Итак, Гном. Да, я расскажу тебе о Гноме. Сейчас он уже в летах и в его швейной мастерской теперь правят потомки. Эта швейная мастерская является достоянием всей их семьи на протяжении уже многих поколений. Когда-то она принадлежала его бабке, затем отцу, а потом перешла к нему. Казалось бы - о чём тут ещё рассказывать? Но, не торопись. С этим Гномом случилась красивая история.
В те времена, когда случился сюжет, о коем сей рассказ, в мастерской командиром был отец Гнома. Строгий, сдержанный мужчина был в самом расцвете сил. Дела шли хорошо, заказов было много, вся семья при деле. Мать Гнома, под присмотром мужа, шила, кроила, вязала, подшивала, дошивала и, вообще, делала всё, что связано с нитками и тканями. Сам отец принимал заказы, встречался с клиентами, считал выручку, закупался необходимым текстилем и параллельно творил новую вывеску. А маленький Гном всё это время находился где-то между делами отца и матери: утром он помогал раскроить, после обеда уезжал с отцом за тканями, по возвращению помогал матери распутать нитки, затем красил с отцом вывеску, а вечером смотрел, как отец делает расчёты и как мать вяжет очередной шарфик.
Переломный момент этой идеалистической истории, вероятно, произошел как раз тогда, когда через небольшую родину Гнома проезжал волшебник. Ну, как у нас волшебники проезжают? Едут, чудеса на право и на лево разбрасывают, волшебство сеют, где попало не задумываясь над тем, что из этого вырастет. Примерно так, проехал и этот волшебник. Даже спустя год следы его "проезда" можно было встретить в этом городке.
Гном, его отец и мать сначала ничего не заметили. Позже маме Гнома стал слышаться подозрительный скрип в доме; отец, непонятно как, начал получать подзатыльники, а Гному начали видеться невозможные вещи, например, что старый, приземистый манекен, на среднестатистического гнома, поворачивался, проскрипев всеми болтиками, и давал отцу подзатыльник, вероятно за то, что он его этой весной не полачил. Так же Гном, когда отдыхал в саду, под пионами, слышал приятный, девичий смех, неразборчивое шептание, а иногда, по вечерам, даже песьни. Отец Гнома был серьёзным, расчётливым реалистом и, конечно же, в рассказы своего сына не верил. Мама Гнома, приятная, добрая, открытая женщина, посмеивалась над его рассказами и давала конфетку. Гном понимал, почему они не верят ему, и не злился на них. Но следить за деревянным манекеном и искать источник смеха - продолжал.
Лето шло к своему логическому завершению - осени. В саду кто-то посмеивался, манекен всё так же поскрипывал, Гном продолжал наблюдение. К концу августа смех становился всё грустнее, скрип всё пронзительнее и песни звучали всё реже. Гном испугался этого: раньше всё это несло счастье и радость, а теперь грусть и отчаяние. Собравшись с духом, Гном подошёл к манекену. Как всегда, когда манекен находился в поле зрения кого-либо, он притворился неподвижным, не живым.
- П-простите, у Вас случилось несчастье? - спросил Гном.
Ответом ему стала лишь настороженная тишина.
- Я ничего Вам не сделаю, я всего лишь хочу помочь.
Ответ последовал.
- Всё дело в том, что я умираю.
Гном выглянул в окно.
- Кто?
- Я - Роза. Пришла осень и я вяну. Совсем скоро я скину лепестки и усну до весны.
Манекен издал холодящий душу скрип.
- А я могу Вам чем-нибудь помочь?
- Единственное что ты можешь сделать - это пересадить меня в горшок и поставить его в доме, в тепле.
Не сказав ни слова, Гном бросился искать горшок и лопату. Спустя пол часа - всё было сделано и Роза, поднимая свои цветы, стояла в горшке на подоконнике. Манекен, приятно поскрипывая, суетился вокруг.
Вот таким незамысловатым образом Гном спас любовь Розы и деревянного манекена.

Тёплый, ручной, мягкий полумрак комнаты, заполненный запахами старины, апельсинов, гвоздики, пыли, камина, яблок. Два глубоких, кожаных кресла. Деревянный столик на котором стоят кружки с чаем. Над ними вьются струйки дыма. Вдоль стен книжные шкафы.
Сядем, вытянем уставшие ноги, подложим под спину подушечки, в руки возьмём кружки с чаем, закроем глаза. Будем прислушиваться к треску в камине. Наслаждаться запахами, ощущениями. Да, мы устали, но как приятна эта атмосфера. В воздухе, буквально, растворились звуки музыки.
Откроем глаза. Огонь рисует запутанные узоры, по телу растекается тепло, ноги приятно покалывает.
Теперь, когда нам удобно из кружки можно сделать несколько глотков ароматного чая, только осторожно - горячо.
Я подложу в камин ещё дров и мы, если пожелаешь, начнём неспешный разговор. Вспомним всё, что случилось с нами за этот день, поговорим о планах на следующий, а когда подадут подогретое вино, можно будет перейти на другие темы. Возможно ты захочешь мне что-то рассказать, может быть я - тебе.
Так пройдёт какое-то время. Боюсь, я не смогу с собой справится и усну прямо в кресле, подобрав под себя ноги.
Ну, так что, посидим?

Давай найдём себе поле. Какое-нибудь широкое поле с высокой изумрудной травой, которая к августу становится золотой. Давай?
Давай построим на этом поле дом. Не большой, уютный дом в один этаж и мансарду. В саду у нас будут яблони, груши, вишни, крыжовник. Давай?
Ну, давай!?
Я буду писать свои сказки, ты - свою музыку.
И мы (мы!) будем Счастливы.

10.07.06г.

Есть люди, которые созданы для Одиночества. А есть все остальные, которых можно разделить ещё на сотни групп.
Не смотря на то, что каждый второй считает себя одиноким, людей созданных для Одиночества не так уж и много.
Одиночество никогда не расстаётся с ними. Оно всегда рядом. И даже если такой человек находит себе друга, он не может поделиться с ним всем. Не может многого рассказать. Не может раскрыть свою душу, свои чувства, потому что на плечах постоянно чувствуется груз тёплых, тяжёлых рук стоящего позади Одиночества.
Иногда эти люди тянутся к общению, к другим людям, пытаются переломить эту связь, порвать эту тонкую, но до безумия прочную нить. Таким Одиночество нежно сжимает горло и они навсегда сохраняют желание плакать и умирают к двадцати пяти годам.
Есть другие, которые видят в Одиночестве хорошего собеседника, любящего защитника. Этим, своим любимчикам, Одиночество позволяет иметь знакомых, никогда друзей. Оно, действительно, любит их, оберегает, даёт силу. Таких очень мало.
Оставшееся большинство просто не понимает, что в них не так, почему с ними не хотят общаться, чем они хуже других. Так они и живут, в скитаниях от одних компаний к другой, жаждут понять причины, раскрыть секреты. Часто уходят в "отшельничество".

Это моя теория.
Повторяю, что я её никому не навязываю и ни с кем не собираюсь спорить.

У! Воспоминания!
Мне почему-то вспомнился мой прежний учитель, самый первый, самый любимый. Я помню, как пробиралась к нему в кабинет... хотя, кабинетом это сложно назвать. К нему в кладовую! Да, это была настоящая кладовая, от слова клад. Множество пропахших стариной книг, которые были прочитаны сотни раз и пролистаны миллионы. Тысячи непонятных амулетов, которые должны были защищать от сглаза, проклятий, порчи, тошноты и плохих людей. Миллионы различных бутылочек, пузырьков, колбочек, мисочек и чашечек заполненных жидкостями невероятных цветов. Ах, как я их любила! Были большие банки заполненные изумрудным, сверкающим желе, а возьмёшь такую в руки - она тёплая. Всё это завалено пергаментами, обломанными перьями и недоеденными печенинками. Да, да, да - бардак, абсолютный хаос, но... там было очень уютно.
Он ругал меня за то, что я, без спросу, залезала туда. Обычно заберусь, спрячусь, потом хожу между шкафов возвышающихся до самого потолка, столов заваленных всем чем только возможно и стопок книг из которых получались стены. А заканчивалось всё тем, что он находил меня спящей на каком-нибудь свитере.
И почему мне вспомнился он.
Старенький был, медлительный, но как заведётся чем-нибудь - тут уж его ни что не остановит!
И посвящение он мне проводил. Я тогда струсила жутко! Думала убить хочет. Вёл по длинному коридору, ничего не говорил, а потом как сунет в руки бокал, а в нём кровь, ещё тёплая! Я сдуру его чуть ли этим бокалом по голове не огрела. Объяснил потом, что молчать надо было.
К чему же он мне вспомнился.
Он меня не злой воспитывал. Ненависть ни к кому не растил. Любви, конечно, тоже не учил... но зато я знаю рецепты всех целебных зелий, каждую полезную травинку и умею порошки смешивать - от головной боли, от сердечной муки и от опухшего мозга.
Помню, мы саламандру поймали, он её заставил какую-то книгу читать - жутко нудную - а потом мы на ней испытывали, как у меня от опухшего мозга порошок получается... не получился он тогда. Бедная саламандра... Вот следующей испытательной лягушке повезло.
И откуда его образ в голове так чётко!

После нашего разговора, Ведьма отправилась навестить его, я проследил. Она долго плутала по лесам. В конце концов, нашла его дом. Оказалось, что он умер три года назад, один, всеми своими прошлыми учениками забытый.

Она похожа на птицу, о таких птицу пишут сказки.
Глаза удивительного, жёлтого цвета. Длинные русые волосы. Не высокая, простого сложения. При ходьбе руки двигаются в такт походке и напоминают крылья. Она знакома с одиночеством и умеет молчать, как и любая птица. Невозможно понять о чём она думает, что творится у неё в голове, однако её взгляд, этот волшебный взгляд, излучает самоуверенность и силу.
Птица. Скорее всего, сова.
Думаю, она ещё успеет обрести крылья и истинный полёт.

Кривая взрезает небосвод. Мгновенье. Грохот.
Кажется, что в этой вспышке ты сможешь углядеть ту сторону неба, другую, скрытую, за которой, как за занавесом, живут непостигнутые существа, любящие спецэффекты и светопредстовления.
Ещё одна. И опять гром, как будто кто-то уронил весь сервиз, пару сковородок, рояль и наковальню.
Очередная, не заставляющая себя ждать.
Какая сила! Небо хочет казаться злым, но, как показывает опыт, стихия имеющая такие безграничные возможности, злой быть не может, скорее безразличной. Сердится. Великолепно!
Почему меня ведут в дом, в комнату? К этому мигающему светильнику, который должен создавать иллюзию защищённости. Зачем? Если я хочу стоять под этим всесильным, бесстрашным, великим и величественным Небом! Видеть, вкушать, любоваться Грозой! Каждой ослепляющей вспышкой! Как люди могут не приклониться перед мощью? Перед Небом!? Как они могут убегать от этого? Бояться, не смотреть!? Как это возможно?
От молний на небе остаются раны и, постепенно из них начинает сочиться дождь.

Я влюбился.
Сказочный город. Не широкие улочки выложенные камнем, окружённые двух-, реже четырёх этажными, словно пряничными домиками.
Я сидел напротив одного из них. Он был старенький, некогда, видимо, розового цвета. На втором этаже было два открытых окна. Я смотрел на них, и мне думалось:
здорово было бы здесь жить. Если бы я заселился в этот дом у меня обязательно был велосипед и я бы работал на почте! Да, я бы развозил людям письма с самым различным содержанием. Вечером гулял по этому городу-сказке, шёл на гору провожать солнце или, например в дождь, сидел бы дома, писал сказки, пил чай с мятой и апельсином и читал что-нибудь из классики, например "Дубровского". А спустя много-много лет я бы скопил себе на небольшой магазинчик в котором продавал бы собственноручно сделанных кролико-зайцев и водку.
Наверное именно такой и прошла одна из моих жизней. Прошла спокойно, без претензий на звание властелина мира. Это было славно. И, возможно, когда-нибудь это повторится и я буду вновь прикасаться ногами этих маленьких камешков, которыми выложены мостовые волшебного города-сказки, Банской-Штявницы.

Небо - отражение Моря. Море - отражение Неба. И Чёрт знает, что было раньше Небо или Море.
Небо и Море - универсальные, вечные темы для сказок, рассказов, историй.
Небо любит Море.
Море любит Небо.
Вот по Небу пробежались белые барашки, мёртвая русалочка. Красиво.

Люди спорят, рассуждают о красоте картин, видов, книг, женщин, а я вам скажу, что я никогда не видела ничего красивее этих изумрудных листьев, сквозь которые просвечивает солнце. Ничего красиве этого кусочка асфальта. Солнечный свет обладает удивительным свойством - он всё может сделать красивым.

Небо. Приятно произносить это сочетание букв. Не-бо. Всего два слога, всего четыре буквы, а за этим прячется целая бесконечность синевы, волшебства, изменчивости.

Когда-нибудь я тоже стану кусочком Неба, а люди, с земли, будут смотреть на меня. И никто никогда не подумает о том, что он смотрит на меня, на сказочницу.

Я точно не помню куда я шла, не помню сколько было времени, наверное это было не важно. А, может быть, этого всего не было? Ну, понимаешь - не было пространства и направлений, не было времени! Ведь это возможно, я точно знаю, что это возможно! Но ты прав, скорее всего, я просто этого не помню.
А ты помнишь тот день? Ты помнишь. Тот. День? Помнишь? Ты - должен - помнить! Это был такой день! Такой! Неужели ты не помнишь?! Не помнишь как мы с тобой случайно встретились? Случайно... Мир любит случайности. Ты так тогда удивился. А я-то? Я? Это было глупо... Да, ты прав - я часто совершаю глупости.
Ну, так что? Ты вспомнил? Нет?! А вот я помню... Мы встретились... и пошли. Куда-то. Куда-то пришли. Ты много говорил. Ты всегда много говоришь. А я тебя слушала. Мне нравиться тебя слушать. Я люблю тебя слушать. Мне приятен твой голос, мне нравится твоя манера говорить: ты наклоняешь голову вперёд и киваешь ей в темп, одному тебе известного, ритма - это выглядит забавно. Да, да... ты прав, "забавно" - глупое, хотя и, признай, универсальное слово. Так вот... я люблю тебя слушать. Я, вообще, тебя... Нет, ничего.
Ты вспомнил? Хватит притворяться - ты вспомнил!

Он закурил. Она, положив голову на руки, следила за ним.

Тогда ты, тоже, много курил. Ты всегда много куришь.
Ещё ты всегда посмеиваешься и делаешь удивлённое лицо.
Я вспомнила! Ещё тогда ты смеялся! По настоящему! Что значит, как это?! Вот так! Ты - Смеялся! Долго и с удовольствием. Я могу по пальцам сосчитать сколько раз ты так смеялся.
Раза четыре всего! Ну... в моём обществе. Неужели ты не помнишь?!
Нужно? Если нужно, то, конечно иди. Я не могу тебе запретить.

Он ушёл.

Конечно, ты не помнишь. Конечно, тебе не важно.

Она ещё долго сидела на том же месте. А мысли её кружились над его лохматой, чёрноволосой головой. Она чему-то несознательно улыбалась. А Мир продумывал альтернативы.

Мы разбросаем подушки по полу. Достанем старые альбомы, с пожелтевшими от времени страницами. Найдём где-нибудь акварель, пусть давно засохшую. Нальём себе по кружке горячего чая с мятой и бергамотом. Сядем на подушки и помолчим.
Будем вслушиваться: сначала в тишину пустой квартиры; затем в дыхание, своё, твоё; потом в стук сердца, своего, твоего; позже в мысли свои, чужие.
Я найду где-нибудь старую, пустую банку, налью в неё воды, опущу в неё кисточки. Мы будем следить за небольшими пузырьками воздуха, которые будут подниматься от них.
Мне сложно сказать чем будешь занят ты, но я точно знаю, отчётливо вижу, как я пододвину к себе альбом, сяду "по-турецки", долго, придирчиво буду изучать краски, в конце концов выберу золотистую охру и проведу на листе линию. Одну, вторую. Я не умею рисовать, мы оба это знаем, но никогда не произнесём это в слух. Не умею, и никогда не умела. Но я буду старательно выводить линии, разной толщены, разных размеров - это будет мёртвый лист. В крайнем случае, что-то на него похожее. Ты улыбнёшься. Я улыбнусь в ответ. Потом я скажу что-то глупое и мы начнём смеяться.
Звонкий, заразительный смех разрушит стереотипы, сотрёт с лица земли грусть, уничтожит обиды и разочарования. Он будет уходить в мир, через прикрытые тюлью окна. Он наполнит нас целиком, пропитает собою воздух. И только после этого мы начнём говорить, яро спорить, продолжать смеяться, шутить, напевать какие-то давно забытые песенки. Темы, которые мы будем затрагивать будут сменяться с поразительной лёгкостью и быстротой, это всё будет не важно. Мы перестанем замечать, что что-то рисуем, кисть станет продолжением руки. Сложим рядом несколько альбомных листов и будем рисовать одну большую картину. Я обязательно перепачкаюсь в краске. Я себя знаю. Меня к краскам подпускать нельзя.
Мы натворим что-нибудь удивительное! Нарассказываем друг другу множество различных сказок о Времени, Вечности, бесконечности, тумбочках, мёртвых листьях, свете, воздухе, ветре!
А закончится всё это театром теней в лучах умирающего дня.

Когда-то давным-давно вода была создана для того, что бы на ней, время от времени, появлялись круги. Те, кто придумал воду, не потрудились додумать для неё ещё какое-либо применение. И вода такой и осталась.
Потом появились Фантазеры. Появились и тут же начали фантазировать! Своими Фантазиями они преобразили всё то, что было когда-то кем-то создано; так, благодаря Фантазёрам мы знаем сейчас, что деревья созданы не только для того, "чтобы росли", а так же для того, чтобы по ним можно было лазать! Мы знаем, что верёвки существуют, не только для того, "чтобы были", но так же для того, что бы ими связывать кого-либо! И о других назначениях воды мы, тоже, узнали от Фантазёров!
Над водой они долго фантазировали - она такая разнообразная, умеет принимать самые различные формы - тут можно много всего нафантазировать! В итоге мы знаем, что воду можно пить, что в ней можно купаться, что она населена различными видами существ и растений!
Из этого всего можно сделать вывод, что Фантазёры - очень полезные существа, что они привнесли в нашу повседневную жизнь разнообразие, веселье и что каждому из них, персонально нужно отлить памятник в полный рост из бронзы!

***
Версия один:

Однажды, один из Фантазёров гулял по лесу, фантазировал назначения для различных муравьёв, букашек, насекомых и набрёл на небольшой прудик. Сел рядом с ним и нафантазировал, что вода, которая в нём находится может быть живой! Что она может иметь свои собственные чувства, своё личное мнение и свои индивидуальные пристрастия!
День был такой, тёплый, такой замечательный, что Фантазёр, под действием этой идиллии, решил этим не ограничиваться! И нафантазировал в эту Воду Кувшинок, которые всего боятся. Нафантазировав всё это он, довольный собой, ушёл восвояси.
Вода ожила, огляделась. Кувшинки, которые теперь в ней жили, тоже ожили и тоже огляделись.

***

Лес оглушил визг - стая птиц взметнулась в небо, сурки и зайцы попрятались в норы, а небольшие динозаврики разбежались кто - куда.
Это кричали Кувшинки: визг, плачь, всхлипы, кто-то даже потерял сознание. Их плачь был похож на звук бьющегося стекла, а крик напоминал скрип половиц в старом доме.
Вода не понимала, из-за чего такое началось, но, решив не отставать, тоже завыла и забилась. Кувшинки испугались ещё больше, но вскоре смекнули, что Вода - тоже боится! Тогда они замолчали и удивились. Вода тоже замолчала и тоже удивилась.
- Ты чего? - спросили Кувшинки.
- А вы чего? - ответила вопросом на вопрос Вода.
- Мы тебя боимся!
Вода задумалась и удивилась ещё больше.
"С чего бы это им меня бояться? - думала она. - Я вроде совсем не страшная".
- А чего вы меня боитесь? - после минутного молчания спросила она у них.
- А мы всего боимся! - с дрожью в голосе ответили Кувшинки.
- Всего - это чего? - продолжала интересоваться Вода.
- Всего-всего! - залепетали Кувшинки. - Мы всего боимся: тебя, леса, темноты, динозавриков, Фантазёров, кошек, сусликов, ветра, света, глубины и замкнутых пространств!
- Уууу... - проукала Вода и опять задумалась:
"А чего я боюсь? - думала она. - Не знаю. Вроде, нужно же чего-то бояться. А я ничего не боюсь. Бояться - это, наверное, здорово! Кричишь, волнуешься! Чего-бы забояться..."
- А почему вы боитесь кошек?
- Потому что...
На этот раз задумались Кувшинки. Они не знали, почему бояться кошек, так же, как не знали, почему бояться Воды, темноты и всего-всего.
- Потому что боимся, - таинственным голосом ответили Кувшинки, на их трусливый взгляд, это был самый лучший и самый обоснованный ответ.
Вода побурлила и снова задумалась:
"Кошки. Кош-ка. Ко-шка. Какое красивое слово, оно так и внушает трепет и страх! Да, я буду бояться кошек!"
- А я тоже кошек боюсь! - радостно заявила Вода.
- Это хорошо, - решили Кувшинки. - Давай бояться вместе!

***


Версия Два:
В одном небольшом лесу жил крокодил, который очень боялся темноты. Как-то Фантазёры услышали, как он бегает по лесу и ищет фонарик: он забрёл в какую-то лужу и там отчаянно бил лапками по воде, поэтому звук получался хлюпающем. И Фантазёры решили, что это такая Вода, а чтобы оправдать этот плескающийся шум они нафантазировали, что эта Вода боится кошек, которых сейчас встретила. С тех самых пор в этом небольшом лесу нет крокодила, который боялся темноты, зато есть Вода, которая боится кошек.

Мы с тобой уйдём. Соберём свои немногочисленные вещи и - уйдём. А что нам, собственно, нужно? Пару апельсинов, ты возьмёшь гитару, я прихвачу Мешочек со Сказками. И мы уйдём. Уйдём в закат, на запад, за горизонт. Спрячемся в лучах заходящего солнца. Нас никто не найдёт.
Там, на западе, за закатом творятся чудеса. И пусть ни одно чудо не сможет сравнится с тобой, всё же, думаю, тебе там понравится. Мы проведём там незабываемые часы... нет, не будет часов, не будет минут! Время растворится! Пропадёт, затеряется в пространстве! в чистом воздухе, наполненном хрусталиками солнечного света!
На наши голоса прилетят птицы. Ты никогда ещё не видела таких птиц! Я, впрочем, тоже; я лишь слышал о них. За ними, я в этом уверен, придут другие, не менее волшебные, жители заката.
В какой-то момент эта вечность закончится, мы покинем их, покинем умирающего феникса. И ни о чём не будем жалеть! Мы пойдёт туда, в горизонт. В эту уходящую, теряющуюся бесконечность.
Горизонтом одержимы путники, путешественники, которые нашли своё счастье в скитаниях. Так, почему бы и нам не стать такими? Почему бы нам с тобой, тебе и мне, этому возможному Мы не стать скитальцами? не стать искателями? Почему бы нам, не встретится, абсолютно случайно, где-нибудь (всё равно где!) и не пойти к горизонту? не пройти огонь, воду и медные трубы?
Всё возможно.

Взяв с собой Мещочек со сказками , шоколадку и коробОк с мышками, я вышел в Вечер. Солнце, преподнеся мне грациозный книксен, спряталось за западный конец Земли. Я искал направления, прислушивался к Ветрам. Присаживался на понравившееся мне скамеечки, смотрел на, уже темнеющее, Небо. Шёл без продуманного пути, пока не забрёл в какой-то вполне загадочный, волшебный парк: со всех сторон меня окружала изумрудная, пышная листва. Воздух был наполнен жёлтыми бабочками и сладкими запахами: ванили, корицы, муската. Не догадываясь об этом, я шёл в самую глубь парка-лабиринта.
Устав скитаться и восхищаться я вошёл в сферу янтарного света, которую создавал Старый Фонарь. Чёрная краска на его ножке местами слезла, кое-где виднелась ржавчина, в его "короне", среди пламени, танцевали золотохвостые саламандры.
- О, Великий Маяк, для тех, кто ищет уют, тепло и счастье_не_одиночества! - начал я свою речь, обращённую к Фонарю. - Приветствую тебя, тебя - того, кто готов дарить свой свет!
Я замолчал, сел рядом с Фонарём и задумался. Кленовый лист спланировал мне на колени. Где-то в парке закричала не знакомая мне птица, на её крик откликнулись другие.
- ...хочешь шоколадку? - спросил я у Фонаря.
- Нет, спасибо, - ответил он.
Голос его оказался глубоким, с лёгкой хрипотцой. Я пожал плечами и откусил кусочек от шоколадки.
- ...ты ведь Демон, так? - продолжил он.
- Да.
- А что за Демон?
- Сказочник.
- Как?
- Демон-Сказочник, - повторил я громче.
- Не кричи. Я не глухой. Старый, но не глухой.
- Сколько тебе лет?
- Что?
- Лет тебе сколько?
- Не кричи. Лет-то... Много, Демон-как-бишь-тебя.
- Сказочник.
- Где?
- Я - Демон-Сказочник.
- Не кричи. Какой ты, всё-таки, звонкий, Демон. И так, небось, весь парк разбудил.
Ещё один кленовый лист приземлился рядом с моей ногой. Птицы уже не кричали. Тишина опустила на парк свой покров.
- Так, какой ты там Демон?
- Сказочник.
- Сказочник, - повторил Фонарь за мной. - Сказочник. И, что? Сказки, что ль рассказываешь?
- Пишу.
- Куда?
- Пишу.
- Не кричи. Пишешь, значит. А что пишешь-то?
- Сказки.
- Сказки. Так ты, наверное, Сказочник?
- Да, - я терпеливо отвечал на все его вопросы.
- Сказочник. Сказочник. Ну, давай, сказочник. Расскажи Сказку Старому Фонарю.
И Я рассказывал ему о разнообразных разнообразностях около часа. Я рассказывал о мёртвых листьях, о саламандрах, о цветущем жасмине. Я с пафосом вещал о драконах и рыцарях, о тумбочках и трамваях. Не забыл упомянуть о Солнце, Юге и запахе корицы. Фонарь слушал меня очень внимательно, не перебивал. Однако, в какой-то момент мне показалось, что он уснул, но я предпочёл тешить себя мыслью о том, что мне лишь показалось.
Утро застало меня на том же месте, под Старым, уже потухшим, Фонарём. Солнце улыбнулось и подмигнуло мне. В парке было тихо, саламандры разбежались кто - куда до следующей ночи. Фонарь спал. Я улыбнулся и ушёл.

Рисуйте меня:
-
Всегда с хвостом, не причёской, а что бы позвоночник у меня продолжался в хвост - это будет правильно
-
И с карандашом за ухом - это тоже будет правильно
-
В таком случае ещё и с блакнотом в кармане - это будет совсем правильно
-
С блакнотом в левом кармане, в правом у меня рука - это до педантства правильно
-
Ещё можно с апельсином - в большинстве случаев это будет правильно
-
И с верёвочкой на правом запястье - это просто обязательно
-
Ещё я должен улыбаться - это будет уместно
-
По желанию автора, можете одеть меня или во что-то зелёно-синее, или в кремовые тона, или просто в чёрно белое - это будет красиво
-
Не забывайте, что глаза у меня зелёные - что бы было точно
-
Очень важно не забыть, что на левой руке, на среднем пальце у меня кольцо в виде летучей мышки - это очень важная деталь
-
Фон лучше не делать однотоным - это не продумано
-
Будьте точными - не рисуйте меня с распущеными волосами - это для большего совподения с оригиналом.

Но всё равно рисуйте меня, рисуйте ...

За Восточными горами, в липовом лесу живёт Эльф. Самый простой, среднестатистический Эльф: льдом не питается, лунным светом не дышит. Живёт себе потихоньку, никому не мешает.
Жизнь непринуждённого отшельника сделала его добрым и приветливым. Он не страдает от одиночества, он не знает, что это за зверь, где он живёт и зачем нападает на людей. Не мучается из-за скуки: раз в две недели через лес проезжает повозка гнома, в которой он возит много всякой всячины, в которой, в свою очередь, попадаются книги. Гном с радостью меняет "это барахло" на различную еду, которую ему может предложить Эльф. Благодаря этим случайностям с книгами Эльф прочёл много всего, знает три языка (итальянский, русский и ауренфэйский) и томик стихов Пушкина наизусть.
До полудня Эльф работает в саду, потом занимается делами по дому, готовит обед, после обеда, обязательно, полчасика сна, а там уже самое время почитать, потом закат, который он идёт встречать на западную гору, а вечером - чай с мятой, булочка с корицей и очередной вязаный носок. Этот Эльф - пунктуален, точен, как дорогие швейцарские часы.
Зимы в липовом лесу за Восточными горами - не бывает, просто приходят в этот лес Ветры. Приходят, чудят в нём свои шалости, а потом уходят ещё куда-нибудь. Как-то, в ветреный сезон, пришёл в сад к Эльфу приболевший, старый Ветер. Он пришёл ночью, его хриплый кашель разбудил Эльфа. Он, накинув на себя халат, вышел в сад и почувствовал, как к его коже слабо прикоснулся этот древний, уставший, простудившийся Ветер. Без долгих размышлений, Эльф пригласил его к себе, усадил в глубокое кресло, накрыл клетчатым пледом, дал янтарного мёда, лимонов и горячего чая. К утру Ветер уже не кашлял.
<...>
С тех пор, смотреть на закат они ходят вместе

... из какой-то очередной случайности появился Мир. Появился, оглянулся и назвал себя Ори. Такое имя он дал себе не случайно: сочетание звуков "ори" - это единственный звук, который умеет издавать этот Мир. Дав себе имя, Мир начал обогащать себя всевозможными волшебностями: выстроил на себе великие, непобедимые горы; пустил по себе сильные реки, наполненные хрустальной водой; возвёл леса, которые тянулись на сотни километров.
Занимался всем этим он с азартом ювелира. В итоге в Мире появились тысячи видов деревьев, миллионы различных цветов и кустарников, десятки горных хребтов и бесконечное множество рек, водоёмов и ручейков, которые брали своё начало в горах и на возвышенностях. Над всем этим разнообразием Мир поставил четыре солнца: одно, самое большое, безразличное; второе, поменьше, доброе; третье, среднее, злое и четвёртое, вечно меняющее свои размеры, сумасшедшее. Эти светила дарили разное свечение: безразличное было бесцветным; доброе - золотистым; злое - чёрным, а сумасшедшее вечно меняло свою окраску. В таком порядке они шествовали по зеленоватому небосводу.
Мир заметил, что злое солнце обжигает листья деревьев, что безразличное не дарит тепла - вообще. Ори решил, что нужно каждому солнце дать равные шансы и он создал облака. Они все были не большими, белыми и кучевыми. Позже Ори заметил, что из-за того, что солнцы светят постоянно трава становится жухлой, а реки теряют своё сияние. И тогда он создал ночь, он не знал, что это называется ночью, он просто решил, что с какой-то там периодичностью, солнцы будут уходить за горизонт. Когда Мир прогнал их, в темноте ночи он увидел отдалённое сияние звёзд. Сияние ему понравилось и он попросил звёзд, чтобы они были поближе к нему. Звёзды повелись на грубую лесть и подошли поближе к Миру. С тех пор, когда солнцы уходят за горизонт, над Миром, приглушенным, голубоватым светом сияют звёзды.
Время шло, камни скатились в овраги, леса разрослись, реки разлились. И Миру стало скучно. Тогда он наделил камни и деревья искрой жизни. Благодаря этому они стали живыми. Поговорили между собой о том, о сём и уснули. Ори хотел их растолкать, но они так сладко спали, что ему было жалко их будить. И тогда, чтобы не было скучно, Ори поселил в себя Ветры. Ветрам в этом Мире понравилось безумно! Они гуляли среди необъятных стволов деревьев, гонялись друг за другом над равнинами, окунались в хрустальные воды рек, озёр. Миру сразу понравились Ветры: они так забавно щекотали его, когда пробегались по траве, что Мир захотел сделать им приятное и позвал в себя Духов.
Духи сначала удивились, потом ошалели, а потом уже стали приживаться: ушли в леса, а по ночам хозяйствовали на равнинах; некоторые ушли в воду и стали полупрозрачными рыбами; большинство подружилось с Ветрами и стали птицами, оперение которых, на свете солнц отливало серебром; какие-то так и остались в лесах, даже ночью не покидая это прибежище, эти стали сияющими изнутри деревьями, которые очень просто спутать с обыкновенными привержанцами флоры. Не противясь своей шустрой природе, Ветры смешивали Духов с солнечным светом и получались забавные, сияющие различными оттенками шарики.
Мир стал очень довольным собой. Он разрешал Ветрам творить свои шалости, Духам - свои. Не противостоял их буйству. Не мешал солнцам. Флиртовал со звёздами. Жил с воём тихом, идеалистическом покое и по вечерам заводил свою тихую песню в которой слышалось: "Ори... ори... ори...".
Как однажды...

Я устала от вечной недоговорённости в жестах, в письмах, в разговорах.
Почему бы всему миру не собраться в одном бАААльшом зале и не договориться о том, что Тоши можно рассказывать и что - не_льзя. Тогда всё будет оправданно и никому не надо будет утыкаться взглядом в немытый пол, говоря Тоши всякие глупые оправдания всеобщей жестокости и несправедливости.
Хотя, конечно, я понимаю, что нет, покачто, такого бАААльшого зала, где смог бы собраться весь мир. Так, может быть, соберётся часть этого мира? Небольшая совсем. Думаю, вся эта часть вполне может уместиться в какой-нибудь уютной кафешке.
И пусть они там, покуривая свои разнообразные сигареты, обнявшись со своими пепельницами, попивая свой чаёк всё решат. Всё, всё, всё. И про то, что нужно говорить Тоши, и про то, как нужно с ней поступать. И пусть решат всё с её чувствами и мыслями. Всё, всё, всё пусть решат. Пусть даже запишут. Разноцветными ручками на помятых салфетках. Запишут и сожгут! Сожгут! И вот потом... да, потом! потом появлюсь я, незаметно так, по снусмумриковскому, вылезу на середину сцены, соберу там пепел и буду небольшими порциями, как яд, подсыпать его им же, в их же чаёк, долго и с удовольствием наблюдая за реакциями их организмов.

Приоткрыв, дверь я проскочил внутрь. Здесь было тепло, пахло сном, постелью. Комната была совсем небольшая, кроме широкой, высокой кровати тут ничего не было. На цыпочках, я подкрался к ней.
Под одеялом, на множестве подушек, мерно посапывая, спала Т***.
Я залез под одеяло, свернулся в клубочек и стал ждать волшебных снов.
<...>
И они пришли.

Мы сидели на парапете: Я и Мёртвый Художник. Я не видел его. Т*** где-то носили холодные ветры. Мы любовались закатом.
Боковым зрением я заметил какое-то движение. Присмотревшись я увидел, как крохотные частички пыли смешиваются с солнечным светом, ветром, запахом приближающейся прохлады; всё это творило картину. Она медленно, как мозаика, собиралась в воздухе, где-то в метрах двух над крышей. Пыль смешивалась с капельками влаги из воздуха и становилась полотном. Медленно, я бы даже сказал - неспешно.
В блике солнечного света я, каким-то загадочным образом, углядел Художника. Высокий, худощавый, в просторной рубахе и свободных штанах; у него были длинные-длинные, белёсые волосы; его лица я не увидел, может быть, к счастью. Он стоял перед появляющемся полотном неподвижно. Но видел его я лишь мгновение.
Когда полотно было закончено на нём стали прорисовываться блёклые линии, казалось, что и их проводят пылью. Вскоре я уже видел горизонт, заходящее солнце, леса в дали.
- Что это? - я был несколько напуган. - Неужели это всё мертво?! И солнце и небо, и лес?!
Послышался смех, сначала совсем тихий, с каждой секундой усиливающийся. Я его узнал - это была Т***. А вот и она сама, образовалась из очередного свободного, северо-восточного ветра.
- Т***, что это? Ты говорила, что он, - я указал в сторону Художника, - рисует только мёртвое. Неужели это всё мертво?!
- Спокойней, Юный Демон, - она поднялась с крыши и подошла ко мне. - Он рисует мгновение, которое уже прошло, которое погибло, умерло. У него своеобразный взгляд на Время.
Она приобняла меня за плечи и посадила на крышу, рядом с собой. Её присутствие меня успокаивало: как могло всё это - солнце, небо, леса - погибнуть, когда Т*** сидит тут рядом и улыбается чему-то.
Мгновение уже получало цвета - все оттенки красного участвовали в раскраске заката, тени легли в основу цветов дальнего леса, а синева неба, приукрашенная розовым сиянием, точно перешла в картину. Художник брал цвета из пространства, наверное, из той самое его части, где "настоящее" переходит в "невозможное". Последняя тень заняла своё место и Мёртвое Мгновение Заката уже жило в картине. Полотно легло рядом с Т***, она улыбнулась и кивнула.
<...>
- Ты ведь видишь Художника, так? - засыпал я вопросами Т***, когда мы, уже спустившись с крыши, ночью, лежали на коврах в одной из многочисленных комнат "замка".
- Естественно, - улыбнулась она. - Когда-нибудь я попрошу его нарисовать свой автопортрет, если тебе так интересна внешность мёртвых художников.