просят рассказать политический анекдот, я отвечаю, что политических не знаю, но знаю биологический.
«Сын-глиста спрашивает у отца-глиста:
– Папа-папа, скажи, в яблоке жить хорошо?
– Хорошо, сынок, там сладко.
– А в груше жить хорошо?
– Хорошо, сынок, там не только сладко, но и мягко.
– А в арбузе?
– О, сынок! Это просто рай!
– Папа, а почему мы с тобой тогда в жопе живём?
– Потому что, сынок, это Родина».

А ещё я рассказываю этот анекдот, когда меня спрашивают о патриотизме.
Патриотизм… :/ Это слово настолько изнасиловали Путин, армейские генералы, РПЦ, фашисты, футбольные болельщики…, что ничего кроме рвотного рефлекса оно у меня не вызывает, и хочется сказать:
«Патриотизм – последнее прибежище негодяя!»
Но всё равно я живу в Жопе, ибо это моя Родина.

Одиночество
[700x525]

...
Это всё, что мы сделали здесь друг для друга,
Всё пытаясь уйти из проклятого круга...

Вид с Днепра.
[700x525]

Я прошёл во внутренний двор к кладбищу. Красивое мусульманское кладбище принцев и принцесс, надгробия красивые, с розами. Отравились. Всё горе – от чебуреков. Или отравили. Чебуреками.

Я вспомнил, как мне в Калифорнии рассказывал американский астронавт, что он тоже был поражён простотой дел на Байконуре. Пришёл в зал, там лежит ракета, что за ракета? Она завтра полетит в космос. Русский мир основан не на соплях, а на полном доверии к простоте мира, без осложнений.

В одной чебуречной вкусно, но всё чужое, манерное, на стене изображены женщины в прозрачных шароварах, одалиски. В другой – отравишься, побежишь в туалет, и там всё чужое, унитазов нет, в Турции есть, а здесь – орлом. Провинция. И думаешь: вон красавица сидит с кавалером – и ей тоже орлом? Куда Ющенко смотрит? В сортирную дыру уйдут все мечты о возрождении Крыма.

Айвазовский куда более примитивен, чем Пиросмани. Крымский основатель китча неотразим: его классическое ремесло и придворный конформизм обеспечили ему вечную дружбу мирового снобизма, который изнывает от желания приобщиться к его шедеврам хотя бы в репродукциях. Снобы видят в морском примитивизме бескрайние горизонты человеческой ограниченности. Убедившись в этом, можно выйти на набережную.

...
[700x525]

Вчера Ястржембский заявил, что синхронная насильственная смерть двух видных оппозиционеров (Политковская и Литвиненко) заставляет задуматься о целенаправленной акции, с целью дискредитировать Россию и Путина. "Не могут не настораживать бросающееся в глаза чрезмерное количество нарочито точечных совпадений резонансных смертей людей, которые позиционировали себя при жизни как оппозиционеры действующей российской власти, с международными событиями с участием президента РФ", - заявил Ястржембский
Замечательная логика! Её вполне могут перенять сталиниты: миллионы людей сами себя расстреляли, что бы бросить тень на непогрешимого «отца народов». А через пару лет евреи в Германии, вдохновившись этим примером, тоже решили испортить репутацию своему любимому народному лидеру, и сами построили концлагеря, и сами травили себя в газовых камерах. А Андрей Сычёв так не любил свою страну и её армию, что намеренно избивал себя до тех пор, пока ему не ампутировали ноги и гениталии.

Просыпаясь каждое утро, я боюсь, что на соседнем доме увижу плакат:
«Война – это мир!
Свобода – это рабство!
Незнание – сила!»