…Все началось с того что меня здорово кинули по вопросу «с кем сидеть». Официально в автобусе я сидела одна, но соседнее кресло превратили в место общественного пользования и концу поездки там посидели около 7-ми человек. Я отворачивалась к окну и заучивала тексты песен звенящих в ушах. Я заучивала пейзажи за окном. В определенный момент они начинали не укладываться в голову. Я принимала доставку еды с задних сидений, я все терпела то, как пихались на переднем, я все улыбалась – ведь в Краснодар все-таки! На оперу…

Это было какое-то наслоение. Переслойка. Обман? Ощущения совершенно других людей, состояние другого общества. Когда я выныривала из мыслей, то с удивлением понимала – это вообще-то мои одноклассники. И если что, то уже две с лишним четверти. А я все привыкнуть толком не могу… В макдональсе я вспомнила Сашкины  еще Ялтинские слова «запомни этот запах, во всех макдональсах мира он одинаковый». Я вспомнила наш второй в лагере поход в город, когда мы по всей набережной мотались за убегающими нашими подопечными, вчетвером сидели за столиком, опять мотались за мелкими. А мелкие дурили нас и убегали. Хамили...

А тут мы перемещались на лифте свободного падения, ходили по лестнице запрограммированного перемещения (эскалатор) и ходили по магазинам, заполоненным вещами  в розовую полоску. Эти магазины дали много ощущений, а гвоздь программы впереди.

- пирожок – мороженное, пирожок - мороженное, пирожок – мороженное, пирожок- Ирина Борисовна…

В потолке отражались люди. Сверху видно всех, и никто, никто не подымает голову. Много женщин в красных платьях. На опере я жутко хотела спать, просто засыпала.

- чаю хочу…

- пойди купи, 5 рублей стоит. Вру, не 5, не знаю.

Больше всего в опере мне понравилась испанская речь Кончиты, и вопрос графа «ты бред или….?» Сразу вспоминается Чашкина фраза – Бред, ты что бредишь?!

Обратный путь был похож на бредовый сон под температурой. Может я все-таки уснула? Постоянная смена соседей, темнота за окном и одни и те же аккорды в ушах.

…Что я могу изменить, направляемый собственной тенью?...

Меня пытались будить. Но я все равно не спала. Странно, проще пытаться отключится под полную громкость в плеере, чем под тихие разговоры. Экраны сотовых резали светом. Жутко хотелось спать.

…Я просто знаю, что  в последний момент,

Когда тебе никто не поверит

Прохожий на остановке укроет тебя под плащом…

Все как то быстро разбежались. Минута и кругом не было не автобуса, не людей. Фонари и две пустые остановки. Ветер в голове, боль в горле от невыспыния. Слезливый осадок в довершение. Улыбка что съездили то не плохо… Мама, не трогай меня. Мама я устала. Мама я хочу спать. Что? В школу? Завтра?! Право я… Писла в темноте и наугад. На подоконнике. В слепую.

Вертится мысль, что так я не выживу.

Господи, как же глупо. Я и самоубийство – несовместимо. Полный бред.

Господи, я же «ходячий позитив».

Памятник самой себе на деревянном подоконнике.

Вечный поиск, падающий на землю. Вечный поиск чужих глаз.

Ворошу свои чувства и понимаю что не больше чем мысли. Обдумываю мысли и прихожу к выводу  что и чувства есть.

- Он тебе нравится?

- Не знаю… Он такой идиот, такой идиот…

- Ну знаешь ли мужчина должен быть чуть умнее и чуть симпатичней орангутанга.

- О! Тогда все нормально, потому что внешность у него такая… хорошая…

О, господи.

все тот же май.

Я не могу разговаривать с людьми. Язык не поворачивается, просто не могу. Слова  задеревенели, как замерзшие пальцы. Говорю и чувствую свою не искренность. Мне все кажется, что я вру. Я не знаю насколько мне сейчас можно верить, не является ли сказанное придуманным. Легче молчать. Молчать в трубку – это слишком мучительно, так что дайте возможность помолчать где-то в темноте на скамейке, молчать, слушая чужие слова на сплошном выдохе. И вздыхать, кивать, пожимать плечами. И молчать. Говорить совсем не получается.

Без декабря не_залитые солнцем улицы. В белой снежной пыли. Все повторяю одно и тоже,  тишина в голове готова взорваться. Мне хотелось, чтобы солнце было огромным фонарем. Есть что-то в фонарях одухотворенное, непередаваемо возвышенное. Только уж слишком уныло они тянутся вверх. Так уныло, что от них хочется плакать. Я провожаю их взглядом, запутавшимися волосами и все думаю, что вот опять губы обветрены. Солнечные лучи сходятся в одну точку, и огромный рыжий фонарь вправду  бы мог быть солнцем.

Я пытаюсь заснуть нас столе под тиканье будильника. Две недели живу без наручных часов (а раньше не снимала круглые сутки) неделю живу без сотового. И не скучаю. Музыки, правда, не хватает, но…

И все исписанные листы не вмещаются в одну запись. Не компонуются.

Телепаты искали мой потерявшийся разум. Хлопали руками по воздуху. Звали. Чашка нашла меня в кисточке.

- Анфиса, это ты? Ты?! Что-то вы по телосложению не похожи…

Я сидела напротив и смотрела. Смотрела на ее веселые глаза, на худую кисточку. Ждала, когда же меня оповестят о том, что я найдена. Смотрела на Чашку, смотрела на Женю, которая уже прекратила поиски, смотрела в окно на отдаляющийся транспорт и улетала все дальше. А они меня так и не нашли. Сволочи.

Весь день с плеч сползали лямки. Отсутствие физики как таковой притупило мою любовь к ней – Никола тесла еще чуть-чуть и не форева.  Господи, со всей моей тупостью, глупостью и неуклюжестью я ещё ухитряюсь не сбиваться с пути. Все так хорошо и правильно что озираюсь в поисках подвоха. Жду подножку.

В темноте, лежа на полу слушала любимые песни, отдаляла потолок. Заслоняла лицо шариками, кидала их в неизвестность. Life is the wonderful. А теперь мой сотовый который так честно работал плеером при смерти. Его рассудка хватает только на то чтобы высветить приветствие (которое меня порядком достало) и предложить установить время. Потом он отключается.

В темноте я плачу в удовольствие. В темноте я громко всхлипываю, щурюсь и «за чем» «за что» и «как же так». В темноте я обнимаюсь с дверным косяком и судорожно вожу по дереву пальцами. Пытаюсь петь. Читаю наизусть свои и чужие стихи. Все так хорошо, что хочется плакать.

Когда я наконец-таки проснусь, хочу ещё снега. Хочу много-много снега, темно-белое небо, заледеневшие внутренности и свободный воздух. Упасть и смотреть вверх. Не двигаться под всем этим грузом. Не искать в голове забытые воспоминание. Впитывать взглядом небо и ничего не помнить. И твои глаза совсем  рядом.

Это все сюр.

Так реально что я не верю. Спотыкаюсь и забыла про небо. Про землю. Свихнулась на своем творчестве. Life is the wonderful.

Сплю уже несколько дней. Сплю вязким теплым мутным сном. Я сплю в плесневелом летнем болоте.  Просыпаюсь где-то в обед и засыпаю обратно к вечеру. Я плаваю в этом сне, я действую наугад, я живу по алгоритму. Алгоритм оказался простым – ошибок не обнаружено.

Я ныряю в дверь, я плыву, раздвигая руками водоросли, вверх по лестнице. Цепляя взглядами прохожих.

На алгебре постоянно распахнуто настежь окно. Хотя на улице нулевая температура. На доске долго что-то писали, и вывод в моей голове нашелся один: все равно.

Все равно.

Я бессознательно списывала с доски. Иногда пропускала буквы. Потом поплыла в столовую.

Еще только десять, а жара стоит невыносимая.
Я иду через яблоневый сад к дому, стараясь держаться тени.
Это старый бревенчатый дом с зелеными наличниками и серой крышей. Когда-то давно я жил здесь.
Я поднимаюсь по ступенькам на террасу. Доски скрипят
и шатаются. Открываю легкую дверь, и прохожу внутрь.
Почти все помещение террасы занимает большой дубовый стол,
он весь покрыт сухими трупиками бабочек. Их сложенные крылья слегка колышет ветер.

Я нагибаюсь, чтобы достать из-под стола лопату, и иду в комнату.
В этой комнате земляной пол. Жирная черная земля.
Я начинаю копать.

Проходит около получаса, и я вытаскиваю из земли старый телевизор. Протираю ладонью экран.
С экрана на меня смотрит знакомое лицо. (c)

Исписываю тетради на уроках.  Пишу монотонно и постоянно. Как можно выразительнее, как можно на показ – смотрите все - я пишу. И все по очереди спрашивают, и все ведь знают. И не останавливаясь дальше. Сглаживаю почерк до сплошной прямой. Пишу все ,что происходит, переписываю все мысли.

А они потом оказываются одинаковыми.

А они потом оказываются жалкими. Не совершенными.

Легче смеяться. Легче притворятся вечным тормозом.

А мне обидно видеть, что не получается.  

Буду плакать до умопомрачения, потом умоюсь, улыбнусь и пойду дальше. Подумаешь, не впервые.

27 января.

По пути со школы с упоением под дождем ела пирожное за 15 рублей. На этом мои деньги закончатся. Долго вспоминала, на что я их потратила. Когда вспомнила, слегка разочаровалась.

В себе?

Словно бы ещё одна страница позади. Я определенно чувствую себя на этой неделе так, как  не чувствовала ещё на прошлой. Стрелки тикают с другим ритмом, и нет одышки. Дыхание больше не преломляется от сильно длинных слов и движений. Слова сложились, слова оказались простыми. Не сложными и послушными, (наконец-то?)  Что-то наконец-таки распрямилось и в голове остались только монотонный дождь и черно-белые картинки.

Мои алюминиевые проволоки.

солнце выключает облака

Пошел процесс следующего угнетенного состояния души. Давит давит горло. Холодно по жизни. Хронически обидно и одиноко.

Застоялись мысли. Желе в голове. Вода в глазах в волосах, на лице.

В обед мы смеялись как ненормальные. В обед мы смеялись, мы пели. Сгибались со всего. Небо почти как  стены в моей комнате. Жутко холодно и мы смеялись, смеялись. Запихивались пирожными. Обещала не выдавать секреты.

Я жду, когда замерзнут лужи за окном. Не поддается пониманию.

Ведь меня это иногда достает. Ведь иногда, раз в месяц мне совершенно не все равно, что все вот так. Что 15 лет и ни одного разбитого сердца кроме в конец раздробленного своего собственного.

Я так давно живу без шедевров. Хочу не отрываться от клавиатуры ради чего то стоящего. Но все не получается. Отработанные одинаковые фразы. Я не могу так. Не хочу.

А мы орали что весна идет. Что юго сходит с ума. И я думала, я столько думала, столько как всегда не важного.

- Напоминай мне про планшет, а то я боюсь, забуду.

- Ага. Анфиса, где планшет?

-здесь.

- А планшет где?

- Здесь.

- А такая штучка деревянная где?

-вот

- А такая бумагой обернутая?

- Здесь.

- А планшет где?

Мы дико ржали, когда Даша начала есть хлеб (ребенка дома не кормят), мы дико ржали, когда вспоминали где планшет, мы дико ржали, когда пили чай, когда увидели в туалете макет обрубовки головы вырезанный из мыла (вот что значит НДХШ), когда  увидели что в художке бывает расписание звонков (у нас то можно и без перемены остаться, а можно на полчаса уйти заотдыхаться) и вообще мы дико ржали. Мы с чашкой вопили при виде академического натюрморта чашка-чайник. Мы втроем обменивались плеерами и создавали в ушах миксы.  И Наташа-без-плеера нам даже подпевала. Мы смеялись и пели, глядя в глаза «я люблю тебя во все глаза, я хочу любить тебя руками». – Девочки давайте поскромнее себя вести, а то ещё подумают то мы местные… Расталкивали стулья и с песнями неслись по коридору. (Спрашивается: когда мы успевали выполнять постановку?) И все так же дико ржали.

Итог: я четвертое (но почему-то призовое) место по живописи.

Чашка: третье место по рисунку.

-…

- Чего?

- Да ничего.

-А, планшет здесь.

Я больше не могу так жить. У меня просто не получается.

Слишком многое потеряло важность

Не потому что все накатывается снежным комом. Не потому что кто-то не прав. И не потому что не права я.

Потому что меня здесь больше нет, и вряд ли мне захочется вернуться. Потому что я устала от одной и той же пыли, и вода пускай меняется – все та же. Сдавило горло и замазало глаза.

Простите меня все и за все.
Можете даже не прощать, главное,  что я знаю. Все.

Все.

Все это ничего не значит. Ничто не имеет значения. Я вижу, что иду слишком резко, я слышу, что говорю что-то не то, но не успеваю, но просто не успеваю остановиться. Может так и надо. Может все должно остаться так. Исчезать по капле в воздухе. Стираться с мыслей со стекол и прятать свое отражение. На память вам ничего не останется. И я не загружу никого обязанностью меня помнить и знать. Забывайте. Забывайте на здоровье, я пойму. Мои слезы это просто слезы. Это моя привычка. День не день, если я не плачу. Нет праздника, если я не порыдаю. Мои мысли это всего лишь мысли. И как бы не давило в груди я не признаюсь вам в глаза. Глядя в глаза я не признаю вашей правды. Потому что это просто чьи-то мысли, даже не мои. Потому что вам, моя дорогая, моей правды не понять (как и мне вашей) слишком отличается. Потому что мне ее не объяснить. 

По вашей правде (по вашей – признаю) я не права. Я Последняя сволочь и эгоистка, и как там ещё в нашем возрасте называют себя раскаявшееся люди?

А по моей я ничего не знаю. А по моей, я сплю из за дня в день и пытаюсь понять что происходит. По моей,  для меня существует только папка в компьютере «творчество» и ветер по дороге после школы. И пускай для вас это эгоизм. Для меня это все что осталось и не покинет. Для меня это единственное чему могу отдаться до конца. Признать все и жить только этим. Единственное что я смогла удержать с собой за последние три (два?) года. А слезы, импульсы в сердце, направления в мыслях – так просто заменить. Так просто подумать о другом. И повторюсь – простите. Простите меня, если не можете этого понять. Простите. А я ничего не знаю.

Сентябрь это ещё не осень. Декабрь – это не зима. Май уже не весна. А лето, все лето это сплошная подготовка к моему дню рождения.

Встречные потоки солнца и машин. «А я уже ни на что не надеюсь, если честно». В глаза лилось что-то родное и знакомое, та самая весна, которую мы песнями звали в окна. Пели и песни и перемигивались через весь класс. Пели песни и искали в них правду. Это все про нас.

Пропала без вести в японских лагерях

Спотыкаться и кричать. Весь наш восторг упирается в то чтобы в нужное время закрчать. Запеть. Может грубоватые шутки. Второй день плясок перед камерой.

- Да не бойся ты, не уроню я твою камеру!

- Камера не моя, я за нее не боюсь. Я за жизнь свою боюсь.

…И весна не весна, если ты позабыла этот город дождей, этот садик и двор….

Мне казалось, что позади должно остаться что-то большее, чем все эти осадки в мыслях и в горле. Все эти раскрытые тайны и выданные секреты… Разговоры выливаются не туда куда надо. А я утыкалась носом в родные плечи и думала - ведь так давно не виделись! Мелодии набора кнопок и прихода смс. И что мы можем больше, и то, что воздуха вокруг так много, что странно как на земле может оставаться место для чего-то другого? Слышать родные голоса в трубке, и думать – какие же мы все-таки замечательные.

Замечательные, когда не видимся. Когда скучаем. Теплеют глаза и тянутся руки. И столько веры во всю эту нашу дружбу, что есть ли ещё место на земле  для сомнений?

Шепотом повторяю то, что расскажу. Смотрю в их самые ценные глаза и понимаю что промолчу. Что мы все же выживем без этих мелочных данных. Просто всего лишь нам не наверстать упущенного. Просто мне надоело плавать в воспоминаниях. Мы столько друг о друге теперь не знаем. И, кажется, что уже и не узнать. Уже.

Набирать по асе что-то смешное непонятное и бредовое, и все твердить  по кругу: «я скучаю»

Заштриховываю окружности мыслей синей ручкой. Простые формулы, которые надо помнить. Во всей этой серости (однообразности?) можно было давным-давно разувериться в чудесах. Среди всех этих бессмысленных побед и вечных поражений можно было бы зажить другой жизнью. А я все так же плаваю в мечтах. Мир иногда с треском стучится в окно. Неслышно ходит по комнатам. Простите, я ошиблась дверью. И дальше спать, спать…

Утро было дождливым и темным. Утро было длинным и тягучим. Воздух продувал голову, и мне совсем не хотелось думать. Шла медленно, обходными путями, глядя на расплывающиеся в лужах фонари. А дошла все равно быстро.

Такая долгая и мучительная темнота полупустых коридоров. Мокрый зонтик, холодные пальцы, глотаю сдавленный воздух ртом. Говорю в нос.

Пусто и никак? Но все хорошо. Я знаю, все просто замечательно.

Длинный и тусклый свет в кабинетах. Дождь по подоконнику. Тихо вдыхаю через рот.

Иногда находит такая серость и такая скука, что для спасения готова уже и уроки делать. Мир по схеме, мир без событий. Чем «сегодня» отличается от  «вчера»? Правильно, цифрой в календарике. Значком в ежедневнике. Приближенностью к концу?

Заткните мне рот, не то я запою. Усадите, успокойте. Я даже плакать не могла, так было пусто. Никак.

Эти минуты хотелось разделить. В эти минуты как-то особенно угнетало одиночество. Не резало горло, как обычно. А угнетало и давило на жалость. Как же так?.... Давайте, я приглашаю в гости. Размалюем лица краской, я напою вас чаем (я всех гостей пою чаем, я не кормлю, я пою чаем) и мы будем петь песни на кухне, будем  смотреть в окна, вдыхать ветер из форточки и ставить фотоаппарат моей мамы на черно-белый режим. Давайте? Я жду, господи, как же я жду тех дней.