Писать я здесь пока не буду. Скорее всего, вернусь через какое-то время, но совсем не скоро.

Со мной всё так же можно связаться по аське, по личке на лиру или через почту на яндексе с одноименным название ящика. Мало ли, вдруг кто-нибудь и правда захочет.

Всё.
Жизнь продолжается.
Ищите меня на полях своих тетрадей.

Как-то так.
Жизнь продолжается.

Валерий Горбачёв
Как хрюша клад нашел

...А самый большой кайф я испытал, наблюдая за тем, как Костик (дяденька 2 на 2, с сорок последним размером ноги и чисто программистскими интересами), взяв с кровати книжку со словами "че это за хрень?", отключился на некоторое время от внешнего мира, не реагировал на внешние раздражители и вообще забыл, за чем пришел, и то и дело повизгивал и бормотал что-то нечленораздельное, напоминающее "Ооо! Точно!.. А, я зайцев помню! И вот здесь поросенка... И.. Аааа!".



Книжка

Впереди меня, в нескольких метрах, шел майор. Было бы довольно нетактично с моей стороны вообще его не заметить и прошагать мимо, но я как раз вовремя отвлекся от своих размышлений. К тому же, мне хотелось поприветствовать его, как полагается, но сегодняшним утром я был без формы: китель и фуражка остались в комнатах, и их заменила легкая тройка. Я уважал майора, это был умудренный опытом, честный и прямой человек, но без свойственным многим военным грубости и солдафонства. Телосложения он был крепкого, коренастого, что вполне сочеталось с его твердыми жизненными принципами и уверенностью в принятых решениях. Если сейчас его нагнать, возникнет неловкая ситуация, нам обоим будет нелегко найти подходящие слова, в других случаях четко и безусловно прописанные уставным положением, — теперь нас разделял его китель. С другой стороны, мое вынужденное преследование не может продолжаться вечно, и вполне во власти случая заставить майора вдруг обернуться.   Рассуждая таким образом, я не сразу услышал приближающийся из-за спины конский топот. Всадниками оказались моя добрая знакомая госпожа С. и ее жених. Молодой человек был чем-то явно рассержен: они быстро спешились и направились ко мне. Девушка старалась держаться за спиной своего решительного друга. На его внешности стоит остановиться подробнее. Не в моих правилах осуждать чей-то вкус, тем более если это касается моих товарищей и близких, поэтому я просто скажу, что молодой человек мне не нравился. Он был вспыльчив, и в его гневных приступах больше всего были видны юношеская неуверенность и максимализм. Сейчас его благородный нос раздувался от возбуждения, а тонкие черты бледного лица окрасились багряным. Образ упрямого подростка завершали пышные светлые кудри и одетые по последней моде вещи: узкий пиджак и пышный галстук.   …Как выяснилось, юноша чрезвычайно ревновал ко мне свою невесту, напомню, мы были с ней в дружеских отношениях, и ничего, порочащего честь юной госпожи, в отношениях между нами я, как офицер, себе бы не простил. Франт вел себя достаточно дерзко, чтобы заслужить дуэль: черт возьми, он не ушел бы от моего клинка, будь я в других обстоятельствах! Хотя бы в форме! К тому же, за щекотливым происшествием теперь наблюдали майор, как беспристрастный судья моей нравственности, и возникшая буквально изниоткуда его дочь. Скрипя зубами от досады за мальчишеские выходки — и еще более за тот стыд, какой сейчас от этого испытывала моя знакомая, я подавил в себе нарастающий гнев. «Так! Вот твоя невеста. Любишь ее? Бери — и женись!» — я вложил их руки одна в другую. Юноша приутих, эти и другие мои слова поколебали его уверенность в измене. Он потупил взор.   «Как здорово! Как замечательно!» — вскрикнула дочь майора. — «Любовь опять восторжествовала! А давайте все пройдем к нам в гости и отметим это необыкновенное событие. Ты ведь не против, правда, папа?»   Вопрос такой, чтобы кое в чем удостовериться. Какого цвета китель у майора?

Ну и весь журнал

Я проснулся от звука шагов. За дверью по этажу ступали многочисленные безмолвные странники. А меня в жар бросило от одной мысли о том, кто могут быть эти тихие существа. Застарелый детский страх, уже не такой властный, но все еще сковывающий, цепляющийся кривыми черными ручками за мои руки, за мысли, за взгляды… Дверь не заперта. Дверь в коридор не заперта. Дверь! не! заперта!!!   Думать нельзя. Никогда. Ни за что.   Я на цыпочках перенес свое тело к входной двери, почти дрожа от своей безумной выходки. Совсем рядом, эти шаги, этот стук. А что если они долбят стену? Стену к соседям напротив… И я сейчас своим появлением, нечаянным шумом, несдержанным дыханием навлеку это нечто на себя. Это нечто, любая мысль о появлении тени которого в дверном проеме леденит кожу, парализует мышцы, до боли выпячивает в темноту невидящие глаза.   Я стоял у двери, совсем рядом, держась за ручку. И тогда я услышал, откуда раздавались эти шаги. Молчаливым странником оказался дождь за окном, безразлично и бесцельно стучащий в подоконник. И я понял, где я.   Я проснулся от шума дождя…   Добро пожаловать.

[202x260]
  Как вы думаете, кем бы мог быть этот человек? Что фотография может сказать о профессии?
  Он музыкант? Певец? Телеведущий? На некоторых фотографиях он похож на террориста-смертника. Может, он политический деятель? Известный предводитель исламских воинов? Император восточной страны?
  Он мог бы просто носить духовный сан, быть муллой или святым отцом. Преподавать в университете. Издавать газету. Разносить почту. Чинить водопроводные трубы. Работать продавцом в бакалее где-нибудь в глубинке в Штатах. Да что угодно.











А он на самом деле детский писатель.
Его Щедрое дерево

Здесь хорошо. Совсем тихо, как бывает только ранним утром, в пять или шесть, когда пастух собирает коров по деревне и ведет стадо на поле. И свет такой, по-утреннему спокойный, неяркий, излучаемый воздухом, а не летним неугомонным солнцем. И дом этот, некогда тесный для семерых жителей, теперь кажется огромным и странно пустым для нас двоих.   Так бывает только тогда, когда кто-то умер, и душевная рана от потери успела зарасти.   «Мам, а мы еще сюда приедем?» «Нет. Я думаю, вряд ли.»   Не может же быть, что это… Это…   Как в кино. Три черно-белых подтянутых джентлемена ухаживают за дамой, зачаровывая вычурными манерами, плавными движениями, белоснежными улыбками, безупречными ролями. Но дама, украшенная мужским вниманием и выгодным положением кадра, упряма и капризна. И в конце эпизода остается один, и даже не из тех трех героев.   Ее квартира. Дверь открыта. Осколки, везде осколки: она разбила все фотографии горячо любимых Битлз, все пластинки, всю посуду. Она плачет, сидя на полу посреди гостиной, вымотанная истерикой, разрушениями, непониманием. Ладони в крови… Так по-детски непоследовательно, женственно и нелогично может вести себя только один человек. Я узнал ее. Это была Цугуми.

Били меня. Долго. Возле подъезда. Вроде, на остановке. Еще где-то, плохо помню.   И я бил.   Как будто в мире больше ничего нет. Сухожилия, кости, мышцы. Видишь, но не смотришь, реагируешь на удары, но не замечаешь их, бьешь, но не отдаешь себе отчет. Почти идеальный тандем мозга и тела. Танец.   Немного прояснилось, когда мне чуть не свернули шею железной дверью у подъезда. А потом я этой же дверью кому-то прижал руку. Кажется, сломал.   Помню их глаза и растерянные лица, когда я все еще стоял на ногах после стольких ударов. Кто-то был даже знакомый, из школы что ли. Я смеялся. Мне не было больно. Удары по голове не вырубали, как раньше. Приятно сознавать себя этим ебаным цыганом Микки (из «Спиздили»).   Доплелся до дома. Все нормально, мам, не переживай. Нет, ничего не болит, не суетись. Помыться хочу.   Кожу саднило. Последние тряпки стянул уже после того, как повалился в горячую воду. Приятная усталость.   Глиняный талисман разбился, я снял с шеи пустую нитку с узелком. Веревочка на браслете расплелась, так что получилось два браслета, поделивших между собой бусины. Как я только не потерял их.   Потом, все потом…   Я проснулся скрючившимся на передних сиденьях какой-то праворульной легковушки. Из приемника Кортнев припевал вариацию песни «Фанки». Улица, дорога, шум, утро, приятная утренняя необязательность и нега. Я снова задремал.   Наверное, мне приснилась эта ночь. Наша крутая тачка — это потом я ее увидел у Василеостровской — серебристая двухдверная Ауди. Конечно, спиздили ее у нас, о чем разговор. Часа не прошло. Я долго потом смеялся, а вот друг мой, кажется, был расстроен. Не стоило ее оставлять ночью на остановке.   Меня грубо разбудила приземлившаяся сверху задница водителя, видите ли не заметившего меня. Ладно, забыли. Впереди большое дело, мужики.   Мы долго куда-то ехали, а потом, казалось, еще дольше поднимались на грузовом лифте — минут десять, наверное. В углу крепко, как в последний раз, обнималась парочка: этот мой друг и мама. Я подмигнул мужикам, скучающим за спиной, мол во дают. Хороший знак: значит все-таки это не моя мать и вовсе не мой брат, как с дуру казалось раньше про всех друзей.   Наверное, у меня в голове после той драки, да и вообще, все перемешалось. Место очень похожее на квартиру дальних родственников в Москве. Вот и Ирка, и ребенок ее. Какая девочка славная: голубоглазая, светловолосая, улыбчивая, непосредственная. «А как тебя зовут?» Я так и расплываюсь в улыбке: не боится страшных дядек. «А тебя?» «Меня Наташа.» «А меня Леша.» «Давай поиграем.» Игрушки какие необычные: приятные на ощупь разноцветные полупрозрачные камешки, точнее больше похоже на сплюснутые кубики с закругленными краями, на поверхности выгравированы разные животные. В грубых руках непривычно держать такие вещи.   А девочка смеется. Такая милая, так и хочется тискать, подбрасывать, щекотать. У, ты моя радость! Легкая, как пушинка.   Откуда-то из соседней комнаты временами слышатся приглушенные вскрики, а потом шепот: тише, тише. Я встаю. «Пусть народ веселится. Скоро здесь будет не до смеха.» «Эй, эй, ты чего…»   Не зря я сюда приехал. Не зря я ждал так долго. Скоро. Надо приготовиться. Сжатые кулаки и скулы. Не уйти ему от расплаты, этот пидорас искупит все, что ему причитается, за квартиру, за полома…

Ты как они, Я же — как ворона… Линда

В моем детстве по всеобщей безмолвной договоренности Линда считалась певицей плохой: непонятные тексты, страшные клипы, нелепые образы, ритмы и голос, вводящие в транс. Неясно было, что именно она хочет донести до наших неокрепших умов, облачаясь в черное крылатое одеяние или чертя на песке замысловатые знаки. Про нее ходили зловещие слухи, основанные в основном на умалчивании. Сейчас же очень часто мне ее песни кажутся проще и легче по сравнению с творчеством многих других людей и коллективов: Шевчука, Янки, Би-2, Пикника, Башлачева. Ее талант — несмешение явственного и чувственного, подача переживаний и образов как они есть, как возникают в сознании…   Я шел за человеком в черной мешковатой одежде. Он, кажется, собирался петь «Ворону», во всяком случае, я ждал именно эту песню, но рот его открывался в относительной тишине, прерываемой только неясным гулом. Забавно, кончик носа у него раздвоен.   Из заваленных торчащим и свисающим отовсюду хламом коридоров я внезапно вышел в прибранную комнату. Высокая темноволосая девушка, похоже, меня уже ждала. Она хотя бы не удивилась моему появлению.   …«Ну что, я в душ и спать,» — буднично произнесла она. Я сидел на краю высокой ванной в проходной душевой. Я ожидал. Я, как часто, хотел поиграть, погадать — будет, не будет. Развлечься. Но я не принимал во внимание, что каждое ее движение, взгляд или слово будто через силу, будто она превозмогает боль или заставляет себя жить дальше, в любой момент способная сломаться. Она стянула платье. Я отвел взгляд; черт, не ожидал, что она будет действовать так буквально. Краем глаза успел зацепить полноватое тело, черное капроновое белье. Она прикрывала грудь рукой.   Я пытался не смотреть, как она моется не задернув шторку. Наверное, плохо пытался. У нее была неплохая фигура, но некрасивый дряблый живот. Я отвлекся на свои ноги, помыл ступни, ополоснул из душика. Я думал о том, в какой странной ситуации оказался. И о том, будет ли секс. Вдруг она подошла ко мне. Посмотрела в глаза и поцеловала.   Меньше чем через час все было закончено.   Я стоял на перекрестке и смотрел на двух симпатичных беззаботных первокурсниц на скамейке. Они напоминали мне… Вдруг она пронеслась мимо. «Я звонила, ты не ответил,» — на ходу сквозь зубы. Я не ответил, господи, да я не слышу своего телефона! Бегу за ней. В телефоне непринятый вызов, черт, не надо звонить, вот же она. Подожди, неужели это стоящий повод? Или не в этом причина? Да погоди ты! Опять заваленные хламом коридоры, блин, этот портфель за спиной, поворот, еще один — и светлая комната с ковром, шкафом и кроватью. Она падает на кровать, прямо в куртке, и отворачивается к стене. Передо мной возникает какой-то парень. «Ты кто?!» «Это ты кто?!!» Ниже меня ростом, но жилистее, вон, руки какие. Я ловлю его левую, правой он машет у меня перед носом. «Ну, ударь меня! А? Что, слабо?!» Он, похоже, и сам ждет от меня, что я буду его бить. Блять, какой смазливый: светлые волосы, прическа шапочкой, светлая кожа, почти детское лицо, сейчас изображающее подобие гнева. Я толкаю его, поворачиваюсь к моей девушке: «Пойдем со мной. Нам нужно поговорить.» Вдруг парень встревает: «Что же ты не стукнешь ее? Или не можешь? Никого не можешь! А как ты думаешь, почему она не уходит?» «То есть, почему ты колотишь ее, а она не уходит?» Он проглотил это. «А ты посмотри на нее! У нее же ничего нет! Ей нужны внимание, — он собой явно гордился, — место, где спать, бабло, она даже денег на себя заработать не может!» Сама она тем временем повернулась на спину и стала передразнивать его тон, показывая язык, захлебываясь собственным смехом и смотря при этом на меня. У меня опустились руки. «Спасибо…» — проговорил

Читать далее...

Приснилось как-то одному человеку, что он бабочка.   Китайскому мудрецу Джуан Цзы снилось, что был он красивой бабочкой, легко порхавшей над цветами.   Чан Цу грезил, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла исполнения желаний, и которая не знает, что она Чан Цу.   Однажды мне приснилось, что я — бабочка, весело порхающая бабочка. Я наслаждался от души и не сознавал, что я — Чжуан Чжоу. Я легкими движениями крыльев, лишенными усилия, взмахнул и полетел. Я беззаботно порхал над полями и просторами земли и не знал, что на самом-то деле я — Чжоу!   Ощущение было настолько сильным и убедительным, что, проснувшись, он засомневался, был ли это сон. Вдруг он проснулся и удивился, что он Цзы, и не мог понять: снилось ли Цзы, что он бабочка, или бабочке снится, что она — Цзы. С этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится китайский философ.   Может, я бабочка, которой снится, что она человек?.. Лао-Цзы, Том Стоппард, Хелен Маклин и многие-многие другие. Мораль.   Однажды Пете приснилась бабочка. А бабочке приснился Петя. Они посмотрели друг на друга, и обоих вырвало.   <…>   В этом нет никакой даолектической морали. Просто, ужасному в счастливом сне всегда снится прекрасное, а прекрасному в кошмарах — ужасное А. Я. Ушедший, из работы «Исследования культурного феномена Пети в филогенезе мировой цивилизации»

В школе, хотя и было мелко, по пояс, но плавать было приятно. Легкая вода держала тела на поверхности, а чтоб перемещаться, достаточно было пошевелить ногами. Мы с ней плавали по пустым школьным коридорам, залитым солнечным светом, струящимся через огромные окна в рекреациях и размноженным бликами на водной глади.   «А давай найдем самое мелкое место?» И оно нашлось: возле кабинета биологии оказалось едва по щиколотку.   Мы сидели обнявшись. Снаружи могло быть все, что угодно: война, революция, чернобыль, инопланетяне, конец света. А здесь было тепло, тихо и солнечно. Мой одолженный сырой рай, и на несколько минут можно притвориться, что все хорошо. «Может… Займемся сексом? Никого же нет…» «Нет, секс только по утрам.» Моя маленькая девочка. Как бы я хотел тебя никому не отдавать…   А потом были сторож, твердивший что-то про предстоящее дежурство, были урок рисования, одноклассники и прогулы. Интересно, что же из этого воспоминания…

Продолжение, от Zapovednika skazok. Семь ее ассоциаций со мной:

- описания
- город
- многоточия
- воспоминания
- печатные буквы
- прямолинейность
- двойное дно

Decyphered

Вы знаете, что делать дальше.
(Можете оставлять комментарий, можете не оставлять его, можете предложить свои правила игры, можете получить ассоциации и забыть о них, можете спросить все что угодно и получить какой угодно ответ. Ни к чему не обязывающая бредовая болтовня)

Лоскутки •  Лихорадка порождает девятичасовой кошмар на тему следующей курсовой. Не пропустите. Ближе к 38 и 9, захватывающая экранизация неизвестного японского режиссера по мотивам произведения Леонарда Эйлера, в главной роли — латинские квадраты, в эпизодах — все остальное человечество. •  Ина нырнула в раскрытую сумку, за ней, чуть помедлив в растерянности, юркнул Том. Они оказались в оружейной комнате: по стенам были расставлены копья, алебарды, длинные луки, палаши, на крюках висели арбалеты и мифрилловые мечи, тускло светящиеся в полутьме. «Нифига себе! А с виду — худой котомк. Да тут жить можно!» «Неа, здесь нельзя находиться больше часа. Комната нигде не находится, точнее находится нигде. Сумке каждый раз нужно визуализировать ее содержание, на это тратится оперативная память и процессорное время.» Том пропустил мимо ушей профессиональные словечки волшебницы. «Не легче ли было где-нибудь поглубже выкопать землянку, а потом в углу присобачить портал?» «Умный ты больно,» — огрызнулась Ина. «А это же…» «Да, секира Сребриголовой.» «А это… Не может быть… Точная копия сгоревшего Бенгалаимского Кнута!» Том потянулся к массивному мечу в толстых ножнах, увитых стальными лентами, но получил по рукам. «Лапы! Точная копия, — передразнила Ина, — сгорела в подземелье. Маленький ты еще такие вещицы трогать. Из тех, кто воевал этим мечом, еще никто не закончил хорошо; особенно те, кто был с ними рядом…» •  Светка вопросительно мигнула, мол, готов ли. Да хера ли я должен сдавать этот экзамен по второму кругу?! Билет с двумя вопросами, билет с двумя задачами, еще билет с тремя упражнениями из учебника. Я встал, потащив за собою стул, а потом два раза ножками уронил его на препода, и еще три — спинкой. И разбил окно в аудитории, потому что, как я и думал, этот гад даже не заметил… •  «Ты же Бог! Ударь в них молнией!» •  «Заберите, заберите нас!» — кричали игрушки с антресолей, — «Мы не чайки! Заберите нас!..» «Забрать что ли?..» «Да-да! Забрать! Забрать!» «Ну ладно…» •  «Блин, это ж надо… Мы тут всю жизнь добывали алмазы, чтоб потом какой-то мифический легион чужестранцев унес всю казну… Что я скажу полководцам? Приехали со всех концов равнины…» «А вы хоть раз из казны брали?» Северная военачальница лукаво посмотрела на мою озадаченность. «Нет… А зачем?» •  «Мы настоящие! Мы живые!..» Полурастения, в грубых холщовых халатах, будто в древесной коре, они тянули руки сквозь металлическую сетку. «Смотри, у нас есть руки, плоть и кровь…» Самая правая из трех сбросила робу, обнажив стройное смуглое тело. Да пропади оно все пропадом! Все эти проклятия, враги, запреты, войны, беготня! Я притянул ее к себе через границу, заключил в объятия. Ее совершенное тело будто было намазано маслом, столь бархатной была кожа… Вдруг она закричала — от боли. «Слишком узко…» «А ты… не девушка ли?..» «Ну как-то же я тебя родила… И всех…» Богиня что ли? Да и хрен с ним. •  Знаете, чем блог отличается от дневника? У дневника — много читателей, у блога — один, сам автор, он же главное действующее лицо. Значит, все наше телевидение — блог одного автора. Ну а все люди делятся по размерности и свойствам на латинские квадраты, базовые латинские квадраты, ортогональные латинские квадраты и… L10 = 10!9! x 7,580,721,483,160,132,811,489,280 •  Последние сто метров до дома дались особенно тяжело. Те ноги, которые не отнялись, жутко болели, приходилось ползти, попеременно то утопая в снегу, то размазывая животом грязную дорожную кашу. «Помогите… Помо…» Знакомые проходили мимо. Вот и подъезд. И кто только додумался развесить по стенам столько проводов, труб и арматурин? Вот святой человек, как бы я без этого до лифта добрался… •  «X-one,

Читать далее...

Это как в «10 советах». Я долго наблюдал за манипуляциями девушки на кассе, за тем, как она подносит штрих-коды к сканеру, как складывает некоторые товары на полочку сверху… Пока не стал ею. А тот, кем был я, неуклюжий человек в черной куртке, подошел с покупками. Он протягивал мне какую-то выпечку, булки, пирожки. Я едва удержался от дружеского отщипывания кусочка, вовремя вспомнив, что играю в кассира. Но тот хот-дог положил к себе на полку, поставленную как раз на уровне глаз. Следующая булка была без обертки, а значит и без штрих-кода, за ней такая же. Он уносил их по одной, возвращая с криво наклеенными рваными этикетками, однако радостно пищавшими на сканере. «А вы так и работаете с полкой?» «Да, вот с этой. Очень удобно. Как раз по росту. Вон та, — я провел рукой по поверхности пониже, — не очень, а эта нормально. 197 с вас.» Я, как и в фильме, не моргнув выдал общую сумму (задним умом: взял с потолка). Он (то есть я) вытащил четыре бумажки. Понятно, что первые четыре банкноты в кармане — по 50, это я помнил твердо. Наверно. «Эй, тут много,» — 20, 100 и 500. Я пошарил в кассе — своем кошельке, — десяток вообще не было. «Ой, извините. Дам вот вам тогда новенькие. Только сегодня получил, мне вот еще бумагу выдали на получение, ровно двадцать пять штук. Ага, вот, посмотрите.» Купюры были короче привычных пятидесяток и намного синее. И десяток дать не забыл. Молодец.   Сегодня же день памяти какого-то писателя что ли. Все собрались сразу на выходе из магазина в уютном, если бы не щербатая деревянная гипертрофированная голова этой личности, скверике. Знаете, это голова такого деревенского певца, с псевдонародной прической шапочкой и хитро-добродушным прищуром; весь облик его, его жизнь, навевают что-то до тошноты знакомое, поучительное и правильное. За столом пошлая раскрашенная журналистка тыкала вопросами в ошалелых родственников. «А что вы сейчас чувствуете? А как это, жить с такой утратой?..» Хорошо, если эта располневшая матвиенка знала, о ком идет речь, но эти вопросы… Столько лет же прошло. Вон, дочка вроде бы, она же помнит лишь по детским впечатлениям, а у нее уже морщины… А в центре стоял трухлявый пень некогда огромного дерева, и весь он был увешан птичьими гнездами, даже на приставленной лестнице поместилось несколько. Предание гласит, что тот, кто воткнет в сердцевину палку, а она потом зацветет…   1.23. Бля, какое же говно.   …Я давно туда хотел съездить. После кольца, где дороги расходятся в разные стороны, за пустырем совсем не лес. И даже не ледовый дворец, недавно построенный на месте тусовки бомжей, не-е-ет, я-то знаю. Там же все концы соединяется; за заросшими лопухами школьными стадионами, за фундаментом чего-то еще советского — там дальше завод. Туда мы и ехали с Ксюхой, сшибая хлипкие, кое-как приваренные на месте дыр в заборах, арматурины. У нас вроде тандем был; или нет, я просто сидел на раме. Если идти прямо с перекрестка, до завода не дойти — упрешься в одиноко стоящий на холме 14-этажный одноподъездник. Его мифическая нелепость, высота и недоступность привяжут к себе и уже не отпустят. А мы ехали окраинами, где еще есть тротуары, но дома уже кончились, обнажая неосуществленные замыслы застройщиков, заброшенные асфальтовые площадки, кучи мусора.   Когда на фоне сумеречного неба вырисовались очертания труб с валившей из них тягучей сероватой массой, стало заметно влияние завода. Слева и справа скользили мимо деревья, как ватой укутанные этим дымом, плотным, непрозрачным и почти живым… Все реже попадались стволы с листвой, больше — голые черные палки, ровными рядами рассаженные по газону. «Вот в чем дело! Они просто не доживают до следующей весны! Они просто не просыпаются!» В непосредственной близи здание завода оказалось до смешного маленьким; мы его быстро миновали. «Такое загрязнение! И что они думают про конституцию?» Какую конституцию? С кем я разговариваю? Где…   Шесть, темно еще. А-а, нет, хочу

Читать далее...

Уже на самом краю города сознание начало постепенно возвращаться. В черно-белой зимней ночи, откушенной фонарями у непроглядной тьмы без времени и протяжения, я налетел на бесцветную легковушку. Она была первым, что попалось на глаза.   Из автомобиля вышли трое. Точнее, почти трое: толстая надменная дама и немного растерянный паренек, вынесший и посадивший на капот человеческий обрубок. Мужчина без рук и без ног; урковатого вида прищур, выдубленная кожа с глубокими морщинами на лице и улыбка от уха до уха. «Мужики! Надо всегда оставаться мужиками. Вот я — я мужик! Понимаете меня?»   Он подмигивал, пошло шутил и рекламно изображал простого человека из народа.   Он рассказал, что когда это все случилось, в семье нечего было есть — работал он один. Тогда его жена (эта толстая тетка) ушла; о ней не было слышно десять дней, а потом она вернулась — с деньгами и новой шубой. Так они и живут дальше.   «Надо всегда быть мужиками!» — и он хитро подмигивает, ставя мне в вину собственную нормальность. И он улыбается, заставляя еще больше себя ненавидеть. И он счастлив тем, что у него есть… Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние — это грех. Уныние это грех. Уныние это грех. Уныние это грех уныние это грех уныние это грех уныние это грех уныние это грех уныние это грехуныниеэтогрехуныние…

Хотел почувствовать чью-то благодарность, радость. Ходил по книжным с желанием найти что-нибудь редкое, кем-то давно разыскиваемое. Нашел себе Алису карельского книжного издательства (Алису, о которой когда-то говорила Нероли), слегка потрепанную и пропахшую пылью пополам со старым книжным клеем, и в подарок «Сказку» Гете. Обе книги за смешные, но, к сожалению, последние деньги.   Стоит (ли) подумать о том, чтобы искать книги профессионально.   И еще. Надо писать. В кофейне, как Хемингуэй, гуляя и бормоча в диктофон, как Шевчук, на ходу на чем подвернется, как Хлебников, или постоянно и непрерывно, как Пушкин. Только не за столом, только не специально. Просто писать. Я чувствую, как мне чего-то не хватает, как уходит что-то важное. Из моих слов, записок, заметок. А вслед за ним, как самое очевидное и пошлое следствие, потянутся читатели…

А где-то совершенно точно есть человек, который днем ссорится со своей подругой, слушает музыку, принимает ванну, гуляет по своему городу, встречается с друзьями, играет в компьютерные игрушки, а ночью видит сны о том, как сидит на парах или на работе, слушает анекдот начальника, программирует что-то, читает, готовит или играет в «Паука». И он совершенно точно, как и я, считает, что видит во сне своих знакомых, хотя и не может различить их лиц, слышит их голоса, хотя они только открывают рот, а их слова озвучивает подсознание.   И он знает многое о моей жизни. А я — о его. В конце концов, мы очень похожи.   Такая вот сказка.

Сон закомплексованного ботаника. Имена, уроки и книги.   …Мы с мамой вышли к школе. Я всегда испытываю смешанные чувства рядом со школой; вроде бы столько времени уже прошло, а меня все задевает надменный вид напомаженных старшеклассниц, развязных кобылиц, курящих с неизменной клонированной гопотой на крылечке, острые взгляды осуждения — и игнорирования, все одно, фигурки вертлявых мелких с такими неуместными громадными портфелями. Во мне постепенно просыпается что-то подростковое, угловатое, максималистское. Я часто был посмешищем в своей школе, а тут еще и с мамой — такой дяденька, детский сад!   Благо заметил идущих домой сокурсников, то есть увидел и услышал в первую очередь Андрюху: он на голову выше всех наших, да и голос у него перекрывает посторонние звуки, не то что у меня — глухой, так что надо всегда напрягаться. У ворот я догнал их, остановил Катю, рассказывая о проведенном дне. И было о чем рассказать! Мы сели на занесенного снегом лежачего полицейского (якобы перекрывающего въезд на территорию школы личному автотранспорту) и меня понесло. С утра была какая-то сложная пара, после которой я искал препода, чтобы сдать экзамен. Ждал его с одиннадцати до часу, потом еще пара, а с трех — экзамен. И я даже на все его вопросы ответил, но, по-моему, не совсем точно на последний, после которого экзамен и закончился. Но в конце концов, я остался собой доволен. Катя постепенно придвигалась все ближе, прижималась, клала голову мне на плечо; в конце концов, она уже чуть ли не лежала у меня на коленях. Я подхватил ее, поднялся и поставил на землю. «Екатерина Фердаусовна! Ну знаете, это уж слишком!» Это все из-за нашего разговора позавчера на перерыве — делились информацией о личной жизни. Наверное, мы подружимся, мне бы этого хотелось. А тут еще и Настя пришла; она несла какую-то чушь про то, что нужно организовать музыкальную группу с Катей и Севой (он-то тут причем?).   Я отправился через двор, дальше, к остановке. Там меня уже ждала бабушка, стерегущая коробки с книгами. Мы выполняли чей-то заказ, и теперь коробки должны были забрать их владельцы. Подходили люди, спрашивали, а потом уволакивали за собой тяжелые и неудобные поклажи, стряхнув с закрывавшей их клеенки воду — только что кончился дождь, сменивший зиму весной. Осталась последняя, самая большая коробка. Вскоре пришла улыбчивая женщина и грузный молчаливый мужчина, после приветствия они стали разбирать содержимое. Две трети занимали школьные учебники, но остальное — о, шкатулка Пандоры! Стопка книг серии Женский почерк, собираемой мной по крупицам давно и безуспешно. «А что, и они там <на складе> есть?» — удивился я. «Да, есть,» — в ответ удивилась женщина, как будто это эти книги вовсе и не были такими уж редкими. «А вы не видели там Ренаты? Вагриус собирался выпустить ее „Обладать и принадлежать“, но неизвестно, собрался ли. Зато не так давно это сделало Эксмо.» «Ренату? Нет, не видела…» А ниже лежали эти замечательные книги издательства Махаон: Воины, Драконоведение, Маги, и еще одна, совсем новая, про гномов. Я стал рассказывать про два других издания, вышедшие на волне популярности Махаоновских чудес: дневник злого волшебника, оставшегося без учеников, и дневник истребителя вампиров. Мы мило поболтали, и женщина (ее, кажется, Эля зовут) даже предложила обменяться телефонами, записав свой на кусочке газеты, я же никак не мог четко написать собственные одиннадцать цифр: карандаш не писал, рука выводила закорючки, да еще и сверху кто-то сбивал меня, диктуя невпопад. 7921370… Вобще ничего не видно. А тут как назло еще и их автобус показался из-за поворота. Я в бешеном ритме стал перебирать валяющиеся на коробке ручки, ища хоть одну пишущую, раздражаясь все больше. Когда, наконец, нашел, крикнул водителю, чтоб еще пару минут постоял, но он произнес что-то на своем восточно-водительском и закрыл двери.

Читать далее...

Ах, мои усики! Ах, мои ушки! Как я опаздываю! Ах, боже мой, что скажет Герцогиня! Белый кролик

Ох, лапки мои, усики! Мы опять переселяемся. В спешке и страхе, толкаясь и пища, мы перебегаем от укрытия к укрытию. Столы, ковры, стулья, шкафы, огромный комод… Уф, в этой квартире, кажется, нет ни людей, ни гномов. Но с последними хотя бы можно договориться; или подраться, если их немного.   Я думал, будет наконец-то привал, но приказы не обсуждаются. Нужно быстро осматриваться, обживаться, выставлять часовых, организовывать питание… Я должен зажечь газ. Командир сказал мне зажечь газ. Приказы не обсуждаются. Ох, лапки мои, усики! Больше я не увижу эти узловатые пальчики, эти острые коготки! Кожа обгорит и слезет, тоненькие косточки сломаются. Мне впихнули зажигалку и спички и толкнули к конфорке. Я судорожно сглотнул и задержал дыхание. Шерстка на загривке медленно шевелилась, как будто волосы были живыми. В тишине вспыхнуло красное пламя, а потом сразу синее. Я отпрыгнул, прижимая лапки к груди. Лязгнув, откуда-то сверху на плиту приземлился закопченный чайник с кривым носиком. Я едва переводил дыхание; ликующие крики, шум работающих мышей, шуршанье беготни — все сливалось у меня в голове. Командир похлопал меня по спине…   «Люди!! Там люди!!!» Из коридора с выпученными глазами вылетел испуганный дозорный. Мы побежали через коридор к выходу, вооружившись копьями (или ружьями со штыками) в шкафу по пути — скорее для собственной уверенности, чем для обороны. Кто-то осторожно открыл дверь наружу. Мы притаились возле этой дыры в мир — не очень дружелюбный и совсем непонятный. Мир оказался огромной круглой комнатой с неровным полом и стенами, как будто заплесневевшими или заросшими мхом, по ту сторону от нас был дверной проем, в котором стояло два существа. Роста они были огромного, шерсть на голове была длинна и спутана, а остальное тело было прикрыто тряпочками и шкурками. Люди направились в нашу сторону, и мы замерли. Но они и не думали нас замечать: я слышал, как левее и выше что-то щелкнуло, а потом люди исчезли. Кто-то говорил, что они залезли в дыру в стене и прикрыли ее за собой.   Мы потрусили к дверному проему, озираясь по сторонам, готовые тотчас броситься обратно. За проемом оказалась… Ну конечно же, лестница! Вверх и вниз уходили белые ступени без перил. Я прижался к стене: высоты я всегда боялся, да к тому же знал, чтò там внизу… Я глянул вниз и отшатнулся обратно к стене — пролеты, пролеты, пролеты и черная бесконечность.   А тем временем остальные, не обращая особого внимания на предмет лестницы, забрались на этаж выше, и я догнал их, по пути поправляя рубашку. Рубашку? Так, а это… В том месте, где на нашем этаже был проем, здесь красовалось окно в такую же по размерам комнату, но на зеленом полу там и тут красовались белые пустые квадраты, будто кто-то бросил рисование, оставив незакрашенные пиксели. Я прижался к стеклу, кто-то засмеялся надо мной, все поплыло, я напрягся, сжал кулаки, я чувствовал какую-то неясную силу, малоподвластную мне. Вдруг смех прекратился. Я открыл глаза. Все смотрели попеременно то на меня, то за стекло — а там белые квадраты стали пропадать, на их месте появлялись трава, холмы, вода… Я выдохнул. И упал в обморок.   Когда я очнулся, оказалось, что я был без сознания целый месяц. Командир повел меня показывать территорию — новую построенную империю. Империю моего имени, как сказал командир. Я отметил про себя, что на входе лучше поставить дозорные башни и стену, тем более тут такая удобная возвышенность…Солдаты, часовые, строители, рыболовы, повара… каждый знал работу и свое место. Мыши быстро плодятся… Командир что-то говорил о системе распределения работ, об обязательной периодической смене деятельности, об отдыхе, нагрузках, достижениях, образовании. О моей роли во всем этом. Но я плохо помню.   Он подвел меня

Читать далее...

Валерий Горбачёв
Как Хрюша зиму зимовал

  "А поросята разные нужны, тут тоже каждому своё. на мой взгляд Оливия очень даже мила, тексты опять же душевные, ироничные...Ну может всё дело в том, что у меня не было в детстве знакомого деревенского поросенка, вот разве что Фунтик из мульта=)))"
(здесь).

  Может быть, дело в том, что в детстве я был прилежным, аккуратным и трудолюбивым мальчиком, ботаником, разве что без очков. Нет, но тогда первым кумиром и секс-символом у меня должен был стать, я не знаю, крокодил Гена или Джон Рэмбо, а стал даже не "правильный" дядя Федор, который сам по себе мальчик, а кот Матроскин, который сам-по-себее кого угодно (разве что не Снусмумрика только). Или, может, в том, что в девятом я, отличник и любимчик учителей, надел старинные отцовские мантаны, которые он (когда еще!) привез из Афгана, клетчатую рубашку и косуху, а потом отпустил волосы. Или даже в том, что я всегда играл в игру сознательного человека, никогда не хвастался, если не был уверен в предмете хвастовства, не бросался словами, если четко не знал реакции собеседника, и всегда умел кататься на коньках. Да, наверное поэтому книжка про Хрюшу - одна из самых истрепанных. И, скорее всего, поэтому мне так не по душе Оливия.
  Или в том, что многие вещи не нуждаются в формулировках.
Детство тут