[300x200]Когда случилось это необычайное и счастливое событие, все члены семьи выдвинули разные объяснения его причин. Донья Луиса, мать, считала, что ребенка в лоб ужалила золотая стрекоза; дон Луис, отец, полагал, что малыш проглотил несколько семечек радиоактивной айвы; бабушка, вдова, верила, что дело в статуе святого Гиацинта, при последних словах мессы упавшей на голову Домингито; брат Маурус, дядя по матери, – целомудренный не только стыдными частями тела, но и всеми пятью чувствами, – настаивал, что начало этому положила чудесная облатка, съеденная мальчиком. И наконец, Никомед, дядя по отцу, упрямый выпивоха, твердил, что виной всему ангел-хранитель ребенка, закоренелый педераст. Что бы там ни было, правда заключается в том, что однажды утром Домингито проснулся, плача золотыми слезами.
Дон Луис решил было, что это обычный гной, но твердость слез и отсутствие дурного запаха породили в нем сомнения. Он собрал их и отнес в ближайшую ювелирную лавку. «Двадцатичетырехкаратное золото, то есть чистое! – сообщил ему ювелир. – Я покупаю все». Черт, пачка банкнот от ювелира позволит ему внести трехмесячную плату за квартиру! И дон Луис побежал домой расспрашивать сына.
– Домингито, что тебе снилось? Ночной кошмар? А если ты уснешь сейчас, то снова его увидишь?
Донья Луиса, бабушка и оба дяди (брат Маурус, извещенный о чуде по телефону, сел на мотороллер и немедля примчался к родственникам), столпившиеся позади дона Луиса, бросали на мальчика, как и он, озабоченные взгляды.
– Не знаю… не помню… Мне ничего не снилось… Отведите меня в школу…
– Непослушный мальчишка! Говорят тебе, ты должен снова заснуть!
– Но я спал всю ночь… Хочу встать…
– Нееет!
Ребенок попытался подняться, но десять рук удержали его в постели. Домингито заплакал. Из его глаз хлынули две золотые реки!
Взрослые собрали драгоценный металл, кудахча от счастья. Малышу не надо было спать и видеть сны: каждый раз, когда было из-за чего плакать, показывались золотые слезы.
Никомед захотел проверить это. Как только Домингито успокоился, сытно позавтракал и собрал тетради и книги для занятий, дядя дал ему крепкую пощечину. Изумительно: снова золотые слезы! Ням! По одной пощечине в неделю – и они заживут как короли!
Настали четыре месяца блаженства. Если удар по щеке был правильно рассчитан – то есть так, чтобы не сломать зуб, – за ним следовали полчаса громких рыданий. Целое состояние! Семейство перебралось на девятый этаж, в квартиру площадью триста квадратных метров; обновило свой гардероб, от обуви до шляп; приобрело холодильник, набитый четырьмястами кило аргентинских бифштексов; могло хвастаться пикапом последней модели. Что касается Домингито, жаловаться ему не разрешалось. Конечно, лицо его по временам покрывалось темными пятнами, но зато, запертый в своей комнате, он получал взамен вагоны игрушек.
Трудности начались на пятом месяце. Мальчик, привыкший к наказаниям, не только утратил страх вместе с удивлением, но даже пристрастился к боли. Чем сильнее была оплеуха, тем шире он улыбался.
– Что будем делать? – промурлыкал брат Маурус. - Этот шалопай сделался мазохистом! Глядите, я колю его в башку иголкой, а он и ухом не ведет! Не кажется ли вам, что с ним надо бы поступить, как с нашим Господом: взять три толстых гвоздя, пару деревяшек и распять?
– Святой брат, – обратилась к нему мать, – чтобы курица несла золотые яйца, не стоит делать из нее бульон. Лучше принести в жертву Пепо, его ангорского кролика.
В присутствии ребенка, привязанного к стулу, чьи веки были подняты и закреплены при помощи липкой ленты, зверька пригвоздили в стене, растянув ему лапки. За неимением копья бабушка вонзила ему в бок вилку. Кролика, истекающего кровью, оставили умирать, в то время как Домингито кричал от ужаса. Золотые слезы текли безостановочно целую неделю. Чтобы утешить мальчика, родственники подарили ему – после того как приобрели прекрасный участок у моря – белую мышь… умерщвленную через полгода. (Рыдания по этому поводу позволили возвести на участке виллу). То же самое случилось и собачкой чихуахуа. Но когда ребенку навязали полосатого кота, он выгнал того пинками. То же самое с белкой, шимпанзе и попугаем… Пришлось менять тактику.
Поначалу думали отрезать Домингито фалангу пальца, но, вспомнив, что он стал нечувствителен к физической боли, решили истязать его морально. Дон Луис запачкал свою одежду и голову куриной кровью и растянулся посреди улицы – так, чтобы из-под рубахи виднелись коровьи кишки. При словах доньи Луисы: «Твоего отца задавили!» мальчик выбежал из дома, увидел лежащее тело, сделался белее своих носков и завизжал. Бабушка и дяди собрали в хрустальный рог все слезы до единой. А затем дон Луис со смехом поднялся, и все
Достаточно выйти сегодня на улицу, и мы увидим множество альтернативной молодежи, которая совсем не похожа на вчерашних людей. Но по-отдельности Паши, Маши и Даши по-прежнему не существует. Паша покрасил волосы в вороной цвет, пустил челку на один глаз и покрасил ногти черным лаком. Паша – эмо-бой. Маша ходит в кожаном плаще, мажет лицо пудрой до мертвенного бела и говорит о смерти. Маша – готичная девочка. У Даши широкие штаны, кепка, цепи да танцы спиралью. Даша – рэпер. Что же получается? Вроде бы есть выбор. Но с другой стороны, и Паша, и Маша, и Даша всего лишь представители своих коллективов, субкультур, внутри которых коллективизм не меньший, чем у охаянного советского человека. Получается симулятор альтернативы, коллективный индивидуализм, одинаковая разность, серость, замаскированная под радугу в субкультурной пляске.
Поэтому современный инфант должен не только лелеять свое протестное настроение, как проявление молодости, не только обращать его, порой, на самого себя, сомневаться в самом себе и с тщательностью параноика видеть вокруг деяния Машины, но также пестовать еще одну характерную для молодого состояния черту – инаковость, отличность. Индивидуализм – это абсолютная уникальность. Уникальность среди уникальных. И этого не нужно бояться. К этому нужно стремиться в рамках процесса за свободу. Если ты отличаешься от большинства, меньшинства прочих многих, то уже только это позволяет тебе говорить, что ты прав.
Анатолий УЛЬЯНОВ