одиннадцать этажей. если считать по окнам с фасада дома, то можно сбиться.
фактически, здесь лифт и колодец лестниц, единым пролётом соединяющий первый и последний этажи.

меня с детства беспокоила мысль о том, ударяется ли человек о перила лестниц, когда падает вниз. я думаю, что ударяется.. ..как марионетка.


по-настоящему страшно становится в середине. ты уже понял, что идея была немыслимо неудачной, но ты ведь не ожидал, дружок, что всё произойдёт по-настоящему. и вот в этот момент ты начинаешь вспоминать жизнь.

на самом деле, ты ищешь то самое время, с которого ты бы сделал всё правильно.
сейчас не самое подходящее время узнать, что именно слышали люди, которых посетил тот особый яркий белый свет. что звучало на их грани жизни и смерти.

звуки ангельского пения?
нет.

плач родственников и сигналы кардиограммы?
обойдёмся без штампов.

об этом редко говорят, но все слышат свой голос, да, дружок, свой собственный голос, который умоляет и торгуется и снова умоляет кого-то. впервые за долгое время обращаясь напрямую к чему-то, что недостижимо поселилось в голове с детства.

я прошу, я брошу курить, только пускай я сейчас проснусь дома в постели, во вчерашнем сне, я раздам все деньги, я стану хорошим работником, я буду вежлив и внимателен к людям, я займусь спортом и построю храм в своём теле.

и сейчас, особенно сейчас, не стоит думать о том, как ты просил у Бога помощи при сдаче очередных экзаменов в университет, обещая впредь начать усердно заниматься.


я шучу, конечно. ничего не повторяется.

я думаю, я сейчас в районе четвертого этажа.

в моей голове ни единого звука.

Тонкая нить на пальцах.

У этого паука большое будущее, которое через пару мгновений закончится. Отбирать жизнь избирательно – легко. Я прижимаю странного инсектоида пальцем к поверхности стола. У паука нет человеческого лица, и я представляю, как бы оно искажалось, неспособное сопротивляться давлению.

Это не первый.

Я вспоминаю холод, который вынудил ос покинуть своё гнездо над прогнивающим потолком. Они ползали по мебели, стенам и полу, медленно и спокойно. Осы замерзали, и их влекло к моим рукам, когда я рисовал по вечерам при свете желтой лампы. Я не был против. Зима взяла своё.

Провожу пальцами по столу, подхватывая мертвого паука.

Я нанес на себя тонкий слой клея.
Я выгляжу как человек, покрытый насекомыми.
Если я прикоснусь к себе, пока клей не засохнет, то придется отрывать кожу от кожи.

Это не первый.

просто пересохло во рту.

в течение утра я четыре раза переживаю один и тот же сон в разных вариациях.
голову раскалывает.

у меня на кончиках пальцев - радиоактивная пыль. как она здесь оказалась? облизываю, но головные боли не уйдут.

очевидно, старые рельсы настолько манят тем самым ржавым.. и  желтой пыльной травой между шпалами. многозначительно, какая ирония, ах.

всё дело в том, с какой стороны посмотреть, чтобы в итоге оказаться ..  сейчас, погоди, где это рукав с фокусами..

-нравится такая карусель? это - с непривычки.
-расслабься..
-расслаблюсь, когда тебя машина переедет.

обещанный сюрприз - в итоге всё это не будет иметь никакого значения.
злость, мне так с тобой хорошо.

вот мне эта манера что-то напомнила. да, 90 способов быть жалким.

Я сидел за столиком напротив тебя и смотрел, как грязный кофе переливается через края чашки, которую нам принесли. Две чашки - это уже роскошь.

Маленькие детали. Грязные салфетки и пожелтевшие кубики сахара. Такая же желтизна на твоих пальцах. Тщательно отвожу глаза. Кофе на полу. Что-то капает сверху. Замерзают ноги.

Жду счет.

За соседним столиком ребенку становится плохо. Он задыхается. Его отец хочет провести ему трахеотомию и метит столовым ножом в горло, пониже щитовидной железы, но рука дрожит и нож входит в глазное яблоко.

От криков голова пульсирует болью. Любая мелочь заметна и притягивает взгляд. Желтизна на твоих веках. Крупицы сахара на поверхности стола.

Ребенок умирает. У меня отнимаются ноги. Ты падаешь на стол лицом вниз. Приносят счет и мне нечем за него платить.

точка отсчета. я веду дни назад хородоводом.
не думаю, что мы это переживем.

..

вот - история про человека, который каждый день, уходя из дому, поворачивал маленькие пятиминутные песочные часы, прикрепленные к внутренней двери... и сразу выбегал наружу - у него не хватало мужества смотреть как перетекает песок.

однажды он споткнулся о порог, упал и умер.

кто бы простил мне это странное и нелепое окончание истории? к сожалению, здесь не может быть других вариантов.

бедный несчастный мистер Исидор..
сквозь темноту оживает радио.
раз раз. раз раз. проверка. неожиданным и громким щелчком замыкает сознание. затем ты падаешь на улице, и люди смотрят, машины проезжают, вывески светят, двери хлопают.
раз раз. раз раз. обрывистые фразы интервью из приёмника, голос, превратившийся в фон. фон, превратившийся в голос. в полдень солнце освещает пыльный подоконник, пробивается лучами через грязное стекло и выхватывает тонкую паутину.
это мои воспоминания?
раз раз. раз раз. здравствуй, ребенок чужой культуры, здравствуй, дитя. ты живешь в своей жизни? за сколько ты отдашь своё тело? какие программы ты смотришь? когда ты уйдёшь?

когда ты уходишь, радио продолжает гудеть. солнце никуда не исчезает.
я распахиваю окно и смотрю с высоты десяти этажей на пустой город.
затем наверх - там по безоблачному небу тяжело летит птица с пыльными крыльями.

раз раз. раз раз. проверка. от огня дешевой зажигалки плавится радиоприемник, но щелчки не прекращаются. раз раз. раз раз. раз раз раз.

в детском парке аттракционов мне заложило уши. я стою и смотрю на карусель с разноцветными лошадками и волшебными пони. цветное мельтешение лиц и звуков, гипнотизирующая радуга, и незаметно для меня сознание выходит из под контроля.

я на земле. с неба смотрят красивые лица детей и взрослых, окруживших меня. в их глазах - забота, сострадание и любовь. тревога и нежность. неподдельный интерес и участие. всё что угодно, что я из своей ничтожно малой жизни могу поместить в чьи-то глаза.

я снова теряю сознание.

сердце отстукивает азбукой Морзе что-то очень важное, но я не могу прочесть.

будем откровенны, в глазах людей – неумело замаскированный смех.

мы призваны на эту землю развлекаться над другими. во время второго пришествия мессии телеканалы будут бороться за то, чтобы пригласить его к себе на телешоу. телеИисус. телеапостолы.

глядя в чужие глаза, я понимаю, что я - всего лишь реклама и в твоей жизни. если повезет, то в вечерних новостях. ты можешь сходить на кухню за бутербродами, предварительно сделав звук погромче, а через полчаса покажут повтор и через месяц уже с другими актерами.

эта секунда - очередной штрих самописца на миллиметровке. такое вот гадание на своей кардиограмме, улыбайся, у меня сводит скулы.

эти слова - очередной песок сигналов, радиошум из соседней квартиры. такая вот дружба, пожмём руки, у меня для тебя нож.

эта карусель мне пробуждает во мне неуловимые воспоминания, на кончиках пальцев и языка, но из-за пульсирующей боли в голове у меня не получается сосредоточиться. кто-то помогает мне подняться.

перекури и этот момент, бережно перекладывая дни из бесконечного кредит банка "завтра" в такую тяжелую свинью-копилку "вчера".

пора на работу.

..прожёг себе глаза, ах, это больно, и теперь на моём лице двумя аккуратными белыми заплатками лейкопластырь. сегодня я отодрал его краешек перед зеркалом и поскоблил ногтем зрачок.

я не могу отделаться от ощущения, что кто-то ходит за мной по пятам.

огромный большой палец с грязным обкусанным ногтем спустился с неба и придавил мой позвоночник.
я поломан.

круг замкнулся,
петроградский район,
морфия мне, морфия.

нужного восторг сгнивший переспелого цепление недовзрослевшие вечно девочки мальчики стыдно именительных своих в вещи ссучивание сравнение-мета навыслушивать выучиться я вот и монитор вот мне болото живот в абсолютно непонятые такие блять все вы привычную гримасу нацепляя историю об влечёт тщетно времени унитаза ободок в вшит нитью красной символизм фениксом будет не ворона себе о сказать пора точек отсутствие везде и высоты одной буквы совпадений размер сбитый и улыбки кривые моде в боль непонятную на правды намёком изящным живой что заявить надо я вот и монитор вот.

и вот монитор.
и вот зеркало.
и вот всё что угодно, в чём отражение искажается до стекающей кожи на лице.

медленно, бесконечно медленно в ладонь входит стекло.
или нож.
или рыболовный крючок в глаз. вместе с леской.
или без.

замедляясь до бесконечности такое действие приобретает величественную отстранённую красоту. любые крики сливаются в одном гудящем низком стоне. единство материи.

мысль - это материя?

потому что когда время будет остановленно насовсем, вот это уже и будет действительно..

сожрано.

отсчитывай улыбки и всё прилагающееся. да, не забудьте про глаза и руки. слова тоже важны.

раз - два - три

на раз.. пришьют пальцами, нитки крепкие, но растягиваются
на два.. ложкой выгребают из головы черную икру с червями.
на три.. как бумажный пакет сминается тело и замирает в изломе.

песня о тоске, песня о счастье, песня о бла-бла-бла,
всё поглощает цифровой шум.

вы - мертвы.
пора бы уже и поверить.

муравьи жрут моё лицо
осы жрут моё лицо
пчёлы жрут моё лицо
тараканы жрут моё лицо

у меня нет глаз нет рук нет мозга нет ног нет рук и ушей нет и ресниц и губ и пальцев и наощупь копошатся червяки такие гладко-грязные в выгнивающем теле, как вы и хотели. это запятые разбежались, да
я всё такой же урод как и любой в этом метро
я такой же как и все
круг замкнулся

дохлое воняет, спертый воздух, беличий круг - беги, сука, беги
обреченно на..
..нахуй даже не как приговор, а как за улыбчивыми глазами зреет гниль, как любое "нахуй" - это посмешище, как любой теперь стал им

так о чём мы.?
о чём вы - старинным леночным червём вокруг шеи... ах

потолк дает трещину и льётся вода, сыпется труха, ссыпаются буквы, давай собирай из них слово.

в темноте, при синем свете монитора я вижу линии своей руки и тяну их наружу клубком морщин, вен, нервов.

это неважно, давай собирай слово.

я вспомнил, что когда мне разрезали запястье, случайно и ножом для бумаги, я видел как разошлись кожа и то, что под ней. больно не было, но с той поры, это - ещё один рот, и я забиваю в него и пыль и грязь и все эти улыбки.

вшить прохладные монеты под веки. вентилятор такой убаюкивающий.

меня пугают слова. мне противен язык, эти предложения, которые срываются по буквам вслух, мне противны мысли на русском и, если быть честнее, то на любом другом языке.

в колыбели, укутанная проводами, лежит манекен с пришитыми, уже подгнивающими конечностями ребенка, и всё в порядке законов этого мира,
ржавая стена отогнулась, и на меня через эту рану из штукатурки и дрожи смотрит огромный глаз.

манекен приподнимается из колыбели и произносит заклинание.

"под воздействием внешних сил любое тело подвергается деформации. пускай твоя кость сейчас начнёт ломаться как твердое вещество, наполняясь микротрещинами, которые в своей невозможно малой жизни лихорадочно сливаются друг в друга, перерождаясь вновь и вновь пока не достигнут магистрального единения.

ты уже чувствуешь сопротивление нагрузки, оно измеряется периодом жесткости, зависит от формы и тела, и его поперечного сечения. дальше внутренние напряжение возрастает пропорционально росту нагрузки, это называется период пропорциональности, за которым следует период текучести, когда эта пропорциональность нарушается. затем двадцать пять десятитысячных секунды и взрывообразное формирование перелома."

затем он отворачивается, а я обламываю об колено деревянную палку от швабры и втыкаю её обрубок в глаз в стене.
я ничего не чувствую.
это автоматизм, доведенный до ...

фонарь качается из стороны в сторону и мягким гудением сжигает кожу. кажется, лампа тускнеет от выступающих на ней мокрых капелек пота, пока пятно света бродит по стенам. всплеск звука, и очередная перегорела.

и я хороню лампочки во дворе, приношу им розы и камни, выводя серийные номера змеиной судорогой по стенам. это - новая книга на моих обоях о том, как плохо закопанные останки режут голые ступни на лоскутки. в этот раз я пишу, не читая.

и я снова и снова хороню и отсчитываю простые числа, пока пустой фонарь вечным маятником спиралевидного не вернет мне нити накаливания прошлого.

ввинти в меня.
я буду медленно и прекрасно гаснуть.