Третья часть короткая.   Я застаю ее у соседей в слезах. Говорит, что мать подозревает ее в беременности. Что же еще может быть страшнее для молодой девушки, да и для ее родителей тоже. Утешаю, предлагаю все обсудить, подумать. Постепенно глаза ее становятся сухими, и вместе со слезами пропадает и она сама.   А на смену уже несется пустынный полусредневековый мир «Страны приливов», где безумная мамашка колотит прячущихся детей, едва они попадутся ей на глаза, а на моей кровати распластана чудовищная жирная девка, изнывающая от желания. Глиняные стены, бурелом, низкие потолки, небо в оконцах под потолком, испуганные глаза детей, все прыгает, вертится, скачет.   Пока меня не выбрасывает на одну из автобусных остановок. Где в тишине воскресного ясного утра я и дожидаюсь Ксюшу…   Как будто ничего не происходит.

Что бы я ни писал о драках, монстрах и сексе, я остаюсь вшивеньким интеллектуальчиком, боящимся риска, боли, провалов, крика, но больше всего — себя. Мечтаю вернуть сновидения во время припадков судорог, когда мне было 9-10. Все вокруг сейчас — лоскутки и огрызки.   Совесть выбросил. Если увидите вконтакте, это моя. В друзья добавлять не советую — дура и стерва. На очереди, видимо, чувство справедливости и мозг. Последний третий день вытекает с насморком.   Снилась Ксения Собчак, со своей подружкой насилующая ко всему безучастного мужика и заливающая кушетку и пол по периметру потоком спермы и собственного секрета. Откуда в ней столько жидкости.   И даже теперь.   Тошнит от тсебя.

«Да-а-а, — тянул я. — А вот если ка-ашку, да еще чем-нибудь побелить… Как же это-о-о… И бумажки еще такие бывают красивеньк…» Как только тень под дверью исчезла, психи зашептались, скоро и серьезно.   «Они сделали подкоп!!..» — не сдержав эмоций, воскликнул один. «Да не ори ты,» — я толкнул его. «Как они смогли-то? За всеми ведь постоянно наблюд… И БУМА-А-АЖКИ! Ну, вы ведь все зна-а-а-ете, как это всегда быва-а-ает…» Я снова загундосил свою белиберду — под дверью показалась тень. Это могли быть и не стукачи, но мы боялись. Я огляделся. Длинная комната, покрашенная грязно-голубой краской, несколько кроватей, сидящие гурьбой человек пять в одинаковых застиранных синих пижамах — это мы. Тень снова исчезла. «За границами постоянно наблюдают, где и как они смогли вырваться?» «Они быстро, через какую-то трубу. Там потом совсем небольшое открытое пространство…»   Не знаю, зачем и почему, но нас выпускали гулять: на территории стоял большой магазин, и мы, одевшись в штатское, поодиночке там иногда прогуливались. Наверное, не все так просто, и за нами наблюдали, или это вообще из другой жизни… Охрана там не дремала. Один — бугай в черной форме — увязался за мной; вместе, не знаю, с главным менеджером что ли (такой зализанный типчик в костюме) они загнали меня в угол. «Уютный магазинчик,» — натянул я на себя улыбку, вертя в руках первое, что подвернулось — какую-то вазу. Зализанный мигнул охраннику, и они исчезли.   А я нашел место побега. Магазин, видимо, находился на склоне, и второй этаж упирался в лес. Заднее крылечко выходило на канаву, а через несколько метров — заросли. Тихо и безлюдно. Я облокотился на косяк, и стоял так некоторое время, не думая ни о чем.   Внизу меня уже ждали. Я успел выскользнуть из магазина, но за мной погнались двое старых знакомых, сшибли в придорожную пыль… Краем глаза я заметил бегущих с другой стороны людей. Моих друзей. Психов…

Использовать свою голову вместо телевизора. Это как-то… противоестественно. И не очень приятно. Пища для размышлений. Пелевину и Грустному Бэби.   Когда манерная Рената стала распространяться насчет современного театра, культурно и очень тонко опуская приглашенного собеседника, я понял, что стоит повернуться на другой бок…   Кто-то все твердил и твердил абзацы из учебника по биологии, будто каббалу. И эффект был похож, как от бормотания раввина на миньяне: сознание уносилось куда-то в сторону, ближе к этим паучкам, лягушкам, гусеницам. И вот я уже вижу, как органеллы прорывают углеводные стенки клеток, соединяясь с пополнением из-за баррикад… И все несется, кружится, вертится, и становится игрой: подземелье, паучки и лягушки. Нужно собрать все предметы: ключи, квадратики, звездочки, листья и перышки — всего 20. После моих па на сложной площадке с пауком, когда я, избегая прямого столкновения, чуть не соскользнул вниз в пропасть, я запрыгнул в узкий проход. Как видно, это была локация не основной линии лабиринта: в темноте я почти сразу провалился в колодец, и если другие места буквально кишели всякими тварями, то здесь было удивительно пусто и тихо. Я собрал висящие над водой предметы (осталось найти два — причем непонятно, где их вообще искать). Погруженный в свои мысли, не заметил, как вылез обратно. Все твари, как один, все время по ходу прохождения карты с суеверным трепетом повторяли имя, то и дело сами себя обрывая, оглядываясь, переводя дыхание или срываясь на хрип. Мертвая принцесса… Как молитва, мантра, заговор, как страшнейшее проклятие. И вдруг…   Прямо передо мной почти изниоткуда возникла женская фигура, закутанная в простыни — удивительно белые и чистые среди грязи, темноты и сырости подвала. На голове у нее был такой же белый платок, полностью скрывавший шею, волосы и глаза, так что было не понятно, видит ли она вообще. Она схватила меня за руку и принялась шептать что-то сухим голосом, а меня в дрожь бросило от сознания того, что это… это… И вовсе не простыни на ней…   «Ты похож на нее.. Похож… Ходишь, как она. Иногда говоришь так же.» «Я слышал, чтò…» Да, я слышал, что с ней случилось, но сейчас не самый лучший повод ударяться в воспоминания. «Что ты знаешь про мертвецов? Ты видел их?» «Я… А… Они делают из них солдат…» Она тяжело вздохнула. И вдруг прижалась ко мне. «Здесь акции, номера акций,» — и в моей руке оказалась смятая бумажка. «Но я в этом ничего не понимаю.» От нее веяло теплом… И одиночеством… «Слушай меня внимательно. Тебя встретит сэр Макс. Он знает гени#   Будильник. (To see her)

Высшая оценка для блоггера — перечитывая свои старые записи, получать удовольствие… (Если называть вещи своими именами, то это — формула «Ай да сукин сын!»)

[160x275]  Я научился жить один. Выключать вечером свет, отворачиваться к стене и не трястись от ощущения чьего-то присутствия. Не рисовать Таксидерми в дверном проеме, не видеть движения на столе, не слышать шорохи, скрипы и всхлипывания, вытолкнутые моим сознанием. Не ждать, что сейчас из щели у изголовья вылезет чья-то корявая рука, в ногах зашевелится крыса, а над ухом засипит смрадное дыхание.   Я научился ходить в темноте и не шарахаться от никогда не меняющихся очертаний предметов. В пустой квартире с кухней, где, как кажется, никогда не горел свет, в городе, на ночь погружающемся в непроглядную темноту и мертвую тишину. И самое страшное — видеть кухонный шкаф, выпячивающий грудь с тарелками и банками, нависающий над столом и плитой, хранящий какие-то неведомые заготовки, травы, отвары и отравы.   А на следующую ночь я привел ее туда. В ту квартиру, где еще недавно так боялся, что кто-то постучит в окно четвертого этажа, что лифт ведет в другое измерение, что лестницы периодически перемещаются или обваливаются, что в закоулке у мусоропровода ждет кто-то недобрый — то есть в квартиру, в подъезд дома которой лучше вообще не заходить.   Мы целовались, нетерпеливо прижимаясь все теснее, гладили и ласкали друг друга, ерошили волосы и царапали спины. И когда я уже залез к ней в трусики, она мягко отстранила мою руку: «Мне сегодня нельзя, понимаешь?» Я замер.   Это нечестно! Я не был готов к такому! Так нельзя…   Я с силой оттолкнул ее. «Да что вы все, с ума что ли посходили?!» Надо успокоиться. Надо все расставить по своим местам. Надо <зачеркнуто, зачеркнуто, забыто>   А потом мерзкие мальчишки стучали в окно на балконе. Они встали друг другу на плечи, и последний дотянулся до четвертого этажа. Он дразнил мою злобу и бессилие, говорил, что я не могу толкнуть его, иначе он разобьется насмерть, а вся вина ляжет на меня. Ненавижу.

Вы только подумайте! Чем я занимаюсь? Моя профессия — писать программы. Создавать виртуальные вещи для несуществующего мира. Их нельзя потрогать. Их нельзя приложить к действительности, даже нельзя рассказать, что они делают, в отрыве от компьютера. Это вещи, выразимые только через себя; притом вещи, которых нет. Это даже не деньги из воздуха, это просто точечки на жестком диске или электромагнитные поля.   Моя женщина — последовательница лженауки. Психология — взвесь из противоречащих друг другу теорий, во многом опасных в неумелых руках. Потому что здесь почти нет логики, ничего нельзя утверждать наверняка, а всякая аксиома может быть ложной даже внутри своей теории. Потому что психология имеет дело со следствием, а не с причиной, о сложности которой так легко умолчать.   Чем я занимаюсь? Я собираю слова, звуки, изображения — файлы. Я печатаю — и кристаллы на экране окрашиваются в разные цвета. Я разговариваю сам с собой, с выдуманными людьми, с пустыми местами. Я обкладываю стол бумагами, стопками книг, дисками, игрушками, раскидываю одежду, развешиваю по стенам фотографии и черновики. Единственно чтобы заявить, что я на самом деле есть!.. Я существую!   Все эти миры, слова, точки, выражения, сайты, люди, персонажи — ничего нет. Я боюсь, что через некоторое время от меня тоже ничего не останется — стоит лишь удалить пару страниц из интернета и несколько гигабайт с жесткого диска. И все. Я боюсь, что без этих деталей мне не за что будет цепляться. Но что-то же должно быть. Что-то должно жить вместе со мной, рядом со мной, во мне, вместо меня. Что-то, что реально, осязаемо. Не может же быть, что и меня нет. Не может…

Целоваться меня учила подруга Ирка. Она готовила вкусную лапшу со всеми корейскими наворотами, заправляла соусом собственного приготовления с приправами, кусочками мяса, овощами; моей миссией было вымыть посуду, в которой потом готовить и из которой есть, выслушать ворчание о том, что нужных ингредиентов нет и поэтому получится не так вкусно, и в конце концов все приготовленное уничтожить. Так получилось, что в тот день я заночевал у нее: ей ничего не стоило задержать меня до вечера, чтобы не успеть на маршрутку, а мне – скрыть, что я вовсе и не горю куда-то ехать. Совсем уже ночью Ирка стала приставать ко мне с желанием научить целоваться, а то ведь так и помру нецелованным! Не то что бы я был против…
На самом деле, мне не понравилось. Ожидал чего-то большего, страстного, томительного, замирающего. А так – губам щекотно.
Страстное и томительное по всей программе русской классики пришло позже. И уже далеко не с Иркой. Задолго после того, как мой залитый мартини мозг выдал на очередном витке интимно-философских разговоров традиционно в субботу вечером, что секса без любви нет. Такой вот постсоветский нонсенс.
А потом все повторилось. То есть я опять перестал быть уверенным чьей бы то ни было правоте, да еще эта будто специально брошенная фраза: секс с партнером – СОВСЕМ не то же самое, что с любимым человеком. И надо было верить на слово, ведь прикосновения, внутренняя дрожь, невесомость, замирание, тепло – вот этого всего и нет в порно. Нет, правда что ли все то, что так долго и старательно воспевали мириады поэтов и писателей? Очень заманчиво считать все их труды глубоко похотливыми – или, наоборот, утопичными.
И та, обронившая фразу, она, конечно, поймет, она не обидится и не разозлиться. И даже если… Если даже… Если даже она не позволит себя поцеловать, она скажет что-то такое, от чего все сразу встанет на свои места. А лучше не поцелуй, а…
А вот это надо рубить на корню. Мы тут с вами не в порочное общество века Кали играем, а в нравственных и духовных людей. Или не надо.
Закрыть, завязать, законопатить щели, накрыть чем-нибудь поплотнее – и в дальний угол, за шкаф.
Чтобы даже когда все уляжется, успокоится… И ее соседка… В коридоре, большой рекреации, квартире, общаге… Когда ее соседка наконец успокоилась и закрыла дверь в свою комнату, когда растворились весь день пробегавшие мимо люди, когда стало по-домашнему тихо и кончились вялотекущие разговоры, мы как-то не сговариваясь потянулись друг к дружке. Этот поцелуй был не похож ни на первое, ни на второе… И мы что-то такое поняли и почувствовали, что не позволило нам ослабить объятья, что дало мне силы и твердости выпроводить мои страхи в виде ломящихся в комнату родственников, кошек и бабочек. Чтобы еще и еще раз пробовать вкус ее холодных мятных губ.

А на следующую ночь…

Я вдруг понял, что меня нет.

Это... и есть счастье?



р.шайа учух.
твайā кхалу чāнагха
на āкхйāтāнй апй адхūтанā...

[300x456]
Начинать – самое сложное. Особенно, когда начала нет. Когда не помнишь, та же ли это ночь, когда меня гоняли по корявому лесу посреди города, словно с картин Эдварда Мунка. Когда не помнишь, тот ли это район, где на перекрестке стоит сельский двухэтажный магазин, с облупившейся краской на почерневшей древесине, с одной комнатой на торговую площадь и накрепко закрытыми остальными. Когда не знаешь, от кого и какого хрена мы бежим. И вообще черт нас дернул с ним связаться. Когда мы все-таки вскрыли машину в каком-то дворе, надо было самому садиться за руль. Как мы гоняли по узким боковым улочкам, петляли между высотками, рассекая снег! Несколько раз на поворотах этого придурка заносило – и он боком вписывался в чью-то припаркованную тачку…
Встали. Тихо. Где они там, посмотри, не видно? Вроде чисто. Ага. Впереди пригорок, потом резко вниз, где гаражи и город уже кончается. Туда. Из ночи в день, по траве, в больном свете белого солнца. Между гаражами кучка китайцев и еще какие-то люди. Стравливают бульдога и ребенка, последний выигрывает.
Назад не оборачиваться, не бежать, спокойно…
Старый китаец что-то мне говорит на своем птичьем. Бля-а-а, только этого не хватало. Сейчас придет начальница местного управления, нас всех тут без суда и следствия. Собаки вне закона, надо всех быстро убрать. Я вкладываю в ответную тарабарщину всю силу внушения, и люди начинают в спешке прятать собаку с ребенком, а потом прятаться сами!
Там чуть дальше река, железная дорога, мост. Когда ехал обратно, спиной ощущая испепеляющий взгляд начальницы, под мостом видел двух летийских вивернов – брачные игры у них, что ли? Большие, с красными воротниками на шеях, выделяющиеся пестрой окраской на зеленой траве откоса… Стоп, виверны? Это из другой сказки. Сам же последнего грохнул, да и опасные они, чтоб вот так, на окраине города…
А возле метро, когда после занятий мы все собираемся, чтобы пойти домой, выяснилось, что Пашка забыл что-то в аудитории… Облаченный в темно-синюю мантию, еще более нескладный, чужой и непонятный, – он теперь учился в духовной семинарии. «Я сейчас, я быстро!» - и я побежал по мокрому осеннему снегу, завалившему площадь, в соседнее здание, серый бесформенный массив. В коридоре факультета захлестнула тишина…
Я медленно брел по пустым аудиториям, соединяющимся между собой кое-как заколоченными дырами в стенах, коридорчиками, окнами, арками. Нескончаемые ряды столов, скрипящий под ступней паркет. А вдруг… А вдруг те студенты, которые уже ушли отсюда, на самом деле не ушли? Как забытые вещи. Сидят здесь, бесплотные аморфные тела, занятые разглядыванием потертой доски… Когда слева и справа на меня стали оборачиваться привидения, ноги подкосились.
Я нырнул в очередную дыру, и оказался на повороте коридора. Там шли какие-то соревнования: периодически пробегающие мимо команды и шумная толпа в вестибюле…

Мы с нею гуляли в моей любимой части города. К ночи здесь становилось страшновато: густая, темная зелень закрывала дворы от любопытных глаз, цвета меркли, сохранившиеся кое-где фонари выхватывали лишь куски стен, крыш, асфальтовых дорожек, что вкупе с безлюдностью делало этот район не тем местом, где я мечтал оказаться после десяти часов. Но сейчас, часа за два-три до заката, когда день уже катится на убыль, дома здесь будто отряхивают пыль и обновляют краску. Мягкая позолота солнца ложится на покатые крыши из синей черепицы, на окошки прямо под сводами, на там и тут пристроенные к пятиэтажкам более низкие строения. Можно забыть, что, если отойти с главной улицы вглубь дворов, то уже и не вернуться обратно, блуждая среди одинаковых подъездов, лавочек, заборов детских садов и бог весть еще каких территорий, засыпанных листьями и заросших сорной травой.
Высока, – выше меня – худа, темноволоса… Я осторожно поцеловал ее и взял за руку. Устала. Мы забрались в автобус: здесь еще ездят старинные полусгнившие икарусы-гармошки. Сел, где место было; слева, чуть впереди, сидела Ксюха, старая знакомая. «Привет!» «Привет. А где?..» Я обернулся. Она спала, склонив голову набок, молодость среди сидящих бабушек. Пусть спит, путь неблизкий. Домой едем.
Домой.

Не помню, кто первый из них достал монетку, да и лиц я не запомнил. Я не отрываясь смотрел на руки… Они о чем-то не переставая трещали, вертя в руках монетку с дырочкой, прижимали к подушечкам пальцев, так что с обратной стороны на месте дырочки вздымалась мягкая розовая горка, потом переворачивали палец с монеткой – и монетка держалась, не падала!
Не помню, как очутилась монетка у меня в руках… Но я почти сразу почувствовал недобрую ее силу в рыжих завитках узора вокруг отверстия. Мне еще подумалось, хорошо, что она не черная… Надо ли говорить, что с моих пальцев она падала. Надо ли говорить, что после первого падения разговоры прекратились. Все уставились на меня. «А… Этот… Кому отдать-то?» «Ты сам ее взял. Сам теперь и разбирайся.» - был ответ.
(А потом я чуть со стула не упал, когда увидел у Ееги очень похожую монету. Но не ту, конечно…)

Кошмар! Мысли все-таки материальны!

[228x282]
Оно рвется, просвечивает через сознание, что-то иное, чуждое, неясное, не идентифицируемое моими шестью чувствами. Как будто я нахожусь в двух снах одновременно, но воспринимаю их отдельно друг от друга и строго последовательно. Как будто белый экран в кинотеатре сновидений отделим от картинки. Это музыка, и свет, и тепло, головоломка, головоломка, головоломка, головоломка в руках

У Создательницы оставалось не так много приемов и терпения. Я видел, как Ее голем крутил время, восстанавливая башню. Возможно, он пытался предотвратить то, что будет… Огромное, упирающееся в красное небо здание рушилось, как комья влажного песка в ручеек у реки. Исполинские глыбы, только что поддерживаемые руками великана, медленно отделялись от остова и скользили вниз в пугающей тишине…
А на самой верхушке – или где-то в пучине, на глубине? Все смешалось… Это пространство не поддавалось моему объятию. Снизу, сверху, везде вокруг только бескрайнее красное небо, красное, будто на него не хватило пикселей и памяти… Верхушка башни – длинный гладкий шпиль, украшенный самоцветами и волшебными камнями – препятствовала любому посягательству. Один человек уже довольно давно и отчаянно кружил над башней, пытаясь преодолеть гравитационное поле и задеть шпиль мечом, – и каждый раз беспомощно проскальзывал по эллипсоидной орбите, отталкиваемый необъяснимой силой. Мы уже махнули на все рукой, когда кончик его меча неожиданно задел верхушку шпиля… Пространство стало сжиматься, а потом завибрировало. Невыносимо медленно шпиль начал крениться в сторону. И тогда я почувствовал его бесконечность, почувствовал масштабы катастрофы. Это было н…

…в бетонное здание в углу двора. Внутри было не приветливее, чем снаружи: темный зев подъезда, неуместный язык лестницы, как у висельника, голые серые стены. Сверху глядели образовавшиеся после обрушения второго этажа провалы в так и не заселенные квартиры. Странно, два этажа были чуть выше моего роста… Я заполз в помещение справа, к остальным. Если присесть на корточки, а лучше лечь, то здесь можно переночевать: хотя бы тихо и безопасно, искать нас никто не будет. Со стороны дальней стены сильно дуло. Я посмотрел на едва различимых в полумраке товарищей: «А может, заделать ту дыру в углу? Залить клеем?..» «Не получится… Тут раньше хотели построить больницу для хоббитов. Но не получилось… Теперь море забирает здание обратно… Если кто-нибудь подойдет к той стене, комната перевесит, нас затянет…»

[257x400]
Начало октября.
Неожиданно выпал снег. Смутно помню, что шел по дороге к университету. Должно было быть холодно, под ногами должно было поскрипывать, и еще должно было быть непривычно, ведь я был в кимоно. Широкий черный халат с острыми, как будто накрахмаленными складками, огромные рукава, узко затянутая талия. Но мне было… удобно. Приятно и к месту.
Я вошел. В здании всё как будто в угаре: кафель на стенах едва виден сквозь пар, туда-сюда снуют занятые люди. Здесь было что-то вроде ресторанной системы, или большого отеля с комплексом услуг на пару тысяч постояльцев. Я поднимался и спускался по каким-то задним лестницам для персонала, проходил по рабочим помещениям и коридорам. Один раз в дверях столкнулся с двумя парнями в красной форме, они устало скользнули по мне взглядом: ни интереса, ни удивления. Наконец, я вышел на большую площадку, представляющую по сути балкон внутри здания. Слева и справа стояли столики кафе, мимо носились официанты… Возле парапета я увидел учителя. Он стоял спиной ко мне, созерцая высоту. На нем было желтое кимоно с синими рукавами, волосы аккуратно зачесаны назад и забраны в хвост. и все во мне возликовало. «Сан! Учитель! Здравствуйте!» - я не мог утаить радости, всё во мне ликовало. Он обернулся, строго посмотрел на меня - и не сдержал улыбки. Мы поклонились друг другу в знак приветствия; так хотелось изменить требуемый традициями для таких случаев угол наклона туловища, наклониться ниже, до самой земли! Я вытащил из складок кимоно то, зачем собственно и пришел сюда. Катана в простых деревянных ножнах и… Забыл как называется. Надо же! Кобудо, кукри? Нет это все другое оружие… Это была длинная толстая палка для занятий по совершенствованию техники… «На пол!» приказал учитель. Я замешкался на секунду, а потом бросил принесенные предметы к его ногам. Он ловко подцепил меч и палку ногой, и вот они уже в его руках. «А как ваша матушка себя чувствует?» - спросил он. «Спасибо, хорошо. Велела нижайше кланяться.»
Я совсем еще мальчишка. В такие минуты я понимаю, сколькому еще предстоит научиться…

Ёёги посвящается.

[250x346]
Туве Янссон
Муми-тролль и комета

Как оказалось, проще найти вот эту книгу, первое издание Туве Янссон на русском языке, 1967 годом датированное, нежели собрать какую-нибудь одну полную серию из вышедших за последние 5 лет. Как все первое, как все старое и редкое, - более интересно, известно и стоит упоминания.
В общем, не прошло и полгода, как Софка с помощью Гертруды провернули операцию приобретения сего раритетного издания у московских букинистов и доставки в Питер, за что им мои наигалантнейшие благодарности.
Сказать, собственно, больше и нечего. Желтая, пахнущая библиотекой бумага. Совсем еще молодая Туве Янссон. Все те же знакомые и любимые муми-тролли, сниффы, снорки, мюмлы. Живые иллюстрации. Перевод Владимира Смирнова.

Начало октября.
У меня теперь всё – начало октября. Почти как навсегда 17 лет.

А вот если война? Надо бы организовать убежище. Глубокий и надежный бункер: с вентиляцией, водопроводом, электрическим генератором, запасом еды… А если… А… Войн… Убежище… И вот в этом… в этом… И обязательно несколько этажей… И чтобы не нашли. С вентиляционными шахтами – отдельный вопрос, а нужно еще как-то туда проникнуть… туда… а если собаки? А если вообще инопланетная цивилизация? Радары, датчики, инфракрасные порталы… И когда все-таки грянуло… Уже после того, как америкосы опять что-то натворили в Ираке, и там была революция с повальным уничтожением белых, с химическим оружием и оружием массового поражения. Со смертниками и смертями. Уже после этого стали взрывать жилые дома и у нас, как-то внезапно появились на улицах невидимые снайперы, бородатые пехотинцы с автоматами – но это позже… Помню, как нас застала врасплох зловещая тишина спального района. Мы были на окраине города, дальше гаражи и заброшенная стройка. И на крыше недостроенной трехэтажки мы сходили с ума от этой тишины, оттого, что она в любой момент может быть разрушена взрывом, взрывом еще одного дома, что сейчас, стоит неосторожно высунуться за кромку крыши, как можно встретить пулю. Я помню, как взрослый мужик бегал в истерике по лестницам, как развевался его черный плащ на фоне голых красных кирпичей. Никаких инопланетян не надо, всё свое.

Я выныривал из темно-малиновой бездны. Самым первым проснулся вкус ее тонких губ, свежий, чуть кисловатый. Потом тактильные ощущения: ее тело, узкая талия, небольшая грудь, короткие волосы. Потом…
Она начала стонать, а через некоторое время почти оттолкнула меня. Я сел отдохнуть и осмотрелся. Большая прямоугольная комната, больше похожая на столовую или веранду: почти половину занимал широкий обеденный стол, небрежно закиданный какими-то пакетами, свертками, заставленный тарелками и кружками. Я отломил печенюшку. По стенам тянулся жесткий диван; с трех сторон были окна – широкие витражи, видимо, тонированные: окна выходили на оживленный перекресток, за которым виднелась станция метро. «М – Миръ,» - прочел я название.
«Я как здесь оказался?» «Я тебя по инету заказала» Нифига себе. Я прошелся по коридору. Зал, прихожая. Куртки. Смутно помню, как откуда-то отсюда из-за курток выбирался. Портал что ли временный… Не понимаю, зачем я ей здесь сдался. Вернулся.
«Ну что?.. - замурлыкал я, присев рядом и наклонившись к ней. – Продолжим?..» Мы обнялись… Как вдруг в коридоре защелкали ключи, да я уже и знал, что все так кончится. Не помню, как мне удалось проскочить мимо ее бабушки. Я оделся в прихожей. Бабуля шумно высказывала внучке. Еще бы. Я прислушался… Оказалось, той не нравилось, что на мне был презерватив. Ужас.
Я прислонился к косяку. «Здрасьте» «Ой… Здравствуйте…» Бабушка – какая-то уж больно типичная, с пучком неровно крашеных волос и яркими губами на морщинистом лице – вся стушевалась, обмякла и расползлась в улыбке…

Главное начать.
Начало октября.
Куба.
Я вывернул из-за глинобитной лачуги к нескольким точно таким же светло-рыжим слепым домикам, здесь и там понатыканных на утоптанной земле. Если мы сюда все-таки вырвались, преодолев все эти преграды, если это была наша мечта, то сейчас она кажется пустой. А вообще… Наверное, здесь и прошла вся прошедшая жизнь: вот и солнце почти не печет, и кожа привыкла к влажности, и тоскливое состояние, обещающее старость-уже-не-за-горами, почти привычно.
Кто-то пробежал мимо и, задержавшись у дверного проема и стрельнув в мои глаза своими, скрылся в зале собраний. Я узнал этого человека. Он был всем, чем я боялся быть; я ему завидовал. Всегда выступал против всего, не было для него авторитетов; из всех ценностей ценил только свободу; пользовался государством и людьми. Он не боялся жить как хотел.
Едва я достиг входа в дом, меня оттолкнул сзади служитель закона. «Где он?!» «Вроде, туда пошел…» Вот уж кто был мне противен, так это он. Высокий, с красивым телом и мужественным смуглым лицом. Честный, целеустремленный, правильный, уверенный в себе, в своей правоте, государстве и женщине и искренно любящий свою работу. Типичный герой, будь он проклят… Хотел бы я, чтобы преступник все-таки скрылся.
Зал собраний представлял из себя комнату с расположенным под углом полом, как если бы внизу стоит сцена – но пол заканчивался широкой ступенькой, упирающейся в стену. Под руководством полицейского все принялись разбирать половое покрытие: очевидно, что больше здесь спрятаться негде; нехотя и я приступил к перекладыванию досок у входа.
Так и должно было быть: под доской мелькнула рука, а потом из пыльной темноты тот же взгляд просил молчать. Нет, даже не просил… Просто, он знал, что я буду молчать, а я знал, что если не буду, то он найдет способ убить меня; это было бы честно.
Не знаю, что на меня нашло… Когда дорожка из досок к выходу, под которой можно было проползти, была уже почти готова и никто этого не замечал, мои руки затряслись, к глазам предательски подступили какие-то странные слезы… Я выронил брусок из рук и, с чувством провинившегося ребенка, отправился к противоположной стене зала, на возвышение. Было ощущение какого-то предательства; себя? Я бросился ничком на пол и уткнулся носом в стену… «Там ход!!» - крикнул герой… Возня, вскрик, топот. А потом тихо.
Я встал. И направился на балкон… Нашей старой квартиры… Я снова тот маленький мальчик в теле взрослого мужика.
Я знал, что скоро он придет. Плевать! На полу нашел какую-то то ли шишку, то ли картошину. Здесь глаз вырезать, здесь еще один, брови, рот… Неплохой динозаврик получается. Широкая добродушная улыбка; я хотел еще зубы нарисовать, но счел их лишними. «Вот ты где. Что ты делаешь?» №Решил порисовать.» «Это не игрушки!» А у меня твоя мораль и тон старшего товарища знаешь где стоит? «Ты понимаешь, чем это грозит?» Я встал. «Понимаю. А ты не пугай меня. Забрать хочешь – забирай» «Подумай об этом…» И я понял, что преступник все же ушел. Во всяком случае, он не дался живым…

Я, наконец, составил более-менее стороннее мнение о своем блоге.
Лучше не надо.

На осень запланирован внезапный литературный успех. Стол, как крепость, заставлен по периметру стопками книг; на месте ратуши - монитор. Самокопание наконец-то после стольких лет стало приносить плоды. А сны научили чуть-чуть лучше понимать себя. Потом, если будут желание и желающие, я расскажу обо всем. О том, как нас эвакуировали из метро под огнем зенитки, как американцы крупно облажались на дальнем востоке, как я ходил в офис Сергея Путина, как мы давили тараканов в моей голове, как всплыл очередной детский страх, как я почти победил другой страх, как по вечерам появляется яркий свет в глазах, и...
Но сейчас сломалась очередная клавиатура и, похоже, ломается очередная личность. Перемены обликов и перестановки слов откладываются, всем просьба подождать еще немного.


Так что пока... Ждите ответа
ждите ответа
ждите ответа