Давно уже пора признать, что панк - не музыкальное направление, а синдром. Его клиническое проявление - одновременно возникающие контрактура пальцев левой руки и тремор пальцев правой.
...
На центральной улице Владимира растянут огромный плакат: "Владимир - сердце Единой России". Страшно представить, какая надпись украшает Владивосток...
...
Сегодня у здания ФСБ на Лубянке проходил мимо лежащей на тротуаре мёртвой кошки, аккуратно накрытой чёрным полиэтиленовым пакетом. В новостях не было сюжета про кошку-смертницу, застреленную при попытке совершить терракт?

Чёрно-белый этюд Великой Отечественной войны. С другой линии фронта. Которой нет. Этот небольшой фильм (час-двадцать, всего лишь) рассказывает историю хирурга Пауля Фишмана, призванного на фронт. Тучный угрюмый мужчина никогда в жизни не стрелял ни в кого, и, наверно, никогда не интересовался политикой. Он, вместе с военным почтальонам (так же призванном на фронт по своей гражданской профессии) ходит по занесённому пургой лесу. Между немецких войск, совестких, среди партизан - очередное наступление смело линию фронта. Они замёрзли, и еле двигают ногами, увязая в по пояс в снегу. Они ежеминутно кашляют, как и русские солдаты, такие же промёрзшие, такие же уставшие, замученные, заходящиеся долгими приступами кашля. Так же медленно, через силу они убивают друг друга - немцы и русские. А Фишман продолжает брести по лесу, понимая, что он никогда отсюда не выберется...

Если стилистика "Garpustum" демонстрирует генетическую связь с фильмами отца, то "Последний поезд" (дебютная работа Алексея Алексеевича Германа), кажется, повторением стиля. Как в классицистической живописи, когда молодой художник перерисовывал картины признанных мастеров, но не копировал, а скорее фантазировал на тему данной композиции. Но даже не смотря на некую потерю идентичности, можно только восхищаться работой молодого режиссёра: с художественной точки зрения она - безупречна! Восхищает и медленный ритм повествования и документально прописанная действительность - создающие затягивающую внутрь себя атмосферу, ёмкие глубокие образы, редкие диалоги, философская глубина которых заставляет мурашки бежать по спине, а главное бескомпромиссный реализм (как в последних фильмах отца). Описать его невозможно - можно только увидеть. Один из лучших российских фильмов этого десятилетия.

P.S. Ещё необходимо отметить операторскую работу. Дебют Олега Лукичёва выдался не менее блестящий, чем дебют режиссёра фильма. Лукичёву удалось с помощью картники передать множество совершенно не визуальных ощущений. Например, как тяжело идти по глубокому снегу в промёрзшей шинели. Очень нравится, что картинку нельзя назвать красивой (что было бы дико при данной теме), но при этом она притягивает взгляд. Позже Лукичёв стоял у камеры в "Garpustum", "Путешествие с домашними животными", "Юрьев день" (идущий сейчас в прокате) - образцовые по операторской работе картины.
[450x300]

Вы когда-нибудь задумывались над тем, что даже у мелодии, которая играет в метрополитене, когда прибывает поезд (эта: и-у-ву), есть композитор?

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Интересы: футбол, клубы, туса
Любимая музыка: всё подряд
О себе: ну что я могу я рассказать о себе я прикольный чел люблю оч гулять с народом

1
[400x600]
2
[407x600]
3
[400x600]
ЕЩЁ ФОТО

Как в старину, женщины теперь носили накидки и длинные платья, закрывающие ноги и плечи. Любовь была редким чувством, но считалась признаком высокого интеллекта.

От вокзала до города Ржавска было три версты. Фадей Кириллович прошёл их пешком: он любил русскую мёртвую созерцательную природу, любил месяц октябрь, когда всё неопределённо и странно, как в сочельник накануне всемирной геологической катастрофы.

Все любят обливать говном Спилберговсокого «Спасти рядового Райна». Да, в этом фильме нет глубоких идей о сущности человека, насилии, жестокости. Обычное военно-патриотическое кино. НО КАК СНЯТОЕ! 40-минутная сцена боя, открывающая фильм, погружает зрителя в реальности войны на все 100% процентов! А следующие батальные сцены – обратите внимание! – сделаны все в разном стиле. То через бинокль, оставшегося в тылу солдата, то через траву поля, где залегли в ожидании БТРа бойцы – но всякий раз безукоризненно убедительно. Не убедительность боёв – может убить самый прекрасный фильм о войне. (Может поэтому их нет в «Иванове детстве»). Убивает и эту картину Кубрика. Брюно Дюмон, например, тоже не умеет реалистично снимать бои. Но в его гениальной «Фландрии» эта нарочитость – мощный приём. У Кубрика же театральность подаётся на полном серьёзе.

Впрочем, эта не единственная претензия к фильму. Из него почему-то убежала идея. Первая половина «…оболчки» прекрасна! В своей замечательной минималистичной и динамичной одновременно манере Кубрик рисует страшную картину, как в человеке зарождают жестокость, насилие, бесчувственность. Как человек из плоти, крови и любви превращается в цельнометаллическую оболочку. Кажется, сейчас самое интересное – как они поведут себя на войне, где всё позволено?! Но не тут-то было! Режиссёр впустую убивает персонажа, на котором можно было бы построить такой интересный конфликт, и, перенесшись вместе со зрителем во Вьетнам, начинает социальные, этнографические и военные зарисовки (последние очень слабы), бросив своих персонажей и их внутреннюю жизнь с её завихрениями в этой абсурдной и противоестественной ситуации войны. Очень жаль.
[450x285]

Несколько дней назад бы убит Магомед Евлоев - журналист активно критиковавший президента Ингушетии Мурата Зязикова. Он умер от "непроизвольного выстрела в висок табельного оружия одного из милиционеров вскоре после задержания в аэропорту Назрани."

Пусть каждый сделает сделает выводы самостоятельно.

Романы Платонова гениальны, но скучны. Это же кинотворение – балансирует на грани пошлости едва-едва не туда не сваливаясь, но доставило мне невероятное удовольствие!

Сюжет завязан на девушке – экзальтированной хипповке (все мы встречали таких в нашей жизни, не правда ли?) с творческими наклонностями. У неё начинаются какие-то странные припадки, и при помощи гипноза обнаруживаются её предыдущие жизни. Далее режиссёр сваливает все в одну кучу: и мистическое совокупление с конём, и иракская война, и Дональд Рамсфелд как перевоплощение индейского вождя развязавшего первую войну, и проблемы взаимоотношения отца и дочери, и проблемы взаимоотношения девушки и молодого человека, а потом оказывается, что он в прошлой жизни – её сын; вопрос верности в любви, и верная безответная любовь… Ну разве не чушь? Здесь и притча, и философия, и психологизм, и миф.

Однако, замечательная музыка – прекрасно вытягивает чушь до уровня таинственной мистики или даже фантастики, красивая операторская работа и главная героиня (расхаживающая голой к месту и не к месту) позволяют любоваться глазу, а замечательный ритм смены сцен поддерживает драйв сумасшедшего сюжета. Очень радует недюжинная изобретательность режиссёра. Этот фильм никак не назовёшь великим, масштабным, многозначительным, но эффект от него сравним чуть ли не со «Сладкой жизнью» Феллини. Такие вот парадоксы.

P.S. Он, наверно, всё ещё идёт в «5звёзд на Новокузнецкой».

[450x300]

Стыдно быть гражданином страны, с которой соседи разрывают дипотношения.

...
[338x600]
[400x600]
[400x600]
ЕЩЁ ФОТО

...
[450x600]
[450x600]
[450x600]
ЕЩЁ ФОТО

Первое, что хочется сказать после прочтения этой книги – Платонов гениален! И как-то сразу на ум приходит другая книга, законченная годом позже – «Защита Лужина». Гениальность Набокова – гениальность стилиста, и в этом тупик развития для «единственного русского интеллигента» - дальше языка не пойдёшь. (Может быть поэтому «Лолита» написана по-английски?) Платонов же создаёт собственную языковую систему. Это русский язык – но новый, где совсем по-другому взаимодействуют понятия и вещи, где на первый взгляд неуместные прилагательные открывают новые стороны существительных, где у слов появляется другой смысл, если глубже вглядеться в их этимологию.

Другая грань гениальности Платонова – высочайший уровень архитипичности, которого он добивается. И этот уровень приближается к Библии ( а она – идеальная литература). Платонов разлагает сложнейшие эмоции на ограниченный набор элементарных чувств – радость, скука, уважение, симпатия, сочувствие и т.д. – и с поражающей воображение тонкостью психологизма находит их причины. (Платоновское знание человека достойно восхищения). Таким образом любой поступок персонажа, любая мысль его перестаёт быть поступком частного человека, а поднимается до уровня обобщения, уровня символа или мифа.

Ещё одна забавная параллель между Набоковым и Платоновым. Читая последнего, так и представляешь себе анимацию, нарезанную из картин Филонова, Петрова-Водкина и Малевича. И Платонов – взаправду авангардист. Набоков же – в терминах живописи – неоклассицист. Оживляя в воображении его текст, превращаешь его в кинематограф, и этот кинематограф очень близок стилю Тарковского. Если же экранизировать Платонова не в виде анимации, то его тексты идеально передал бы киноязык Годара 60-х годов.

Второе, что хочется сказать о «Чевенгуре» - это скучная книга. Конечно, кто я такой, чтобы критиковать Платонова, но, кажется, он провалился в сюжете. Огромное количество событий не удалось связать в единую внятную нить (Платонов пытался сделать довольно простое линейное повествование) и даже наметить связей между ними. Многие персонажи навсегда пропадают после их подробного 15-страничного описания, многие события не имеют последствий – и совсем не понятно, зачем они нужны в книге. В фабуле нет никакого чувства движения, нет ощущения что книга идёт к какому-то концу. Читателю нужно прикладывать усилия, чтобы самому двигаться к нему по мёртвой недвижной плоскости.

Сегодня утром меня разбудил шепот. Я прислушался – шептал дождь. Сквозь оранжевые шторы сочился серый свет, словно ещё не рассвело, но на часах уже было восемь.

Откинул штору – и в глаза ударил мелкий рисунок дождя. Серое небо, сочные темные цвета города. И вместе со всем этим ударил в нос новый запах – запах снега, запах абажура и жёлтого пледа, запах библиотечных страниц. Тишина – в ранние осенние вечера почему-то не хочется говорить, молча листаешь учебники. Сессия. А потом праздники – ярко-белый снег.

Это запахи первого осеннего дождя, последний запах лета, запах грусти. Откупориваю белое сухое вино и достаю плитку горького шоколада. В ногах развалился старый пудель. Глажу его чёрные кудри, потрескивает камин. Вру! Где достать такую роскошь в узких московских клетушках? Ещё хочется сыграть самому себе на трубе, но играть на этом инструменте не умею. В забывающейся суете и лёгкой скуке проходит день. Мокрое стекло. Вечер. Дождь. Чай.

Качество саморучного сканирования кое-где хромает. Прошу извинить
[323x600]
СМОТРЕТЬ ДАЛЬШЕ

И вот, после месяца странствий, я снова дома. Здесь полно дыма, но запах гари вовсе не кажется сладким. Как и брызги слюны кремлёвских политиков, вылетающие из телевизора и колонок радиоприёмника.

Когда государство начинает убивать, оно всегда называет себя Родиной – сказал Йохан Стриндберг. Теперь мне точно придётся называть Россию Родиной. Родина ввязалась в чужую ненужную войну, отправила своих солдат убивать и умирать. Самолёты Родины сбрасывают бомбы на грузинские города. Войска Родины оккупировали два региона другой страны. Почти неделю назад я сидел в огромном пустом доме, где-то в центре бескрайней Литвы. Была ночь, и в темноте эта маленькая страна казалась бескрайней. Ветер рвал оконные ставни, по стеклу остервенело хлестал дождь, время от времени гром глухо ударял в землю. Я поднимал голову от хроник и не мог, не мог! поверить в этот абсурд. Зачем?!! Зачем нам это нужно?!! Не может быть! Дожили! Дожили до возвращения Варшавского восстания и интернациональной помощи ограниченным миротворческим контингентом.

Помниться, год назад, я от души смеялся, когда мой дядя (старый литовец, подростком помнящий и немецкую, и советскую оккупацию, лесных братьев и депортацию) серьёзно говорил: «Доживает независимая Литва последние годы. Через пару лет войдут в страну русские танки, только с литовскими флажками на броне, как в 40-м…» Теперь я бы не стал смеяться над его словами.