[400x300]
Прошел Alien Shooter 2. Потом полночи мочил монстров. Собственно, ничего другого и не ожидалось.

Мы ждем. Мы пришли на остановку. На последнюю остановку путаного маршрута. По песчаным проселочным дорогам, по пустым скоростным шоссе, по забитым автомобилями улицам, по тихим дворовым проездам. Мы ждем автобуса, который вряд ли приедет. Мы собрали огромные сумки с вещами, сумки беженцев и торгашей, в крупную дешевую клетку. Мы ждем. Но не собираемся уезжать...
Я уже все уши Андрюхе прожужжал, что приедет Ледяной Дракон. Вот он приедет... Вот будет... Вот... Почему «он»? Ей так больше нравится. Да. Я уселся на сумки, приготовившись к долгому ожиданию... Нет, я не знаю, когда точно она приедет. Нет, она не сказала. Нет, я не уверен, выезжала ли она вообще. Что ты вообще ко мне пристаешь?!...
Вот приедет Icedragon... Вот здорово-то будет... Вот, еще немножко осталось... Вот...
«Че это ты тут расселся со своими сумками?!» На меня наехал какой-то гопник, стал пинать сумки, толкать меня. Все смешалось в моей голове, в моем гневе, в моем одиночестве...
С чего все началось? Может быть с того, что Андрюха ушел? Может, с того, что я строю замки из песка своих фантазий? Или я омерзительно слаб? Или все выходит из-под конроля? Или я просто ненавижу людей... Или все настолько сложно, что...
Помню, как бил этого гопника... Потом другого... Потом знакомого парня... Потом еще кого-то... И чем слабее они становились, чем безнадежнее было их сопротивление, тем злее был я.
Так я никогда не дрался.
Очнулся прислонившимся к кирпичной стене общаги. По-видимому, было раннее утро: неяркий свет и прохлада. Уставший и безучастный ко всему, даже к сбитым до кости кулакам. Ко мне подходит невысокая женщина в синей форме – участковая что ли... «Ты что ли ... ?» «М-м-гм... Седня какой день?» «Четверг» «Нифига... Это я что ли весь день потерял?...» «Пошли в участок.» Да... И я поплелся за ней.

Я помню свои сны с фотографической точностью. А вот реальность – как во сне...

Это цитата сообщения Lee_Tigre Оригинальное сообщение

как это... быть мамой...

Мы сидели за ланчем, когда моя дочь как бы между делом упомянула, что она и ее муж подумывают о том, чтобы «завести полноценную семью».
— Мы тут проводим опрос общественного мнения, — сказала она в шутку. — Как думаешь, может, мне стоит обзавестись ребенком?
— Это изменит твою жизнь, — сказала я, стараясь ничем не выдавать своих эмоций.
— Я знаю, — отозвалась она. — И в выходные не поспишь, и в отпуск толком не съездишь.
Но это было совсем не то, что я имела в виду. Я смотрела на мою дочь, пытаясь почетче сформулировать свои слова. Я хотела, чтобы она поняла то, чему ее не научат ни на каких дородовых курсах.
Мне хотелось сказать ей, что физические раны от родов заживут очень быстро, но материнство даст ей такую кровоточащую эмоциональную рану, которая никогда не затянется. Мне хотелось предупредить ее, что впредь она уже никогда не сможет читать газету без внутреннего вопроса: «А что, если бы это случилось с моим ребенком?» Что каждая авиакатастрофа, каждый пожар будет преследовать ее. Что когда она будет смотреть на фотографии детей, умирающих с голода, она будет думать о том, что на свете нет ничего хуже смерти твоего ребенка.
Я смотрела на ее отманикюренные ноготки и стильный костюм и думала о том, что как бы изысканна она ни была, материнство опустит ее на примитивный уровень медведицы, защищающей своего медвежонка. Что встревоженный крик «Мама!» заставит ее бросить без сожаления все — от суфле до самого лучшего хрустального бокала.
Мне казалось, что я должна предупредить ее, что сколько бы лет она не потратила на свою работу, ее карьера существенно пострадает после рождения ребенка. Она может нанять няню, но однажды она отправится на деловую важнейшую встречу, но думать она будет о сладком запахе детской головки. И ей потребуется вся ее сила воли, чтобы не сбежать домой просто ради того, чтобы выяснить, что с ее малышом все в порядке.
Я хотела, чтобы моя дочь знала, что ерундовые каждодневные проблемы уже никогда не будут для нее ерундой. Что желание пятилетнего мальчика пойти в мужской туалет в «Макдоналдсе» станет огромной дилеммой. Что там, среди гремящих подносов и вопящих детей, вопросы независимости и половой принадлежности встанут на одну чашу весов, а страх, что там, в туалете, может оказаться насильник малолетних — на другую.
Глядя на свою привлекательную дочь, я хотела сказать ей, что она может сбросить набранный при беременности вес, но она никогда не сможет сбросить с себя материнство и стать прежней. Что ее жизнь, такая важная для нее сейчас, уже не будет столь значимой после рождения ребенка. Что она забудет про себя в тот момент, когда надо будет спасти ее отпрыска, и что она научится надеяться на осуществление — о нет! не своей мечты! — мечты своих детей.
Я хотела, чтобы она знала, что шрам от кесарева сечения или растяжки будут для нее знаками чести. Что ее отношения с ее мужем изменятся и совсем не так, как она думает. Мне бы хотелось, чтобы она поняла, как сильно можно любить мужчину, который осторожно посыпает присыпкой твоего ребенка и который никогда не отказывается поиграть с ним. Думаю, она узнает, что такое влюбиться заново по причине, которая сейчас покажется ей совсем неромантической.
Я хотела, чтобы моя дочь могла почувствовать ту связь между всеми женщинами земли, которые пытались остановить войны, преступления и вождение в пьяном виде.
Я хотела описать моей дочери чувство восторга, которое переполняет мать, когда она видит, как ее ребенок учится ездить на велосипеде. Я хотела запечатлеть для нее смех малыша, впервые дотрагивающегося до мягкой шерстки щенка или котенка. Я хотела, чтобы она почувствовала радость настолько животрепещущую, что она может причинять боль.
Удивленный взгляд моей дочери дал мне понять, что у меня на глаза навернулись слезы.
— Ты никогда не пожалеешь об этом, — сказала я наконец. Потом я дотянулась через стол до нее, сжала ее руку и мысленно помолилась за нее, за себя и за всех смертных женщин, кто посвящает себя этому самому чудесному из призваний.

Из коридоров нас оттеснили в классы. Этот соединен с туалетом, откуда слышатся крики о помощи. «Эй! Помоги здесь...» «Че, их там много?» «Полчища! Китайцы...» Сами разбирайтесь. Сейчас и здесь будет жарко.
Вот где-то здесь я раньше сидел... Кабинет математики... Меня обступили молчаливые зомби – биороботы в обличье однокурсников. Я взял школьный железный стул за спинку и ножками двинул одного из врагов. Потом вытолкнул его в окно. Стекло, как пузырь, лопнуло – медленно и беззвучно. Федя Дзюба. Я поднял, как на вилы, на ножки стула еще одного – Юра Покалюк – и выбросил в окно. С Колей Жуковым пришлось повозиться: во-первых, их было двое, во-вторых, один из них за что-то зацепился.
Спинка отвалилась.
Я вышел в коридор. По всей видимости, в живых остались не многие. Кто-то закричал, и я увидел движущуюся ко мне по полу небольшую полусферу с рисунком, которая немного погодя приобрела очертания стальной японки. Первому подвернувшемуся человеку я крикнул: «Два стула мне, живо! Исполнять!» А сам преградил дорогу сфере. Через несколько секунд у меня в каждой руке было по железному стулу, которые я держал за спинки. Я изобразил какую-то бойцовскую стойку и принялся неистово колотить по стальному врагу.
А она потом долго смеялась над нашими стихами.
Так что, это все опять что ли я придумал?.. Досадно... Все не такое, как на самом деле.

Мы с братом неслись на мотоцикле через лес. Крутые виражи, трамплины, тропинки... Это было невыносимо. Еще и еще раз я терял его из виду, спотыкался на кочках, утыкался в непроходимую чащу... И снова гонка – мучение, смех, безразличие...
Мы уткнулись в детскую площадку с турниками в пустом дворе... Турники... Тренажеры... Качалка... Общага... Девушки... Распахнутая кофточка... И будильник.


«Сынок, что тебе снилось?»
Мне? Сначала я трахался с незнакомой девушкой на диване в зале. Потом мы ели вкусный томатный суп. На следующий день нас по школе гоняли киборги в обличье моих одногруппников, а потом я их гонял. А потом мы с братом гоняли на мотоцикле по лесу. А еще раньше мы воевали с демоном, и я видел, как гибнут мои товарищи из-за недостаточного количества тренировок. Я проживаю моменты чужих жизней – солдата, гопника, хулигана, странника. Я вспоминаю и переигрываю уже произошедшее со мной. Я видел революцию со свастикой. А еще раньше я трахался с революцией в обличье черноволосой девушки, это случилось после того, как мы долго мочили Ленина с товарищами, а потом боялись выйти из сарая, потому что сверху шли рельсы, и поезд мог всех задавить. Я убил трех человек – и это только те, кого я могу вспомнить. Во сне я завалил несколько экзаменов, а так же переспал с одной преподшей. Я избивал друзей и сокурсников, бродил по постъядерной земле, воевал, умирал и успел до основания уничтожить наш район. Но это все не стоит и ломаного гроша, мама...
«Мне? Нет, мне ничего не снилось.»

Засыпал я в поезде, в плацкарте, на верхней боковой полке. Подо мной сидела интеллигентного вида старушка, так что за свои вещи я был спокоен. Проснулся оттого, что начал съезжать с полки, как будто она была покатая. Левой рукой хватаюсь за третью полку – между нею и стеной есть промежуток. Глаза предательски слипаются, а пальцы слабеют... Я понял, где нахожусь: это пространство между сном и явью, комфортно себя чувствовать здесь я еще не научился. Но на раздумья времени мало – я продолжаю скользить вниз, что грозит мне нехилым падением. Как на зло старушка пересела, и теперь на нижней полке спит какой-то пьянчуга. «По-мо-ги-те...» - выдыхаю я. Но голос мне не подчиняется; все, на что я способен, лишь едва слышный шепот. «По-мо-ги-и-те...» Бля-я, я же сейчас грохнусь с этой верхотуры. Изо всех сил сжимаю край третьей полки, но пальцы слабеют... Я медленно скатываюсь на спину сидящему внизу дядьке. «Что за...» - он стряхивает меня, и я теряю всякую надежду на мягкое приземление. «Помо...» Мимо проходит какой-то мужик, я хватаюсь за него свободной правой рукой – и просыпаюсь. Бабуля снизу как сидела, так и сидит. А я как лежал на полке у самой стены, так и лежу. И никакого промежутка между стеной и третьей полкой, за что бы можно было ухватиться, нету.

Война. Мы мечемся по коридорам с бластерами наперевес. У многих сдают нервы. Солдата, пытавшегося залезть по гардинам куда-то наверх, расстреляли на месте. Нас гонят в ловушку... Красные коридоры, красная форма, красные полы...

Я ребенок. Из почти белого грязного песка возле старой давно не езженной железной дороги я выковыриваю всякие интересные штуки: тряпичную куклу, амулет на веревочке, какую-то жестянку. Интересно, если еще что-нибудь выкопать, выдержат ли рельсы поезд?

Командир отдал четкий приказ. Вон невдалеке метрах в двухсот, виднеется желтый, выжженный солнцем холм, а в нем огромным зевом чернеет неровная дыра – пещера. Утром нас одели в свежую сине-желтую форму, но здесь это не прибавило уверенности. Все топчутся на месте...
Полетели. На каждого – небольшой летающий аппарат, похож на мотоцикл без колес с крышкой. Мотоциклы новенькие, желтого цвета с красной полосой по бокам. Я немного отстал, замешкался. Первые уже осторожно вплывали в пещеру. Впрочем, вживую машины мы видели впервые. Вдруг несколько ребят, не справившись с волнением и управлением, столкнулись. Я увидел яркий сполохи огня, и к земле полетели четыре аппарата...
Я чувствую себя пушечным мясом. Наблюдаю за своими действиями со стороны, действую как будто автоматически. Наш общий страх сковал нас всех. Сколько уже погибло здесь?.. Кто следующий?.. Мы в истерике мечемся по этому складу, которым и оказалась пещера. Длинные стеллажи, какие-то ящики, коробки и лампы, безразлично освещающие все это с очень высокого потолка...
Наш противник – невидим. Воображение сразу рисует огромного четырехметрового биоробота с толстенными руками и ногами... Он загнал нас всех в угол, впрочем, это было несложно: сомневаюсь, что кто-то вспомнил, как пользоваться оружием, да и вообще – есть ли оно - тоже. Я рванул вперед, к открытой площадке. Как вдруг, добежав до середины, почувствовал мертвую хватку. Меня схватили сзади, крепко, но не больно. Жуткий запах перегара ударил в лицо. «Парень, выпей со мной,» - произнес неожиданно грустный голос у меня над ухом. Правая рука высвободилась, и в ней появилась рюмка. С коньяком. «Я... Я не люблю коньяк...» «Хорошо, тогда водочки» И жидкость стала прозрачной. Я выпил.

Демону всего и нужно было, что с кем-то выпить

Смутно помню, как перелезал по балконам на высоте седьмого этажа... И вот я уже зацепился за отвес и запрыгнул через открытое окно в ее комнату. Уже после я разглядел, что это была небольшая квадратная комната, уютная, сразу напротив окна – дверь со стеклянной вставкой, слева шкаф, справа – кровать... После того, как она набросилась на меня, и мы принялись изображать двуспинную зверюшку, катаясь по полу и глубоко целуясь. Она интересно выглядела, под мальчика: короткий ежик волос, очень ей идущий, поджарое тело, правильные пропорции... Странное ощущение, когда у девушки волосы короче, чем у меня.
Я стянул с нее одежду. Она пахла терпко – сладко и приятно. Я сел на край кровати и усадил ее сверху. Едва я натолкнулся взглядом на дверь, как в нее тут же ворвалась однокурсница Шастя; стушевалась, потопталась и убежала. Мы только успели накинуть какие-то вещи, как вошла ее мама, похоже, ничего вообще не замечающая.
Не в первый раз все заканчивается так неопределенно и спонтанно. Ее мама позвала обедать – приехал какой-то чопорный дядя. И я полез обратно в окно...

Манифест пишущих сновидения.

 

Здесь и сейчас мы утверждаем догматы текстовых описаний снов и сновидений, основывающиеся на опыте как сновидящих, так пишущих и читающих.

В большинстве случаев сон – это достояние одного человека, отсюда первое требование:

1. Достоверность.

Несмотря на трудность проверки и подчас бедность содержания, мы должны блюсти правду. Порой происходят страшные или постыдные вещи – но принять и осознать их возможно во многом благодаря проговариванию, а не сокрытию.

Далеко не в первую очередь сны являются визуальным рядом, но эмоциональным. Мы должны, насколько возможно, точно отражать не только события, но и воздействие их на нас, реакцию и воспоминания. Отсюда второе требование:

2. Аутентичность.

Сон – это всегда сообщение, а сновидение – всегда урок. Расшифровать первое, как и усвоить второе невозможно в отрыве от субъекта. Первая ступень – описывать ощущения, точно передавать (а значит улавливать и фиксировать) эмоции. Вторая – вызывать такие же эмоции у читателя, что совершенно невозможно без третьей догмы:

3. Литературность.

Легион безыскусных графоманов насадил описание сна как последовательное перечисление событий. Мы говорим: «Долой слово «потом» и его прислужников!» Мы отказываемся от простых форм в пользу сложных, мы переходим от констатации фактов, от Past Simple, от американских сюжетов к связным рассказам, к анализу, к авторскому кино.

Мы не хотим больше читать и писать скучные обывательские зарисовки. Мы не хотим погружаться в рутину каждодневных ощущений. Мы хотим перемалывать горы будней, дней и ночей, в золотой песок слов. Мы видим сны, яркие, как жизнь.

 

9 мая 2007 г.

n-839

Зачем это все?*
Зачем это все мне?**





_______________
*
**






Да просто я хочу написать про сон с Icedragon'ом. И все.

Когда мне было лет 13, мы с мамой ездили в Питер на прием к какому-то известному профессору эндокринологии. С моим атипичным мозгом. И маминой больной беспокойной головой. Маленький кабинет с книгами и старым компьютером, где на мониторе еще стоит защитный экран... Питер встретил обычной пасмурной погодой, угрюмыми лицами и жесточайшим несварением желудка, заставившим по достоинству оценить некоторые кафе, особенно некоторые скрытые от посетителей части.
«Раздевайся, снимай свитер... Эк тебя мама насдевала!..» Теперь одеваться... Серый Питер... Профессор... Маленькая комната...
Одежда, моя одежда. Я стою в большой грязной комнате, больше похожей на плотницкую кладовку: пол в опилках, прямо какой-то станок, на грубо сколоченных полках инструменты. Одеваться. В полупрострации, автоматически выполняя движения, как часто бывало на приемах врачей, натягиваю исподнее, потом спортивки. Профессор где-то в углу и, похоже, мною совсем не интересуется. Потом он торопит меня, говорит, будто должен прийти его старый друг. И я на секунду спутал его с моим репетитором по физике в одиннадцатом классе. Я приходил к нему в прокуренную холостяцкую комнату в коммуналке, а он хриплым голосом и окая натаскивал меня на сложные задачки. Ходил к нему и мой одноклассник, в другое время, и часто после занятий в его дни приходил старый друг репетитора – такой же прокуренный старик, - и они беззлобно пошучивали над подростком...
В «плотницкую» из коридора вдруг ворвалась ватага ребятишек, но профессор грубо их выгнал. Мне все это в конец надоело. Я так устал болеть...
За окном зимний вечер; мягкий красноватый свет, теряющиеся очертания домов. Окно смотрело во двор, сразу напротив – какое-то хозяйственное здание: большая трансформаторная будка или что-то такое, - непременный атрибут многих дворов, впрочем, назначение их остается туманным, да никто и не интересуется. И я следую дальше... А дальше люди под рассеянным светом фонарей над подъездами, - знаете, такие весят над козырьками подъездов пятиэтажек, как раз освещают пятачок со скамейками. Девушки в зимней одежде с красными нашивками на рукавах... Правильные – не перевернутые, как у Гитлера, - свастики на кирпичных стенах. По утоптанным снежным тротуарам ходят дружинники. Иногда слышатся крики, отдельные группы дружинников с красными повязками кого-то гоняют под покровом преступной, неугодной темноты. Мимо меня как раз кто-то бежит. Я чуть не поймал второго, а третьего встретил всем корпусом. Дружинник, нарушитель, какая мне разница? Мы недолго возимся на снегу, и я отбираю у него нунчаки – две гладкие деревянные рукоятки, соединенные цепочкой. На меня налетел еще один и встал, как ошалевший. Я отобрал нунчаки и у него. Теперь я шел по ночному району, крутя обеими руками нунчаки: ребенок нашел себе игрушку!
«Але, мам... Да, все нормально... Да... Нормально...» - держу телефон ухом. Вхожу в какое-то уютное кафе. Прямо в маленькой комнатке – как кухне, - сидят мужики, похожие на актеров телесериала «Улицы разбитых фонарей»; ко мне обернулся Дукалис. Справа комнатка еще меньше – со столом и шкапом под старину. «Да, щас приду, не волнуйся. Чаю попью и приду. – И уже не в трубку: - Мужики, где тут можно чаю заказать, или кофе?» Они посмотрели на меня очень настороженно; их было двое за этим столом, и они были сильнее меня, хоть и изрядно надрались. «Спроси на втором этаже.»
Лестница выплюнула меня в огромный зал со столами в несколько рядов и двумя барами; зал, по всей видимости, был переделан в бар-столовую из актового. Ближе всех ко входу сидел жилистый мужик в черном с длинными серыми волосами (ага, это бандит из «Мертвеца»). Он бросил на меня такой взгляд, что я мгновенно решил, что чаю мне здесь не нальют. Слева было другое помещение, смахивающее на холл гостиницы и хозяйственный магазин одновременно. За стойкой у входа стоял молодой швейцар в красной форме. «А где тут у вас можно чаю испить?» «А пройдите дальше, спросите Веру Петровну!» Я уже мысленно приготовился встретить старую грымзу, протирающую полки магазина. Но, пройдя дальше мимо ряда стеллажей с барахлом, увидел симпатичную миловидную девушку за прилавком (в окружении пары-тройки мужиков). «Вера Петровна?» «Да, это я» «В таком случае Вы просто обязаны напоить меня крепким чаем! Или кофе.» Я натянул свою самую обольстительну улыбку. «Будем знакомы,» - сказала она и протянула мне через прилавок узенькую ладошку. Я (откуда что берется?) взял ее ладонь, перевернул и поцеловал ей ручку самым галантным – и наглым – образом.
Через пару минут мы уже весело болтали в подсобке, оказавшейся мощеной площадью какого-то теплого города. И я ей диктовал свой сотовый: «Девять два один... триста семьдесят... Пятьдесят четыре... нет, семь... Тридцать четыре... Успела, нет? Дай-ка посмотреть. Читать далее...

Я здесь уже определенно был раньше. Я помню эту вздымающуюся ввысь махину, этих бабушек в панамках с внуками, греющихся на травке, влюбленных по углам и мужиков с пивом, реже с книгами или вениками. Это высокая многоуровневая башня, со сложной – скорее хаотичной – системой полов, переходов, горок, лестниц. Она точно живая... Стены источают мягкий свет, под ногами зеленая девственно чистая трава, теплые лужи, гейзеры, бассейнчики. Смесь парка, пляжа и бани. Кто-то приходит сюда отдохнуть, кто-то развлечься, кто-то вымыться. А я?
А я пришел за ней. Я нашел, нет, я придумал на одном этаже скамейку за бетонным перекрытием, место, сокрытое от любопытных глаз. Кроме одной точки, где лежал мужик с газетой, ко всем проявлениям жизни индифферентный. Я наблюдал как два незнакомых неуклюжих организма пытаются сношаться на каменной скамейке за стенкой... Это были наши организмы. Придумать лучше у меня не получилось.
А потом я долго смотрел на старинные собрания сочинений огромного формата. Этакие никому теперь ненужные вестники в богатом кожаном красном переплете с золотой отделкой. Я воображал себя маленьким красным жучком, ползущим по переплетам... Там были еще и книги Гоголя. Собрание сочинений открывало издание с графическими работами Николая Васильевича. Меня поразил рисунок серого демона с гипертрофированными конечностями; а так же давно известный портрет молодого демона с большими раскосыми глазами... Гоголь был сумасшедший... Я, видимо, тоже.

Обрывки.
Мы в поезде. Проводница очень добра к нам, хотя и неразговорчива. По всей вероятности, только что мы скрылись от погони. Тут же в тамбуре стоит мой мотоцикл...
Какая-то заброшенная база, очень смахивающая на карту из компьютерной стрелялки. Нас гоняют по пустым дворам, закоулкам, помещениям. Хотя не исключено, что это...
И вот мы уже всем скопом трясемся в грузовике. Родственники и друзья традиционно решили устроить большую вылазку в лес с костром, чаем и мясом. А сейчас этот полутемный фургон, набитый людьми, голоса, мороз, и детство...
Двор общаги. Хотя нет... Факультет. Седьмой этаж... Стекла, бетонные полы, зеленоватый свет. Вокруг мои одногрупники и сокурсники, все куда-то спешат, что-то нетерпеливо ищут; общие истеричные метания из одного конца блока в другой затронули и меня. Примыкая то к одной группе студентов, то к другой, я все пытаюсь выведать: «Где? Где же все-таки?» Наконец, выхожу на широкий балкон. Вниз лучше не смотреть, перила низкие... В дальнем конце дверь, за ней коридор и эскалатор, в одном месте, как позже выяснилось, круто изгибающийся и сбрасывающий пассажира в движущиеся параллельно кресла. Ужас открывшейся неизбежности завершает четыре этажа стеклянной пустоты внизу... Кресла, как в аттракционе, прикатывают в актовый зал, зависший между этажами. Тут уже сидит много наших...
Я болен. Я болен. Я болен. Мне плохо. Мне страшно. Я знаю, что делать. Химики. Химия. Я пробираюсь в соседнюю общагу. Лифт. Грузовой. На лесах рабочих. Пол – доски на железных балках. Тринадцать этажей внизу... Все трясется, я – больше всех. Вот она. Помоги мне. Я тебя искал. Рыжие волосы, румянец в обе щеки. Лена... Лена...

class string... поля char* p, int len... А еще можно... Фу, бред какой... Можно count хранить отдельно – это очень прав... правильно... string& operator= (string&... string... реализация... Как же тяжело... Этот серый холст, плывущие буквы... Реализация... Так, проснулись. Так, это был... void main()... cin>>str;... Это мне... a.setsubstr(«abc”, 1, 2);
Я, кажется, понимаю. Меня... хотят... заставить... То есть я не должен думать про то, как это будет работать... работать... Я строю... лифт... лифт... string... len > 0 ? delete [] p : return;... Лифт в... этот... И я опускаюсь в заведомо... зав... взорванный лифт напольным стариком но мне этажом выше... Только посмей песчинками... Это лифт... В тот мир?.. тянет серое нечто в геометрии тросов и балок трансцендентное нечто сквозь бетон и железо сквозь людей и простыни... Сванкмайер, еда... поток силы уносящий тянущий вниз вверх туда туда туда бесконечно.... серая машина... игра луны и стали... аааах...
Проснулся.
Широко раскрытые глаза остановились на общажном встроенном шкафу, выкрашенном серой краской. Уже давно остановились... А мы ложимся спать, ложимся позже, чем уснули...
А где-то в коридоре тихий голос поет романсы под гитару... Нескончаемые и бесконечно грустные. И слов не разобрать. Да и нужны ли...

Не тобой болеет сердце,
Сердце бедное не жаль...

День не кончен, день не начат,
Если рядом нет тебя...




Собственно, я ожидал кошмаров. После Старобинец-то.
Я уже говорил, где живет Софка? А ко мне тут нагрянули Юленька с Антошкой, мои бывшие одноклассники. Надо было задуматься над тем, почему у Юли ник Ane4ka... Раньше же был monashka, как-то нелогично. Этот мир крепко держится. Она смеется в коридоре... Мы подшутили над Антохой и выключили свет в ванной, когда он умывался. Открыв дверь, мы покатились со смеху: возле раковины стоял с головы до ног обрызгавшийся недоросль с его коронным выражением лица a la а чой-т вы тут делаете. «Надо вас обязательно с Софкой познакомить. Не, она прикольная девчонка. Щас сходим, даже странно, что мы так редко видимся...» Она же живет на четвертом этаже. По главному коридору от лифта направо. Вторая дверь налево. Раньше же... Это же... Нету там в общаге еще одного коридора!.. Нет, а если спуститься на второй этаж, убейте меня уже, чтоб не мучался, спуститься, а на площадке перелезть через невидимую насыпь – и оказываешься, пожалуйста, я так устал, в другой, абсолютно другой местности... Там уже и перепутанные коридоры, и я живу не на седьмом, а на чердаке, и полузомби по пустым блокам шарятся... Морс, говорите?
[403x276]

...Он навалился на меня всем телом и прижал к полу. Я чувствовал его доминирование не только физически, но и морально: он довлел надо мной, смеялся и уже было праздновал победу. Вдруг я вспомнил, что в пятницу купил маленький складной ножичек – черный острый ноготь, как раз в карман для ключей в джинсах. Я высвободил руку, честно говоря, и не надеясь на то, что смогу что-то поделать, если даже и вытащу нож. Моя лежачая позиция была крайне невыгодна: незаметно вытащить из кармана предмет смог бы разве что Коперфилд. Я напрягся и образовал вокруг немного свободного пространства. У него был шанс остановить мою руку, он неосмотрительно его упустил. Я кольнул его в шею. Он рассмеялся, внушая мне мысли о собственной никчемности и бессилии. Я не смогу убить человека, у меня не хватит выдержки довести дело до конца, я трус...
Ага, сейчас.
Я зажмурился и воткнул коготь ему в шею. А потом прочертил глубокую линию. От уха до уха. Артерии и жилы... Стало очень светло. И легко – я больше не чувствовал на себе его тела. Меня залила... И я проснулся.

[200x337]
Анна Старобинец
Убежище 3/9

Теперь в русскоязычной литературе имя Старобинец ставят в один ряд с такими монстрами, как Стивен Кинг, Дэвид Кроненберг, Филип Дик, Нил Гейман. А я бы поставил и выше.
Московская журналистка не явилась первопроходчицей в жанре хоррора, да и печатается в издательстве Лимбус, привыкшем шокировать читателя. Но такого шока я не испытывал давно.
А именно уже год, когда прочитал «Переходный возраст» ее же авторства. Жесточайшая фантасмагория, черная чудовищ в человеческих обличьях и людей с ликами мертвецов. Долго я разгонял этих призраков от себя, а вот и новая порция... Симбиоз нашей славянской мифологии и политических дрязг, мелочность и эгоизм мировых вседержателей, жуткая сказка, рассказанная нечистыми избранному. Скрупулезная карта умопомешательства и детская бессмысленная жестокость – это все же сказка.
Проза Старобинец, по моему мнению, выбивается из общего ряда своих жанровых побратимов. Начнем с издательства. Лимбус выпускает таких авторов, как Денежкина, Рот, Коровин, а также так называемых «двадцатилетних». Откровенно беспощадное, неприкрытое, пошлое, запретное, тошнотворное – заставит содрогнуться читателя. И поделом ему: подавляющее большинство этих произведений не имеют мало того, что литературной ценности, так и не несут смысловой нагрузки, кроме аморальных образчиков. Здесь же действуют совсем другие правила, а именно: жуткое скрывается не в обилии крови или похоти, а в мелких, абсолютно бытовых деталях, до боли врезающихся в память своей повседневностью и неуместностью... И Старобинец умеет вселить неподдельный, живой ужас, исподволь просачивающийся из-под приоткрытых дверей, незаправленных кроватей, накрытых столов.
Куда деться от существ из параллельной реальности, конца света, паранормальных явлений, тем, давно уже всем наскучивших? Но подано это с такой оригинальностью, с такой социальной неотделимостью, что кажется, выглянешь за окно, а там уже пресловутое второе солнце и апрель сменился жарким июнем...
Я читал книгу, что называется, на одном дыхании. Насквозь кинематографичная, проза не дает отпустить до самого конца, финала, развязки. Впрочем, кончится все плохо. Разве могло быть по-другому?



С содроганием жду экранизации. Книга очень хорошая. А у наших руки понятно откуда растут. Получится еще один Волкодав, а на автора катить будут...

И в этой рукотворной пустоте внутри и снаружи просто хочется чьих-нибудь оброненных невзначай и потому еще более ценных и теплых слов. Телефон выключен, интернет закрыт, в дверь никто не стучит; я сам так хотел. Какой-то я неправильный бодхиссатва.

Нет, мыслей здесь не будет.

А Софка, оказывается, живет в нашей общаге, на четвертом этаже, по главному коридору направо. И почему я так редко к ней захожу?

Конечно, я еще маленький
и многого не понимаю, но если бы
мне пришлось выбирать, я бы хотел
быть тем, кто я есть, потому что это
мой мир, я в нем живу.
м/ф «Моя жизнь»

...Сзади дом с башенкой, темными стенами и судьбой и хозяйка с хитрым прищуром, в могилу сведшая уже не одного мужа, тянущая хозяйство, самолично колющая дрова и закалывающая телят. Дальше лес с соснами, подметающими небо, с гротами и землянками, с разбросанными сокровищами, грибами и рыцарями; лес, кончающийся отвесным обрывом в водохранилище, где-то далеко внизу отмывающим у леса новые голубые просторы, где-то у горизонта темнеющее размытыми контурами пологих берегов; и не одна экспедиция спускалась вниз, когда вода уходила, искала новую местность среди ярких болотин – никто не возвращался. Направо лабиринт из домов, заборов, крыш и стен, неприветливые соседи, злые собаки, бешеные кошки, тупики и ловушки; чем дальше идешь, тем сложнее возвратиться назад; вот так бежишь от кого-то, постепенно двигаясь все медленнее, все тщательнее выбирая путь, но уже поздно – и так и останешься в этом царстве крашеной древесины, тенистых садов и чужих огородов. Справа, в другой стороне, старый город, вырастающий из грязи и пыли древними деревянными домищами, окружающий и окутывающий, меняющийся и запутывающий; вроде бы одна улица, и деревья те же, а нет, все другое, и лица другие, и окна другие, и магазин не книгами раньше торговал, и не выбраться отсюда, и не убежать, утонешь в тишине, песке и зелени, и не докричишься, не дозовешься помощи – двери закрыты, а ставни заколочены. Налево работящие люди живут, деревенские, чуть что не по ним, собак спустят или выйдут с топорами-вилами; а дальше, за околицей, дорога прыгает, сужается, прячется в вытоптанных полях, косматых лесах, непроходимых болотах; и если долго идти по ней, то можно выйти к железной дороге, вечно от кого-то убегающей, к озеру с пляжем и коварной темно-синей водой, к заводу и окраине незнакомого города. Прямо же покосившаяся избушка, не один труп скрывающая в подполе, чистые скатерти и тарелки с отравой, меняющие свое расположение двери, двигающиеся стены и потолки, огромная рыжая псина, крысы и тараканы. А дальше черный непроходимый лес, хватающий своими цепкими корявыми лапами заблудившихся путников; и есть только один способ узнать, что за ним свалка, ржавые груды покореженного металла, манящие в свои объятья души машин, слившиеся с духом болот, - и узнать это можно, лишь пролетев в ступе над верхушками черных разлапистых елок.
А я стою на перекрестке, босые ноги тонут в желтом горячем песке деревенской дороги, а сверху смотрит ко всему безучастное, по-летнему радостное солнце. И мне никуда не хочется идти отсюда, слишком все вокруг знакомо и пугающе...

Страшно... Страшно, опять этот липкий темный страх, судорожные движения, лихорадочные мысли. Сейчас, сейчас что-то должно случиться. Вот скрипит пол в коридоре, вот визжат старые дверные петли, вот колышется занавеска, прыгают тени и солнечные блики... Я вжался в угол, обшаривая комнату взглядом: все вроде бы такое же, ковер, диван, стенка. Надо что-то предпринять, что-то сделать, как-то встать поудобнее, чтобы... Ааа! В центре комнаты образуется маленький человечек, внушающий мне ужас. Я создаю газовый пистолет и стреляю в кривляющееся и прыгающее фиолетовое тельце с большой головой и хитрой усмешкой. Попадаю. И хоть бы что.
Он показывал мне места в квартире, где хранил свою силу. Он показал мне самое злое место – складной стол на балконе, заваленный вещами, газетами, банками; стол светился фиолетовым. Меня трясло.
Стемнело очень быстро. Только что мы стояли на балконе, залитом ярким солнцем, а теперь в прихожей без электричества – потемки. Я понял, зачем человечек явился ко мне. Он собрался уходить. Он тащил за собой какие-то котомки, важно и неторопливо спускался по лестнице в подъезде. Домовой. А у меня была истерика. Я кричал ему проклятия, кидал в него связки ключей, посуду, книги, что попадалось под руку. А он теперь молчал. И все же я сознавал его надо мной преимущество: он умел играть на эмоциях...
Меня била истерика. Эта полутемная квартира, пустая, холодная. На меня давили книжные шкафы, наполненные запылившимися книгами с пожелтевшими страницами, шкафы, изрыгающие тяжесть своих внутренностей на меня, шкафы с книгами, которые никто никогда не прочитает, гардеробы и бельевые полки, забитые бумагой до верху. Древние деревянные остовы, хранящие за своими спинами бог знает какие секреты и тайники.
Я звонил ей. Я хотел к ней прийти. Я пытался донести ей, как мне страшно, как я хочу оказаться рядом. «Да пошел ты в жопу со своими проблемами.»
Я выполз на мерзкую весеннюю слякоть. На дороге к остановке валялись трупы ворон. А на пригорке сидели отец с сыном – деревья – и болтали. «Форест Гамп?» «Нет.» «Большая рыба?» «Опять не угадал,» - улыбнулся отец. «Ну кто тогда?..» «Я тебе расскажу...»