Ничего не хочу.
Только плакать есть и спать. Это мои инстинкты.
«это любовь»
А я не хочу вот так вот. Не хочу писать о таких вещах, только о другом не получается. А если засмеяться – не заметят. Если десять раз повторить одно и тоже – не смеются. Взорваться пылью и светом.
А вы знаете, первые люди были сотканы из пыли и света. Они сияли посреди ночи и разрывали темноту на куски. А потом разорванная до молекул ночь вошла в состав пыли и света. И все стало таким, каким стало. А если прыгнуть вниз, то, наверное, разобьешься. А если зарыдать на всю улицу то кинутся успокаивать. А если посмотреть в глаза, то посмотрят в ответ. Ударить – спросят в чем дело. Улыбнешься, скажут весело. Улетишь – не заметят, потому что не помнят, как ты десять раз подряд повторяла слово в слово.
Чудо.
А я нашла свой овраг, где можно упасть, свалится под сухую траву, и орать песни, заткнув уши и зажмурив глаза.
За городом, в пяти минутах ходьбы от конечной остановки, виноградники тянутся вперед и упираются в гору. Чай, чай, кто будет чай?
Мы сходим с ума. Да. Мы сходим с ума, медленно и верно, к «человеку из кеемерова»
Плясать, топтать землю, пить чай, втаптывать землю и петь(кричать) песни. Заслоняя жизнь. Себя. Заткнуть уши и не видеть. Заслонить, и свалится лицом вниз, не видя ничего кроме неба. Когда-нибудь я улечу. Упаду вниз, в самые облака.
Шуршащие полы и сквозные щели между блоками.
Хожу по школе и ищу. Ищу, ищу…
Я не умею ходить без опоры. Я спотыкаюсь и падаю без опоры. Я боюсь падать, тем более падать без опоры.
Я не боюсь машин, когда они проезжают в нескольких сантиметрах, я не боюсь своей позорной тройке по русскому, я не боюсь школьного одиночества – я боюсь упасть а не сесть на пол. Боюсь упасть и не подняться.
Небо, где ты? Я люблю тебя, а не потолок.
Я люблю тебя, сквозь землю, камни и облака. Люблю.
Я боюсь упасть в небо
Осень.
Кусочничает. Осень безбожно кусочничает, прячет самое лакомое, забирает самое лучшие и насмешливо облизывается. Прячется, прячется.
А я что? А я смотрю на небо.
Я помню, было, небо, я не помню где.
Мы встретимся снова мы скажем: привет.
В этом есть что-то не то…
она была очень глупая и несообразительная, слишком часто улыбалась, а потом вдруг начинала реветь и проклинать ничего не сделавших окружающих.
Порой она была чересчур вежливая, и робким взглядом впивалась в витрину булочных и кондитерских, когда в кармане грязной куртки валялись последние монеты на автобус. Смотрела на небо, улыбалась, спотыкалась о бордюр и плелась дальше, оставляя на асфальте следы запаха краски, пыли, соли, мармелада, глазного яда и общипанного цветка пульсатилы. Она скучала о великой верной любви, она плакала, глядя на нежные пары на скамейках. Ей может быть хотелось тепла, уюта, горячего чая и макарон с острым кетчупом. Может летнего шашлыка, весеннего холодного моря, или зимних сугробов, февральских ветров, новогодних салютов, но сейчас над городом нависала верная серая осень. Осенью небо приближалось к земле, приближалась настолько, что она могла сойти на землю и предупредить о скором приближении зимы. Осень была очень искренняя и поэтичная, она пыталась любить маленькую замученную девочку и каждый год дарила ей небо. Девочка улыбалась в ответ и устремляла взгляд наверх в белые-белые облака без просвета.
Только господи, живи с моим сердцем,
Слушай стук, тихий ритм печали…
Дождь закончился. Мне идти и кормить собаку, пылесосить, учить уроки, а я сижу и мечтаю о чем-то очень высок и важном. А великом и нерушимом. И так всегда?
…Двое мужчин нерусской внешности пропустили меня вперед. Я поднималась на пятый этаж и слушала под пятками низкие широкие каблуки.
Я кисну. Я кисну, пока в моих руках расцветает моя заветная мечта, пока строятся замки, я кисну от скуки.
Я просто скисаю. Я уже боюсь говорить об этом тем, кто меня постоянно от спасает. И я кисну, кисну…
Чужая осень прошлого года меня вдохновляет больше чем своя собственная. Чужие слова всегда лучше, всегда есть что-то лучше чем у тебя. И всегда серой незаметной тенью позади плетется зависть и поедает меня по следам. Её не видно за стеной дождя, я только чувствую, что меня становится все меньше и меньше.
И я ксину, кисну… … Мы говорили про свободу, она спрашивала, реализовала ли я свое желания. А я ответила что на это можно потратить целую жизнь. Но прошлый год был именно таким. А я хочу чего-то нового.
Хочу прошлогодней осени и кусочка зимы. И даже смирюсь, если не повторится весна. А лето, лето – это на самом деле межсезонье, перегородка чтобы все обдумать.
Шапок, темноты и фонарей. Тогда я не кисла, тогда я горела. Тогда не было ни панамки, не клюва ни вальса. Я все пытаюсь понять, что же тогда такое было? Матери сидели в коридоре, спрашивали нас о том, как мы рисуем, ждали своих пятилетних дочек. А я смеялась и заворачивала голову в шарф.
Я кисну, кисну, от того что ничего не происходит. Я скисаю от этой скуки.
Мы сидели в зале с белыми стенами, деревянными столами разными компьютерами и какими-то неинтересными людьми. В такт течению времени она перелистывала блокнот, продолжая записывать мои слова. Она спрашивала, притягивая из меня поток слов и чувств, которые давно хотелось рассказать. Она вытягивала из меня четкие определения, объясненные на пальцах. И пока мы говорили о смысле искусства и цели творчества, ей задавили вопросы вроде «как там, рождаемость увеличит материнский фонд?» Она потирала лоб, отвечала и вновь погружалась в течение беседы.
- Ну, ты пишешь не для штрокопланового читателя, ведь не всем будет понятно.
- Значит, не повезло тому широкоплановому читателю!
И она, наверное, меня поняла. Она, может быть, и удивилась, но поняла.
А ещё меня фотографировали…
«…Овны всегда делают поступки, которые утверждают их на троне. Львы же созданы чтобы властвовать, и потому достигают того же состояния с меньшими затратами сил и эмоций…»
- Так, хватит, мы все равно с тобой не лесбиянки!
Пятнистое небо недоделанной весны посреди осени. Это как же так? Ветер поднимает волосы. Я подозрительно не в краске. Небо? Небо, небо.
Круглые качели. Она на ходу придумывает эпиграфы к ситуациям, я фотографирую каждый дом.
Я уже не помню. Ничего не помню. Только громкий голос и привычный смех.
Меня поражает её свобода.
Осколки, осколки.
Ощущение что все это уже я где-то видела.
- О, слоник, слоник розовый! По сетене ползет, смотри!
Жаль не я сказала.
-Чья тряпочка?
- общественная!
- Это же драпировка...
Ага, а "Пушкин, как и я, думает что..."
Больно слышать. Устала видеть. Упасть бы на дно оврага, под сухую траву, заткнуть уши, зажмурить галаза и громко петь. так громко чтобы не слышать жужжжащей правды. Что бы оглохнуть. Ослепнуть.
Уснуть?
Расскажите что-то такое, чего я не слышала. Объясните. Скажите, что я не права, что мне так кажется?
Не значишь?
Не значишь, не значишь.
Промежутки между днями недели. Секунды между полночью и единицей.
Я полгода не взрывалась.
Я полгода не сламывалась.
Я перестала верить.
Просто хочу счастья. Обычного, человеческого. У нас есть соколки нашего прошлого.
Мы возродим нашу Римскую империю, мы снова будеим танцевать вальс. Снова кофе в Леди Мармелад за чей-то счет.
Я пахну шампунем? Я стабильно пахну шампунем и пропитана гуашью.
Просто счастье где-то рядом.
Просто.
Люди моего прошлого? Люди, Люди…
Анфиса изменилась, в их глазах я изменилась. Говорят не узнать меня, на шею бросаются.
А что изменилось?
Волосы отросли, волосы прокрасились. Вы меня просто не знали. Просто в моей старой школе нельзя было ходить в джинсах. Просто эти черные ногти – вообще второй раз в моей жизни, а вы успели увидеть. Анфиса изменилась?
Просто майка с физкультуры, а не школьная. Просто вы меня не знали.
Скучали?
А я не изменилась.
Дурой была, дурой, осталась. просто теперь моя дурость стала свободней)