[180x263]Туве Марика Янссон всем известна своими волшебными сказками о мумии-троллях и их друзьях. Говорить о красоте, гармоничности и удивительной глубине этих историй можно долго и не вполне оправданно: мало толку в пустых речах, пусть и хвалебных, коль скоро они меркнут в свете объектов разговора, при погружении в мир Муми-Долла… Великая сказочница, как и Андерсен, лауреатом премии имени коего неоднократно была Янссон, писала и так называемые «взрослые» книги (здесь можно затеять долгий спор по поводу разграничения детской и взрослой литературы: я зачитываюсь скучнейшими и сложными интеллектуалами и нобелевскими лауреатами, а также еще более глубокими, тонкими, искусными детскими сказками; по моему глубокому убеждению, написать детскую книгу – гораздо сложнее, чем взрослый роман. Ну и т.д.). Все, что так нравилось, цепляло, увлекало в муми-троллях живет и поздних книгах Янссон: ее превосходный язык, яркость и точность описаний, живость прозы, что-то близкое и родное, детское, доброе, как будто забытое или потерянное в этом мире взрослых детей.
И мне остается только еще раз признаться в любви госпоже Туве, переставить книжки на полочке и сделать обзор русскоязычных изданий Янссон.

Читать далее...

[200x340]Пол Остер
Нью-Йоркская трилогия

А он совсем не прост, этот Пол Остер…
Каждая часть трилогии говорит о своем: в «Запертой комнате» старый писатель примеривает на себя роль детектива и, кажется, становится жертвой чьего-то эксперимента, в «Призраках» частного детектива нанимают следить за одиноким писателем, «Запертая комната» рассказывает о наследии талантливого и пропавшего без вести писателя. И вроде бы они все шепчут об одном… Повести переплетаются, сшиваются, сматываются в клубок шерстяных ниток авторского замысла; персонажи случайно встречаются на улицах, мелькают в магазинах, глядят из газет, дверных глазков и темных окон. Но повести ускользают от прямого толкования даже сюжета, невозможно быть уверенным в словах Остера, нельзя верить глазам своим.
Автор сам является второстепенным персонажем трилогии. В самом начале за него принимают другого писателя, героя «Стеклянного города» Квинна. Да нет, не просто за него, а за некоего Пола Остера, частного детектива. Кроме того, Квинн сам находит Остера во время своего расследования... Герои кружатся в размеренном танце, литературная реальность перетекает в эту жизнь, буквы со страниц книги смешиваются с рисунком обоев, с переплетами на полках…
Это не детектив, не развлекательное чтиво, не любовный роман, не философское произведение. Остер не поднимает мировых проблем, не претендует на гениальность; язык его не настолько хорош, чтоб им можно было восторгаться – но стиль свеж и вполне приятен. Он не Вишневский, не замахивается на недостижимые глубины или высоты, здесь не гремят страсти и не решаются вопросы жизни и смерти: все-таки одиночество, мотив которого главенствует в трилогии, вещь достаточно личная. И не просто одиночество - а через призму каких-то ощущений, психологических экспериментов, жизненных закоулков.
Остер – не классика. Это игра в классику ;-).

P.S. Надо ли говорить, что однажды, через какое-то время, писателю Остеру позвонили и спросили некоего частного детектива Квинна. Игра?..

Мокрые питерские площади с их неуместной помпезностью и наши провинциальные убогие улочки, не по сезону засыпанные ярко-желтыми лапами кленовых листьев. Ненастье, наст и Насти, сыт и устье... Внутри серо и снаружи. Вырванные памятью картинки, сцены, беспощадно тычущие своей реалистичностью на фоне остального забытья. Миловидная девушка делает минет пареньку с рельефной мускулатурой. Я дома ем испорченную – с бордовыми пятнами – капусту. И мои родители. С пуговицами вместо глаз.

Я лечу над крышами домов, над студгородком, окруженным немыми соснами. Точнее, меня тянет по соединенным крышам, меня свешивает с бордюров, заводит все выше и выше, так что деревенеют пальцы и стекленеет взгляд от асфальта далеко внизу, от верхушек сосен чуть над ним... Вот он, край, антенна, железная лестница, козырек. Две секунды. Я запинаюсь и – а-а-а-х – в руках нет опоры, срываюсь вниз... Туда, куда до судорог страшно смотреть, куда ведет крашеная в синий пожарная лестница, где битый кирпич мешается с рубироидной черной смолой. И пальцы сжимают пустое пространство, как тогда на мосту, и я медленно опускаюсь на землю.
Рядом физфак, возле забора лежит груда книг: матанализ, Демидович и какая-то поэтесса Урбанчич (Урбанович?). Хотел украсть, вокруг же никого, да постеснялся. Вот из стеклянных дверей и библиотекарши вышли, они таскают новые книги куда-то по коридорам внутрь и дальше... Затемненной стеклянностью и глянцевостью факультет похож на вокзал, и только лестницы – старые, истертые, грязные – выдают город; мы все же в Питере...

И фраза, крадущаяся, непроизнесенная, подразумеваемая, серая и тяжелая. Что-то случилось, что-то поменялось. Ничто уже не будет по-прежнему.

Сидел на кухне и возился с браслетом – долго не мог застегнуть, накинуть петельку ни бусинку... И думал, что вот сейчас я точно не сплю, абсолютно точно, я же умею отличать. Вот сижу же сейчас в одних трусах, надеваю браслет - что же он никак не надевается? – и это никакой не сон, кухня настоящая, стул, стол, холодиль...

Если там будет происходить что-то логичное, то я уже не смогу разделять сон и бодрствование. Меня к этому и ведут? Не сопротивляться?..

Он-то думал, все будет по сценарию. Фильм «Царь скорпионов». Злодей отбирает у героя лук, а стражники его закалывают. Лук он у меня отобрал, с крепостных стен на нас смотрела многочисленная стража. А я поднял какую-то палку и дал ему по голове. Дерево приятно отдавалось толчками в кулаке. Еще и еще раз. Он стоял ошеломленный, я напрягся... Стража не шелохнулась. Он был в бешенстве: по сценарию загоревший атлет уже должен красиво лежать на песке, истекая кровью! Я не он, я не царь скорпионов, я не загоревший атлет... Перед глазами все поплыло. С полок на нас взирали синие пластмассовые стражники. Крепостные стены пестрели разноцветными кубиками конструктора. Прямо передо мной стояла большая голубоглазая кукла в длинном платье. Не по сценарию. Я выбежал из комнатки, бросая вслед попадающиеся под руку предметы и проклятия.
Игрушки, игрушки, игрушки... И я... Я?

Дмитрий Дмитриев
Полое собрание сочинений

Любые описания тут все испортят. Сюрреализм слова... Противоречивое, спорное, спонтанное, яркое, нелогичное, внутреннее искусство.
Наверное, все, что осталось – просто сделать копию. Как выяснилось, пары страниц все же не хватает...

Читать

Тоже с вконтакте.
Список - переработанное и дополненное избранное с алиба

Поиск книг по различным букинистическим и прочим интернет-магазинам

Просто книжные магазины

Букинистические интернет-магазины

Антикварные книги

Интересности

last upd: august, 6, 2008 yr +№26

Кстати, никто не хочет продать старые детские журналы (Трамвай, Веселые картинки...)? (аська в профиле)

Список букинистических магазинов в Санкт-Петербурге:
1. "Академкнига", 9 лин. ВО
2. "Старая книга", Большой пр. ВО, 23. Цены очень низкие, но и книги не высшего сорта. Чтобы найти что-то действительно нужное/редкое захаживать туда нужно часто.
3. "Старая книга", ст.м. Ладожская, Ладожский вокзал, торговые павильоны в самом вокзале (перенесена из Заневского каскада). Достойные по качеству издания по средним ценам, иногда можно выкопать что-нибудь действительно стоящее. Немного антикварных книг и столько же современных, никому не нужных.
4. "Старая книга", 6-я линия ВО, 27, под арку
5. "Старая книга\Антиквариат", Рижский пр., 21 (пересечение с ул. Циолковского). Тихий магазинчик вдали от всего. Обычная для старой книги подборка советских изданий; иногда мелькают раритеты за бесценок. Антикварные книги конца XIX - начала XX по смешным ценам (100-500 руб.); однако большинство таких книг либо в удручающем состоянии, либо переклеены.
6. "Искатель", наб. р. Мойки, 51, возле Эрмитажного лектория
7. "Старая техническая книга", угол Литейного и Невского
8. несколько антикварных магазинчиков во дворах, Литейный, 63. Довольно высокие цены, но и подборка соответствующая. Представительный подарок какому-нибудь чиновнику, винтажную открытку капризной пассии либо старинный фотоаппарат нужно искать там.
9. "Сова", ул. Марата, 52
10. "Старая техническая книга", 7 лин. ВО, 10
11. "Библиофил", Лиговский пр., 120
12. Гражданский, 33
13. Большой Сампсониевский, 56
14. Финляндский вокзал, кассовый зал - 2 этаж (12-14 thanks Грустный_бэби)
15. "Antiqua", букинистика и антиквариат, Невский пр., 120
16. "Книги", старые книги, антиквариат, Марата, 52
17. "Старая книга", 7-я линия ВО, 10. Крохотный магазинчик в подвале. Книги в основном технического характера, но и в художественной литературе можно кое-что интересное найти (большей частью годов 40-50-х). Цены адекватные, не низкие и не высокие - у них хороший оценщик.
18. "Книгомания", Садовая ул., 42
19. "Книгомания", пр. Елизарова, 1
20. "Книгомания", Каменноостровский пр., 38/96
21. "Книгомания", Средний пр. ВО, 34, во дворе
22. букинистический отдел в Академкниге, Литейный пр., 57
23. Гражданская, 27. Небольшой магазин, в основном художественная литература. Еще где-то на Гражданской есть Старая книга – с антиквариатом, букинистикой и низкими ценами.
24. Торфяная дорога, 2, ст. м. Старая Деревня
25. пр. Испытателей, 2, ст. м. Пионерская
26. "Академкнига", Петрозаводская, 7, литера б, Петроградская сторона

27. Ярмарка в ДК им. Крупской, ст.м. Елизаровская, пр. Обуховской Обороны, 105. Всё или почти всё. Старые книги, новинки, технические, научные, специализированные издания, периодика. Кто не был на Крупе не вправе считать себя книжным червем! :)

Другие интересные места:
28. Магазинчик на ст.м. Площадь Восстания, со стороны Московского вокзала
29. блошиный рынок рядом с радиорынком Юнона (работает по выходным), Маршала Казакова, 40, проехать можно от Автово на трамвае №60 или на маршрутках. Значки, пластинки, диски, монеты, всякая рухлядь...
30. блошиный рынок рядом со ст.м. Удельная. Пройти можно следующим образом. Напротив метро - железнодорожная станция и рыночная площадь. Если встать лицом к станции (и спиной к метро), то идти направо до перекрестка, потом налево до ж.д. переезда. За переездом снова направо - пройти еще один рынок вдоль путей, плавно перетекающий в блошиный.
31. "Алхимия", этнический магазин с хорошей литературной подборкой, Пушкинская, 12, вход с Пушкинской.
32. "КультПросвет", Пушкинская, 10, вход с Лиговского, 53. Замечательное место с далеко непопсовой подборкой; книги, открытки, картины, плакаты, журналы, маленькая библиотека.
33. "Книгомания" (магазин распродаж), Средний пр. ВО, 34, во дворе. По-моему, совсем печальное место. Женские романы и детективы, шпаргалки для школьников, бульварные политико-исторические опусы. Хотя я давно там не был...
34. "Буквоед на Восстания", Лиговский пр., 10. Здесь часто устраиваются встречи с писателями, а по ночам бесплатно крутят авторское кино. Магазин оборудован кафе (не очень удобным), где все и происходит. Программу встреч и событий можно стащить в любом из магазинов сети либо посмотреть на сайте.
35. "Класс!!ное чтение", 6-я линия ВО, 15. Этот магазин состоит из пяти подвальных комнат, практически до низкого потолка уставленных книгами. Непопсовые новинки, редкие и малоизвестные издательства, отдел по истории музыки, живописи, моды... Авторские открытки, керамика, копии орденов Российской Империи, шкатулки, погруженные в чтение продавцы и неизменная питерская старушка на кассе. Ходить туда опасно - я могу оставить там большую часть месячного бюджета.
36. "Переменные ценности", ст. м. Достоевская, ул. Колокольная, 1. Альбомы по искусству, архитектуре, дизайну, поэзия, Читать далее...

...В пустой электричке, несущейся через свежую и сочную весеннюю природу, пышущую яркими красками и дышащую кристальным воздухом, в электричке, как в последнем прибежище, портале между событиями жизни... Как в анклаве, позволяющем наконец-то расслабиться после тяжелых испытаний, выпавших... выпавших... Она прижалась ко мне. Мы так и сидели, смотрели в окно. Мелькнула знакомая местность: на повороте стояло разноцветное одноэтажное здание, архитектурой напоминающее стилизованный буддийский храм, с закругленной крышей, плавными линиями и острыми углами. «А помнишь?..» Да... Мы там, кажется, когда-то... А потом... Незнакомая – и родная, - жизнь всплывала в памяти... Домик скрылся из виду. Раньше там было кафе, теперь книжный магазин. Все меняется.

Она жила на побережье, в доме, почти прозрачном из-за витражей в человеческий рост. Он был ее чувственным воплощением: светлый, прямолинейный, свободный... Американка... Рядом на берегу стояла коллекция ее ретро автомобилей – ее страсть. Казалось, она ни к чему не относится серьезно, даже к ее авто. Я говорил ей, что необходимо куда-то переместить машины, уберечь от... Поднялся сильный ветер, море, секунду назад спокойное, дышало тяжело, и в воздухе вместе с солеными брызгами закружилась опасность... Ума не приложу, как ей удавалось так долго жить здесь, на пологом песчаном берегу, ни разу не подвергнувшись переменам настроения стихии. Но эти мысли пришли позже, сейчас же я на собственной шкуре почувствовал, что выпадает на долю свидетелей подобной непогоды. Свет из золотистого превратился в стальной, казалось, что домик вот-вот развалится под бесшумными ударами волн... Ее коллекция, машина за машиной, скатывались по песку в море; прежде, чем короткий шторм кончился и установилось спокойствие, удалось удержать только одно авто. И мы – мы были измождены пережитым стрессом. И почти счастливы. В стране глухих. На берегу моря. В Америке.

Буйство зелени. Холм, спускающийся к лесу, сегодня как никогда прекрасен. Скрытые за густой листвой опасности и страхи сейчас совсем не видны, и даже не осталось никакого опасливого воспоминания о слишком тихой окраине леса, о границах человеческих владений, о плутающих тропинках, обрывах и топях. Вершину холма обрамляло шоссе, за которым угадывались какие-то университетские постройки, а дальше в дымчатой синеве еле различался город, как будто на самом деле это были облака. Я бродил по склону, по асфальтовой дороге, совершенно пустой и безлюдной. И понял, чего мне не хватало для завершенности. «Алло! Пошли гулять?»

...деревня вся заросла соснами, будто так всегда и было. От домов, отпечатавшихся в памяти, остались только кое-где остовы с пустыми окнами, а многих не было и следа. Дядя широко и подозрительно улыбался моему недоумению. Лес отвоевал у людей территорию. За деревней показался песчаный обрыв метров десять в высоту, внизу вырос молодой и редкий ельник, зато дальше деревья становились чаще и угрюмей... Мы вошли в заброшенный дом, одним краем утопавший в болотине. Я выглянул в окно: в зеленоватой воде ясно различимые на фоне светлого песка плавали небольшие крокодилы. По коже прошел холодок...

...А мы с ней спали на чужом диване, в одежде, крепко прижавшись друг к другу, попеременно просыпаясь от движений... И мне снилось, что я – служанка у старого графа в большом и темном замке...

[200x240]
Читая Ёсимото, долго думал, чем же она мне так не нравится. Поверхностно простая, немногословная, почти скупая, легкая, невесомая, жизненная, конкретная... Можно долго описывать стиль ее прозы. Маленькие люди, незаметные детали, влияющие на сюжет, какие-то раздутые проблемы. Но как только я начал формулировать и понимать, что именно я в ней не люблю, то мне начал постепенно открываться тайный мир японской писательницы. И с третьей книги я начал зачитываться.
Легче всего сравнить ее со знаком Дао, со всей концепцией японского бытия, если хотите. Краткость, точность, законченность – заключают в себе красоту, не доступную западным писателям. Она – как японский пейзаж, в своей выверенной и прочувствованной лаконичности представляющий идеальную гармонию и недосягаемую глубину. Банана не пишет на злобу дня, не изображает душераздирающие события во всей их жестокой полноте, не пускается в подробные и длинные рассуждение о смысле – и бренности – существования. Кажется, что ее книги – не поиск писателя, а уже найденное и открытое. Она оставляет большую - и как выясняется, не главенствующую - часть на домысливание, сопереживание. Искренние, яркие, простые – и сложные, запутанные, не поддающиеся прямому и простому толкованию, ее произведения являют маленькие жизни, складывающиеся в безупречную мозаику авторского замысла.
Банана с почти ювелирным искусством через незначительные детали умудряется передать движения души героев, тонкие грани между сном и явью, между презрением и тихой любовью, создать яркие психологические портреты, погрузить читателя в атмосферу - сперва кажущуюся экзотической, слишком японской, слишком искусственной, а потом совсем родной и знакомой. И все это художественное великолепие через такой малый объем и с минимумом изобразительных средств. Дао, одним словом.
И захотелось перечитать, медленно, замечая каждую черточку, смакуя каждое слово, жест, дуновение ветра и колыхание веток. И снова не понимать и преклоняться.


Обложки

Здесь я забываю бОльшую часть того, что со мной происходит во сне. А там с трудом могу вспомнить реальность... Так и живу.

[200x302]
...Из открытой балконной двери степенно шагнул известный писатель, которого я вначале принял за преподавателя с кафедры исследования операций Иосифа Владимировича Романовского, писатель Кортасар, он же Борхес и Кертес, прошел к дивану, минуя беспорядок моих мыслей, вылившийся в разбросанные по полу вещи, в лучах мягкого весеннего солнца кажущиеся картинными или бутафорными, но не сел, застав меня разгребающим неработающие старые фотоаппараты, аудиокассеты с невнятным содержимым, черные дисковые телефоны, древние проигрыватели... Писатель умер, а чуть позже в ту же открытую дверь влетел почтовый голубь с крошечной запиской на лапке, содержание которой я так и не вспомнил... Я шел по метро, складывающееся из моих детских впечатлений, школьных коридоров, тамбуров ресторанов и университетских пролетов, по переходу между станциями, соединяющему одну мою случайную фантазию с другой, всплывшей в памяти, и вошел в открывшуюся влево дверь со служебной пометкой, вероятно, содержащей «Только для служащих метрополитена», но за ней скрывался обычный туалет, и выходящей оттуда девушке я... я... Вы слышали, он умер?!

Между оборвавшимся сном и падением в пробуждение лучше всего видно, что оба этих мира одинаково ненастоящие. Вязкая серая масса, меньше мгновения по протяженности...

Льюис Кэрролл
"Алиса в стране чудес. Алиса в зазеркалье" (пер. Нины Демуровой)
Издательство А-ба-ба-га-ла-ма-га
2006 г.

Как вы думаете, у издательства с таким именем могут быть плохие книги?
На сей раз самую известную книгу про сны иллюстрировал Владислав Ерко. Кому-то он известен по книгам Коэльо, кому-то - по непревзойденным иллюстрациям к "Снежной королеве" и рыцарским легендам. "Алиса" получилась чудесная, жаль к "Зазеркалью" рисунков мало...
Начнем с того, что это книга-перевертыш, читать ее можно хоть с конца, хоть с начала: с одной стороны Страна Чудес, с другой - Зазеркалье. А по центру - песочные часы с героями...

Алиса у Ерко оригинальная. Пожалуй, из всех других она мне наиболее симпатична. Хотя и немного растерянная получилась... Но будешь здесь растерянной!

А Чеширский Кот - хулиганистый вышел! И вовсе не лежебока.

Вот еще несколько иллюстраций. Можно уловить что-то Туве-Янссоновское в речном пейзаже, разбегающиеся птицы и пробуждение в кресле - совсем как у Джона Тэнниэла, а Билль, вылетающий в трубу - несомненно, от самого Кэрролла. Зато гусеница - не такая, к какой все привыкли, а модница и кокетка.

И еще несколько к "Зазеркалью". Жаль Ерко Бармаглота не нарисовал - интересно было бы посмотреть.
Читать далее...

[700x525]


Маленькие книжечки в мягкой обложке с магическими словами "На русском языке публикуется впервые", скромные и незаметные, непонятые, непонятные, превозносимые, волшебные... И становится оправданным факт неизвестности русских классиков. Ну-ка, скольких канадских авторов можете с ходу перечислить?
Затрепанная до клея, до страничек и переплета Нэнси Хьюстон; перешептываемая, передаваемая из рук в руки, оплакиваемая, горящая, жестокая и нежная. Американцы, австрийцы, немцы, англичане, норвежцы, швейцарцы, французы... Спокойный и неторопливый Делерм, глубокая и печальная Грубер, никого, кроме меня, не впечатлившая, яркая и красочная Эдельфельдт, недовольный Семпрун и раскрывающий тайны своей семьи Видмер, новенькая Арпман, взамен утащенной, запрятанной, зачитанной... Карла Фридман, Уве Тимм, Катарина Масетти, Дьерд Далош, Тадеуш Ружевич, Фэнни Флэгг...

Некоторое время назад купил томик Толстого 1911 года издания. И бумага другая, и запах, и буквы вроде бы не те... Там возле названия издательства стоит адрес и коротенький телефон. А в самом конце к форзацу приклеена фотокопия письма Толстого. И обложка книги - тканевая - совсем истрепалась, на ощупь как бархат. И переплет уже совсем мягкий, не скрипит, не сопротивляется...
Люблю старые книги. Новые, в общем-то, тоже.

[197x250] [195x250] [182x250] [348x250] [287x250]

[200x322]

Рассел Хобан
Амариллис день и ночь

- Чего читаешь?
- Рассела Хобана.
- …Хоба-на, Рассел!

 

Видимо, Хобан почти не известен в России, так как «Амариллис» - первая его книга, вышедшая на русском (вторая – «Мышонок и его отец»). Если говорить о жанре, то, по-моему, Хобан продолжает (или утверждает?) традиции магического экзистенционализма (не спрашивайте, что это). Если в именах, то, без сомнения, Люциус Шепард – только менее откровенный, зато более реалистичный и яркий, Фланнери О’Коннор – куда уж без ее ужасов и безысходности, и, пожалуй, Пол Остер – так же виртуозен и изобретателен.
«Амариллис» - книга о снах, отношениях, подсознании и любви. О бутылках Клейна (напомните мне как-нибудь рассказать о них подробнее), незаконченных картинах, остановленных дисках, бесконечных прогулках, разорванных романах и оборванных жизнях. О выпитом спиртном, о детстве. И о любви. Погрузиться в атмосферу английских пивнушек, а потом в сны главных героев – общие, как, видимо, и участь, и вернуться обратно (вот только вернуться ли? и вернуться – кем?). Это как компьютерный квест с разбросанными там и тут подсказками, с незапланированными встречами, непредсказуемыми – и предугадываемыми, - поворотами, с превосходной графикой и недоработанным (и потому столь оригинальным и реальным) сюжетом. Это как сон: все так же реально и необъяснимо, что, естественно, только помогает в очередной раз установить старую компромиссную истину: смысл жизни есть любовь.
«Амариллис» не в коем случае не фантастика: все изображаемые события в общих чертах возможны в жизни (в том числе и в вашей). Будь то абсолютно реальные сновидения, с запахами, цветами, чувствами, или их отражение в этом мире: смерти, боль, люди… То, чем я и пытаюсь заниматься вот уже скоро год.
Мне понравились эти сны, между строк хранящие тобой потаенные знания, воспоминания, страхи, цвета, запахи, дввижения и эмоции. Понравилась атмосфера американской Англии – неторопливости и ироничного приятия цивилизации. Понравились яркость, кинематографичность, сказочность – и реальность. Обилие столь значимых и незаметных деталей: цитат, имен, книг, картин, напитков… Зато меня почти тошнило от стиля: герой то изъясняется высокопарными речами, а то невпопад и без перерыва съезжает на косноязычие простолюдина; эти вымученные попытки – сгладить углы? передать среднеамериканский говор? сделать из одного романа другой? – очень смахивают на недобросовестность (и бестала-анность…) переводчика. На том и сойдемся.

upd: Цитаты из "Амариллис"

Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая… вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он – бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу.
«Чжуан-цзы»

(Я эти строки знаю немного измененными и из другого источника:
Приснилось как-то одному человеку, что он бабочка. Ощущение было настолько сильным и убедительным, что, проснувшись, он засомневался, был ли это сон. Может, он бабочка, которой снится, что на человек?
Лао-цзы «Дао дэ цзин»)

Никогда не садись играть в карты с тем, кого зовут Док. Никогда не обедай под вывеской «У мамочки». Никогда не спи с женщиной, у которой неприятностей больше, чем у тебя.
Нельсон Олгрен «Прогулка по изнанке»

Вот так умница Господь Бог, что прорезал у кошки две дырочки в шкуре как раз на том месте, где у нее глаза.
Георг Кристоф Лихтенберг

Мир есть что угодно, что имеет место.

Жизнь – это просто
миска черешен.
Улыбнись,
не гляди так строго:
Загадок в жизни
без того слишком много.
Лью Браун и Рэй Хендерсон

Была там черная кошка, что мурлыкала и терлась о мои ноги. И смотрела на меня большими зелеными глазами – так,

Читать далее...

На краю деревни делают сыр. Там, где забор последнего дома, на поле перед лесом вырыли огромную яму. Туда уже свалили мешки, я думаю, с сахаром и красителями. Теперь в яму заливают какую-то темную густую жидкость... Все, делать больше нечего: последняя работница выловила повсплывавшие мешки и ушла. Жидкость в яме меняет цвет от черного до светло-коричневого, а потом синего... Сверху плавают еще не растворившиеся кристаллики жженого сахара. Я выловил один и отправил в рот – колючие и сладкие.
Развернулся и вошел в заброшенный полуразрушенный дом. Двери здесь не было, на полу валялся всякий мусор. Передней стены тоже не было... И я вышел в какой-то тихий двор, как стенами, окруженный домами, заставленный гаражами, и неживой – как в GTA. Ну, там погоня, драка, милиционеры, кого-то грохнули, но это неинтересно.

Бреду по дороге с другого края деревни. Эта проселочная дорога всегда выводила в какие-то загадочные – и всегда разные – места. То к обрыву и холодной реке, то к болоту с красным мохом, то в сосновый бор с золотым светом и водохранилищем на краю, то в ельник с понатыканными тут и там грибами в темно-зеленой подстилке... Дорога падала в выбоины и ямы, утыкалась в кучи из прошлогодней листвы, дерна и грязи, огибала огороды и заборы... А я шел и думал, куда же я все-таки приду и что вообще все это значит? Справа за забором валялся ржавый скелет какого-то механизма, то ли рама большого мотоцикла, то ли останки маленького трактора.
Через некоторое время я обнаружил себя на чьем-то участке. Рядом с компьютером. «А ты еще не сделал третью задачу по вычам?» - зажурчало справа. Настя. «Нет, не сделал.» Нервирует меня эта учеба... Прилег на подстилку. Откуда ни возьмись ко мне пристраивается стройная невысокая девушка, обнимает, гладит по щеке. Как же вы меня все достали! Пользуетесь мною, моей эмоциональной глупой сущностью. «Исчезни!» Первый шаг сделан.


В зале по ковру ползет таракан... Тяжело переваливается по пушистым шерстинкам – не линолеум, чтобы бегать. Тараканы на ковре очень странно смотрятся, выглядят еще грязнее, еще первобытнее. Еще противнее. «Бабушка, вон таракан» Пара взмахов тапком – и, кажется, все. Нет? Нет?.. Ааа, он летает, я машу руками, как сумасшедший. Уберите, уберите!... А-а-а! Падаю на пол, закрываю голову. «Смотри, вот он, мертвый уже...» «Нет... Не-ет!..» Она пихает мне тапок. «Нет, посмотри! Ха-ха-ха! Смотри-смотри!!» Нет, нет, нет, нет, нет, нет....

Этот разжиревший шовинист... Ненавижу. Он ставит ей в вину, что она еврейка! И это при мне! Да мне по фигу, что он большая шишка... Фашизм должен пресекаться... Но не теми методами... Встал, прервал его. Он побагровел: я младше в три раза! Извинился и щелкнул по носу. Не извинился.
Просто я ее...

Наш район, скупо освещаемый рыжими фонарями над головой. Спальный район с чернеющими высотками, пустыми асфальтовыми дорогами. Ночная прохлада после дождя. Кривые зеркала тротуаров... Мнимая идиллия....
Я рассказывал ей о превентивных мерах нашей армии. Я пытался убедить – не ее, себя – в том, что есть хоть какой-то смысл. Мы разрушали районы города, один за другим. Канализация, газ, электричество. Мы боялись... Начальство формулировало это как диверсионную деятельность. Мы бежали, как крысы. «Вот смотри, прямо под нами подземная электростанция» Мы остановились на Шекснинской, между длинной высоткой и гаражами; отсюда как раз был виден краешек моего дома. «Передавай координаты.» И полрайона погрузилось во тьму...
Эта бессмысленная война, это уничтожение, уничижение, малодушие. Этот страх за собственные шкуры. Чистенькая белая форма, внимание девушек, привилегированное положение...
Это я исполнил приказ по сбросу бомбы в свой двор.
Никого не эвакуировали.
Бежал, в истерике размазывая слезы по лицу. Искал, по развалинам, ночлежкам, моргам, больницам... Мама...
В военном госпитале. Мягкий белый свет, плавные гравитационные эскалаторы, телепорты для свиданий. В этом пространстве я нашел способ передать ей спиртного – выиграл на собственной невменяемости... Представил, что она – пицца...
Мама. Старая, недовольная, уставшая. Я виноват. Я говорю, говорю без умолку. Оправдываюсь перед собой...
Она возвращается в палату. Серая комнатка. Напоминает камеру... Соседка сразу учуяла запах: водка. «Ты что, щас же сестра придет... Тебе достанется... Ты...» Зависть... «Пошла ты!.. Пошли вы все...»

На фото: город Череповец, улица Ленина

[699x490]

А началось все с того, что соседи-китайцы проволокли по коридору какую-то тележку... Я подошел к двери и выглянул в глазок. Обзор у нас такой, что виден весь коридор, слева направо. Я встал так, чтобы глядеть обоими глазами – дверь стала почти прозрачной, окрашивающей коридор в мутноватую охру. Мимо проходили люди: студентки в домашних тапочках и топиках, растрепанные сутулые математики, длинноволосые грязные программисты с красными глазами, периодично бухающие на нашем этаже здоровенные старшекурсники, уборщицы в халатах неопределенного цвета, с ведрами и швабрами, толстые мамаши с пивом и сигаретами, их тщедушные мужья с обреченным взглядом, спортсмены с выступающими через футболки с надписью Мат-мех мускулами, школьники с непропорционально большими ранцами, курящие на ходу однокурсники, соседи-китайцы, толкающие свою дребезжащую тележку... Женька пошел покурить и открыл дверь, разрушив иллюзию.
У меня зазвонил телефон. Вчера к однокурснице Свете в общагу приехала Миледи. Интересно, откуда они друг друга знают. И каково ей теперь живется с двумя Ксюшами, может загадывать желания... Телефон! «Алло. Узнал меня?» - спросил телефон голосом одной моей не самой любимой знакомой; с ней я почему-то всегда агрессивно-вежлив и по возможности циничен и остр. «Как же не узнать Вас? Миледи, собственной персоной, в наших краях... Какими судьбами?» И т.д. Через некоторое время они со Светкой зашли. Миледи не сиделось в четырех стенах: «пойдемте кататься на велосипедах!» - ныла она, надувая губки...
Фу, какая гадость. Я поспешил проснуться.