Когда-то, в конце 1980-х, обсуждал я с одним тогдашним приятелем книги. Беседа велась в такой вычурной манере, которая именовалась «стёбом» и долженствовала свидетельствовать, что говорящий умён, ироничен и ко всему относится с отстранённостью легко переходящей в презрительность. В общем, мы были умнячающими подростками-выпендрёжниками, и к тому же гордецами (а, значит, ранимыми балбесами).
Я поделился своим удовольствием от прочтения некоего французского переводного романа о страданиях парижских богемо-бомжей в конце 1920-х годов (названия и автора за давностью лет не помню, но не Ремарк, а кто-то около).Товарищ мой, у которого из-под криво надетой модной маски ирониста хорошо так проглядывали челюсти упрямого начётчика, высказался в том духе, что я трачу время впустую, что на свете есть некоторое количество (примерно 100) Главных Книг, по прочтению которых, человек превращается в некую развитую личность, и идти к этому состоянию правильнее прямой дорогой, а не блуждая по закоулкам. Я от такой бесстрашной неироничности слегка прифигел. Мне-то как раз нравилось в литературе находить диковинки и в закоулках встречать неведомых зверушек и беседовать с ними.
Теперь-то я полагаю, что мой собеседник был куда правее, чем юный я. Хотя, это были не его мысли, а установки его отца, тот был кем-то вроде «писателя из народа» и кое-что в таких вещах понимал.
Впрочем, это признание чужой правоты запоздалое и ни к чему меня не мотивирующее. Всех Главных Книг, я видимо, так и не прочту, до Платона я добрался (сильно после того разговора), а до Аристотеля — нет, превращение не задалось. И привычка фланировать по закоулкам осталас при мне. Во-первых, неведомые зверушки и впрямь нескучные собеседники; а во-вторых, по заслугам забытые и по заслугам непрочитанные людьми книги, не будучи чем-то художественно или интеллектуально драгоценным, оказываются отличными гидами по своим эпохам (что, понятно, даёт кое-что к пониманию современности), в том числе и на ту самую кухню проводят, где варились великие тексты и великие мысли.
Итак, заведу тэг «#неочевидные_книги», в планах (которые, быть может, не сбудутся) публично полистать следующее: кондовую советскую производственную прозу, английскую политметодичку 1891 года, «Отцы и дети — 1981», сценарий скучного фильма «по мотивам» и что-то ещё.
А начну с эффектной драмы про сексуальную контрреволюцию 1927 года и про соответствующую контрреволюционерку.
Картинка как раз из конца тогдашних 20-х,
Виктор Аксючиц (
viktor_aksuchic) выложил в VK свою переписку с Ольгой Седаковой, датированную январём 1984 года. 1984-й год, в данном случае это очень важно.
Тема разговора, поднятая Аксючицем, пренебрежительное, даже презрительное отношение со стороны интеллигенции к национальной философской традиции (отдельный вопрос о том, что тогда автор полагал таковой традицией). В этом можно углядеть негромкую сенсацию: январь 1984-го, ещё месяц будет жив Андропов, потом наступит короткое правление Черненко, условный «Застой» на исходе; до фейерверка нововведений и послаблений второй половины 1980-х совсем недолго, но вообще-то вроде бы «ничто не предвещает». При этом, адресаты обмениваются мнениями о роли и месте русской идеалистической философии в духовной жизни интеллигенции, так будто эту философию можно просто снять с полки, будто она не является terra incognita для образованного сословия, о которой толком ничего неизвестно, кроме нескольких имён, представленных в карикатурном виде в советских учебниках.
Собственно из легальной литературы, напечатанной госиздательствами, было всего несколько книг «по теме», в том числе обсуждаемая корреспондентами работа А.Ф. Лосева «Владимир Соловьёв и его время», которая в 1983-м вышла в серии «Мыслители прошлого» тиражом 60 000 экз. «...Нина Брагинская, человек проницательного трезвого ума и глубоких знаний, вдруг говорит мне: стоит ли эта книга того, чтобы её искать и покупать, а о самом же авторе отозвалась как об экзальтированном русофиле, чуть ли не выжившим на старости лет из ума». Но при этом Асючиц сетует в 1984-м не на недоступность соответствующего корпуса литературы, а на пренебрежение им. Интересно...
Я спросил в комментариях у В.В. Аксючица о том, что давало возможность так ставить вопрос в то время, получил ответ от одного из его читателей (и, как я понимаю, личных знакомых), мне посоветовали обратится к мемуарам автора. Что ж — и правда, это хорошее дело.
Я бы такой постановке вопроса больше удивился, если бы не встречал уже несколько свидетельств того, что к 1984-му году существовала какая-то среда или система (вроде как неформальная, но вроде как легальная) дискуссионных клубов, выставочных площадок, самиздатовских изданий, семинаров. Не подполье, но какие-то «эксперименты в закрытом режиме». Не подполье, хотя бы потому, что там (в ряду прочих) действовали люди, которые ни в какую
Когда видишь это, кажется: просто-то как всё, и естественно даже.
А ведь далеко не каждый додумается.
В дополнение к «Бессмертному полку» такую бы ниточку в прошлое протянуть — «Вечная деревня» или как-то так...
Но это я размечтался. К тому же есть естественные ограничения, скажем, что делать если хозяева менялись? может ли такой опыт быть адекватно перенесён в поселение крупнее деревни? и т.д.
Но выглядит всё очень сильно.
P.S.: А с другой стороны: нет ли такой грани, где эдакая мемориализация станет не просто избыточной, но начнёт пожирать саму себя? Тоже ведь вопрос....
Паблик «Архитектурные излишества»:
(фото: Мария Максимова)
В селе Учма Ярославской области нашли очень простой, но действенный приём рассказать о людях и домах: рядом со зданиями висят старинные фотографии их владельцев.
У кого-то из урбанистов (в широком смысле этого слова), чуть ли не у Ричарда Флориды, встречал одну историю, перескажу, как запомнилось, ибо по какой-то причине она не идёт у меня из головы.
В 1950-х годах (даты условны) во всём мире старые здания сносились кварталами. Мы по своему опыту много чего можем вспомнить, но вообще тенденция была широкая: «брюсселизация», «реконструкция Норрмальма», и т.д.
Да что я вам рассказываю:
«У Корбюзье то общее с Люфтваффе,
что оба потрудились от души
над переменой облика Европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
то трезво завершат карандаши.»
А теперь собственно история: в Штатах реконструировались города очень бойко (как пишут, бульдозер, сносящий «старьё», там вообще — что-то вроде важного символа национального духа и даже консервативная ценность). Мрачные стильные здания из закопчённого кирпича сменялись «новым, прогрессивным» стеклом и бетоном с такими гнутыми хромированными железками в качестве украшений.
И это было (до поры, до времени) весьма выгодно: новые «с иголочки» городские кварталы как-то притягивали платёжеспособный спрос и т.д. Но времена изменились, и весь этот «нимейер» стал не моден, а модны старые цеха, историческая кладка и декор из кривых досок «с прошлым». В каком-то американском городе (название запамятовал, потому и источник найти не могу) запоздали со своей «реновацией», исторические кварталы снесли, «стекло и бетон» наставили, а «так уже не носят». И они решились на разорительные траты — пока не поздно, убрать всё это «новое-светлое» и восстановить старую застройку (нет, это не про «Прюитт-Игоу»).
И вот этот рискованный кульбит себя оправдал: состоятельная продвинутая публика оценила, бизнес ожил, пресса и активисты отметили, что «прежний дух уютных кварталов вернулся» (примерно в этом роде). В общем, новодел всем понравился и был оценен как удача....
Я почему-то эту историю забыть не могу. У меня она два вопроса вызывает. Один вопросик маленький и не слишком интересный (для
Не было задора писать на эту тему — хохмачей без меня много, и лиц, озабоченных психическим здоровьем посетителей тренингов, тоже хватает — но тут как-то попались сразу 4 текста так чудно иллюстрирующие друг друга, что, пожалуй поделюсь.
Текст № 1:
Пишет Виктор Мараховский:
Минутка версий.
У меня, ув. друзья, есть одна дерзкая гипотеза по поводу популярности инфоцыганства. Она короткая, но очень обидная.
1) Подавляющее большинство инфоцыган продают упакованное в разные слова магическое пространство (ну там Ресурсное Состояние или Благожелательную Вселенную, под которую надо подстроиться) — которое готово исполнять желания и давать ништяки.
2) Это магическое пространство — реально самые ранние сумерки человечества, древнючее суеверие, известное как Мана, Оренда, Маниту, Удах и Ваканда. Неопределённая, бесформенная космическая сила, полная внезапных подарков и столь же внезапных ужасов.
3) Причина, по которой эта неолитическая хрень вернулась в XXI веке и расселась в мягких мозгах как в креслах, банальна:
- XXI век уникален тем, что в нём принято быть абсолютно религиозно безграмотным. В смысле вообще, совсем ничего не знать о религии (потому ли, что «там антинаучная фигня», потому ли, что «мне не нужны посредники для общения с Богом») - не просто допустимо, но и даже почтенно.
Я провёл этой весной ряд занудных допросов вполне образованных и интеллигентных ув. современников — и выяснил, что средний ув. современник, образованный и интеллигентный, не знаком даже с букварями тех религий, которые исповедовали его предки веками.
Но чувствует себя при этом норм.
4 мая 2023, вечер.
Поэты — страшные люди.
Ватутина пугает степенью самобезпощадности при ответах на невинные вопросы, приглашающие к формальным, сглаженным ответам. Странным образом, эта без-пощадность не ломает ход «встречи с читателями», а структурирует его, словно кто-то расставляет на сцене светильники, и вот графичными становятся контуры персонажей, вот тени на заднике, и это уже действо, а не посиделки, «начинается рассказ».
Мария Ватутина и её собеседник Вадим Авва
Некоторые моменты интервью (как я их понял, и как я их запомнил, ответственность интервьюируемой поэтессы минимальна, смайл):
Размежевание с «либералами». Не 2014 год, раньше — 2013-й. Точка отчёта — встреча писателей с президентом (вероятно, имеется ввиду «Российское литературное собрание» 21 ноября 2013 г.). Сложившаяся тогда в РФ система предполагала, что литераторы сами денег заработать не могут, но есть «источники поддержки» (зарубежные и/или связанные с отечественным капиталом) и есть патентованные диспетчеры-распределители этой «помощи». «Диспетчеры», преимущественно, из числа эмигрантов с ярко выраженной русофобией в качестве непременной черты (упоминались, кажется, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков, Станислав Львовский). Возвращение государства в сферу актуальной культуры разрушало монополию этих милых людей, и вызвало у них приступ гнева: своих оппонентов они обвиняли в желании «припасть к государственной кормушке» и торжественно отлучали от русской литературы.
Ватутина в прошлом юрист, с опытом, с карьерой. Требования к тому, как должна быть выстроена культурная политика в наше время, она формулирует точнее и практичнее многих коллег.
1990-е годы у Ватутиной свои. Она была востребованным