****
Я знал не страсть – посмертный слепок страсти,
Я знал не день – слепые вспышки дня,
Не счастье, нет! лишь вечный сон о счастье
Обманывал, как женщина, меня.
Один! Один... Протягиваю руку –
Безлюдна жизнь и комната пуста.
Душа поёт, но я не верю звуку,
Его в себя вобрала темнота.
В ней глохнут краски, увядает пенье,
Как фонари на улицах кривых.
И злобный бог, не знающий забвенья,
Прощает мертвых и казнит живых.
1. ВЗМОРЬЕ
Вот скопище первоначальных крох,
Правдоподобных, как сухой горох.
Здесь прозябает, кожные покровы,
Как брачные одежды, разметав,
Материи отчетливый состав,
Земной пупок, набухший и багровый.
Вот, поглядите, явные следы
Слоистого строения слюды.
А вот естественные водоемы -
Как полые оконные проемы;
И лишь местами ветры намели
Какието мясистые растенья
На лобные места деторожденья
Всеобщей нашей матери - Земли.
Наглядный мир! Ты каждою щепотью
Соперничал с одушевленной плотью.
Но помню, что незыблемей всего
Вот это двойственное вещество,
Зовущееся морем;
за пригорком
Оно грустит в своем покое горьком:
Кто б мог его от жизни развязать?..
Оно лежит - внушительно и шатко,
Большое, старое, - ни дать, ни взять,
Забытая футбольная площадка.
Но камень тверд, а небосвод высок.
Под башмаком, как снег, хрустит песок,
Чревовещательски бормочут сланцы,
И стонут раковины, как шотландцы.
Я вижу взморье. Брошенный баркас,
Как лошадиный труп; его каркас
Утыкан ребрами. Немного дальше,
Исполненная драгоценной фальши,
Раздетая, как ангел, догола,
Уставилась увечная скала.
Там женщина с базальтовым затылком,
Вся в сумерках, стоит над рубежом,
И голени, подобные бутылкам,
В которых отпускается боржом,
Гудят от холода, и злые веки
От холода расширены навеки.
Она стоит - привольный истукан,
Вкушая снедь на соляной твердыне.
Пред нею лопается, как стакан,
Седое море, полное гордыни,
Пред ней висит, как призрак бытия,
Горящий край небесной плащаницы,
И влажное дыханье затая,
Летают рыбы, как снопы пшеницы.
Я вижу хижину. Темным темно.
Уже созвездия, как домино,
Приучены к игорному порядку.
Я вижу хижину; сухую прядку
Ее волос; глубокое окно,
Очерченное фонарем; я вижу
Расплесканную световую жижу,
Кривую дверь, готовую проклясть
Вошедшего; условное окружье
Забора, желтого от седины,
Да ворох вёсел, бдящих у стены,
Как таитянское оружье.
Но где же бороздители морей,
Где сыновья и внуки рыбарей,
Где силачи в брезентовых одеждах?
Плывут они в слабеющих волнах,
Иль, может быть, на чистых простынях
Лежат врастяжку с лептами на веждах?
Нет, нет! Я вижу в темноте двоих,
смолящих запрокинутое днище.
Они поют среди трудов своих,
Как пел тогда генисаретский нищий.
Приятные мужские голоса
Зовут луну, и, словно розга, вскоре
Небесно - голубая полоса
Пересекла загадочное море.
Рыбак, по возрасту еще школяр,
Глядит на нежный перпендикуляр.
Он перелистывает, как решебник,
Волну, волну... Ответа нет как нет,
Лишь на волнах играет беглый свет, -
То забавляется луна - волшебник.
И юноша, мечтательный простак,
Готов бежать за уходящим валом.
Но вот уже к чернозеленым скалам
Причаливает лодка "Рудзутак",
И, выжимая воду сапогами,
Идут кормильцы на глухой песок.
Они во мраке кажутся богами,
Создавшими и запад и восток.
А там, вверху, у стертого порога
Здоровый пес коричневых мастей
Разлегся, как индейская пирога,
И молча ждет владельцев и гостей.
На кухне, средь хозяйственного скарба,
Густеет чад: рыбачка жарит карпа.
Он повернулся набок: ах, злодей!
И лысый Ленин с календарной датой,
Прищурившись, глядит как завсегдатай,
Как верный друг животных и людей.
Закрыв глаза, я вижу каждый атом,
Я вижу царственное вещество.
Мне море кажется денатуратом,
А эти люди - пламенем его.
Девятый вал, на берег набегая,
Спешит назад; за ним волна другая.
Всему конец - прогулке, темноте.
Земля не та, и небеса не те.
Я ж снова мальчик с карими глазами,
Играю лодками и парусами,
Играю камешками и судьбой,
Летучей рифмой и самим собой.
2.
Давид проснулся на чужой кровати,
Схватил бумажник, деньги сосчитал
И мигом успокоился;
подбросил
Худые руки, словно пару весел,
Согнул дугою спину, сколько мог,
Пока хребет не хрустнул, как замок.
Потер глаза и поглядел, зевая,
На женщину, которая давно,
Раскинув белокурое руно,
Лежала молча, словно неживая,
Но не спала...
В окно ломился гром
И, выругавшись, уходил обратно.
Казалась лампа мыльным пузырем,
несущим пыль и радужные пятна.
И женщина смотрела в потолок,
Высокий, чистый, без щелей и трещин.
Он был почти незрим. Он был далек,
Как флер д'оранж, что с детства ей обещан,
Как накрахмаленная простыня,
Хранимая для свадебного дня.
Меж тем постель наскучила Давиду.
Его стегала злоба, словно кнут.
Он вытащил свои часы для виду,
Воскликнул: - Черт!.. - оделся в пять минут.
Скорей. Скорей...
Это цитата сообщения Lichterman Оригинальное сообщение
Ограниченость одних может быть трагедией других, может быть школой философского взгляда на суть вещей.
Выбираем, сгорать ли нам, как свече или жить долго в компромиссе между реальностью и своим "Я".
Ревность - синоним слепоты, замешанной на ярости.
Человек склонен быть больше животным, чем духовным существом.
Мой дорогой педагог по фортепиано и духовыный учитель по жизни, иногда говорил, что больше любит животных, чем людей. И впраду, лучше любить животное, чем человека, похожего на животное.
Эх, налей посошок, да зашей мой мешок-
На строку - по стежку, а на слова - по два шва.
И пусть сырая метель мелко вьет канитель
И пеньковую пряжу плетет в кружева.
Отпевайте немых! А я уж сам отпоюсь.
А ты меня не щади -- срежь ударом копья.
Но гляди -- на груди повело полынью.
Расцарапав края, бьется в ране ладья.
И запел алый ключ, закипел, забурлил,
Завертело ладью на веселом ручье.
А я еще посолил, рюмкой водки долил,
Размешал и поплыл в преисподнем белье.
Так плесни посошок, да затяни ремешок
Богу, сыну и духу весло в колесо.
И пусть сырая метель мягко стелет постель
И земля грязным пухом облепит лицо.
Перевязан в венки мелкий лес вдоль реки.
Покрути языком -- оторвут с головой.
У последней заставы блеснут огоньки,
И дорогу штыком преградит часовой.
- Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Но если хочешь - стихами грехи замолю,
Но объясни - я люблю оттого, что болит,
Или это болит оттого, что люблю?
Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все дотла.
Но кое-как запрягла. И вон -- пошла на рысях!
Не беда, что пока не нашлось мужика.
Одинокая баба всегда на сносях.
И наша правда проста, но ей не хватит креста
Из соломенной веры в "спаси-сохрани".
Ведь святых на Руси -- только знай выноси.
В этом высшая мера. Скоси-схорони.
Так что ты, брат, давай, ты пропускай, не дури!
Да постой-ка, сдается и ты мне знаком...
Часовой всех времен улыбнется: - Смотри! -
И подымет мне веки горячим штыком.
Так зашивай мой мешок, да наливай посошок!
На строку - по глотку, а на слова - и все два.
И пусть сырая метель все кроит белый шелк,
Мелко вьет канитель да плетет кружева.
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
Затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - всё по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы
Подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!
Как вольно им петь.И дышать полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им "Не надо!"
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
Глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
Свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верьте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Эти женцины, метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
Позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну вот, ты - поэт... Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем простить всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Пять, шесть, семь кругов беспокойного лада
Поэты идут. И уходят от нас на восьмой.
Кто бы сказал, что мы встретимся под этой звездой,
Я не смотрел на часы, я думал у меня проездной.
Побереги себя, не трать на меня весь свой яд.
Все уже случилось. Мертвые матросы не спят.
Я не знал, что я участвую в этой войне
Я шел по своим делам, я пал в перекрестном огне
Едва ли я узнаю, кому был назначен заряд
Впрочем, все равно. Мертвые матросы не спят.
****
Не спрашивай меня;
Я не знаю, как испытывать грусть.
Соленая вода разрешила мне молчать.
Соленая вода знает меня наизусть.
Знать бы загодя, что уготовано мне впереди,
Я бы вырезал твое имя у себя на груди;
Все было так быстро, я даже не запомнил твой взгляд,
Но теперь я в курсе, а мертвые матросы не спят.
Мертвые матросы не спят.
Сегодня днем единственная тень
Это тень от облаков на траве.
Иду, как будто бы козырь в кармане
И еще полтора в рукаве;
Я напоен солнцем,
Я напоен луной.
Я чувствую, что ты где-то рядом
И я знаю, что дело за мной.
Мы бьемся, как мухи в стекло,
Мы попали в расколдованный круг;
Отчетливо пахнет плесенью.
Моя душа рвется на юг.
Сколько можно стоять в болоте,
Пугая друг друга волной?
Кто-то должен был спеть эту песню,
И, похоже, что дело за мной.
Дело за мной, дело за мной
Я был на Ибице и я был в Кремле
И я понял, что дело за мной.
Злоумышленники отключили наш мын
Теперь мы временно без;
Мы ,конечно, вернем его, как только
Закончим писать SMS;
Ты в одном сантиметре,
Я с тем же успехом мог бы быть на луне
Похожая история была в Вавилоне,
Но на этот раз дело во мне.
А в аэропортах не успевают
Подкатывать трапы к бортам;
Все куда-то торопятся,
Не понимая, что они уже там;
Мы с ними одной крови,
Лицом к одной и той же стене,
Единственная разница между нами -
Я понял, что дело во мне.
Дело во мне, дело во мне
Я прыгал окунем, летал в облаках -
И я понял, что дело во мне.
Как правая нога
Следует за левой ногой
С тех пор, как я знаю тебя
Мне не нужен никто другой;
Говорят, тебя нет здесь,
Я слушал, что ты в стороне
Но если б я не смог достучаться до тебя,
Я бы думал, что дело во мне.
А те, кто говорят, что не знают тебя -
Только ты можешь их спасти.
Ты дала мне этот мир как игрушку,
Я верну тебе его в целости;
Нахожу тебя в нежности ветра,
В каждой набежавшей волне,
Я даже не думал, что такое возможно,
Я не думал, что дело во мне
А дело во мне
Дело во мне
****
Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить
Мама, вылей все, что стоит на столе -
Я не могу больше пить
На мне железный аркан
Я крещусь, когда я вижу стакан
Я не в силах поддерживать этот обман
Мама, я не могу больше пить
Патриоты скажут, что я дал слабину
Практически продал родную страну
Им легко, а я иду ко дну
Я гляжу, как истончается нить
Я не валял дурака
Тридцать пять лет от звонка до звонка
Но мне не вытравить из себя чужака
Мама, я не могу больше пить
Мама, я не могу больше пить
Мама, я не могу больше пить
Мама, позвони всем моим друзьям
Скажи им - я не могу больше пить
Вот она - пропасть во ржи
Под босыми ногами ножи
Как достало жить не по лжи -
Мама, я не могу больше пить
Скажи моим братьям, что теперь я большой
Скажи сестре, что я болен душой
Я мог бы быть обычным человеком
Но я упустил эту роль
Зашел в бесконечный лес
Гляжу вверх, но я не вижу небес
Скажи в церкви, что во всех дверях стоит бес -
Демон Алкоголь
Мама, я не могу больше пить
Мама, я не могу больше пить
Мама, вылей все, что стоит на столе -
Я не могу больше пить
На мне железный аркан
Я крещусь когда я вижу стакан
Я не в силах поддерживать этот обман
Мама, я не могу больше пить
****
Устал от дерготни и пробежкам вдоль плинтуса...
Вернулся к роману. Сделал большой кусок. Утром глянул в зеркало -- ну, и довольная же рожа мне ухмыльнулась...
Мы ышшо не все визитки к Богу растеряли...
Доволен.
Это цитата сообщения Чучело-брыкучело Оригинальное сообщение
Упадет голова -
Не на плаху,-
На стол упадет,
И уже зашумят,
Загалдят,
Завздыхают:
Дескать, этот устал,
Он уже не дойдет...
Между тем
Голова отдыхает.
В темноте головы моей
Тихая всходит луна,
Всходит, светит она,
Как волшебное око.
Вот и ночь сметена,
Вот и жизнь мне видна,
А по ней
Голубая дорога.
И по той, голубой,
Как бывало, спешит налегке,
Пыль метя подолом,
Пригибая березки,
Моя мама...
О, мама!-
В мужском пиджаке,
Что когда-то старшой
Посылал ей из Томска.
Через тысячи верст,
Через реки, откосы и рвы
Моя мама идет,
Из могилы восставши,
До Москвы,
До косматой моей головы,
Под веселый шумок
На ладони упавшей.
Моя мама идет
Приласкать,
Поругать,
Ободрить,
Прошуметь надо мной
Вековыми лесами.
Только мама
Не может уже говорить,
Мама что-то кричит мне
Большими глазами.
Что ты, мама?!
Зачем ты надела
Тот старый пиджак?
Ах, не то говорю!
Раз из тьмы непроглядной
Вышла ты,
Значит, делаю что-то не так,
Значит, что-то
Со мною неладно.
Счастья нет.
Да и что оно!
Мне бы хватило его,
Порасчетливей будь я
Да будь терпеливей.
Горько мне оттого,
Что еще никого
На земле я
Не сделал счастливей.
Никого!
Ни тебя
За большую твою доброту,
И не тех, что любил я
Любовью земною,
И не тех, что несли мне
Свою красоту,
И не ту, что мне стала женою.
Никого!
А ведь сердце
Веселое миру я нес
И душой не кривил
И ходил только прямо.
Ну, а если я мир
Не избавил от слез,
Не избавил родных,
То зачем же я,
Мама?..
А стихи!..
Что стихи?!
Нынче многие пишут стихи,
Пишут слишком легко,
Пишут слишком уж складно.
Слышишь, мама,
В Сибири поют петухи,
А тебе далеко
Возвращаться обратно.
Упадет голова -
Не на плаху,-
На тихую грусть.
И пока отшумят,
Отгалдят,
Отвздыхают -
Нагрущусь,
Настыжусь,
Во весь рост поднимусь,
Отряхнусь
И опять зашагаю!
(с)В.Федоров
Черно-белый романс
x x x
Для того, чтоб глаза не покрылись коростой,
то есть коркой засохших расчесанных ран,
я себя убеждаю, что многое просто,
как простое армянское слово "яман".*
О яман! о яман! Над родною страною
плачет небо, и нету спокойного дня...
Но такого вовеки не будет со мною --
я еврейка, и родины нет у меня.
Как армяне поют свои древние гимны,
от любви и от гнева сужая глаза,
мне любить не дано.
Совершенно взаимно.
Я еврейка, мне верить России нельзя.
Мы с Россией друг друга еще не простили
и, взаимные счеты взаимно храня,
мы молчим. А чтоб в памяти волки не выли,
этой памяти тоже лишили меня.
Ни врагов, ни друзей -- адвокаты и судьи
вычисляют-считают "жидовский расчет"...
Мне Россия родною вовеки не будет --
ни одной моей жертвы она не возьмет.
И руки не дадут, не поверят на слово,
Все твердя про свое в полупьяном бреду.
Я еврейка -- мне брать не велели чужого:
ни чужого куска, ни чужую беду...
...Я иду по земле гордой дикою кошкой,
от любви и от гнева себя берегу.
Чувство родины -- это великая роскошь,
я такого позволить себе не могу.
Я иду по земле осторожною тенью,
забывая о предках (но имя им -- тьма...)
Я не буду тереться о ваши колени,
я не стану проситься в чужие дома.
И, за русское дело поднявши стаканы,
Не заметите вы, как я тихо ушла. --
Мне почудились легкие дальние страны,
где не больно питаться с чужого стола...
Где меня не услышат, и я не услышу,
где не будет нужды ни в борьбе, ни в мольбе,
где я буду гулять по невидимым крышам
никому не заметной,
сама по себе...
1985
АФГАНСКАЯ БАЛЛАДА (1986 год)
Кто сердце бросит
и в тоске умрет
за родину любую...
за любую.
И родина его переживет,
за ним смыкая землю, как живую.
Где солнце режет землю, будто нож,
и красные цветы земного рая,
другие не умрут, а ты умрешь,
из глаз любую родину теряя.
Солдат серьезной северной земли,
где лед долбят, когда могилы роют,
умрет в любой оранжевой дали
и будет отрицательным героем.
Его вернут в запаянном гробу,
как за ноги подвешенную тушу,
в песке забыв ненужную ему,
ногою прочь отброшенную душу...
... Но разве кто-то в этом виноват?
И воздух полон сказочных мелодий...
Одних -- в могилы -- к северу -- назад.
Другие -- в землю родины уходят.
Сердца одних запаяны в гробах.
Сердца других -- тверды и непреклонны.
... Верблюды там -- о десяти горбах.
И сказочны их пышные попоны.
... И я хочу, чтобы замкнулся круг,
чтоб умереть за родину любую,
придти туда не с севера на юг,
а встать вдали, по сторону другую.
Стоять и ждать в коричневой пыли,
лицо закрыв от ужаса, как
x x x
Вода из крана шепчет про моря,
Толпа твердит, - пролистывая лица, -
Про ночи августа, про небо сентября,
И этот дар, которым не напиться.
Ты утоляешь жажду, словно вор,
Гадая страстно: Тот, что шлет на сцену,
Дар даровал иль вынес приговор:
Мешать земную пыль с небесным тленом?
Не в силах видеть, как встает заря,
Ты понимаешь, что идешь на муку
За ночи августа, за небо сентября,
За то, что ты на слово поднял руку.
Ты знаешь сон, которым спит земля,
И видел солнце, что от слез ослепло,
И тщетно ждешь, что оросит поля
Немое слово, вставшее из пепла.
x x x
Снег налипает на слова,
И взгляд потуплен;
Наш мир- моленье и молва,
Но он искуплен.
Приходит ветер в этот дом,
За чаем - бденье,
Он столько видел, что с трудом
Творит моленье.
Ему приют - любой порог,
Он - только зритель;
Он говорит: каков же мог
Быть искупитель?
Снег на словах, по окнам - мрак,
Мороз по коже.
Искуплен мир. Возможно - так,
Но продал кто же?
x x x
Ты так бережно жил на обломках огня,
Ты бродил на краю позабытого дня;
Остановленный там, где начало строки,
Там, где тень от тебя изваявшей руки.
Ты не скошен травою, не брошен во тьму,
Ты придумывал имя, но имя - кому?
Перемешивал угли и плакал без слез,
И все слушал ответ, и не знал про вопрос.
Если небо горит, то должна быть зола,
Если ветер зовет, то должны быть крыла.
Если вьется родник, значит - жаждут уста,
Если пишется слово - ладонь не пуста.
Ты споткнулся о тень, ты запнулся о звук,
Ты увидел, что небо упало на круг,
Что умелый гончар его тронул рукой, -
Раскаленные угли, щемящий покой.
x x x
Иду по крыше, возле той черты,
Где явь и пропасть подписи короче;
Мне все знакомо - трубы и коты,
Я знаю имя ветра, неба, ночи.
Закрой за мною двери чердака,
Чтоб - неповадно или безвозвратно.
Какая вера двигала века?
Какое солнце отстирало пятна?
Каким и чьим вы судите судом,
Когда за вами скупость поколений?
Ведь если был положен стол и дом,
То был положен и конец стремлений.
Полощет небо, как листы - тетрадь,
Беспечный ум, и волосы, и крыши.
И то, что положили - можно взять:
Конец пути, полет и то, что выше.
x x x
Покорен времени, угоден небесам,
Замечен в зависти, но лишь по части слова,
Что видел смерть - заметно по глазам
И видно по ногам, что нету крова.
Покорен времени, но это до поры,
Что дорог небесам - земле дороже,
Слова - как вдох - привычны и стары,
И пух камней уже привычен коже.
Он ничего не видит между строк,
Поскольку в сердце строчкам нету места.
И он возлюблен так, как любит Бог,
Как не любима ни одна невеста.
* * *
Привет от Феникса. Он подвернул крыло -
Неровные небесные дороги...
Он говорит - слегка не повезло -
И все прошло - не повод для тревоги.
Он тот же. Там же. Утром молоко
Во двор привозят. Навещают дети.
Он говорит - все гладко, все легко,
все к лучшему на этом белом свете.
Он пишет лучше, чем писал всегда
Не только песни - оперы и фуги.
А душу не сжигай: зола пуста,
Семян от фениксов пришлет он на досуге.
* * *
Окно. Рассвета вялая рука
Перебирает шторы церемонно.
А я влекусь в потеках потолка
От выдоха до вдоха и до стона.
Нет крыльев и не будет. Под рукой
Горит бумага трепетно и влажно.
И только ветер знает, в чем покой
И только дождик понимает жажду.
Я так молчала. Так хотела знать.
Душа почти без кожи, но не зренье,
Но только слово знает, как молчать,
Поскольку помнит первый день творенья.
И жаждать нечего, а жажда на губах,
Просить нельзя, а просится и длится
Привычный звук, как пауза в висках,
Как потолка потертая страница.
* * *
Нам не отсужены века -
Минуты, миги.
И вьется по руке строка,
А не вериги.
Горячий сон, пустой бокал,
По стенам - сети,
Ломтями небо настругал
Шершавый ветер.
Ты, с веком заключив пари,
Идешь нетвердо,
Тебе закат по счету три
Сжимает горло.
От жаркой пены в небесах
Бежишь из плена,
И бьется слово на устах
Как бьется вена.
Ты помнишь: не заря, не альт -
Труба играла,
И не на снег, а на асфальт
Звезда упала.
И что в звезде - небес поля?
Душа ребенка?
Но припорошена земля
Тугою пленкой.
Все понимаешь ты, пока
Течет скольженье
И принимаешь облака
За пораженье.
Так горяча небес рука -
Пылают щеки.
Нам не отпущены века,
А только строки.
x x x
Привыкнется . Прирученная странность
Увидит лица, а не образа,
Тяжелый воздух примется как данность,
Забудется твоя богоизбранность,
Отплачется случайная гроза.
Отмоется шершавая страница,
Узнаешь незнакомый прежде страх,
Привыкнешь жить. Но может так случится,
И ты увидишь как шальная птица
Уносит солнце на своих крылах.
Созерцатель
Мой приятель не верил в грехи,
Выходил босиком на стихи,
И, квадраты скругляя в овал,
На огне вензеля рисовал.
Не в себе, и ни в ком, и ни в чем,
На закат опирался плечом,
За карниз он цеплял облака,
А в кармане бренчали века.
Он читал между красок и строк,
Он звонил в отключенный звонок,
Созерцатель
Северный Цвет
Вороника на крыльце;
В доме спит зверь, в доме ждет ангел;
В доме далеко до утра.
Вороника на крыльце, она по ту сторону стекла
И я бы открыл ей,
Если бы я знал, где здесь дверь...
Список кораблей
Никто не прочтет до конца; кому это нужно -
Увидеть там свои имена...
Мы шли туда, где стена, туда, где должна быть стена,
Но там только утро
И тени твоего лица.
Оторвись от земли, Северный Цвет;
Ты знаешь, как должно быть в конце;
Отпои меня нежностью
Своей подвенечной земли,
Я не вижу причин, чтобы быть острожным -
В доме зверь, Вороника на крыльце.
Если Ты хочешь, то земля станет мертвой;
Если Ты хочешь - камни воспоют Тебе славу;
Если Ты хочешь - сними
Эту накипь с моего сердца.
Оторвись от земли, Северный Цвет;
Ты знаешь, как должно быть в конце;
Отпои меня нежностью
Своей подвенечной земли,
Я не вижу причин, чтобы быть острожным -
В доме зверь, Вороника на крыльце.
Ключ к северу лежит там, где никто не ищет
Ключ к северу ждет между биениями сердца
Я знаю, отчего ты не можешь заснуть ночью
Мы с тобой одной крови.
Мы с тобой одной крови.
Брат Никотин
Брат Никотин, брат Никотин,
Я не хочу ходить строем,
Хочу ходить один;
Иду по битым стеклам линии огня -
Отженись от меня, брат Никотин.
У меня аллергия, мне не встать в эту рань -
Подзаборный Будда, трамвайная пьянь.
Бешеное небо - строгий Господин;
Отженись от меня, брат Никотин.
Я пришел греться в церковь.
Из алтаря глядит глаз.
Господь идет пригородный поезд,
Режет рельсы как алмаз;
Если мне станет душно,
Когда горят тормоза -
Я смотрю, как по белоснежной коже
Медленно движется лезвие ножа...
А вокруг меня тундра, вокруг меня лед;
Я смотрю, как все торопятся,
Хотя никто никуда не идет.
А карусель вертится, крыльями шурша,
И вот моя жизнь танцует на пригородных рельсах,
На лезвии ножа.
Но если я рухну, рухну как-то не так -
Нас у Бога много, килограмм на пятак;
У каждого в сердце разбитый гетеродин -
Отженись от меня, пока не поздно,
Брат Никотин.
Деньги - пожалуй, пожалуй самое неоднозначное из человеческих изобретений. Будучи, по идее, универсальным эквивалентом, они представляют собой весь предметный мир, но одновременно не представляют из себя ничего. Это сила, которая не может существовать самостоятельно. Но и люди уже не могут формировать свои ценности без точной их материальной оценнки. Вместо "кто ты?" можно спросить "На сколько доларов ты в месяц?"...
То, что нам дано в ощущениях,- это единственное, что действительно нам принадлежит. Возможно, только старость и поможет понять, что самое ценное, что можно сделать, - это уважать собственные ощущения и не придавать особого значения мнению других людей.
Ощутить вкус будущего, не позволив этим знаниям повлиять на твои поступки в настоящем, - для этого нужно большое мастерство.
Легкость и простота какого-либо действия есть признак подлинной силы.
Созданием "честного бизнеса" у нас заняты люди, знакомые лишь с 3 способами добычи денег: грабежом, воровством и мошенничеством.
Чарли Буковски прав, говоря, что самое паскудное время дня - это утро, особенно зимнее. Правда, он имел в виду тюремное утро; но если Гамлет считал, что вся Дания - тюрьма, то для России это тем более верно.
Несовершенство русского языка приводит порой к любопытным казусам. Например, много лет люди повторяют фразу "добро побеждает зло", не задумываясь над ее двусмысленностью. В самом деле, где здесь подлежащее? Кто кого побеждает?
Современный разговор русских интеллигентов: как пишется слово "говно"? Через "о", Ленин писал через "о". Но откуда он знал, что так правильно? Постойте, это слово никогда не было литературным, ergo, не писалось. Тот, кто первым ввел его в письменную речь, и определил по праву его написание. Спасибо товарищу Ленину за вклад в русскую орфографию.
Государственный переворот относится к числу тех преступлений, которые наказываются только в том случае, если не осуществляются. A propos, в древней Спарте родители били детей, пойманных на воровстве - не за то, что украл, а за то, что попался.
История не прощает цареубийств: Кромвель был воздаянием за Карла, Робеспьер - за Людовика, Гришка Отрепьев - за Димитрия, Пугачев - за Петра III. За самое же страшное из цареубийств Россия расплачивается до сих пор.
В наше время засилья рекламы не следует забывать, что изобретателем рекламы был дьявол, сбывший яблоко Адаму через Еву. Известно, чем это закончилось.
"Должно быть, в моей натуре есть нечто извращенное. Я имею в виду: меня непрестанно подмывает стать полной противоположностью тому, чем я .являюсь, и одновременно -- если уж быть до конца честным и откровенным -- меня вполне удовлетворяет, что я таков, каков есть. Мне не так уж хочется меняться. Вот оно, страшное противоречие. Признаюсь в этом безо всякого стыда. Подчеркиваю несопоставимость между "быть" и "делать", ибо это не просто мой персональный конфликт: это конфликт современного мира. Мы достигли такой стадии, с которой можем критически взглянуть на нашу деятельность (отнюдь не на наше творчество) и признать: она деструктивна. Она подрывает наше бытие. Бессмысленное копошение, жужжание рабочих пчел в улье -- вот чего я не могу принять. "
Как мало в моём доме тишины,
И досыта наелась песен грусть.
А сойки-попрыгуньи - это сны,
Готовые с ладони упорхнуть.
Ты просто мышка, ты просто тень,
Ты прожитый вчерашний будний день,
Мелькнувшая за поворотом шаль,
А жаль, как жаль...
Какая ненавязчивая боль,
Холодная, как изумруды глаз,
Прошедшая уже сама собой
И сладкая, как будто в первый раз.
Ты просто листик, упавший вниз,
Ты выигранный в детстве мячик-приз,
И ускакавший по ступенькам вдаль,
А жаль, как жаль...
А я тебя когда-то так любил,
Тебе стихи и песни посвящал,
В разлуке по тебе одной грустил
И обижать другим не позволял.
Ты просто мышка, и ты не та,
Чьё имя - Первая Любовь и Красота,
А имя твоё - Горькая Печаль,
А жаль, как жаль...
[575x460]
Поэты
За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты,- и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.
Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и прямо.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.
Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.
Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной...
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть,- хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта - всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,-
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!
[300x447]
[показать]
Михаил Круг
Как ни странно, но все же, по-моему, юность сгорела
Первый признак - что трезво о жизни я стал рассуждать
Кружит снег незадумчивый, легкий, пушистый и белый
Я тебе не смогу на всю улицу громко кричать.
Даже глупости и сумасбродства навеки забыты,
Я уже не смогу даже вспомнить о нашей любви
Помню только у дома цветы и окно приоткрыто,
И от летней грозы по дорогам струятся ручьи.
Как ни странно, сейчас это кажется горькой потерей,
Только порвана нить, что навеки связала с тобой.
Как же мы расставались тогда, но я все-таки верю
В эту добрую, нежную, глупую, давнюю боль.
Я уже не смогу так легко петь тебе наши песни
И читать свои первые, очень плохие стихи,
Но мне кажется, если однажды проснусь на рассвете
И увижу тебя, ты простишь мне все эти грехи.
Я не знаю, когда мне придется тебя все же встретить
И увидеть в глазах твоих, прежде веселых, тоску.
И на Ваше "ну, здравствуй, как жизнь?" не смогу Вам ответить
Извините, но только на ты я уже не смогу
Не смогу, это впрочем, от многого освобождает
И от всех объяснений не нужных уже никому.
Сколько время прошло, лет пятнадцать, а Вы все такая
Почему же мы с Вами расстались? Никак не пойму...