В редакции «Трудовой Артели» царило оживление. Но это оживление никак не относилось к работе: человек в штанах в полоску и с цилиндром на голове вальяжно курил сигару и чуть прищурившись смотрел на собеседника. Собеседник, которого все звали Лёвой, в это время импульсивно размахивал руками, много говорил и еще больше смеялся; в другой стороне комнаты пил кофе поэт Андрей Белый, постукивая ложечкой о края фарфоровой кружки, он декларировал свое новое стихотворение, пришедшее ему в голову только что:
- Нет, вы послушайте, - говорил он, - «… Немного виски в твоих глазах, немного грусти в твоих плечах…».
И Сергей Клычков, которого все привыкли называть по фамилии, внимательно слушал, подперев рукой подбородок, он смотрел перед собой мечтательно-грустными глазами, которые были у него такими даже когда он обедал.
В комнате находился еще один человек. Он сидел на тафте у окна и, погрузившись в свои мысли, вертел в руках большое красное яблоко, которое взял из стоящей рядом корзины полной таких же яблок. На его волосы падали лучи утреннего солнца, и оттого вьющиеся пряди сейчас светились каким-то небесно-золотым огнем. Этот человек был красив и молод, и каждый, кто читал его стихи, сказал бы, что он был еще и талантлив. За ужином или в личной беседе, к нему все обращались Серёжа или Серёженька, когда делали какие-то замечания, относительно написанного. Но когда говорили о его стихах, он был для всех только Сергей и если это было уместно, к нему обращались на «Вы», как к человеку, достойному большого уважения. И даже известный на всю страну поэт и писатель Андрей Белый часто говорил, что тот, кого они называют Серёжа, завтра затмит славу всех живущих в стране поэтов.
Раздался басистый смех Лёвы. Андрей, напустив на себя недовольный вид, стал громко стучать ложечкой по краю чашки:
- Петя! – сказал он, - Если ты не перестанешь смешить Лёву, то я буду вынужден вынести ваш диван в прихожую, дабы вы не мешали Серёже думать!
Человек в цилиндре повернулся к Андрею и широко улыбаясь, сказал:
- Это мы Серёже думать мешаем, или тебе сочинять любовный романс?... Должно быть, очередная дама твоего вселюбящего сердца, снова заставила тебя стать поэтом?
И Петя с Лёвой зашлись хохотом. Серёжа улыбнувшись, потер яблоко об штаны и стал его есть, Андрей тяжело вздохнул и продолжил читать стихи, а Клычков, подперев рукой подбородок, смотрел перед собой все такими же мечтательно-грустными глазами.
- Я знаю, как нам достать бумаги, - сказал Серёжа и положив надкусанное яблоко на стол, пошел в прихожую.
В комнате воцарилась тишина и даже Клычков оживился и стал почесывать лоб, удивленно глядя на Андрея.
- И как же? – спросил человек в цилиндре.
Серёжа заглянул в комнату, держа в одной руке плащ.
- Очень просто, - сказал он, - нужно стать крестьянином.
Присутствующие непонимающе переглянулись, когда в прихожей хлопнула входная дверь.
- Ох, Лёва, если Серёжа достанет бумаги для журнала, ты будешь должен ему неделю ужинов в «Мельнице».
Лёва согласно закивал.
«Мельница» - это небольшой ресторан, куда они часто похаживали после работы. Вчера у редакции «Трудовой Артели» закончилась вся бумага, которая была в Москве на строжайшем учете. И следующие 180 листов они должны были получить только в начале мая – а это еще десять дней безработицы.

Серёжа зашел домой, одел широкую мешковидную рубаху, которую носили крестьяне, взъерошил волосы, растер в руках немного влажной земли, которую он взял из горшка с фикусом и направился к дежурному члену Президиума Московского Совета.
Выстояв длинную очередь, Серёжа зашел в кабинет к Александру Федоровичу Строгацкому и вертя в руках крестьянскую шапку, стал кланяться.
- Христа ради, - сказал Серёжа хриплым голосом, - сделайте божескую милость!
И он стал снова кланяться.
- Ну, говори, не робей, - сказал Строгацкий.
- Я из деревни Ольховка, что на третьем килОметре. Мы усей деревней за вас молимся…
- Да ты проходи, садись, - сказал Строгацкий милостиво.
- Да боже упаси, да у меня рубаха в земле, и просьба – то у меня небольшая…
Строгацкий внимательно на него смотрел кивая, подбадривая бедного крестьянина, который, должно быть, никогда и не был в таких чистых и больших кабинетах.
- Меня к Вам направили от всей деревни с такой вот просьбой: есть у нас писатели молодые, стихи они пишут, а потом по вечерам их всей деревне читают. Мы-то люди неграмотные, ничего в этом не смыслим, да сами не пишем… Так вот хоть Васютка нас радует да Федюнчик, дай Бог им здоровья! Пишут они про деревню, и про хлеб, а то и про Москву пишут тоже…
- А что они про Москву пишут? – заинтересовался Строгацкий.
- Всякое… - ответил Серёжа, старательно окая.
Строгацкий прищурил глаз и с видом матерого следователя стал рассматривать стоящего перед ним Серёжу.
- Пишут, что церкви в столице белые, аки лебяди и купола горят огнем на солнце, а над городом небо синее-синее… али там не синее?.. То ж я не помню, какое там небо у Васютки было…
- Понятно, - сказал Строгацкий и выписал триста листов Читать далее...

Это цитата сообщения Z-money Оригинальное сообщение

Подчинённые, сцуко...
[636x480]

Елизавета прошла по коридору из слуг и придворных. За ней проследовали ее фрейлины.
- Этот старый пень снова здесь, - сказала шепотом королева одной из фрейлин, - приковылял выпрашивать у меня деньги на очередную никому ненужную, кроме него самого, экспедицию.
И королева кивнула лорду Бельсскому, который, завидев взгляд королевы, признательно склонился до самого пола.
Елизавета взошла на трон и, окинув взглядом присутствующих, села на самый его край, давая понять всем, что она не намерена долго выслушивать их просьбы.
- Лорд Веллингтон! – сообщил придворный слуга, когда на середину зала вышел толстый, низкорослый человек.
Он поклонился королеве, и чем дольше он кланялся, тем лучше Елизавета понимала, что лорд очень хочет получить то, о чем собирается просить.
Наконец, лорд выпрямил спину, поправил титульную ленту на своей груди и приготовился говорить.
- А я уж было начала привыкать к тому, что Веллингтон все время в загнутом положении, - сказала королева старшей фрейлине, которая стояла у нее за спиной. Фрейлина негромко откашлялась, чтобы подавить смех.
- Ваше величество, - начал лорд, - ваша красота сравнима только с вашей милостью…
- К делу, - перебила его королева, - все это я уже слышала.
Лорд Веллингтон поклонился еще раз.
А его женушка жалуется, что у старого лорда радикулит, подумала королева. Надо же, как он быстро излечивается от спинной боли, стоя передо мной!
- Ваше величество! я пришел просить Вас… - лорд замялся и ища поддержки, посмотрел на Елизавету.
- Ну же, не стесняйтесь, - подбодрила его королева, - не вы один пришли сюда просить…
- Наша королева! Елизавета! – сказал громко лорд и это придало ему уверенности, - Мы все знаем, в каком положении находится Англия. Каждый час, каждую минуту люди со страхом смотрят в сторону океана: нет ли там испанских кораблей? Со стороны Испании до нас доносится запах бесчисленного множества костров, на которых горят невинные люди. Англия всегда была образцом справедливости, она защищала своих граждан от врагов и становилась пристанищем…
- В чем заключается Ваша просьба? – нетерпеливо спросила королева.
Настроение ее явно ухудшилось.
- Подпишите смертный приговор Марии Стюарт, которая предала свою королеву и свою страну!
Сказав это, лорд Веллингтон гордо вскинул голову и выпятил грудь, как будто готовился пасть смертью храбрых на поле боя. Елизавета грозно посмотрела на лорда и крепко сжала белый кружевной платок, который держала в руках.
Да как он смеет просить о таком! - подумала королева. Он, этот напыщенный петух, который должен не стоять тут распушив свой хвост, а лежать зажаренным на моем обеденном столе!
- Вы просите, чтобы я убила королеву Марию Стюарт? – спокойно спросила Елизавета, - ту, которая помазанница божья?...
- Она не королева! Она предала нас! – гневно сказал лорд. Затем, немного успокоившись, добавил, - Видно, Дьявол сделал ее королевой!
По залу прошелся испуганный шепот.
- Получается, что и я – дитя Дьявола, не так ли, милорд?
Елизавета наклонилась вперед, чтобы Веллингтон не смог увильнуть от ответа, не встретившись с ней глазами.
- Ваше величество… - сказал перепугано лорд, - Вы всегда были и будете нашей истинной королевой… Я ни минуты не усомнился в божественности Вашего рода и справедливости того, что именно Вы являетесь хранительницей английской короны…
- Отвечайте на вопрос, Веллингтон! Мария Стюарт должна умереть потому что она не истинная королева?... Кто еще так считает?...
И королева встала с места, чтобы окинуть присутствующих взглядом. Но придворные как по команде уставились в пол.
- Ваше Величество! – сказал лорд и преклонил одно колено, - Вы можете заключить меня в тюрьму, но я скажу; скажу то, в каком неведении находится Елизавета, потому что придворные льстецы скрывают от нее все, или потому, что королеву окружают одни трусы!
По залу прошелся возмущенный гул. Но королева не выдала своих эмоций.
- Чего же я не знаю? – спросила она более снисходительно, усаживаясь в кресло.
- Весь английский двор винит Марию Стюарт в том, что нас атакуют Испанцы! Именно она вела с ними тайную переписку из тюрьмы Святой Анны, где ее содержат. Об этих письмах, в которых заключенная дает Испанскому королю четкие указания наступать на Англию, известно любому присутствующему!
И лорд Веллингтон снова склонился перед королевой.
Елизавета резко поднялась с места и уверенно прошла на середину зала.
- Все?! Значит ты, -сказала королева, хватая за рукав первого попавшегося придворного, - и ты, - кивнула она другому, - Блеяли передо мной как овцы, выпрашивая милостыню, а потом шептались за моей спиной о том, какая я идиотка, что не вижу, что творится в моем королевстве?!... Вон! Все вон! – вскричала Елизавета и придворные попятились назад, наскоро кланяясь и отдавливая друг другу пятки, - Предатели! Меня окружают одни предатели!
Лорд Веллингтон затерялся в общей суматохе и, смываемый потоком придворных, оказался в дворцовом коридоре.

Было около полуночи и лорд Веллингтон уже собрался ложиться спать, когда Читать далее...

Австрия, Вена, 5 декабря 1791 года.
Если бы мы сейчас перенеслись в 18 век, в небольшое родовое поместье на окраине Вены, что на Лигштрассе, и заглянули бы в окно комнаты первого этажа, то нашему взору открылась бы следующая картина: в кресле у камина сидит мужчина тридцати пяти лет. На нем белая рубашка, ворот которой расстегнут, серые, немного собранные на коленях штаны и высокие сапоги с загнутыми кверху носками, которые были в моде в прошлом сезоне. Волосы мужчины с проседью, завязаны шелковой лентой в небольшой хвостик; низкий лоб; светлые глаза; у губ множество складок, что выдает в нем человека эмоционального, подвижного; немного курносый (и оттого не менее элегантный!) нос; чуть вздернутый подбородок.
Мужчина в комнате один, а потому, он, закрыв глаза, продолжает о чем-то напряженно размышлять, не замечая нас с вами, которые за ним наблюдают. Но мы и должны остаться незамеченными, чтобы дать событиям идти своим чередом, так, как они шли более двухсот лет назад.
Отсюда нам хорошо видно его лицо – это лицо самовлюбленного человека, который, несомненно, очень талантлив и, еще более несомненно, любим родными. Присмотревшись к его рукам, можно понять, что он – музыкант. Причем, не какой-то музыкантишка, а самый настоящий музыкант: длинные худые пальцы, словно голые ветки осеннего дерева, выросли прямо из ладони, изогнулись и замерли в воздухе, будто собираясь в следующий момент коснуться клавиш рояля; толстые кости на запястье, подвижные, безусловно, сильные; затвердевшие подушечки пальцев от постоянного касания с клавишами, уже не чувствующие от каждодневных тренировок боли. А как он кладет руку на стол – такой жест возможно повторить только молодой кокетке, которая пытается произвести впечатление на объект своих желаний или композитору, который часто обнимает за хрупкую талию музыкальный инструмент!
Вы посмотрите на его стан, такая осанка бывает у тех, кто собирается выслушать похвалу: прямая, как у дворянина, но не по-королевски гордая, лопатки сдвинуты вместе и спина чуть откинута назад – все его тело будто говорит нам: «я знаю, что вы собираетесь высказать мне свое восхищение, должно быть, вы слышали не одно мое произведение, но позвольте прежде сообщить вам, сколь мала в этом моя заслуга! Ведь я – всего лишь инструмент в руках судьбы, которая, по неведомым доселе мне причинам, благоволит ко мне, посылая в мою скромную обитель прекрасных Муз».
И столь искренни будут его слова, что мы решим, будто несчастный гений не осознает, сколь велика его заслуга в том, что он делает, более того, говорящий сам поверит в свою мелочность и, скорее всего, даже проведет ночь в раздумьях о вечности и человеческом несовершенстве. Но будь то великий музыкант или городской поэт – никто из них не мог бы творить, не
лелея в сердце надежду на вечность своих творений. Разве есть более тщеславные люди на земле, чем художники и писатели? Не верьте тому художнику, который клянется, что пишет картины лишь для себя, не надеясь стать великим Дали, а если и в самом деле он не надеется увековечить свои работы, то не теряйте времени на то, чтобы смотреть их – они слишком скучны, такие картины оскорбляют наш взор своим безразличием к миру и своим несовершенством. Не верьте писателю, который не считает количество проданных книг, не верьте поэту, не жаждущему похвалы. У всех этих тщеславных людей есть один бог, которому они все поклоняются; этот бог обещает им, что жить вечно можно в холстах и бумагах, и они верят ему, как верили те, что были до них.
Но вернемся в комнату. Мужчина приблизил руку к камину и тепло от огня разлилось по всему телу.
Как в детстве, подумал Вольфганг (именно так его звали). Сидишь у камина и думаешь: «как же еще долго до Рождества, ведь декабрь только начался! И так приятно сейчас помечтать о подарках! Бабушка, скорее всего, подарит шоколад и теплый свитер, сестры что-нибудь бесполезное, хоть и приятное, дядюшки и тетушки отделаются нейтральными вещами – платочками, шарфиками, вафлями или, на худой конец, школьными тетрадями, но родители подарят нечто особенное. Может быть складной нож с гравированной рукояткой, который я просил летом, может быть, они, наконец, расщедрятся на маленького, совсем крошечного, не доставляющего никому беспокойства, ротвейлера…». Только в начале декабря, когда до праздников еще далеко, но местные уже начинают присматривать себе мирно растущие в городском парке елки, понимаешь всю прелесть зимнего праздника: тайком украденная конфета из готовящихся запасов, спор сестер о том, что подать к рождественскому ужину, запах первых апельсиновых корок, которые от чего-то образовались в коробке, пока мама перебирала свой старый гардероб, шушуканье родственничков по углам, когда ловишь на себе долгие задумчивые взгляды и понимаешь – сейчас решается судьба твоего подарка. Только в начале декабря может так пахнуть шоколад – густым сладким какао, ванилью и немного виски – потому что к Рождественскому ужину его съедаешь столько, что от одного его вида становится плохо; только в Читать далее...

Итак, господа студенты, сегодня важный день в вашей жизни – экзамен! Сидоров, что-то хочешь сказать? Можно ли пользоваться конспектами?... А где ты видел, чтобы студент на экзамене конспектами пользовался?! Пятый курс так сдавал? Вот потому никто и не сдал. Еще вопросы? Выйду ли я на пять минут из аудитории… Ну, Иванова, если только с тобой, тогда выйду. Что «ха-ха»? На комиссию с тобой выйду, все равно с первого раза не сдашь. Петров, ты ли это, друг любезный? Явление Петрова народу! Да, такое бывает только на экзамене. Ну, и где мы были весь семестр? А, ну да – сидел на «галерке» и я тебя не заметил… Если хочешь знать, у меня стопроцентное зрение. И не надо так ухмыляться Меньшиков! Я видел, чем ты там на «галерке» занимался – пиво пил. Это зачтется на экзамене. Вопросы задаем по теме. Может, кому-то интересно, как учитывается ваша посещаемость при сдаче? Та-ак, никому не интересно. Конечно, если бы я еще и это учитывал, вам бы год пришлось мне сдавать. Ну, кто самый смелый – выходи! Если без подготовки, то оценка на балл выше. Нет, Петров, тебе все равно даже «троечка» не светит. Как это «почему»? Да ты даже на ноль не тянешь! Сидоров, а ну руки покажи! Что это?... Пароль для компьютера, чтоб не забыть? Хм… Что-то очень напоминает решение задачи билета № 27. А откуда ты знаешь, что тебе этот билет попадется? Так, ну-ка, где он у меня… Ага, кто карандашом галочку поставил? Как это «Там ничего нет»? Я что, по вашему, галлюциногенов объелся?! И вытащи книгу из штанов, штаны не для этого приспособлены! Надо же, вот молодежь пошла – ни о чем не думают! Ты там себе ничего не покалечил? Книга-то острая. Да ладно, хоть одну неделю праведную жизнь вести будешь! Что, Петров? Не готов? Вижу, что не готов. А что глаза закрываются? Наверное, всю ночь пытался буквы знакомые найти. Ну, хоть на первый-то билет ответишь? Как это «ни на какой»? Ты ведь даже билеты не читал, может, что и придумаешь. Итак, господа студенты, пересдача экзамена через две недели. И особо предупреждаю некоторых личностей, которые впервые появились передо мной… Что? Куда?! Сидеть! Что это вы все повскакивали?! На пересдачу пойдете? Так хоть попытайтесь сегодня. Что значит «бессмысленно»? После вчерашнего бессмысленно… А что вчера было? Деньги родители прислали… Что, всем сразу, что ли? А, знают, что экзамен, потому и прислали. Это, в смысле, деньги на экзамен? Хм… Ну, ребята, я прямо не знаю. Вообще-то я коньяк люблю. Что значит «только на водку хватило»? Ну, ладно, как-то неудобно, но так и быть, сделаю исключение. Но не больше «удвл». Что?! Вчера последнюю допили? Хм… Ну что же, значит, все на пересдачу! И отставить разговорчики, мать вашу! Сразу видно – первый курс. Вон, Сидоров видел, как я у пятого курса экзамен принимал. Да, конспектами пользоваться разрешил. А спроси у них, почему? Так-то, это дипломатия называется! Жду всех через две недели. И чтоб без всякого! Родителям немедленно сообщить о пересдаче! А кто не явится во второй раз, будем вызывать родителей с работы. Приедут, за ручку вас водить будут, умолять, чтобы я вам отметку поставил. А я не поставлю. Принципиально. Так что давайте, первый курс, набирайтесь опыта…

ПыСы. Мое первое произведение в университетскую газету. Студенты смеялись весь семестр, преподы "смеялись", когда экзамен у меня принимали...

Июль в Германии 1505 года выдался беспощадно жарким. По пыльной дороге шел юноша двадцати двух лет; на нем была одежда магистра наук, которую он получил в Эрфуртском университете. Он направлялся в свою деревню, в которой не был больше года и встреча с родителями приводила его в смятение. Юноша нес с собой рекомендательные и хвалебные письма, но они, словно камень, тяжелым грузом лежали на его сердце.

Все это лишь слова, слова… Хвалить осла за то, что он осел, несет поклажу господина – бессмысленно… Отец и мать меня с утра заждались. Но они еще не знают, что путь мой с ними разойдется скоро так надолго... А может, навсегда. Они ведь уже стары, а я покину этот мир, чтобы спасти их и себя и всех людей, живущих на немецкой земле. Решено! Пути обратно нет.

Юноша подошел к дому и постучал. Через мгновение дверь отворилась и на пороге показалась уже не молодая женщина. Но несмотря на свой возраст она была по-прежнему красива, прожитые годы сделали ее более хрупкой, чем раньше и в глазах появилась грусть от разлуки с сыном и бессонных ночей.
- Мартин! – женщина бросилась к юноше и обняла его.
- Мама… - сказал Мартин, - ты с каждым годом только хорошеешь.
Женщина рассмеялась и они вместе прошли в дом. Дом был старый и внутри пахло сыростью. Отец Мартина, прислонившись спиной к окну и подперев рукой щеку, спал.
- Ганс, проснись! – позвала его женщина.
Ганс тут же открыл глаза и, увидев перед собой человека в черной мантии доктора наук, даже встал, чтобы учтиво перед ним склониться. Но, присмотревшись получше, понял, что перед ним стоит сын и от неожиданности только рассеяно показал ему жестом присесть рядом. Пока женщина доставала мясо из печи, что было редкостью в их бедной семье, Ганс долго смотрел на Мартина и отчего-то тяжело вздыхал.
- Ты - мой сын! – наконец гордо произнес Ганс, как будто до этого дня он в этом сомневался.
Мартин заулыбался. Добиться такой похвалы от отца было сложнее, чем добиться королевских почестей при дворе.
- Я люблю тебя, отец, - сказал Мартин. – Теперь вы ни в чем не будете нуждаться, по крайней мере, с голоду точно не умрете!
Отец непонимающе на него посмотрел.
- Я получаю стипендию, которую выплачивают всем докторам наук, половину я буду отдавать вам, чтобы тебе и матери не пришлось больше работать.
Отец понимающе закивал. И с радостью сообщил:
- Я неграмотный, Мартин. В свое время нам не было разрешено учиться в университетах, твой дед ведь тоже был простым крестьянином. И я не стал противиться судьбе и пошел по его стопам. Хотя мог бы! Мог бы, Мартин, ведь наш род – это славный род ремесленников и часовых мастеров, которые испокон веков служили при дворе императора. А кем стал ты, Мартин?...
- Я – магистр свободных искусств, отец, - гордо заявил Мартин.
Ганс опять непонимающе посмотрел на сына, хотя усиленно пытался понять сказанное.
- Я читаю книги, пишу книги, веду споры о жизни, религии с другими докторами… понимаешь?
- То, что ты умеешь читать и разговаривать – это хорошо, сынок. Но кем же ты будешь работать?
- Это и есть моя работа, отец! – весело сказал Мартин.
- Читать и разговаривать?... – удивился Ганс.
- Да.
- И за это тебя хорошо платят?
- Да.
Ганс некоторое время молчал, а потом с горечью произнес:
- О, Святая Мария! Что стало с этим миром?! Раньше таких называли пустословами и лентяями и гнали их палками; стихоплетов закидывали камнями, а работа в поле была в почете… А теперь?... Ох, времена….
Мартин рассмеялся, когда к столу подошла мать и сказала, что разговоры можно отложить на потом.
- Дай Мартину поесть, старый болтун! Он проделал такой долгий путь не для того, чтобы умереть здесь с голоду!

После обеда Мартин решил немного прогуляться по окрестным местам. Он шел по знакомой тропинке, по которой ходил будучи еще ребенком, в сторону озера. Дорога пролегала по окраине и Мартин услышал шум леса. Нигде так больше не шумят деревья, с восхищением думал Мартин. Словно голоса прошлого говорят с тобой, приветствуют тебя и ты понимаешь, что дома. Все переживания, страхи, веселые студенческие ночи, первая любовь, профессор, заставляющий зубрить латынь, последний день учебы, доктор наук, пророчество большого будущего… Все это осталось где-то там, в каком-то другом мире, может даже это был выдуманный Мартином мир, которого на самом деле и не было?... Ведь когда-то он очень любил придумывать подобные истории, которые как будто бы происходили с ним, а потом сам начинал в них верить.
Мартин сел под деревом на зеленую густую траву и прислонился к древесному стволу. Он любил сидеть так часами, вдалеке от шума и людей и слушать неторопливое колыхание озера и всплески воды, когда рыба вдруг появляется из воды и бьет хвостом по ее глади. И пахнет свежей травой, и когда дует ветер, со стороны деревни, он приносит с собой запах сена и горячего хлеба. За все годы обучения в университете Мартин вряд ли вспоминал это дерево и лес, ведь его увлекла с собой совсем другая новая жизнь бесконечного праздника, вина и веселья. Но сейчас, как никогда, Читать далее...

Когда берега Чосен омывало Восточное море, а страной утреннего спокойствия правил великий император Ин Чен Хо, в маленькой деревушке в бедной крестьянской семье родился мальчик. Мать его умерла при родах, отец же в это время был в море. Младенца взяла к себе сестра умершей. Ее муж нахмурился и тяжело вздохнул: не хватало ему еще одного голодранца, помимо своих пяти! Но так как новорожденный был первенцем и ни братьев, ни сестер у него не было, женщина настояла на том, чтобы приютить малыша до возвращения его отца.
Шли месяцы, шли годы, а дом на берегу моря пустовал. Отец Чань (так назвали мальчика), не вернулся. Чань рос тихим послушным ребенком и так же тихо и послушно минуло десять лет. Больше всего на свете мальчик любил ходить в море, любил одиночество и теплый морской ветер. Он часто сидел на краю своей маленькой лодки и представлял, что это большой корабль, а он - капитан. Мечтал о далеких странах и великих сражениях, в общем о том, о чем мечтают все мальчики в его возрасте. Чань редко думал, как бы могла сложиться его жизнь, будь его родители живы. Он знал, что место его сейчас здесь - в этой лодке, неспешно качающейся на волнах. Братья и сестры считали Чаня странным и сторонились его, его приемная мать часто жалела мальчика и пыталась приласкать, думая, что так Чань переживает гибель родителей. Ее муж Пак Хо, никогда не разговаривал с Чанем, не считая тех случаев, когда он учил мальчика рыбачить или отдавал какие-то распоряжения. Жена корила мужа взглядом, не смея сказать об этом вслух, но глава семьи как будто не замечал ее молчаливых упреков.
Чань, напротив, был только рад не участвовать в бессмысленных детских играх и уклонялся вести однообразные семейные разговоры.
Иногда, когда заходило солнце и Чань оставался один на берегу и смотрел вдаль, он чувствовал чей-то тяжелый взгляд на своих плечах и обернувшись видел Пак Хо. Пак Хо хмурился, тяжело вздыхал и брел к дому. Мальчик оставался сидеть на берегу до поздна, а иногда так и засыпал - на теплом морском песке у воды.
И вот однажды, когда Чань вернулся с рыбалки, ему сказали, что Пак Хо очень болен и скоро умрет. "Ты должен пойти к нему, - сказала Чаню мать, - он хотел тебя видеть". Чань прошел в дальнюю комнату, где находился Пак Хо и в нерешительности остановился у порога. Он увидел из-за полуоткрыйтой двери кровать, на которой лежал Пак Хо, укрытый простынью.
- Подойди, Чань, - сказал Пак Хо каким-то хриплым неестественным голосом и Чань не поверил, что это голос Пак Хо.
Он подошел к кровати и взглянул на умирающего. Но вид его не испугал: бледная кожа на выступающих костях со впавшими глазами и тонкими подрагивающими губами. Ему было тяжело говорить, но Пак Хо продолжал.
- Чань, я не говорил этого ни своим детям, ни жене. Они не поймут. Женщины слишком много времени уделяют чувствам, а твои братья и сестры глупы, хоть многие из них старше тебя. Но ты, Чань, ты поймешь.
На берегу стоит моя лодка, она намного больше и прочней твоей. Она может устоять при бурях, ты знаешь как это делать, я учил тебя. Ты можешь плыть по морю к берегам диких племен, в сторону Южного океана. Только помни: сезон тайфунов длится три месяца и лишь две недели молчит океан. И снова тайфуны три месяца правят стихией. Но ты справишься. Помнишь, как мы ходили с тоббой к островам Лао Цзы? - мальчик кивнул. Пак хо откашлялся и продолжал, - так вот, за островами Лао Цзы лежит земля Солнца. Это земля богов. Там в достатке растут фрукты и вельможи ходят на равне с крестьянами в белых одеждах, коих не было у нас никогда. Там пальмы гнутся от тяжести плодов, а иноземцев приветствуют как своих друзей. Когда мне было счтолько же, сколько тебе сейчас, я увидел Землю Богов и жизнь для меня обрела смысл. Я знаю, что ты мечтаешь уплыть отсюда, увидить новые земли... И я мечтал. Кто знает, Чань, кто знает, может быть твоя жизнь будет полна приключений, как когда-то была моя. Но со временем, когда пыл поугаснет, когда голос предков позовет тебя, ты вернешься туда, где родился. Все мы вернемся к корням своим, и когда-нибудь голос наш присоединится к голосам предков...
Знаешь, Чань, когда ты будешь видеть море, ты должен помнить вот что: я не умру, я растворюсь в пучине моря, как и все наши предки - рыбаки, я буду говорить с тобой вечерами, когда голос жизни стихнет и ты услышишь шепот прибоя.
Пак Хо тяжело закашлял, затем кашель усилился, он стал хватать руками что-то невидимое в воздухе, часто дышать и хрипеть. В комнату вбежала жена Пак Хо и выставила мальчика за порог, прикрыв дверь комнаты.
Пак Хо умер после захода солнца. Как рыбака, его пустили на плотине по морю и когда плотину размыло водой, Пак Хо скрылся в ее глубинах.

Чань, в отличие от остального семейства, не чувствовал себя опечаленым по поводу смерти Пак Хо. Нет, не потому что мальчик его не любил. Скорее, даже наоборот, Чань второй раз в жизни потерял отца, к тому же негласная, ненавязчивая любовь между Пак Хо и Чань была одной из сильнейших, какая могла быть между отцом и сыном. Но Чань не Читать далее...

Сегодня первый рабочий день.
Заступили на смену вечером. Василий Федорович сказал, что наказывать нужно невиновных, а награждать непричастных. Он это наверняка знает, все-таки десять лет в “органах” служит. Удивляюсь, как его только “органы” выдерживают? Это ж надо – десять лет на одну мент… милицейскую зарплату жить! Хватает только на водку – об этом свидетельствует склад пустых бутылок под столом.
Выехали по вызову – у мужчины подростки забрали деньги. Василий Федорович сказал: “Деньги – мусор”. Ну, это, видимо, философский вопрос. Чтобы разобраться в этом сложном вопросе, по пути заехали в магазин, где произвели скоропостижный обыск. Изъяли три ящика “паленой” водки. Протокол составлять не стали – Василий Федорович сказал, что перед составлением протокола необходимо изучить вещдоки. Водитель Миша пояснил, что вещдоки подлежат обезвреживанию перед выдачей. Обезвредили все ящики путем внутреннего вливания вещдоков в организм. Помню, Миша сказал, что это опасно для жизни, но что поделать – работа у них такая. Больше ничего не помню.

Второй день. Василий Федорович ушел на ответственное задание, закрывшись в кабинете. Из-за двери раздавался храп. Дежурный пояснил, что это один из методов допроса, так сказать, тренировка оперативных методов работы. Да, когда-нибудь и у меня будут свои безупречные методы…
Приняли вызов – драка на площади. Прибыли. Понадобилось несколько машин, чтобы разместить всех этих пятнадцать хулиганов. Привезли в отделение. Пока я дописывала протокол, оперативники гордо положили на стол пятнадцать чистосердечных признаний. Читаю и удивляюсь – три вчерашних кражи, угон автомобиля и два разбойных нападения совершены этой группой. Вот это следовательский нюх! Надо же, какой высокий уровень профессионализма: организованную банду поймали! Хотя многие в протоколе также признались, что друг с другом не знакомы… Что-то здесь явно не так. Опера говорят, что преступники таким образом пытаются ввести следствие в заблуждение. Теперь все ясно. Ответственная это работа – надо быть всегда на чеку.

Третий день. Сегодня направили в Дом Юстиции, как сказал Василий Федорович: “для расширения кругозора будущего сотрудника милиции и установления контакта с вооруженными силами явного противника”. Не очень поняла, что он хотел этим сказать, но звучит гордо. Судебный пристав, очень умный человек, сказал: “Каждый юрист должен “посадить” недруга, “вырастить” счет в банке и создать прецедент”. У меня еще слишком мало опыта, чтобы понять смысл фразы. Но он сказал, что ее надо заучить наизусть. Обязательно выучу. Сегодня я много нужного записала, например: “Каждый юрист имеет право, а оно не должно иметь юриста”. Здесь сходу трудно разобраться – слишком много юридических терминов. Дома каждое слово посмотрю по словарю. Еще записала: “Незнание закона не освобождает от ответственности, а знание – когда как”. Ну, это я поняла: законы надо учить, чтобы быть ответственнее!
Весь день проспала на судебном заседании. Проснулась, когда подсудимый на последнем слове стал читать стихи, преданно глядя судье в глаза: “Излюбили тебя, измызгали, невтерпеж! Что ты смотришь так синими брызгами, иль в морду хошь? В огород бы тебя, на чучело, пугать ворон. До печенок меня замучила со всех сторон. Я средь женщин тебя не первую, немало вас, но с такой вот как ты, со стервою лишь в первый раз…”. Да… Вор он, конечно, и преступник, а стихи знает. И почему это его под конвоем увели так быстро? Видимо, не всем нравится Есенин.

Вот и закончился третий день. За мной заехал Василий Федорович и сказал: “ну вот, теперь ты знаешь, что есть такая профессия родину обчищать!”. Я так думаю, это самооговор, Василий Федорович имел в виду “защищать”. Вот и народ говорит, что наша милиция нас бережет… что-то там еще дальше было… не помню.
В общем, побольше бы таких людей было в стране, как наш Василий Федорович!

Страна восходящего солнца встречала тысяча пятьсот девяносто первую весну. Жизнь текла неторопливой рекой, медленно огибая сопки и унося с собой цветки сакуры. На Востоке наверняка знают две вещи: прошлое и будущее. Прошлое здесь оберегается и передается из поколения в поколение, а будущее всегда готовится принять эти древние знания.

Каждое утро на протяжении многих лет, Тоётоми Хидэёси выходил прогуливаться в сад. Затем, в сопровождении троих слуг направлялся в главное военное расположение, где внимательно выслушивал доклады военачальников и отдавал распоряжения. Как правило, на этом дела его и заканчивались. Далее, он направлялся к Рикю, своему давнему другу. Рикю — семидесятилетний старик из крестьянского рода, живший в маленьком старом доме. Но несмотря на свое крестьянское происхождение, он имел множество привилегий и был в почете у императора.
Никогда я еще не встречал такого упертого глупого человека, думал Хидэёси. И что за радость жить в развалившихся трущобах, когда сам император жалует тебе дворец? Понять Рикю так же сложно, как сложно рассказать о вкусе приготовленного им чая.
Рикю каждое утро встречал Хидэёси у городского храма, затем оба друга шли по лесной тропинке по направлению к дому. За ними, на почетном расстоянии, тенью следовала охрана.
Птицы щебетали, порхая с ветки на ветку; цветки сакуры издавали медовый аромат; влажная мягкая трава стелилась зеленым ковром. С момента, когда мужчины вошли в лес, их голоса умолкли — Хидэёси помнил, как учил его Рикю: нужно за много шагов от дома оставлять мысли и чувства дневной суеты. Со стороны казалось, что они просто гуляют наслаждаясь шумом леса, на самом же деле, каждое их движение заключало в себе глубокий смысл.
Старик чувствовал, как с каждым новым шагом он становится легче, становится частью травы, солнца и росы. Замедляя маятник своей жизни, он довел его практически до полной остановки. И теперь Рикю вдыхал запах мокрой ветки, на которой сидела птица и чувствовал, как он стал этой мокрой веткой. Теперь на Рикю сидела птица, сжимая его тонкое тело влажными лапками и касаясь перьями. Перья были тоже влажными и птица встряхнула свое маленькое тельце и Рикю понял, что стал маленьким влажным тельцем. Он распушил свои перышки и заморгал черными птичьими глазками. Он защебетал и его голос понесся над деревьями и сопками, пролетел над городской площадью, наполнился шелестом листьев в саду, впитал в себя запах алкоголя из магазина винодела, разорвался на части криком только что родившегося младенца в доме сапожника, пролился на пол водой выпавшего из рук кувшина, потек по полу, смешался с теплой землей и просочился в ее недра. Рикю стал мокрой землей, почувствовал как по нему скользят и извиваются тельца червей, впитал в себя теплоту солнечных лучей, пригревающих его сверху, стал невесомым, поднялся ввысь и мелкими каплями растворился в воздухе.
Теперь Рикю освободился от мыслей, от ненависти, любви, страха, печали, радости. Теперь ничто не занимало его; не было леса, его друга и спутников, птиц, города, земли и его самого. Рикю лишь слегка коснулся Серебряного Пути Будды — чтобы дойти хотя бы до половины этого пути, потребуются не одни сутки для совладания с собой и вхождения в Дзяку*, когда ты стоишь между жизнью и смертью и получаешь покой, какой получают только что умершие, когда тело уже не дышит, но еще и не остыло.

Рикю и Хидэёси подошли к крыльцу дома, оставив троих спутников за оградой. Перед тем как переступить порог, они оба слегка склонили головы. Европейцы обычно думают, что японцы так приветствуют свой дом; на самом же деле Рикю и Хидэёси склонили головы, чтобы увидеть камни под ногами и закрепить чувство покоя, затем посмотрели на цветы, возбуждая в себе легкое чувство прекрасного.
Хозяин с гостем прошли в чайную комнату. Размер чайной комнаты был не более двух татами, а вход — шестьдесят сантиметров в высоту и ширину. Ничего лишнего там не было — ни ваз, ни картин, ни даже замысловатой посуды. Все было просто, даже несколько грубо, как в рыбацкой хижине. Именно так и жил Рикю, ласково называя свое жилище «со» — простота. Хидэёси, входя, должен был низко наклониться, таким образом, оставляя свой меч за порогом.**
Рикю приготовил чай и подал его гостю, затем налил себе. Они молча наслаждались напитком, не спеша поднося чашку, чтобы отпить. Комната была расположена так, чтобы в нее не проникал яркий дневной свет. Приглушенное освещение расслабляло глаза и тело. Из утвари в комнате располагалось несколько камней из сада, росли мелкие лиловые цветы, рядом с ними лежал свиток. Все это находилось на самом видном месте и не нужно было поворачиваться и делать лишних движений, чтобы взглянуть на камень и успокоить чувства. Мужчины долго молчали и наслаждались великолепием цветов, вбирая в себя мудрость предков из лежащего рядом свитка.
Все равно, не могу я его понять, думал Хидэёси. Ему жалуют огромные владения и прекрасный сад! И все это он готов променять на хижину за городом и чтобы добраться сюда, надо Читать далее...

Художники и шедевры, мечтатели и стихи,
Потерянные во времени у самого края земли.

Искатели приключений, заядлые рыбаки;
Любители развлечений уснувшие у воды.

Горячие камни на скалах, нависшие облака,
Неспешные звуки гитары под звездами у костра.

Рассказы о том, что было, надежды на год вперед,
Банкир на песке с мобилой считает в "у.е." доход.

Студенты считают расходы; два друга забыли про жен:
Идут по тропинке в деревню (там купят они самогон).

Кружат над Байкалом чайки, печется картошка в золе,
Повсюду слышатся байки про жизнь и про смерть на земле.

Фотограф хватает мгновенье, влюбленный ищет цветы,
Здесь пахнет весной вдохновенье, рождая людские мечты.

И мы бы остались наверно, но станция не наша, увы;
И с поезда только за пивом к ларьку у Байкала сошли...

Холмистая местность была покрыта колючим темно-зеленым ковром. С утра выпал снег и кое-где виднелись белые его пятна. Лес шептался; были слышны всплески воды (видимо, неподалеку бежала река). Тигр, обходивший неспешной поступью свои владения, остановился. Взгляд его коснулся холма напротив, он вгляделся: там все было спокойно, ничего не нарушало привычного говора леса и его обитателей. Тигр направился в сторону от проселочной дороги; хотя сейчас она была размыта грязью и талым снегом, он чувствовал чужой запах. Этой тропой месяца два назад, когда было тепло, ходили люди. А там, где ходят люди, никогда не пойдет зверь. У него была своя дорога вдоль просеки, с которой, если понадобится, можно будет незаметно выслеживать незваных гостей.
Близится зима и животные, называемые людьми, больше не заходят в эту местность, так было всегда. Тигр знал, что страшнее разъяренной самки - хищницы, которая наброситься на него, отгоняя от детей, может быть только человек. Даже если он без ружья. Даже если он вне этих мест. Зверь настороженно прислушивался к шорохам и нюхал воздух. Ничего. Но чутье не обманывало — на рассвете он уловил чужой запах, такой, какой приносят люди. А потом потерял его. Возможно, люди прошли здесь не на двух лапах, как они обычно это делают, а сидя на звере, который всегда рычит и очень быстро бегает. Это не просто зверь, он будто камень, не издает своего запаха и в нем не бьется сердце, но по какой-то неведомой причине бежит и пускает гарь, какая бывает, когда что-то горит. Четыре его лапы крутятся вокруг своей оси, а бока его можно открыть и залезть внутрь. Странный зверь, называемый автомобилем, когда-то пугал, но теперь стало ясно, что никакой опасности, если к нему не подходить близко, он из себя не представляет.
Тигр спустился вниз с холма и остановился, приподняв переднюю лапу для следующего шага. Он замер; неожиданно ветер донес запах чужого. И даже не одного, их было несколько. Тигр стал всматриваться в землю, пытаясь найти след; он двинулся на север, откуда подул ветер. Спустя пару минут, он уловил запах человека так отчетливо, что нужно было срочно свернуть с дороги, чтобы не встретиться с людьми нос к носу. Пройти рядом, подойти сбоку и не выдать себя. Он побрел другой дорогой; уши его настороженно поднялись, хвост опустился к самой земле, чтобы лучше размыть следы. Он отходил на такое расстояние, чтобы только слегка улавливать запах двуногого зверя. Неожиданно рядом вспорхнула стая птиц и с криком вспарила в небо; тигр увидел, как за серыми деревьями колыхнулось что-то очень знакомое… ружье! Он увидел как блеснул его ствол и моментально бросился в противоположную сторону. Еще один зверь на двух лапах оказался с противоположной стороны и тигр повернул вправо; он отчетливо чувствовал, что был и третий, но найти его взглядом не успел; нужно было действовать, нужно было уходить. Раздался выстрел. Тигр напрягся всем своим существом, почувствовав запах пороха. Затем еще один и еще; порох туманом расстелился перед глазами. Хищник почувствовал, как рядом с правым его боком, касаясь шерсти, пролетела горячая пуля. Затем еще одна пронеслась чуть ли не у самого горла. Зверь кинулся в сторону густого леса; там можно будет укрыться. Тигр лапами касался грязной холодной земли, идя по засохшей траве. Воздух доносил множество запахов, но не было ветра. Ветер — это единственное его спасение сейчас; ветер его союзник, но все замерло и приходилось полагаться на собственное чутье. Тигр знал здесь все тропы, выбираемые людьми или те, по которым они могли бы пойти. Но эти люди охотились за ним, потому нужен был иной путь.
Хищник знал, что бежать — значит выдать себя; значит неразборчиво идти по ломающимся веткам, оставлять глубокие следы. Он шел осторожно, хотя и быстрым шагом. И с каждым новым метром, нужно было идти медленнее, чтобы запутать след и не привести людей к месту, где он расположится для отдыха. Что-то било в виски: «быстрее! быстрее!», но здравый разум велел поступать иначе. Пройдя некоторое время, тигр остановился и принюхался, уловив легкий ветерок. Преследователей не было слышно. Значит они остались позади, есть время, чтобы собраться с мыслями и обдумать, куда идти. Лапами чувствовался холодный снег с песком. Но вот что-то горячее упало на землю мелкими каплями. Тигр втянул воздух ноздрями и почувствовал запах свежей крови. На лапы с груди стекала его кровь. Он был ранен. Когда его окружили со всех сторон, он думал куда отходить; не придав значения обжигающей боли внутри. Но сейчас он почувствовал как внутри него, задев кость, сидит пуля. Боль свела дыхание и сердце забилось быстрее. Теперь уйти незамеченным будет сложнее, но он должен идти дальше. Тигр пошел в самую глубь леса и с каждым его шагом, тело казалось ему все тяжелее. Шерсть на груди и передних лапах намокла от непрестанно бегущей крови, сердце колотилось все сильнее и казалось, что оно так громко стучало, что его стук разносился по всему лесу. Тигр даже остановился и оглянулся назад — не услышали ли его биение люди? Читать далее...

Во времена, когда великий философ Вивес писал Эразму Роттердамскому бессмертные строки, а книги Раблэ и Овидия горели в кострах инквизиции, небо над Испанией стыло от ужаса; поток людской крови нес с собой тысячи мертвых тел и в воздухе замер голос безысходности. Даже Смерть казалась великим благом, когда страну оглушал крик невыносимой боли бесчисленных пыток.
«Мы живем в столь тяжелые времена, когда опасно и говорить, и молчать», — писал Вивес. И люди желали легкой смерти более, чем самой жизни.

Севилья, где прежде росли бесчисленные виноградники, сейчас была застроена высокими каменными стенами за которыми находились тысячи людей. Это была крепость под открытым небом. Эти люди, ожидавшие здесь своего приговора надеялись только на скорую смерть и великой радостью было умереть прежде, чем умрет твой сосед, ютившийся рядом с момента заключения. Город превратился в огромную могилу, где все уже были мертвы, но еще дышали, где сестра плакала в холодных руках брата, умершего этой ночью; где с безжизненного разлагающегося тела снимали одежду и кутали в нее младенца.

Бартоломе смотрел вокруг неподвижными большими глазами. Когда его только привели сюда, страх сковал его движения и он рухнул на землю, не в силах видеть происходящее. Сознание его затуманилось и он не знал, жив он или мертв. И если жив, то разве могут люди сотворить такое? А если мертв, то это, несомненно, ад.
Более он не мог ни плакать, ни говорить. И с того первого дня он просто смотрел вокруг, смотрел и молчал, не ожидая ничего от нового дня, ни хорошего, ни плохого. Он не молил о смерти, не лелеял надежд, не искал спасения.
Он смотрел на небо и видел, как оно золотится по утрам и как розовеет к вечеру. Он видел птиц и все его мысли неслись ввысь вслед за ними.

Куда вы летите, птицы? Я был там — за стенами только пустота. Везде, везде эта пустота, гложущая тебя изнутри. И все, кто сейчас там, рано или поздно придут сюда умирать. Это наше последнее пристанище, столь же неизбежное, как неизбежна старость.
Только в городе еще не хотят мириться с тем, что уготовила нам судьба. Но они поймут потом, попав сюда, что нет иного... Здесь все смотрят в глаза и говорят вслух то, о чем бояться сказать за стенами. Здесь все настоящее: и люди, и слова, и мысли.

За месяц проведенный здесь, Бартоломе превратился в старика, который давно отжил свой век, хотя ему было всего лишь сорок. На иссохшем лице застыли неподвижные отрешенные глаза. И казалось, что он не понимает, что происходит вокруг, не чувствует боли и холода, словно мертвец по какой-то нелепой ошибке оставшийся жить.
— Воды… принесите воды… — шептал умирающий рядом старец.
Но Бартоломе не слышал его, он думал, как одиноко птицам в этом бескрайнем небе. Им даже некуда лететь, некуда…

Огромные ворота отворились и вошли несколько стражников. Среди них был человек в красной мантии. Закрывая лицо белым платком, он оглядывался по сторонам, будто кого-то искал. Но не обнаружив желаемое, повернулся и вышел. Дверь с грохотом затворилась.
Бартоломе подумал, что с момента прихода этого человека что-то изменилось, но что? Как - будто все вокруг замерло… да, больше было не слышно ни кашля умирающих, ни жалобных стонов, ни плача. Казалось, все кто находился здесь перестали дышать и обратились в статуи с каменными бледными лицами.
Люди, увидев одного из главного городского инквизитора, в страхе не могли сказать ни слова и только когда заплакал ребенок, ожили и осторожно зашептались. Старик, просящий воды зашептал молитву, благословляя всевышнего что смерть пришла не за ним.

Глупец! Какой глупец! Разве ты не видишь… Даже король пал на колени перед Святой Инквизицией. Разве ты не видишь?… Что Человек в красной мантии - это и есть бог, сошедший с небес на землю. Это и есть твой бог, старик…

За стенами, на противоположной стороне, человек в красной мантии с распятием на груди отдал главному надсмотрщику бумагу с Папской печатью. Надсмотрщик прочел ее беглым взглядом и переспросил, правильно ли он понял Папский наказ. Кардинал кивнул, надсмотрщик отдал распоряжения и поцеловал перстень на руке инквизитора.

Птицы…вы все еще ищите приюта. Скажите, там, за стенами люди уже знают? Они уже знают, каков будет их последний час? Нет… Они не знают. Иначе вы бы не прилетели. Однажды, когда я не услышу ваш крик и не увижу как вы парите в утреннем небе, я пойму - все кончено, не осталось ничего. Даже король будет свергнут в тот момент, останется только бог с глазами дьявола, восседающий на троне в красной мантии среди мертвецов. Иногда я думаю, что бога лучше всего видно из ада…

Вечером, когда последние лучи солнца скрылись за горизонтом, стражники окружили стены города плотным кольцом. Натянув луки с горящими наконечниками стрел, они пустили их за ограду.

На узников крепости посыпался огненный град. Бартоломе, спавший у самой стены открыл глаза и увидел как небо запылало ярким огнем. Среди криков ужаса и паники Бартоломе уловил голос старика читающего молитву. Он поднялся, посмотрел Читать далее...

Глубокая ночь накрыла город. Песок по-прежнему дышал жаром дня и даже холодный ночной ветер долетая сюда, превращался в еле шевелящего губами иссохшего старика. На раскаленном камне, среди песков, за стенами города сидел мужчина. Немного полного телосложения, с синими глазами и горящим огоньком в них, с каштановыми, не характерными для египтян, кудрями и с властными, даже грубыми, но оттого мужественно красивыми чертами лица. Устало вздохнув, он поднялся с камня и направился в сторону города. Рассвет, проступая сквозь пелену ночи, шел за ним следом.
Двое слуг, завидев господина, вошедшего в ворота города, почтительно склонились перед ним. Мужчина остановился у сводов огромного храма и, одно мгновение полюбовавшись его белоснежными стенами с замысловатой резьбой, направился внутрь.
— Эй, Осирис! Идешь завтракать не пригласив брата? — спросил подошедший.
— Тифон, я думал ты занят выкорчевыванием финиковых пальм, — отозвался господин.
— А я думал, тебя нет в городе, — весело хлопая по плечу Осириса сказал Тифон.
Братья прошли внутрь. Мрамор немного сдерживал летний жар и здесь можно было свободнее дышать. Они прошли наверх в обеденный зал. Там было уже все готово: огромный стол заставлен мясными блюдами и фруктами, с кувшинами вина у стен стояли слуги.
— Значит, ты знаешь, что я уезжаю? — поинтересовался Осирис, садясь за стол.
— Да, об этом мне поведала твоя болтливая женушка, — сказал Тифон потирая руки, — так… что тут у нас…
Какое-то время братья молча ели. Тифон уплетал все, до чего можно было дотянуться, запивая еду неразбавленным вином. Осирис с видом благородного вельможи задумчиво и медленно ел фрукты. Осирису не хотелось есть. Этой ночью он плохо спал и сейчас чувствовал себя уставшим. Он смотрел на брата и думал, как было бы хорошо снова оказаться детьми. Учить Тифона охотиться и сбивать камнями финики… Тифон словно саранча сметает все на своем пути, думал Осирис. Увидит цветок, обязательно сорвет, увидит камень — захочет подвинуть. Вот и сейчас он уничтожает ни в чем не повинную, мирно лежащую пищу…
Осирис улыбнулся собственным мыслям.
Тифон, заметив улыбку брата, вопросительно уставился на него.
— Я вижу, ты веселишься, Осирис. Интересно, чему?
— Послушай, Тифон, не тяжела ли тебе работа в пустыне? — после недолгого молчания спросил Осирис.
— Ты шутишь? Богам неведомы тяжбы. Вот только скука смертная, целыми днями наблюдать одни лишь пески и ветры...
— Ну почему же. На прошлой неделе ты загнал в пустыню целый отряд рабов и заморил их жаждой.
— Брат, твоя доброта тебя погубит. Они были больны холерой. Я спас горожан от эпидемии.
— Твои методы слишком жестоки для людей, Тифон…
— Жестоки? Ты сам себя хоть слышишь?! Я подарил им освобождение и покой! Я дал им верную смерть не от пыток и не от труда, они умерли достойнейше для рабов!
— Да, возможно, ты прав. Но я говорю о других, которых ты загнал в пустыню…
— Послушай, Осирис, мне неприятно, что ты лезешь в мои дела. Я поступаю так, как считаю нужным и ты должен смириться с этим, как я мирюсь с тем, что ты властвуешь над людьми!
Тифон неожиданно одернул себя и замолчал. Повисло тяжелое молчание.

Весь день Осирис был мрачен. Решив еще немного вздремнуть, он расположился под навесом на широком ложе застеленным мягким ковром. Задремав, он видел сон, будто Нил разлился по всей округе и затопил пустыню. И Осирис не смог иссушить его воды, потому что лучи солнца были холодными, как могильный ветер. Тогда он призвал на помощь свою жену Исиду и она накрыла Нил колосьями ржи и ячменя. Но воды его продолжали бежать, прорываясь сквозь тысячи сплетенных веток. Тогда Исида позвала их сына Гора. Гор сплел из нитей восходящего солнца прозрачное шелковое покрывало и набросил его на реку. И река иссохла по краям и потекла бурлящим потоком по руслу.
Осирис открыл глаза. Вечер неспеша подбирался к городу. Странный сон. Неужели, ты стареешь, бог Осирис? Начинаешь беспричинно нервничать и тихо бубнить себе под нос. Наверно, нечто человеческое все же свойственно тебе. То, что неведомо другим богам. То, что тебя так мучает и то, что никогда тебя не оставит. Все же, ты бог лишь временный, бог до той поры, пока в тебе нуждаются люди. И как только они забудут о тебе — ты умрешь. Ты бог тех, кто уже сам стоит на пороге смерти, бог жалких забытых стариков, взывающих к тебе на закате, тянущих к небу дряхлые руки и смотрящие вокруг переполненными жизнью глазами…
Что ты знаешь, Осирис, о тех, кого ведешь по коридору смерти? Что ты знаешь о тех, кого ты оставляешь жить? И, может, этот дряхлый старик, руку которого ты сейчас сжимаешь, сделал бы еще больше, чем тот юноша, стоящий у гроба и оплакивающий отца? Но ты не можешь вернуть к жизни увядший цветок. Даже богам не подвластно время…

Читать далее

С приходом холодных ветров город пустеет, оставляя на побережье людей в тельняшках и кремовых рубашках. Строем шагают кадеты, совсем еще юные, с детскими лицами, но взрослыми глазами и сильным шагом. Осень во Владивостоке — это запоздалые туристы, кители с желто-горящими пуговицами, моряки, офицеры, ветры, туманы и пустые тротуары вымощенные камнем: без опавших листьев, но и без снега. Песок на берегу обманчиво теплый, рассыпающийся в руках мелким холодным дождем. Остров Русский обманчиво близкий, растворяющийся с каждым шагом в морской дымке.
И этот обманчиво уснувший город, расположившийся на сопках, укрывшийся туманом, замер в лучах восходящего солнца. Серыми тенями качаются на волнах корабли-призраки и кивают им с берега голые ветки сакуры. Слышно неторопливое движение моря, а прямо за ним приподнял свою голову из белого песка Золотой Дракон. Он наблюдает за спящим городом большими неподвижными глазами, окуная кончик своего хвоста в воды Тихого океана. Он провожает внимательным взглядом корабли, глубоко вздыхая и выдувая ноздрями воздух. И под его дыханием вздымаются волны и ударами бьются о противоположный неподвижно дремлющий берег. Берег отвечает находящим на него волнам шорохом мокрого песка и Дракон удовлетворенно опускает голову, исчезая в розово-лимонных солнечных лучах.
Своей спиной Дракон преграждает путь богине Стихии, не давая ей нарушить неторопливые шаги времени на Восточно-Азиатском побережье. И она покорно отступает, растворяясь в глубинах океана, лишь иногда обиженно обливая его спину холодной соленой водой. Время от времени Дракон просыпается и потягивает свои тяжелые каменные лапы, выпуская длинные когти-ветки и на миг приближается к берегу России. Тогда Приморский берег устало поднимает веки и, встретив полусонный взгляд огненных глаз, кутается в мягкий туман и засыпает. Море что-то неразборчиво шепчет играя кораблями, ветер отдается скрипом мачт, матросы снуют по палубе взад-вперед над гордо вскинутым Андреевским флагом.

По набережной строем идут кадеты, вглядываясь в горизонт моря. Ветер шелестит двумя черными ленточками на матроске и золотом переливается надпись «Тихоокенский флот» на рукаве кителя. Кадеты молча стоят на берегу и ждут, когда человек в кремовой рубашке отдаст приказ выйти в море, чтобы встретиться с Драконом называемым Японией и увидеть, как невозмутимо смотрит им вслед Владивосток, непрестанно наблюдающий за страной рассвета и цветущей сакуры.

Это цитата сообщения транжИрка Оригинальное сообщение

Журналисты близко к сердцу приняли выражение "четвертая власть", поэтому бойко критикуют первую, вторую и третью, хотя в кармане нет ни МВА, ни гарвардской law-school, а только вечерний диплом Рязанского областного педагогического.
Если тебе платят деньги за какую-то работу, еще не значит, что ты хороший специалист в своей работе. Иногда это значит, что менеджер по кадрам плохой специалист в своей.