Father of Stones in the West, хотя речь скорее о юге, чем о западе

осторожно: ортодоксальные иудейские сексуальные практики, каннибализм, оскорбление чувств верующих

Eight of cups

Эйлинь и Джесс_Хольм начали играть в одну из моих любимых игр, так что я бессовестно присоединюсь.
Два момента перед тем, как мы отправимся в увлекательные глубины моего подсознания, чтобы бросить по колечку в каждую роковую гору:
Во-первых, действительно, очень странно брать колоду в руки после почти двухлетнего перерыва.
Во-вторых, таро Хайндля (хотя я и люблю его беззаветно) выебало меня в мозг, и велик шанс, что этот текст проделает то же самое с каждым читателем (хотя вы все мне тоже очень нравитесь).

V. The Hierophant

Дорогой Джесс

И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем.
(Откр. 9:21)

Отрицание временной протяженности, отрицание «я», отрицание Вселенной астрономов может показаться отчаянием, но таит в себе утешение. Наша жизнь (в отличие от преисподней Сведенборга или ада тибетской мифологии) ужасна не тем, что призрачна; она ужасна тем, что необратима и непреложна. Мы сотканы из вещества времени. Время – река, которая уносит меня, но эта река – я сам; тигр, который пожирает меня, но этот тигр – я сам; огонь, который меня пепелит, но этот огонь – снова я. Мир, увы, остается явью, я, увы, Борхесом.

Было время и было дело, было лето и было знойно,
Было весело и безбожно, было весело и спокойно,
Были пиво, вино и бренди, ладно, что там, была и водка,
И за каждым порогом – встреча, и за каждым углом – находка.
Что случилось потом – неважно: что должно было – то случилось,
Лето кончилось, бренди тоже; время? Время не остановилось.
Я пишу вам из нового мая, здесь тепло и немного ветер,
Ночью мимо неслась карета, конь был блед и возничий – бледен,
Видно, ангелов злых посольство к нам спустилось по stairway from heaven,
Показать нам дорогу к свету, рассказать нам о божьем гневе;
Самый строгий и самый красивый произнёс: да покайтесь, дуры,
Ибо в буре погибнет каждый, кто в гордыне смеялся над бурей,
Ибо мы стоим перед Богом, ибо Он нам дал эти трубы,
Ибо тот, кто умрет, не раскаян, свою душу навек погубит.
И тогда мы (я – вздернув брови, вы – поджав очень строго губы)
Им ответили: ибо-хуибо.
Им ответили: нет, спасибо.

*
Я люблю вас акцидентально, в этом месте и в эту минуту;
Но других минут не существует, только эта, в ней – я и вы;
Преходящие вещи вечны. Вы включаете гугл-маршруты
И читаете: «...следуй на запад. Триста метров. Далее – львы».

Мой друг, поэты рождены,
Чтоб толковать свои же сны

Когда я была поэтом (звучит паршиво, но это не я, ребята, это Ганс Сакс), до снов мне не было никакого дела, — ну, разве что пересказать дорогим друзьям за завтраком, ничего особенного, дело житейское. Сейчас почти не пишу стихов, но сны мои сбываются так, что дай бог каждому из вас, чуваки; не то я натаскалась в герменевтике, не то какое-то божество воспылало ко мне внезапной искренней любовью.
Смутно вспоминаются, впрочем, какие-то другие времена, когда наши дни и ночи были сотканы из той же прозрачной материи, что и наши сны, когда нам не было дела до того, не спим ли мы, когда по одну сторону были замки, а по другую — замки, мы прыгали на одной ножке через границу и упивались этой омонимией (и еще портвейном, если мне не изменяет память).
Я думаю, это были хорошие времена, но в них не было ничего от поэзии, ничего от милого нам пару лет назад декаданса, ничего от милых нам сейчас космических просторов. Это была та самая магия, которая проще геометрических аксиом, логичнее аристотелевских выкладок, естественнее эволюции. Я о том же, о чем писал Фрезер, конечно: о безжалостной и строгой механике первобытного волшебства. Так вот, дело в том, что именно им мы тогда и дышали, именно оно заставляло идти наши часы, вставать наше солнце, существовать в данной точке времени и пространства каждый атом наших существ (простите, я не могу найти в себе сил написать это менее тяжеловесно).
Прелесть в том, что ничего никуда ни уходит, ничего не исчезает навечно (время и пространство, хуе-мое). Вчера я заблудилась в лесу, который знаю, как свои пять пальцев; вывернула пальто наизнанку и вышла на правильную дорогу. «Не получается понимать — ощущай», — строго сказал А. страдающему от отсутствия каких бы то ни было рациональных причин С.
Этой весной я ощущаю мир добрыми пятью десятками чувств (любовь — первое из них, конечно же, конечно), не понимаю нихуя, весьма довольна собой.
Дорогой боженька, отмерь нам побольше этих теплых-холодных, золотых-зеленых, бесконечных-мгновенных майских дней (и ночей), пожалуйста-пожалуйста. Мы были хорошими детьми, и даже, возможно, когда-нибудь станем сносными взрослыми (если не решим остаться навсегда в одном из бесконечного ряда бесконечно длящихся мгновений), и всё это, надо думать, в руке твоей (надеюсь, тебе не тяжело; надеюсь, ты не устанешь нас держать), пожалуйста, спасибо, амен, ite, missa est.

Всё это очень неожиданно. Ну, то есть, я не говорила себе «все, с понедельника начинаю новую жизнь» (здоровый скептицизм уже лет пять уберегает меня от подобных заявлений), и не составляла никаких планов, короче, я просто лежала себе на диване, и тут хуяк — работа, диета, абонемент в фитнес-клубе и целый ряд каких-то смутных, но приятных перспектив. Все это, конечно, в придачу к учебе в вышке, которая не то чтобы балует свободным временем. От сессии до сессии у нас еще две сессии, долгая ночь с сентября на июль, всё такое.
В связи с чем я: ничего не успеваю; очень хочу спать; хронически недовольна собой; ощущаю себя в 2010; лелею надежду, что все это в конечном итоге выльется в хоть сколько-нибудь приятные (ладно, хотя бы полезные) результаты.
Но спать хочется невероятно.
Это в целом; если по мелочам, то:
аларм, под катом все очень такое, ну, девчачье

Да, так вот: все нормальные путники идут в Канопу спать в храме Сераписа, чтобы видеть вещие сны, а мы идем в Сьерра-Морену спать в  Вента-Кемаде, чтобы, возможно, остаться в живых и рассказать кому-нибудь об этом.
Я думаю, это довольно изящная аллегория нашей жизни. Тут и про то, что все мы немного не от мира сего; и про то, что каждый из нас - бестолочь, ханжа, не дурак поспать, беспорядочно начитан, любитель красивых слов и на короткой ноге со смертью.

Короче, чей-то пепел опять стучится в мое сердце, я вздыхаю и бормочу "не заперто". Тут такое дело, очень хочется сказать, что за этим столом нас больше, чем граций, и меньше, чем муз, но честнее было бы: у нас один глаз, и один зуб, и сердце тоже одно, мы пользуемся ими по очереди и не всегда с умом (потому что ум у нас тоже всего один, и я так подозреваю, что очередь сейчас не моя).
Да, так вот. Пепел стучится в мое сердце, падает на колени и клавиатуру, прячется в трех буквах никнейма, казалось бы: гореть тут нечему, но откуда тогда ожоги на руках, черные пятна на ковре; куда благовоспитанно вешают топоры все приглашенные на чашку водки викинги и гномы? То-то же.
Я думаю, можно выжить из своего ума, а можно выжить из своего сердца; ну, то есть, не выжить неприятного соседа (хотя и так бывает), а выжить как вырасти и перерасти. Это платье мне узко в груди, это сердце тоже как-то не по размеру, но оно еще ничего, слушай, вполне можно кому-нибудь отдать.
Если продолжать каждую аналогию, то рано или поздно обнаружишь себя в персональном герменевтическом аду, так что научись вовремя затыкаться.
Еще я думаю, что в локах должны быть квестгиверы, иначе вся система приобретает довольно-таки недружелюбный интерфейс (один из гениальнейших способов этого мира поедать своих детей называется "дружелюбный интерфейс", я уверена. Когда-то и меня вела дорога приключений, а потом мне прострелили колено. Когда-то и я был сыном земли и звездного неба, а потом мне подарили гаджет эппл и я разучился пользоваться вещами, у которых больше одной кнопки).
Тем временем в реальном мире по-прежнему происходят какие-то смешные и нелепые вещи, на экране моего планшета появляются какие-то дурацкие тексты, и я послушно их читаю; Бурдье пишет про поля культуры, а я все еще думаю, что "поля полыни" — лучшая из всех слышанных мной попыток связать два слова между собой, сделать из них чуть меньше, чем два, чуть больше, чем одно.
Все это ерунда, конечно, важно вот что: каждый да будет весел и добр до часа кончины. Насчет кончины ничего пока сказать не могу, но два часа этим утром я продержалась, а это кое-что да значит (словно "кончина" очень смешное, похоже на "кончита" и "кантина" одновременно).
...Обычно на тексты такого рода я смотрю с болезненным любопытством, как на мертвого ежа на обочине, и кладу в специальный закрытый бложичек, но сегодня отличное утро, ребята, сегодня я весела и добра, и какой-то космический дятел стучит в мое сердце, и в этом блоге давно не было ничего, кроме стихов и цитат, к тому же, мне ужасно хотелось написать первое предложение этого поста, а все остальное вышло как-то случайно, потому что я все еще довольно плохо умею затыкаться, это все-таки скилл посложнее, чем "весел и добр"; конец связи.

Мне сложно написать про «Чуму» хорошо и как надо: для этого ее нужно (и хочется) прочесть минимум дважды, а у меня нет времени на второй раз. У меня и на первый-то не было времени. Каждый раз, переворачивая страницу, я чувствовала укол вины. Это был нехуевый такой, я вам скажу, сеанс иглоукалывания. На тыщу страниц в пдф. На двое суток, включавших экзамен, контрольную и парочку дедлайнов.
Под катом – обрывочные, возможно – немного спойлерные, наверняка – очень субъективные ощущения от. Перед тем, как открыть тег, я могу сказать только одно: почитайте «Чуму в Бедрограде», это охуенная книжка, просто охуенная.

обрывочное и субъективное, собственно

Run away to sea, сбежать на море, — традиционный английский способ разрыва с родительской властью, этакое посвящение в герои. Его одобряет географическая наука и даже Писание (Псалом CVI: "Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на больших водах, видят дела Господа и чудеса Его в пучине").

Борхес, "Всемирная история низости"



Скачать Voltaire - This Sea.


Скачать Katzenjammer - To The Sea.

Это цитата сообщения Рибике Оригинальное сообщение

Cloud Atlas

Мы – твои дети, Вселенная, мы – золото, соль и воск,
Мы, нездоровые, сонные, лежащие на диване,
Замечательны тем, что наше существованье
Есть единственный смысл существования твоего.

Мы – снег и смех, мы трава, и огонь, и дым,
Запах кофе на кухне, все звуки и краски, и сон, и бег,
От остановки до дома и от звезды до звезды
Путешествуем мы по колено в самих себе.

Мы – работники сцены, приводящие все вокруг
В движение согласно одной круговой поруке.
Это движение преломляет свет, порождает звук,
Все картины мира – мы, отражающиеся друг в друге.

Все хорошее в мире растет из единственного зерна.
Производители и победители мрака и немоты -
Это мы, мы лежим на влажной весенней земле, из нас
Прорастает будущее, как серебряные цветы.

Мы – твои дети, Вселенная, и это от нас все зло.
Мы горды и безмозглы, твои хозяева и питомцы.
А еще – мы все так красивы, когда смеемся,
Мы, твои дети. О, как тебе повезло.

25.11.2012

Соловьев, "Русская идея", 1888 год:

В силу исторических условий, в которые она поставлена, Россия являет наиболее полное развитие, наиболее чистое и наиболее могущественное выражение абсолютного национального государства, отвергающего единство Церкви и исключающего религиозную свободу. Если бы мы были языческим народом, мы, конечно, могли бы окончательно кристаллизоваться в сказанном состоянии...

У меня для вас плохие новости, Владимир Сергеевич

Я просто оставлю это здесь, потому что если вы любите Британию так же, как я, вы будете рыдать от счастья и зависти вместе со мной.
Из «Оксфорд & Кембридж. Непреходящая история» Петера Загера.

(Она только вышла, в сети ее нет, но эта великолепная книга стоит своих шести сотен. Много архитектуры, много латыни, много гомосексуализма; Уайльд, Толкиен, Льюис, Фрай и прочие великолепные old boys)

[700x98]