Если ты рожден волком,
Если судьба оттачивала твои клыки,
Значит ты растерзаешь любую душу,
И жизнь не бьет тебя больно по носу.

Значит ты не боишься смеха
И зависти - ты ничего не боишься.
Значит другие, поджав хвосты,
Дрожат на снегу и скулят от боли.

Твоя совесть чиста,
Как кусок льда в оправе алмаза...
Но однажды придет и твоя погибель,
Придет Любовь, и душа оттает...

И потечет из глаз,
И заскребет когтями счастья по горлу,
И в груди застучит комок боли...
И с ней придет Весна и Смерть.

С ней придет Черный Всадник
Из самой черной черноты ночи.
И Всадник проткнет твое волчье сердце,
Ведь Всадник не верит, что сердце бьется...

Пошла как-то Маруся на базар за тюр-лю-люшечкой. Да только одна тюр-лю-люшечка слишком дорогая, другая - некрасивая вовсе; у той - цвет не такой, у этой - форма подкачала... Ходит Маруся по базару, ходит - ничего найти не может. И тут - тирим-пум-пусик лежит. Да такой хорошеньких, такой ладненький...

- Эх, - думает Маруся, - Куплю-ка я себе лучше тирим-пум-пусик. Мне он, конечно, ни для чего не нужен... Но хороший тирим-пум-пусик лучше плохой тюр-лю-люшечки, авось когда и пригодится.

Тут Маруся, конечно, ошибалась - тирим-пум-пусик ей так ни разу и не пригодился... Впрочем, тюр-лю-люшечка ей тоже была не очень нужна...

Как это странно - забывать... Станно, но так приятно...

Забыть, что нужно есть и носиться весь день, как угорелый заяц, не зная и не чувствуя себя, погружаясь с головой в суету города, так, чтобы лишь крашком сознанья улавливать, как, свистя будто шальная пуля, пролетает чья-то жизнь у тебя над ухом...

Забыть, что вокруг тебя что-то есть, и сидеть на стареньком, но все еще мягком как теплое воспоминание диване и, укутавшись клетчатым пледом, потягивать горячи чай из любимой, надтреснутой кружки, заботливо подаренной кем-то на безумно далекий и давно забытый день рождения. Сидеть и, растворяясь в уютных струнах ажурного, неторопливо-грозного и наивного как средневековье Баха и шуме далекого сурового северного моря, забыть, что есть что-то кроме тепла и покоя...

Уютно устроившись на мягком сиденьи чьего-то дорогого импортного автомобиля, забыть, куда и зачем ты едешь, и, глядя в окошко на летящие мимо глазища окон и васильки фонарей, верить, что никогда не кончится это шуршащая по настерпимо ровному шоссе резиновая скорость, и что ты навсегда уезжаешь из прошлого, чтобы никогда не встретиться с настоящим...

Забыть, что нужно каждый день суетиться в этой серой бесконечноти, ненавидя эти изломанные закоулки грязных улиц и скочных душ. Забыть, что вокруг есть что-то, что обязательно растормошит, разбудит, выпотрошит и не помилует, не пощадит, не поцелует на прощанье, обдав щеку горячим дыханием чуть отдающей табаком старости, исколов нежную кожу наждаком трехдневной щетины, не спасет во имя чьего-нибудь светлого, давно позабытого и истоптанного имени, не помолится, обливаясь слезами первого душевного возрождения в пыльной полупрозрачной тьме старой деревянной церкви, не удивит, в поледний раз протянув усталую морщинистую руку и, схватив за грязный клетчатый воротник детской рубашки, не вытянет обратно, туда, где тепло и свет, туда, где жарко натоплен камин и ждет горячий душ и чистая постель...

Как хорошо забыть, что на свете есть война и смерть и, однажды, теплым, но пасмурным осенним утром, когда кленовые листья, мягко шурша, падают в буйный сад чьего-то маленького дома, забыть, что ты живешь, и не жить...

Снова грохот толпы, захлебнувшейся собственным криком.
Вы идете вперед, позабыв про их стоны и плач.
Сколько силы и твердости в вашем движеньи безликом.
Вы работник на все времена - беспощадный палач.

Пот кровавый не раз заливал вашу жесткую спину.
Вы же шеи ломали, не глядя, друзьям и врагам.
Вы таким родились - безответным рабом гильотины.
Королевские головы падали к вашим ногам.

Вы остригли их жизнь, невзирая на прзрачность правил,
И плебеи сосали их царственность словно колпы.
Почему неизбежность разрыва никто не исправил?
Вы бросали позор их к ногам воспелнной толпы.

Подчинялись лишь смерти, служа повелителям разным.
Если месть это выход, то кто-нибудь отомстит.
Вы скрывали лицо колпаком от предательства красным.
Вы скрывали лицо - вы боялись, что Бог не простит.

Вот и пыль улеглась, заметая все страхи ночи...
Выйду шагом нетвердым на призрачно-тихий берег.
И волна мои ноги босые прохладой точит,
И что здесь нахожусь я, быть может, сама не верю.

Все так пенно и ясно, я в этой лазури таю.
Голос мой в криках ветреных чаек почти не слышен.
То ли в небе плыву, то ли в море парю - не знаю.
Я полна этой бездной от стен и до самой крыши.

Она играла Гендаля и Баха.
Как будто вздох в душе был каждый звук.
И совершенство лиг, как легкость взмаха
Ее волшебных мягко-тонких рук.

Был нотный стан из жизненной страницы
Как тень глубок и звонок словно сталь.
И в небо воспарить хотел бы птицей,
Согретый ее музыкой рояль.

Я уже никому не верю,
Твои флаги в порту спуская.
Очень жаль, что, глубины смерив,
Стала волчьей душа морская.

Знаешь, соли и так не мало
В моем сердце еще незрелом,
А любить, не боясь провала,
Может глупо, но очень смело....

Мимо улиц, вдаль глядящих бойко,
После этой пыли-боли дня
Ржаво-металлическая тройка,
Ты неси, неси вперед меня.

Жизнь моя, короткая такая,
В этой гонке хоть до тла сгори...
Пусть вокруг быстрей, быстрей мелькают
Окна,окна, окна, фонари...

Эти васильки надменных улиц
На бетонно-стройных стебельках
Лужами сиянья обернулись
В моих черно-крошечных зрачках...

Я проникну неумело-ловко
В это ночи городской пятно,
Чтоб достичь конечной остановки
И зажечь свою звезду-окно.

Не кровью вымаливать,
И не жилами стягивать,
А просто сон воды украсть глазами,
Вложить кому-нибудь в губы
И сказать - храни.

Не смертью спасать,
И не крестом проповедывать,
А просто апрельский ветер поймать руками,
Вложить кому-нибудь в душу
И сказать - люби.

Не пламенем жечь,
И не гневом миловать,
А просто крохотное солнце зачерпнуть ладонями,
Вложить кому-нибудь в сердце
И сказать - живи...

Зачем серебру предпочли Вы медь,
Взметнувшись по жизни тенью?
Вам голос был дан и возможность петь,
Вас звали Сергей Есенин.

За что свое имя вливали в грех?
За что, в простоте сердечной,
Так часто безумно любили тех,
Кого не могли навечно?

За что не просили ни слов, ни рук,
Чтоб с ними печалить брови?
Коль было б кому "До свиданья, друг"
Сказать, надо ль было б крови?

За что безрассудно предались вы
Вас испепелившей страсти?
За что оказались Вам не новы
И жизнь, и любовь, и счастье?

Ваш передушеный плач.
Хмурый и босый,
Громометатель, трубач
Хриплоголосый.

Нежность искомкав в меч,
А робость в хохот,
Чувствовать грудой плеч
Мертвецкий холод.

Каждым души углом
Презрев их лица,
Странствовать напролом,
В любовь разбиться.

Той, что мертвей, чем лед,
Меднословый вестник
Отдали Вы полет
Голосящей песни.

Всякой арбы несло
Колесом Вас пятым...
Господи, как тяжело
Быть всю жизнь распятым.

Когда выгложут до дна последнюю строчку
и предсмертную букву вздоха,
когда выдушат последние крохи
ваших жилых судеб
и простывших жил,
тогда я, с моим криком упрямым
и ломоносым профилем звука,
поднимусь, внимая ступнями хрусткость
дрожащих ступеней,
к подножию жизни.
поднимусь с усмешной улыбкой
и защимом в горле
занозенного сердца.
С головокружительной льденостью посмотрю вниз...
И на белой простыне неба напишу:
"Здесь слишком холодно..."

Тень легла на город сонный.
По аллеям дремлют клены.
Только ты, в весну влюбленный
В эту ночь не спишь.
Вновь и вновь, мечтами пьяный,
Возле тьмы оконной рамы
Ты бросаешь взгляд упрямый
Над рядами крыш.

В эту ломкость звездных линий,
Что покрыли, будто иней,
Свод небесный темно синий,
В эту ночь без сна.
Там, где ветер неспокойный
Между звезд гуляет вольно,
Где тебе почти не больно,
Где твоя весна...

Эти с рогами звери
С множеством ржавых мест.
Мало кто в душу верит
Красных больших существ.

Воздух звонком взрывая,
Рельсы топча опять,
Может, трамвай мечтает
Птицей отчасти стать,

Ветром совсем немного
Или корой берез?
А впереди дорога
И бесконечность грез.

День изо дня по кругу
Скучный проложен путь.
Можно трамваю-другу
Только слегка мигнуть.

Как тяжело, наверно,
Глядя на фонари,
Внешне быть ржаво-скверным,
Солнечным быть внутри...

Может, в железных душах
Чувствам неведом край?
Может быть, слезы душат
Спящий в депо трамвай...

Я пеку блины по воскресеньям
И сама не знаю почему,
Но занятье это, без сомненья,
Не смогу доверить никому.

Печь их нужно нежно, беззаветно,
Чтобы каждый был круглей луны.
И они не будут безответны -
"Высший класс" получатся блины.

Кто-то выпекает их словами,
Ну а я - на старенькой плите...
От моих исходит пар клубами -
То-то будет радость в животе!

Я пеку их не для блеска славы,
Просто так - по прихоти души,
И они такой большой оравой
Будут очень в масле хороши.

В довершение - сметаны ложка
И готово - налетай народ.
Оценить их сможет даже кошка,
Лапкой вымыв свой усатый рот.

Эти странные глазища...
В мире их нежней и чище
Просто нет.
Эти синие глазища
Тем, кто сам душою нищий
Дарят свет.

Эти страшные глазища
Видят бездну всю до днища
Сквозь туман.
Эти юные глазища
Вечно жаждут новой пищи
Для ума.

Эти чертовы глазища
Всюду сеют пепелища
Войн и смут.
Эти вечные глазища
В каждом сердце правды ищут
И найдут...

За окошком мороз все крепчает.
Разложу я варенье в два блюдца
И налью тебе мятного чая,
Чтоб в уют с головой окунуться.

Все застыло теплом и покоем.
Мы сидим - две души нараспашку
И глотками пьем лето зимою
Из расписанной розами чашки.

Тает воск от накала смерти.
Сердце смутной тревогой ноет.
Даже это поняв, не верьте,
Вера слишком дорого стоит.

А мое горячо дыханое.
Я рождаю мельканье тени.
Я свеча до глубин сознанья.
Я свеча на ветру осеннем.

Столкновение жизни граней
Снова так безнадежно плоско...
Не услышит никто рыданий,
Лишь увидит потеки воска.

К пустоте луны прозрачной,
Словно в море корабли,
Клином стройным и невзрачным
Потянулись журавли.

Будто умерших героев
Нерожденная душа,
Полыхая дружным строем,
В вечность мчались неспеша.

Там, где птицам не помеха,
Даже круг усталых дум,
Звездное им слышно эхо
Или ветра теплый шум.

Как зрачком ночного ока,
Черной точкою вдали,
Вновь к луне, так одиноко,
Улетали журавли...

Ты часто слышишь краешком сознанья,
Как падает звезда, сорвавшись вниз.
И достигаешь с миром пониманья,
Ступив ногой несмелой на карниз.

Ты видишь, как рождается нод морем
Прощальная соната ветерка.
И часто радость заливаешь горем,
И с ним идешь вперед, к руке рука.

Ты хочешь в этой жизни суетливой
Прочесть свое значенье между строк.
Ты так спокойно, даже горделива.
Не смеет страх ступить на твой порог.

И каждый, кто хоть раз тебя увидит,
Хранит навеки в сердще твой портрет.
Тебя такая дерзость не обидит -
Ты совершенство, в этом весь секрет