Я не знаю, почему ты боишься отдать мне в руки ту часть “La Memoir”, что упоминают меня. Я вижу в них письмо, пусть и не написанное от руки в ночном порыве влюбленного сердца, пусть напечатанное и от того бездушно-мертвое, но письмо. Твое – мне.
Я так жажду красоты внешнего в нашем, когда содержание нам и так яснее ясного, но возможно менять оболочку. Пусть она будет терпко-бардовой с сизыми предрассветными сумерками; и наблюдать мы ее станем из-под сонных ресниц. Вдвоем. Одни ото всех. И проводить белой в отсутствие солнца рукой по волосам, шелку простыней, дереву комода.
И слова. Мы можем сочинять красивые, никому до нас неведомые слова и слагать их во фразы, смыслом понятные лишь нам, и предложения, предложения остаться еще чуть-чуть рядом в предрассветной тишине. Мы можем цитировать Шекспира; а можем придумать свой стиль; свой мир на эти несколько мгновений рядом, когда чувствуешь тепло лишь под прикосновением и холод свежего пред_утра вокруг.
Нам важно содержание, и это незыблемо. Но нам так все в нем понятно, в нем мы невольны придумать что-либо еще. Нам остается лишь форма, столь податливая в теплых руках с замерзшими от росы пальцами.
Heute Nacht erhälst du dies
Ich bete daß du dieses liest
[Lacrimosa: “Der Morgen Danach”]
Ты хочешь, чтобы я писала, писала как можно чаще и больше и обо всем. Тебе нравится стиль? Или же то есть способ постичь мое от тебя далекое?
Это как письма, письма, что мы пишем на тетрадных листах и забываем пропитать духами. Я хочу перечитывать их при свете луны или толстой восковой свечи или, на крайний случай, маленькой пузатой лампы бежевого абажура. Запершись в комнате от посторонних глаз; сидя перед огромным старым зеркалом лишь в том, что ты более всего любишь представлять себе. И писать, писать торопливым, дрожащим от вечерних мыслей почерком…
Но мы не пишем друг другу писем. Ни на какой бумаге – заранее или же специально надушенной. И даже не применяем ароматные чернила мыльных авторучек. И не читаем их по сто раз на дню; и не прячем на груди. Так пусть то будут мои тебе письма, ответы на которые я прочту в твоих глазах.
Порой ты понимаешь меня с полуслова и всю, порой – не можешь постигнуть и капли моего сознания. И ты понимаешь меня в том, и я спокойна, но иногда мне жаль, что ты понял все и до конца. Что ты увидел как на ладони всю мелочность и непробиваемую глупость меня той. Необъяснимая же словами сложность остается за кадром восприятия.
О том непонимании…
Все предельно просто, но при том, до несуразности не как у всех. Я не ревную тебя к Ней (какое избито-громкое слово – ревную!). (Ну вот, я снова пишу ее с большой буквы, придавая ей тем самым незаслуженную высоту; незаслуженную в моих глазах, но появившеюся через призму твоего восприятия.) Не к Ней, и ни к кому Ей подобному. Госпожа Р., равно как и госпожа М. и иже с ними далее по списку, волнует состояние моего пульса по причинам характера интровертного, т.е. стремления к власти как таковой, т.е. никакого отношения к отношениям межличностным не имеющим. И моего внимания, если вспомнить детально, данные создания удостоились лишь по причине заинтересованности в их связи с чем-то, мне несомненно дорогим. И неудостаивание их вниманием было, по сути, правильным, ибо, проще говоря, не интересны. А посему мне странно и, как то ни странно, неприятно слышать об их упоминании столь непозволительно для них частым. Частота, с которой мне стоит вспоминать их благодаря Вашим воспоминаниям, конечно, была установлена мною интуитивно; но как было выяснено ранее, интуитивный способ познания мне особенно дорог.
[И всё же, когда душу терзает тёмная страсть,
вся в белом, ты возникаешь в осеннем
ландшафте моём.]
Георг Тракль “Закатная песня”, 1913г.
Прошлогодняя листва под ногами – шелест былых эпох. Иссохшие листья на оживающей земле. Мягкой, впитавшей влагу черных снегов земле. Лесная речка, что еле движет воды в постоянстве болотной тишины, и ветви, ветви ив по ее нечетким берегам. Склоны извечной земли, утоптанной нашими ногами.
Девушка в белом платье, чья белизна столь грязна в этом лесу, девушка на берегу озера ледяной до костей воды. Ветер запутался в волосах цвета веток ив. И большие глаза, отражающие лед черной воды.
Ветви, обрывки шелка платья запутались в них. Синими от ледяного дыхания ветра руками ты убираешь листья из спутанных волос. Деревья с их черными ожившими в сумраке вечера телами, куда ты спрячешься от корней чужих судеб?
Прикосновения пальцев к алебастру плеча, словно ветви касаются глади тихой воды; легкое движение губ подобно дуновению ветра вскользь по коже. Тихо в своей медлительности и гармонии подставляем души лучам заходящего в ветви солнца, розовому отсвету давно забытого дня.
Вас любили, я знаю; но видели ли Вы при том сплетения судеб чужих ветвей на закатном небе?..
[О, ночные взмахи крыльев души:
пастухи, мы уходили однажды в сумерки леса
и преисполненные смиренья, - красный зверь,
зелёный цветок и лепечущий ключ -
вместе с нами! О, древний стрекот сверчка,
на жертвенном камне цветущая кровь,
К вопросам о триаде железа…
Меня не раздевали по кобальту и никелю; моя одежда не удостаивалась звания химических элементов; мое нижнее белье не выступало в роли комплексов трехвалентного железа в силу его схожести с раствором красной кровяной соли. Со мной никто не пытался зубрить расцветки от яблочно-зеленой, цвета закатного неба над юго-восточной Германией, через персиково-синие переходы симпатических чернил к космическим оттенкам розовых кристаллов из полиэтиленовой баночки, что справа от окошка лаборантов на средней полке. Зубрить до половины двенадцатого с желанным продолжением и руками на коленках, а глазами в вырезах декольте.
Да, мне не достало в детстве детских же игр. Я не наигралась в пустые детские забавы, но начиталась слишком взрослых книг. У ребенка должно быть детство. У меня его не было. И сейчас я с удвоенной силой навертываю упущенное…
И раздевать я буду тебя уже по всей таблице Менделеева. И цвета поплывшего перед твоими глазами мира будут от черного до черного через всю радугу и все интенсивности. И руками на коленках ты уже не сумеешь отделаться – не сможешь, не выдержишь. И просто выреза тебе уже просто не хватит. И ночи одной не хватит, как не хватает студенту перед экзаменом еще одного часа. И целого мира мало, не говоря уже о таблицах Менделеева и триадах железа, как частностях.
Да мне просто нечем крыть Ваши, Сударь, выпады о бессонных комплексах кобальта и переходах никеля с коэффициентом 3,7. Мне просто, знаете ли, несколько обидно и чуточку завидно, что в моей жизни так и не было триады железа…
Она похожа на старинную шкатулку.
Шкатулку английской леди, полную шелков и бархата. В ней нет места ежедневной пошлости суеты и мелочности сиюминутной моды. В ней никак не найти дешевых уловок и жалких стремлений к большинству. Модели, навевающие мысли о благородстве и чинности начала прошлого века. Ткани, благородство коих не терпит соседства действительности.
На шкатулку, что бабушка хранит неусыпно как память о мимолетной молодости. Шкатулку, что многие года хранилась на антресолях среди нафталина и паутины.
Шелк юбки затянулся об край деревянного, обитого синим ситцем кресла. Бархат сюртука впитал пыль от праха былых поколений. Кружево смялось под тяжестью лет и местами оборвалось. Замша туфель покрылась грязью темных улиц. Волосы свалялись под фетром шляпки с прорвавшейся вуалью.
Она похожа на прекрасную фарфоровую куклу, вынутую из старинного сундука чудесника-торговца. Куклу, что держали в руках наши бабушки. Куклу, явственно ощутившую воздействие этих рук.
[301x450]
[О вчерашнем, периодическом и моем извечном]
Lacrimosa: Inferno
Chain of dreams
Hands full of dust
in the moment of the past
Chain of tears
Heart full of scars
But the pain doesn't last
painful tears
You'd never trust
So you hide to the past
Chain of time
No time to cry
Diary of Dreams: Psyhoma?
[Imagine the ability to gather flowers in winter...(c)]
Дай мне еще день, еще один миг! За суетой дня я не успела насладиться тобою, тобою, которой не было… Позволь мне вновь дотронуться до твоего бледного холодом и снегом лица. Согрей меня своим ледяным в искрах дыханием; оживи меня смертью своей печальной гармонии. Я хочу вновь держать тебя в замерзших руках, негнущимися пальцами чувствовать твои движения в сумерках; я хочу, чтобы твои тонкие пальцы путали мои волосы, чтобы ледяные губы грели мои… Я хочу расплескать свою кровь и окунуть в нее твои белоснежные пальцы. Я хочу стать черным деревом в россыпи красных ягод на ветру твоих помыслов…
Подари мне еще раз мороз своей страсти, иглы льда своей нежности. Ниспошли мне вьюгу своей милости, что ляжет белизной твоей кожи на мою душу…
Я хочу замерзнуть в тебе навсегда, недвижимым телом остаться в твоей белой душе.
Дай мне еще мгновение: я не готова видеть твою смерть в грязи былого величия снегов; видеть, как прежнее величие забылось под маской суеты и жажды света и тепла, что никто не может найти в себе сам…
Dimmu Borgir: Puritanical Euphoric Misantropia
Различие в способах восприятия и постижения мира тихо работают в стороне наших метаний и потихоньку точат наши силы. Различие в скоростях и способах продвижения в мире самопознания заставляют ветер налетать на препятствия, а землю разносит ураганом стремлений.
Самый действенный способ обезоружить противника чести – предложить ему мир.
Я устала искать в себе противоречия и объяснять тебе необходимость невозможности их сосуществования во мне.
Можешь ли ты, неумеющий постичь Ненависть, понять всю глубину моего отчаяния? Ты, кто столь часто убеждал меня в своей с нею несвязанности, просишь меня перестать ненавидеть, ибо не видишь к тому повода? Просишь перестать ненавидеть самое себя за стремление к чести и гордости там, где их не было от момента сотворения мира? Ибо более здесь и толики ненависти ничто не достойно!
Понять, проникнуть в глубь терзания, когда багровые замки рассыпаются под напором легкого ветра. Крепости и бастионы, выстроенные против грозного и гордого противника, чья кровь достойна обагрить меч, рушатся от бесчестной уловки знавшего о битве. И ты просишь не корить себя за то, что за багровым покровом тумана не различила пренебрежение к чести и легкую улыбку безразличия?
“И если выпадет биться с человеком без чести, я не поведу себя так, словно передо мною – благороднейший из героев…”(с)
Стать былому противнику другом, дабы потом либо победить, либо погибнуть в своей ошибке неправильного расчета. Но ведь он вновь уйдет, ибо видит происходящее как мелкую, ему несвойственную обиду, что пройдет в короткий срок. И гибель, гибель неминуема, ибо победа не будет воспринята как поражение: что ему конфликт души одного данного субъекта супротив мира, его окружающего…
Не страшно, когда безответной остается твоя любовь.
Но когда без ответа остается твоя ненависть, ты ощущаешь себя во истину ничтожеством (с)
Иногда очень хочется испытать, в истинном смысле этого слова – наконец-то почувствовать вновь и окунуться с головою, к кому-либо ненависть. Небезосновательную, мотивированную, и от того приятно-наполняющую. Не притупленную невозможностью к действию, ибо действие бессмысленно, но ненависть действенную, собранную в едином ударе; без жалости к себе в ее потоке. Не разнузданно наброшенную на судьбы других, когда просто приятно разлить все существо и устои на дороге стоящего и обмыть руки в его осознании неожиданно открывшегося.
Ненависть не к объекту слабому, но к приятному и интересному врагу. Ненависть, что порождает наиболее глубокие мысли и дает толчок к развитию. Уже не ненависть в привычном смысле слова, ненависть, что так не любят приписывать себе люди праведные и односторонние. Уже не ненависть, но Ненависть, что сродни наивысшему уважению.
И здесь уже не уместно употребление этого слова, принимая во внимание человеческую неспособность смотреть за слова и читать уже не между строк, но меж букв; не говоря уже о тотальной невосприимчивости к ощущениям, возникающим от сказанных слов. Ненависть осталась таковою лишь в своем темном начале и стремлении к действию (но сколь редко ее воспринимают в данном свете, не замечая, что она дает человеку более, нежели всепрощение – она дает человеку стимул к саморазвитию).
Крепкая, плотная, густая и полная мрака Ненависть, испытывая которую, я первой подам руку помощи ее объекту.
Иногда шаг навстречу другому –
величайшее путешествие в жизни.
Сие есть экранизация одноименного романа Сомерсета Моэма, название которого позаимствовано из сонета Мери Шелли. В свое время Шопенгауэр ввел в обиход понятие "покрывало Майи", обозначающее различного рода иллюзии относительно окружающей действительности и места в ней человека.
My Dying Bride: Black God
Thy every look and every grace
so charm whenever I view thee,
'til death overtake me in the chase
still will my hopes pursue thee
Then when my tedious hours have past,
be this my last blessing given
low at thy feet to breathe my last
and die in sight of heaven.
Спокойствием, заметающем следы на снегу, лечь у твоих ног. Не стремясь ни к чему, кроме холодной нежности снега небес. Не требуя ничего, кроме молчания.
Давай молчать вместе под тихо падающий снег. Мне не нужно более слов: я устала от слов, что никак не могут сказать мне желаемого. Давай не говорить более ничего: слова имеют слишком широкий спектр, чтобы донести все и не сказать лишнего. Давай молчать, соприкасаясь спинами и кончиками пальцев в попытке научиться читать мысли друг друга. Научиться красоте жеста; попытаться вдохнуть себя в душу другого. И раствориться в потоке дыхания, не желая ничего, кроме молчания.
Давай думать о том, какие чувства вызывают наши слова в сердцах друг друга. Давай научимся быть откровенными до конца. Откровенными в своем молчании…
Говорить то, что думаешь, не подбирая слов; зная, что они не ранят: быть выше слов – глаза не скроют правды. Говорить свои мысли, не поспевая за словом, говорить свои чувства, не тая красок. Говорить, не требуя ответа; никакого, кроме молчания.
…И пусть наши следы занесет снегом в безлюдном поле. И останется лишь прикосновение рук к стволу дерева и движение волос в воздухе…

Интересно, какую цифру больше всего любит часовая стрелка? Наверняка она там останавливается подольше и любуется на нее. Быстро-быстро, чтобы никто не заметил. А от какой-нибудь цифры стрелку точно воротит. Наверное, от шестерки, ведь она всегда к ней задом повернута. Сволочь, как пить дать. Однажды, часовая стрелка соберется с силами, наденет лучший костюм, купит цветов и сделает предложение любимой цифре. И навсегда рядом с ней останется.
Наверное, так ломаются часы.
— Ты меня любишь?
— Нет...
— Отлично! Значит с нами ничего не случится!
— А кто мы?
— Ты и я.
— Почему ты не сказал «я и ты»?
— Потому что сначала я подумал о тебе.
В следующий раз, когда ты подумаешь,
что ты совершенен - попробуй ходить по воде.
Если любовь - преступление, посадите меня пожизненно
Узнать будущее можно, если соотнести настоящее с прошлым. Имея две точки, всегда можно провести прямую.
Чтобы другой человек стал лучше, развитей, взрослей, не нужно его толкать, образовывать, учить. Нужно всего лишь уйти из его жизни.
Память согревает человека изнутри.
И в то же время рвет его на части.
В отношениях должно быть только "сейчас".
И точка.
Элис, если в чёрном лесу кричит дрозд,
он кричит про твой закат.
Твои губы пьют голубую прохладу горных ручьёв.
Забудься, если твой лоб истекает кровью
древних преданий
и тёмных значений полёта птицы. -
Ты, невесомо ступая, поднимаешься ввысь,
к пурпурным гроздьям ночи - о, как
чудно ты синеву разводишь руками.
Терновый куст поёт
в осиянье твоих лунных очей.
О, как давно ты, Элис, мёртвый.
Твоя кровь - гиацинт,
в неё монах погружает свои восковые персты.
твоя чёрная пещера - наше молчание,
откуда по временам выходит кроткий зверь
и тихо опускает тяжёлые веки.
На твои виски капает чёрная роса
и последнее золото гаснущих звёзд.
[356x450]
Режиссер: Павел Руминов
В ролях: Дарья Чаруша, Равшана Куркова, Екатерина Щеглова, Артем Семакин, Никита Емшанов, Михаил Ефимов, Иван Волков, Елена Морозова, Алиса Гребенщикова
90 мин.
--------------------------------------------------
Легенда…
Однажды сумасшедшая мать за одну ночь утопила трех своих маленьких дочерей.
Спустя несколько лет, мать-убийца, помещенная в психбольницу, была также жестоко убита при помощи трех видов холодного оружия. Свидетели утверждали, что это сделали три девочки-подростка.
Призраки мертвых дочерей отомстили матери, но их жажда мщения не была утолена, и злоба не рассеялась.
В действие была приведена смертельная цепная реакция: в течение трех дней они следили за тем, кто видел последним их жертву. Как только человек совершал какой-нибудь дурной поступок, призраки расправлялись с ним.
В них — огромная сила. И эта сила растет. Они не могут найти покоя.
Возможно, они — не просто призраки. Они...
--------------------------------------------------