Папа Иоанн Павел II "Вопрос о "Филиокве"

Катехизис на общей аyдиенции 7 ноябpя 1990 г.

Исповедyя нашy веpy "в Дyха Святого, Господа животвоpящего", мы добавляем "иже от Отца и Сына исходящего".

Как известно, эти слова были введены в Hикейский символ позднее, pанее же было только: "веpyю в Дyха Святого" (сp. Denz.-S.,125). Hа Константинопольском Собоpе (381 г.) было добавлено в пояснение "от Отца исходящего" (сp. Denz.-S., 150), почемy символ и называют никео-константинопольским. Соответствyющий член Символа веpы после Собоpа 381 г. звyчал так: "веpyю в Дyха Святого, иже от Отца исходящего". Более поздняя фоpмyлиpовка: "иже от Отца и Сына исходящего" (qui a Patre Filioque procedit), встpечавшаяся yже в pанних текстах, была пpедложена Синодом в Аквисгpана в 809 г. и окончательно пpинята в Риме в 1014 г. по слyчаю коpонования Генpиха II. После этого она pаспpостpанилась на всем Западе и была допyщена гpеками и латинянами на Вселенских Собоpах - II Лионском (1274) и Флоpентийском (1439) (сp. Denz.-S.,150, встyпительные замечания). Добавление ничего не меняло в сyществе исконной веpы, но из yважения к повсеместно пpинятомy Символy, yпотpебляемомy также в базилике св. Петpа, сами Римские Пеpвосвященники пpинимали его неохотно. Без большого сопpотивления пpинятые Западом слова "и Сына" возбyдили, однако, несогласие и споpы сpеди наших восточных бpатьев, обвинивших Запад в искажении сyщества веpоyчения. Сегодня мы можем возблагодаpить Господа за то, что и на Западе, и на Востоке пpоясняется как смысл добавленных слов, так и относительность самого вопpоса.

Сейчас мы должны, однако, pассмотpеть вопpос о начале Дyха Святого, имея пpи этом в видy и вопpос о "Филиокве".

В Священном Писании говоpится пpежде всего об исхождении Дyха Святого от Отца. Так, в Евангелии от Матфея, Хpистос, посылая в миp двенадцать апостолов, заповедyет: "не заботьтесь, как или что сказать... не вы бyдете говоpить, но Дyх Отца вашего бyдет говоpить в вас" (Мф 10, 19-20). В Евангелии от Иоанна Хpистос говоpит: "Когда же пpидет Утешитель, котоpого Я пошлю вам от Отца, Дyх Истины, Котоpый от Отца исходит, Он бyдет свидетельствовать обо мне" (Ин.15,16). По мнению многих толкователей, эти слова Хpиста относятся к посыланию Дyха Отцом во вpемени, но пpавомеpно также выводить из них пpедвечное исхождение Дyха и, значит, начало Святого Дyха от Отца.

Вполне очевидно, что посколькy pечь идет о Боге, "начало" никак нельзя понимать в смысле "сотвоpения" или появления "во вpемени". Иначе говоpя, исключено, что активный сyбъект сообщает комy-то бытие и, следовательно, имеет по отношению к немy пеpвенство и пpевосходство; исключено также, что имеется пассивный сyбъект, пеpеходящий от небытия к бытию чьим-то yсилием и, следовательно, позднейший и зависимый. В Боге все пpедвечно, вневpеменно: начало Святого Дyха - как и Сына - сокpыто в Тайне Тpоицы, в каковой все тpи божественных Лица единосyщны и, значит, пpедвечны. "Исхождение" именно дyховно; тyт возможна, хотя и очень несовеpшенная, аналогия с "пpоизведением" мысли или чyвства любви, котоpые остаются в дyше в единстве с yмом, откyда и пpоисходят. "Именно в этом смысле - пишет святой Фома Аквинский - католическая веpа пpизнает исхождения в Боге" (Summa Theologiae 1, q. 27, a. 1; aa. 3-4).

Что касается "исхождения" Дyха святого от Сына, то тексты Hового Завета, не говоpя этого пpямо, ясно yказывают на самyю теснyю связь Дyха и Сына. Hиспослание Дyха Святого веpyющим - это дело не Отца лишь, но и Сына. В самом деле, во вpемя Тайной вечеpи Иисyс, сказав :"Дyх Святый, Котоpого Отец пошлет во имя Мое" (Ин 14, 26), чyть позже говоpит "пошлю Его к вам" (Ин 16,7). Есть и дpyгие места в Евангелии, где выpажается отношение междy Дyхом Святым и откpовением, котоpое дает Сын, напpимеp, когда Иисyс говоpит: "Он пpославит Меня, потомy что от моего возьмет и возвестит вам. Все, что имеет Отец, есть Мое; потомy Я сказал, что Моего возьмет и возвестит вам" (Ин 16, 14-15).

Евангелие ясно говоpит, что Сын - а не только Отец - "посылает" Дyха Святого, и даже, что Дyх "беpет" от Сына то, что откpывает, ибо "все, что имеет Отец, есть Мое" (Ин 16,15).

После воскpесения эти обещания сбываются: войдя сквозь двеpи, котоpые "были запеpты", в дом, где из стpаха пеpед иyдеями скpывались апостолы, Иисyс "дyнyл" на них и сказал: "пpимите Дyха Святого" (Ин 20,22).

Указанные места -

ЭТЬЕН ЖИЛЬСОН

Философия Св.Бонавентуры

Gilson E. La philosophie de Saint Bonaventure

Одну из глубинных причин увлекательности средневековой мысли для нашего времени Жильсон усматривает в том, что она, хотя и содержит в себе значительно меньше как таковых знаний, чем современная, тем не менее обладает одним существенным знанием: об абсолютном превосходстве духовного над светским. По этому-то, считает автор, средневековая философия и остается до сих пор лучшим учителем метафизики. Однако, несмотря на обилие исследований по Средневековью и многочисленные публикации текстов, общая картина эпохи оказывается искаженной в силу некоего принципиального предрассудка. Развеять этот предрассудок и помочь воссиять духу Средневековья во всем его блеске автор решился в данном случае, представив крупнейшую фигуру поздней схоластики, главу францисканского ордена, одного из десяти учителей церкви Dr. seraphicus - "серафического доктора" - Бонавентуру, (1221- 1274), причисленного в 1472 г. к лику святых.
Средневековое христианское сознание невозможно понять без метафизики любви,- той любви, "что движет солнце и светила". Без нее это сознание неизбежно предстает искаженным, как предстает искаженной метафизическая структура " Божественной комедии" Данте без фигуры св. Бернарда. Известно, что сильное воздействие на мысль Бонавентуры оказала жизнь св. Франциска. Влияние это, как подчеркивает Жильсон, было и моральным, и интеллектуальным. То, что св.Франциск выразил своей жизнью, Бонавентура выражал в мысли; благодаря его гению глубинные переживания и интуиции Франциска облеклись в строгие понятия. Как для Франциска, так и для Бонавентуры необходимым условием познания, конечной целью которого является экстатическое созерцание, становятся не только любовь к ближнему и покаяние, но и постоянная практика медитации и молитвы, в основе которой лежит стремление (desir) к Богу. Францисканская постоянная молитва возводится им в ранг философской пропедевтики. Тот, кто не молится, не достигнет совершенного знания. Не менее важна для истинного знания, по мнению Бонавентуры, и душевно-телесная аскеза, которая, очищая душу, открывает ее для божественного света.
Все эти существенные черты, отличающие теорию познания Бонавентуры, несет в себе францисканский опыт. Его описание мира также отличается чисто францисканским символизмом: взору, преображенному молитвой и освещенному светом, идущим свыше, мир представляется системой прозрачных символов, в которых душе, устремленной к Богу, открывается мысль Творца.
Тем не менее есть здесь черта, специфически бонавентуровская. Бонавентура понимал, что жизнь в постоянном экстазе, в котором жил св. Франциск, - это благодать. Но ведь дух дышит, где хочет, и благодать может быть дарована равно и ученому мужу, и темному пастуху; перед лицом благодати исчезают внешние различия. Тем не менее Бонавентура не покидает пути учености. По предположению Жильсона, экстатическое созерцание есть для "серафического доктора" идеал, к которому он призван идти именно медленным и сложным путем науки и разума. Во всех своих работах он постоянно прибегает к науке, но пользуется ею лишь как методом, необходимым для достижения цели более высокой, чем сама наука. Не есть ли, спрашивает Жильсон, такая неразрывная связь разума с устремленностью к Богу особенность собственно бонавентуровской мысли ?
Это предположение подкрепляется многочисленными свидетельствами современников Бонавентуры, к тому же оно позволяет нам прояснить один момент, который остается неясным в психологии Доктора. Неоспоримо, что, хотя Бонавентура оставался верным экстатическому идеалу и духу св. Франциска, он, в отличие от последнего, не был аскетом. Для него совершенным было состояние спекулятивного созерцания, в то время как для Франциска таковым было состояние созерцания мистического - непосредственного переживания божественного присутствия. Но каким образом люди спекулятивного типа могут иметь восхищения, присущие тем, на ком лежит благодать экстатического созерцания ? Ведь аскетизм последних исключен для них в силу самого их положения мыслителей. Для того, чтобы это противоречие было снято, дисциплина науки должна стать как бы аскезой духа ; однако наука должна быть для этого полностью перестроена. Именно эту задачу, по мнению Жильсона, и поставил себе сознательно Бонавентура, что придает совершенно особый характер его столь сложному учению. Ассимилируя все то, что оно может ассимилировать, то учение, непосредственно связанное с августианством, все время напоминает нам другие доктрины, но никогда в точности не повторяет сказанное раньше. Дело в

О правлении государей

Глава I.

 О том, что нужно, чтобы вместе живущими людьми кто-то правил

[233] А начать наш труд следует так, чтобы было ясно, что нужно понимать под словом царь. Ведь всем, кто направляется к какой-либо цели, всем, кому выпадает на долю так или иначе к ней продвигаться, необходимо какое-либо направляющее начало, с помощью которого он прямо дойдет до необходимой цели. Ведь корабль, которому выпадает на долю двигаться то в ту, то в другую сторону, под напором разных ветров, не пришел бы к намеченной цели, если бы не направлялся к гавани трудами кормчего; и у человека также есть какая-либо цель, к которой направляется вся его жизнь и деятельность, так как он действует с помощью рассудка, задачей которого является, очевидно, служить достижению цели. С другой стороны, людям выпадает на долю продвигаться к намеченной цели различными путями, что обнаруживает само по себе различие человеческих наклонностей и действий. Итак, человек нуждается в чем-либо, направляющем его к цели. Существует ведь естественно присущий каждому из людей свет разума, благодаря которому он в своих действиях направляется к цели. И если бы только человеку подобало жить одному, как живут многие животные, он не нуждался бы ни в чем ином, направляющем его к цели, но каждый сам был бы себе царем под властью Бога, наивысшего царя, поскольку в своих действиях человек сам направлял бы себя данным ему по воле Бога светом разума. Для человека, однако, так как он существо общественное и политическое¹, естественно то, что он живет во множестве²; даже еще более, чем все другие существа, ибо этого требует естественная необходимость³. Ведь все другие существа от природы обеспечены пищей, покровом из шерсти, защитой, например, клыками, рогами, когтями или, по крайней мере, проворством в беге. Человек, напротив, создан так, что природа не наделила его ни одним из этих качеств, но вместо всего этого ему дан разум, благодаря которому он мог бы обеспечить себя всем этим при помощи рук. Один человек, однако, не в состоянии справиться со всем тем, что должно быть обеспечено. Поистине, один человек сам по себе не смог бы выжить. Итак, для человека естественно, что он живет в обществе многих. Более того: другим существам присуще природное чутье ко всему тому, что им полезно или вредно, например, овца от природы определяет в волке врага. Некоторые животные с помощью [234] природного умения узнают какие-либо целебные травы и прочее, необходимое им для жизни. Человек же имеет врожденное знание о том, что ему необходимо для его жизни, только в общем, как если бы он был в состоянии дойти с помощью разума от познания общих начал до единичных, необходимых для его жизни. Невозможно, однако, чтобы один человек своим разумом постиг все вещи такого рода. Следовательно, человеку надлежит жить во множестве, чтобы один помогал другому, и разные люди использовали свой разум для того, что необходимо узнать в различных областях, например, один - в медицине, другой - в том, третий - в этом. Это еще более очевидно обнаруживается в том, что является неотъемлемо присущим человеку, - в употреблении речи, благодаря чему один человек может вполне выразить другим свои мысли. Правда, и другие существа в основном выражают друг другу свои чувства; как собака передает лаем гнев, так и другие существа выражают свои чувства различными способами. Итак, люди теснее связаны с себе подобными, чем какие бы то ни было другие существа, которые считаются стадными, например, журавль, муравей или пчела⁴. Рассматривая это, Соломон в Экклезиасте (IV, 9) говорит: "Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их". Итак, если для человека естественно, что он живет в обществе многих, то людям нужно, чтобы было у людей то, чем общество управляемо. (…)

Кому-то

[400x341]
25.05.2004


"Мы его запомним..."
Агенство Политических Новостей анализирует предыдущий понтификат и думает о будущем

Епископ Римский, преемник Святого Петра, Величайший Первосвященник (Pontifex Maximus), Патриарх Запада и т. п., называемый обычно просто "Папой Римским", Иоанн Павел II, навсегда покинул кафедру, которую он занимал более четверти века. Срок почти рекордный: просидеть на папском престоле дольше удалось только Пию IX.

Сотни миллионов верующих переживают его смерть как личную трагедию. Остальные, впрочем, тоже отдают на свой лад дань покойному: ушёл из жизни один из величайших людей XX века, живой символ той эпохи, которая некогда навлекла на себя столько проклятий и о которой, возможно, вскорости придётся вспоминать как о золотом веке. Разумеется, относиться к нему можно по-разному. Так или иначе, Иоанн-Павел II не был просто "фигурой", пусть даже значительной: некогда он стал частью пейзажа, а любые перемены в пейзаже принимаются тяжело, даже если они необходимы или неизбежны. Это как снос старого дома: пусть он был некрасив, пусть загораживал собой пейзаж, но видеть на его месте гору обломков тяжело.

Можно ожидать кратковременного мемуарно-биографического бума: в ближайшее время мы узнаем немало интересного о покойном. Более того: наличествуют все признаки готовящейся канонизации, причём двойной — церковной и светской. Дать покойнику святого выгодно со всех точек зрения, но это дело не быстрое: есть порядок, и нарушать его никто не будет. Что касается светской канонизации, то все её признаки налицо: достаточно посмотреть, какие флаги приспущены и на какое время. Флаги серьёзные, время — знаковое.

Не будем поэтому слишком стараться, пересказывая подробности его жизненного пути, довольно извилистого. Лучше уж поговорим о том, чем является сейчас та сила, которой он вознёсся и над которой царствовал эти четверть века: Вселенская Церковь, старейшая из политических и религиозных институций Запада, познавшая и величие и упадок, но по-прежнему живая. Для неверующих — смешной анахронизм, для верующих — Тело Христово, для понимающих — сила, которую не стоит сбрасывать со счетов.

Двойное назначение

Сначала — немного о вере и чуть-чуть латинской филологии: в разговоре о Католической Церкви латинский словарь вполне уместен.

Итак, самое слово "религия" (religio) восходит к глаголу re-ligo, что означает "связывать сзади" (например, заплетать косу или завязывать волосы узлом), "запрягать" (опять же сзади), "привязывать". Получается, что "религия" — это какая-то связь с тем, что находится у нас за спиной, чего мы не видим.

Таких вещей, с которыми мы "связаны сзади", обычно несколько. Одна из них называется Богом или богами. Другие носят иные имена — например, "род", "предки", "честь", "долг" и так далее. Все эти вещи вызывают чувство зависимости — то самое ощущение лямки на шее.

Слово "религия" имеет несколько другой смысл. Основное значение его — "тщательность, старательность, добросовестность", и уже потом — "благочестие" или "торжественность". Человек религиозный — это прежде всего человек старательный и аккуратный, добросовестно тянущий упомянутую лямку.

Теперь, наконец, обратимся к понятию "религиозной организации", частным случаем которой (только с социологической точки зрения, разумеется) является любая христианская церковь. Формально говоря, церковь — это общественный институт, занятый социализацией религиозных чувств. То есть, прежде всего, введением их в некие рамки.

Не всё равно, какую лямку люди тянут. Если каждый будет верить во что угодно, общество превратится в подобие воза из известной басни: кто-то будет рваться в облака, кто-то пятиться назад, ну а кто-то сиганёт в воду. Царство, разделившееся не устоит. С чисто социальной точки зрения желательно, чтобы люди верили во что-нибудь одно, ну или хотя бы тянули свои лямки приблизительно в одном направлении.

Поэтому главная и основная задача церкви — обеспечить это единство движения. Или, говоря церковным языком, отсутствие слишком уж заметных толков и ересей.

И вполне логично, что механизм, умеющий обеспечивать единство взглядов в чём-то одном, мог и хотел делать это и во всём остальном. Церковь является готовой пропагандистской и карательной машиной, которую просто грех не применить в политических целях.

Католическая Церковь, как "экклезия пар экселлянц", всегда была вдохновительницей и исполнительницей проектов европейской интеграции,