Что можно сказать по поводу работы В. М. Лурье «История Византийской философии» (Лурье, В. М. История Византийской философии. Формативный период. – СПб.: Axi?ma, 2006. – XX+553 с.)? Классическая «постмодернистская» (столь странная характеристика для с виду традиционной работы объясниться позже) компиляция по поводу истории теологии, долго собираемая из «лего»-статей специалиста в области мировоззрения Восточных дохалкидонских церквей. Именно такой – неоднородно текстуальный – облик получает любая книга, бывшая обобщающей историософской попыткой узконаправленного специалиста. Такой объемный ресурсоемкий труд облегчен ныне цифровой технологией обработки текстов, поэтому стоит сказать, что подобных книг в будущем даже в теологически отсталой РФ будет все больше и больше. Сразу хочу оговориться, предваряя критический посыл рецензии, что сие произведение обязательно для детального ознакомления всем российским теологам – от студентов «молочной кухни богооткровенных слов» до крупнейших специалистов в области византийской догматики; одни в короткое время приобретут ключевые пункты «картографии» христианской ортодоксии, а другие, заметив в авторе крупную полемическую фигуру, обратятся к насколько интереснейшему, настолько неоднородному и спорному компендию. Начальное впечатление от книги обескураживающе парадоксальное: само название «История Византийской философии», которое как будто пришло со времен советского подпольного богословствования, вводит в заблуждение «профессиональных философов», пришедших за гносеологией, онтологией, и т. п., а получивших в ответ раздутую историю-схолию христиански модифицированных аристотелизмов («природы» и «ипостаси»); первая сотня страниц (вплоть до обсуждения христологических споров V века) вообще прочитывается в недоумении «Кому понадобились консервативно примитивное переложение нескольких умеренных протестантских библеистов, отдельных идей Парижской богословской школы, «бессмертных» для студенческих курсовиков В. Н. Лосского и И. Мейендорфа?»; к тому же общий настрой портит отсутствие адекватных сносок на чужую рефлексию (выявление кантианских антиномизмов в ортодоксальной вероучительной системе инициировано о. П. Флоренским, мысль католического иезуита-литургиста М. Арранца о принципиальной догматичности первохристианских богослужебных компонентов, суждение В. Н. Лосского о сотериологическом критерии всей догматико-полемической истории, и т. д., - эти и подобные теологообразующие мнения введены в русскую богословскую традицию конкретными людьми, а так как они еще не до конца влились в «абстрактное православное мышление», то и не стоит их распространять как само собой разумеющиеся истины, как очевидности «символьного» порядка, исходящие из уст любого правоверного). Но не спешите выставлять «смертный приговор» за нелепое школярство вводных глав такой классной для «рассейских земель» богословской работе, начиная с обещанной по предисловию пространной «христологической» части о VI веке, выявляются все мастерство и компетентность исследователя. Здесь в отличие от эпигонский рецитаций зачина господствует легкость, полемичность, склонность к здравым обобщениям, правдоподобным историческим реконструкциям, адекватным оценкам, и главное – встречается редкий источниковедческий материал, нащупываются недавно открытые сферы. Да, пусть в данном случае труд является детализированной калькой с фундаментальных исследований Грилльмайера и Co, монографий Мёллера, Лоофса, Брока, Эсбрука; но это поистине органичный, понимающий, продуманный опыт рецепции, когда ученый еще по сути ничего не открыл, но его потенциал огромен и он готов к решающему порыву. Здесь идет схватка на плоскости мировых научных стандартов (все-таки специалистов в области восточно-христианской теологии VI века не так уж и много, их легко идентифицировать). Причем из исследовательских творений выверенный взор автора выделяет крыло консервативнейших представителей католицизма XX века, игнорируя умеренное критиканство римских собратьев или протестантов. Проявляется «консервация» в мелочах; библейские книги Ветхого Завета датируется намеренно более ранними сроками (Священнический кодекс относится к допленному периоду, когда академическим консенсусом он датирован поздним послепленным временем; в действии неписаный принцип «чем древнее, тем духовнее»), официально канонизированные святые «по указке автора» действуют только вдохновенно и рационально (например, неприглядная роль св. Феофила Александрийского в деле Златоуста объясняется более важной церковной икономией по изъятию оригенизма, совершенно неудачные религиозные эдикты императора Юстиниана трактуются в свете неких высших мотивов), везде ощущается «поиск ведьм» и довольно оригинально высвобождается тертуллиановская точка зрения о философии как матери христианских догматических искажений (здесь же основными виновниками признаются – проскочивший сквозь ленту времен, оригенизм и несторианствующая «двухсубъектная» христология, воспринятая католицизмом). Вообще через всю книгу на Читать далее...

Среди оптимистичных интеллектуалов бытует надежда, что теледебаты, аналитические колонки, мейнстримовый арт-хаус, способны хоть как-то оцивилизовать пошловатый балаган медиа-индустрии. К сожалению, тотально циничный облик постсовременных СМИ не позволяет им это сделать, а скорее, наоборот, рекрутирует таковых в услужение своей мерзостно-глянцевой персоне. Основные медийные принципы сформированы, они не переносят крупных потрясений, глобальных революций, а предполагают лишь тонкие реструктуризацию, редизайн, перевоплощение. Скупые на слезу медиа-агенты плачут навзрыд при упоминании интеллектуализации СМИ, ведь они бы полностью изменили ситуацию, если бы не практически 100% угроза коммерческого провала. В глубоко форматной, четко структурированной сфере СМИ не возможны инородные элементы; коммерческая медиа-индустрия не предполагает методическую инаковость, ибо здесь громадные финансовые риски. Поэтому относительно дискуссионных программ стоит сказать, что практикующийся у нас с недавних пор обычай приглашать ведущих интеллектуалов изначально проигрышный. В рамках цензурированных, «прилизанных» стандартами, кратковременных ток-шоу интеллектуальные преимущества компетентного человека скрадываются под ворохом нивелирующих профессионализм деталей: во-первых, чудовищный цейтнот просто не позволяет знающему человеку даже минималистично обрисовать проблему (напомню для профанов это не составляет никаких трудностей, ибо его познаний как раз хватает для такого формата); во-вторых, нарочитая общедоступность, вынужденное упрощение специализированной лексики делает речь уже профанной (вы знаете, что попытки соригинальничать, сымпровизировать, или уйти на профессиональные рельсы ничем хорошим не заканчиваются); в-третьих, сама ключевая тематика программ настолько примитивна, что для реципиента не составляет труда спрогнозировать основные точки зрения, а интеллектуалу приходиться кружить в трех соснах банальностей и трюизмов. Итак, все преимущества интеллигента скрадывается полностью, потому что он заведомо играет на поле профанирующих текстуальностей. Более того, если в нашем телевещании случился рецидив «крипто-тоталитарного» контроля в отношении приглашаемых интеллектуалов; цензурный фильтр преграждает путь всем, кто не окрашен ядовитым цветом «единороссовского» патриотизма, или не стал фигурой, публично ожидаемой, ставшей в массовом сознании компетентным в конкретной сфере. На Западе (где существует хоть ограниченный набор свобод, до которых, впрочем, нам еще следует добраться) дифференциация интеллектуалов прошла довольно отчетливо: есть группа TV-активистов, в независимости от их прямо противоположных взглядов (после жарких дебатов коммунист и либерал мило беседуют и пьют на брудершафт в лучших ресторанах), набивающих дорогостоящие популярность и авторитет, и существуют те, кто принципиально игнорируют «ящик» (причем даже настоящие каналы «Культуры», а не всем известные пародии), несмотря на возможные выгоды (они просто не хотят выглядеть недотепами в TV-шном карнавале всеобщего идиотизма). И всем хорошо, только студенчество даже не притронется к «писаниям» телевизионных мудрецов; их взор обращен ко вторым.

Сколько раз мы продвигались по одному пути, ваяя из живых, искрометных персон заготовки для чудных памятников, располагавшихся на «постаментах национальной чести и гордости». Мы срывали с них кожу индивидуальности, срезали мышечную массу «гения», чтобы залить одинокий скелет, как остов «будущего шедевра», бетонным раствором цепких привычностей и бескомпромиссных, «неоспоримых» очевидностей. Кем только не предстал за эти 200 лет перед нами «наш дорогой А. С.», и где-то, на перифериях знания, этот облик оказывался реалистичным, правдоподобным (настолько, насколько он отходил от классических лекал одержимого Приамом, вдохновленного Православием, «декабрьского» соратника). Почти два века тщательной критики и музейных деятельности почтительных пушкиноведов действительно вылепили из перво-поэта «наше все» - не гармоничного монстра, сверхчеловека, объединенного множеством гротескных привязанностей и способностей. Первичный лик гениально-скучающего мелкопоместного дворянина-повесы, ловца утрене-осеннего вдохновения, бесконечно подновлялся свежими слоями – литературного администратора, вожака поэтического течения, философа стихотворной формы, борца со старорежимным угнетением, певца будущих свобод, тонкого христианского мыслителя, в конце концов, безрассудного приапического блудника. Правомерны ли эти «реставрационные» слои для и так золотящегося образа, не знаю, может быть только отчасти. Хотя, кажется, что веретено нескончаемых трактовок давно отдалило от человека, оставив нас любоваться «своим Пушкиным». Необходима помощь, надо вернуться к простейшим однозначным истокам. И встретилась, написанная почти по школьным шаблонам классического филологического анализа (что особенно приятно и странно для эпохи узорчатых экспериментов паралитературы и игровой деконструкции), статейка Ж.-Ф. Жаккара «Эротический элемент в поэме А. С. Пушкина Руслан и Людмила» (Перевод с английского В. В. Львова. В сборнике: «А се грехи злые, смертные...»: Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (Х – первая половина XIX в.). М.: Ладомир, 1999. С. 712 – 736.). Не обремененная раздутым научным аппаратом, тяжелой историей предыдущих интерпретаций, насыщенным потоком компаративистского материала, она с «пушкинской» легкостью представила нам живой образ гениального стилиста пародий и экспромтов, чей замысел произведения ни в коем случае ни претендовал на статус музейного экспоната (только сейчас наши творцы нарочито создают «объекты культурной ценности»). «РиЛ» был удачным вариантом интеллектуального флирта, изощренного соблазнения рафинированных аристократок. «Стильная» пародия на средневековые рыцарские романы, соотносящаяся с тонким налетом древнерусской старины, перемежающаяся с всегда удачными «пушкинскими» экскурсами, легковесно ироничными отступлениями о «житии-бытии скромного автора, призванного совратить словом». Наш гений многотонным катком проходит по большинству жанров, чтобы ни остановиться ни на одном, а выполнить одну-единственную здравую цель – покорить фривольным словом сердце новой красотки. Фабула, взятая поэтом, насколько классическая (вечная тема утраты и обретения самого дорогого – жены или супруги), настолько исковерканная лингвистическим художеством «маэстро»: за стандартным поиском похищенной Людмилы прячутся гормонально стихотворные мучения бездействующего Руслана. Ведущим мотивом выступают неудовлетворенные сексуальные желания протагониста и его утраченной «супруги на минуту». Весь процесс версификаторства сопровождается тонкими экивоками на раздражающий плоть обиженного молодца «стояк», саркастичными соответствиями автора с персонажем. Вся интереснейшая «одиссея» Руслана (правда, отличившегося по-настоящему одним форматным подвигом) подчинена строгому метабиологическому принципу: «в ожидании coitus’а». Старая фрейдистская «телега» о сублимации половых вожделений в наши времена была так заезжена, что требуется предложить инвариант: в поэме неудовлетворенного желания Пушкин играет не на поле «секса» – достаточно примитивной и механистичной функции воспроизводства, а выбирает сторону «сексуальности» - знаково-насыщенной, интенсивной сферы физического и душевного, окружающей первичную репродуктивную потребность. Именно здесь, в амбивалентности сексуального – терзаниях и наслаждении воздержанием, мучениях и удовольствии ожидания, - заложена глубина поэтического материала. Каждый из набора персонажей связан с тем или иным полоролевым (гендерным) типом; Черномор – старикан-импотент, хан Ратмир – некий аналог плейбоя, «полный страстной думы», т. д., и сам Руслан – скопление разнородных образцов, более похожий на эрото-Гамлета, находящегося наедине с беспрерывным возбуждением, а не идущего на активные действия по обретению похищенной «невесты». Так «РиЛ» предстает мастерской обработкой посредством пародии, рецитаций, аллюзий мифопоэтической «глыбы» рыцарского романа, предваряя будущие искусственные техники литературного постмодерна. Ну, а за поддерживание постоянного интереса к сюжетной линии отвечает Читать далее...

Что касается востребованности такой ангажированной дисциплины как «философия», то окончательное замолкание ей не грозит, в случае, естественно, соблюдения одного-единственного правила быть завлекающей в глобальных масштабах. Волновать, будоражить, раздражать, гневить, вводить в экстаз… И масштабность этих треволнений должна ощущаться, иначе опять всеохватность окажется подменой лукавостью инди-мыслей с синдромом неудовлетворенного самомнения. Самые последние удачные опыты, не заигрывающие с междисциплинарной открытостью, связаны с самонаправленной рефлексией – Делез с Гваттари в перерывах на психоаналитический (трансформировавшийся в «шизоанализ») обед оперировали историю философскую дискурсивность с заключительным выводом об изобретении концептов как движке мировоззрений прошлого; Рорти же разоблачил всю институциональную подноготную мудрецов и оценил уровень полезности всего продуманного, осмысленного, обобщенного; в конце концов, Деррида отстоял ценность игры переоткрываний, переделок, реконструкций для скучающих специалистов. В окончании ужина, на десерт, философия самолично препарировала столь любимую тушку и превратилась в предмет первертивной ценности редких ценителей – размышляющих «патологоанатомов». Так «смерть» всегда будет интересна «избранным», но она перестанет быть краеугольной штуковиной для фундаментов многих. Истлевшей философии необходим тот предмет, чего она еще не касалась своей нудящей рукой, то, что несколько утихомирит пыл миллионов самовлюбленных сознаний, скрывшихся в периферии жлобства, идейной паранойи, циничной узости. Да, что и представляет из себя социум узкоспециализированных любомудров и философствующих дилетантов, - идеоманов, тысячекратно «переспавших с», требующими музейной заботы и уважения к своим глухим «фонемам», словес; скучающих аутсайдеров, оправдывающих сугубо визуальное, бесполезное соработничество глаза и знака иллюзорной избранностью, или минималистичным произволом «да мне плевать на мнение остальных» (в то время как никакого мнения и не существует). Даже если говорить так грубо: это – экзотичное коллекционирование, препарирование артефактов, идейный «манчкинизм», доведенные до состояния интеллектуальной выскобленности. Это еще один актуальный вопрос: почему люди пишут, излагают, размышляют, когда бесплодные страдания в основном совершенно никому не нужны, не считая уважающих мыслительный каприз друзей и родственников? А еще: почему мы с таким упоением и рвением любящей кормилицы защищаем свои «нетленные» записи, мыслишки, колоссальные опусы – то, что, по сути, является случайным скоплением конвенциальных знаков, достоянием большинства? отчего же мы привязываем себя к пыточному столбу принципов, привязанностей, приоритетов, которые обязаны исповедовать в условиях коммуникационных мучений? Это все посредственные, косвенные литания любого человека, в плохом настроении отбросившего клавиатуру или закинувшего книжицу за столик. Так вот, думаю, что единственным, не цинично интимным или частным, объектом для вменяемых профетических дум о постсовременности является «информация» и все, связанное с ней. Как, зачем, почему? Если уж MMO-геймеры умирают в онлайне при набивании «экспы» от истощения, то все-таки мы сталкиваемся не с радикальным эксцессом секулярной аскезы, а с совершенно новой ситуацией, где «информация» как сокративший всяческие дистанции образ, - не ровня прошлому «знанию» (путь в честь его некоторые из смельчаков жертвовали своими жизнями). Все, связанное с информацией, требует объяснения, и здесь философия (закостеневшая в старине) еще способна на последний аналитический рывок. Главное не обрести себя в момент цикличного обращения, когда трактовки информации не станут предметом «научно-философских» обзоров, антологий, компаративистских опытов. Симптом того, что в этой области эрозия мыслительных почв достигла летального для местности уровня.

Трагедийность чистой религии выявилась вот в чем. Вряд ли комрад Бультман особо рефлектировал насчет дальнейших последствий своего благороднейшего проекта «демифологизации» религии, очищения первичного христианства от нанесенного песка времени (вызванного скучающей аристократии и развеселым народом). Позиция, до болей в животе, верная, честная, последовательная, но абсолютно не реалистичная; убрать все лишнее, чем за долгий срок позарилась, вбирающая в себя все нужное и ненужное, догматика (и соответственно культовая практика). Я даже не говорю о правомерности и способностях одного или нескольких человек сделаться обезличенной инстанцией для критериев правильности и кривизны, - эти вещи давно и тысячекратно озвучены, что стали классическими. Просто само по себе «чистое» христианство, как, например, «керигма об Иисусе как Христе, о вхождении Царства Небесного в экзистенциальной обертке» (замечательное направления Бультмана, Тиллиха и др.) – не универсально, и не только по своему содержанию (в этом смысле она может и благородней других, более остальных претендует на это высокое звание). По сути, является совершенно частной (конкретней, сверх интеллектуальной протестантской) трактовкой весьма локального, фиксированного в истории, религиозного артефакта. Дело не в незабвенной популярности – ведущего качества постсовременности, а в изначальном пораженчестве, субкультурности (пусть и высокоинтеллектуальной) того, что во все стороны вещает о собственной всеобщности, ультимативности, необходимости. То есть приходит благороднейший человек и говорит, что он освободил главнейшую религию человеческой цивилизации от ошибочной мифологии прошлого; при этом он лишает интересующий нас объект всех наносных красот и завлекательностей: таинств, представляющих духовные силы, чудотворений, оправдывающих наше верование, «скользких» догматических истин, наделяющих непомерными надеждами, и т. д. И с чем мы остаемся: с верой в Иисуса, о котором мало знаем по причине исторической последовательности, и с полным отсутствием каких-то гарантий или оптимистичных ожиданий. Но этот чистый, как слезинка, продукт, расторгнувший контракт с религиозным утилитаризмом, оказывается совершенно провальным. Он низводится в соревновательную когорту к другим феноменам культуры. (Даже со столь мифологичным православием, вроде бы противящимся такой жесткой обработке, можно провести подобный опыт; достаточно убрать отовсюду момент полезности, то есть большинство институтов расположить в плоскости слов: литургийное записочки – это простое поминовение общины своих членов, без всякого вспомоществования, никто ничего не знает о загробной жизни, духовенство не располагает особыми духовными дарами в отличие от прихожан, короче, тысячи утверждений не только не гарантирующих, но и не предполагающих пользу от веры – ни духовную, ни земную. И что вы увидите: ПЦ из мощного учреждения превратиться в обыкновенный клуб духовных интеллигентов без членских взносов в составе несколько тысяч человек; хотя она несомненно будет выше и чище своих предшественниц, естественней ближе к Христу). Еще, удивляющий своей разносторонностью, Фейерабенд заметил в проекте «демифилогизированного» христианства эту червоточину – безусловное его узкомыслие, однонаправленность, очарованность научным знанием, ведь Бультман отрицал сосуществование мифологичного и сциентистского в эпоху доминирования технологичного прогресса, как позицию двойных стандартов, или социальной шизофрении. Фейерабенд здесь в полной мере прав; «нынешнее» не позволяет отрицать права культурных «шизофреников», тем паче, что и сама научная истина далека от познавательных идеалов и раскрылась лишь за счет прикладных достижений. Но в этом случае и «мифологичному» уж совсем далеко да универсализма или схожих вещей; кроме того за такое непродолжительное время оно растеряло последние крупицы былого доверия. Так и приходим к трагедийному парадоксу, где и традиционная религия не способна удовлетворить потребность в универсализме, потому что взрослый постсовременной человек в здравом уме (конечно, не считая всяческих экстраординарных случаев) вряд ли может серьезно относится к мистическим пассам и сакральным манипуляциям, и новейшие, обновленные их варианты превращаются заумно серьезные игрушки для начетчиков и любителей «чистой этики». «Не опасаясь остаться не услышанным, или в какой уже раз воспроизвести инди-продукт, своим происхождением удостаивающийся умалчиванием, игнорированием, изоляцией, буквально «вожделею» подвергнуть жесточайшим сепарации и анализу ту часть человеческой души, которая и легкие чужеродные касания воспринимает весьма болезненно, даже невротично». Религиозная область, сфера фундаментальных веры и надежды, долгие годы инвестировались наилучшими людскими качествами, играли человеческими жизнями, соседствовали с титанической болью и счастливыми страданиями. Ныне же что-то щелкнуло в мозгах будничного медийного балбеса: то ли эмансипировавшись, то ли ампутировав столь важную способность, то ли очистившись от Читать далее...

Смотреть это видео

Уже как год по японскому MTV идет сериал "Usavich" про житье-бытье русских кроликов-зэков, распиарился сериал за счет имен этих кроликов. Глуповатый и веселый Путин, сереьзный и четкий Кириненко, помешанный на кедах, каждая полтораминутная серия это какая-то маразматическая зарисовка тюремной жизни(или жизни беглецов в последних сериях) помноженная на русский колорит и исполненная в анимешной стилистике, одним словом, сам по себе мультик на любителя, но если мы настоящие информационные зомби, то фамилия "Путин" окажется веским аргументом для просмотра сего творения

Смотреть это видео

Теперь здесь будут постоянно выкладываться клипы моих любимых поп-стонеровых и хардовых групп

Сегодня опять QOTSA с песенкой No One Knows, клип записан в лучшем составе группы, здесь и Оливьери, и Грол, и Ланеган, все на месте

Также эта композиция попала в чарт "Сто лучших гитарных композиций"  по версии руского Rolling Stone

Ну, вот затрещали?! Любая, уважающая быстрый и надежный заработок (даже самая провинциальнейшая), представительница СМИ возрадовалась и воспела заупокойное Аллилуйя. В предновогодний период, в принципе богатый на скандалы и непотребности, новостные каналы сейчас будут перенасыщены легкодоступной и не затратной информацией: масс-медиа всегда ставила на «черное» смерти и в большинстве конов не прогадывала. А здесь кончина «духовного лидера», «отца православного люда», «главы возрождающейся нравственности» и тому подобное. Как только не поизгаляются консюмеристские писаки над тленной персоной довольно обыкновенного, очень состоятельного, в меру влиятельного, обшитого недугами и болезнями (наследники-злопыхатели ожидали этой смерти на 5 – 7 лет раньше) старца, дедушки. Не нужно быть опытным предсказателем, чтобы не предполагать на будущей неделе в пространствах СМИ следующего прейскуранта. Несколько жестко критиканских пасквилей, смещенных к периферии общественного мнения (критиковать было за что, но прижизненная критика выглядит честнее, последовательнее, актуальнее) и даже публично осужденных, как прилюдное попрание «доброй памяти» авторитетной фигуры. Сотня масштабных исторических экскурсов и параллелей, превращенных институциональный, дисциплинарный предмет гуманитарных наук: перед бурсаками и религиоведами открывается простор для написания стандартизированных трактатов о жизнедеятельности одной авторитетной организации в конце XX века. Тысячи искренних сетований и рыданий со стороны молчаливого плебса, полюбившего знакомый многим образ «телевизионного архипастыря», вероятно, мало схожего с реальным человеком, ныне почившим (жаль, действительно, жаль, но они совершенно не знали человека в куколе). И миллионы строк, гигабайты текстов с формализованными официальными соболезнованиями, ритуально церемониальными причитаниями, луковыми слезотечениями, которые в течение нескольких будущих недель будут отрабатывать гигантские барыши своих носителей и по ходу дела разъедать нам мозг. Даже не знаю, как можно после подобных хреновин включать мерзотный ящик или загружать глючные «окна», но рука так и тянется совершить нечто подобное, чтобы не было смертельно скучно. «Вселенная» (если уж выражаться языком коммерческих игроделов и книгоманов) РПЦ с ее текущим сеттингом о возрождении, поднятии, освобождении, которая мерными дозами мифологизирует наше сознание посредством такого отвратительного медиатора как СМИ, естественно не имеет ничего общего с действительностью происходящего. Лишь редкие аутсайдеры (пример Диомида здесь интересен как недавний) сливают фрагменты настоящего, отрывки утраченной правды, чтобы вскоре померкнуть в безвестности, слиться с общей массой недовольных, и до конца жизни не избавиться от недоброжелательных взглядов своих бывших собратьев, скончавшись с клеймом ренегата. РПЦ – крепкая, централизованная, пирамидальная организация, которая секретами делиться не собирается и довольно жестко защищает права на 3 – 4 % «клиентской» базы (лишь какие-то кардинальные изменения могут этот процент уменьшить или увеличить, но в нынешний сезон «застоя» они вряд ли осуществимы даже перед столь интересной вещью, как Поместны Собор). Мы, простые верующие, пока изъятые из соборного управления можем лишь делать «претенциозное» предположения, погрузившись в ничего не значащие беседы и россказни, а «там» идет жестокая бойня и дележка сытного пирога. Как будто придя из 80-х, нас ожидает закулисная брань двух «К», а в случае, если перевес кого-то из них не будет значительным, то придется возвращаться к известному правилу: «избирайте старого и больного, пока его правление не утихомирит властолюбивый шторм и не приведет к тихой гавани единственного победителя». РПЦ во многих своих качествах по-настоящему остановилась в 70 – 80 годах, когда дружба митры и скипетра была как никогда крепка. Уровень «рациональности» той и другой структуры зашкаливал… И теперь явленное монструозное скопление добропорядочного, эффективного, строгого, исполнительного чиновника пусть и невидимо сопровождает образ образованного, моралистичного, социально активного священника преследует нас повсюду. Да, а за маской таких нравственных красот чаще всего прятались нелицеприятные морды похоти, корыстолюбия, тщеславия, жажды власти. Но маска настолько приклеилась к телу, что действительность как бы и потеряна, с точки зрения статистики и компаративистики она вообще совершенно неправдоподобно. Синдром «публичного человека» дает о себе знать, и мы не желаем свидеться с наличием потаенного, темного, скверно интимного. И вообще ни слова о будущем Поместном соборе: поставят начальника по лекалам единогласных избраний «Единой России» и продолжат осваивать жирнучие остатки нефтедолларов. Реформа, Диомид, скандалы, дебаты

Читать далее...

Смотреть это видео

Пробыв несколько месяцев в блогерском «community» (правда, весьма поверхностно) я отметил несколько присущих особенностей постов и их авторов. Ни слова о банальностях вроде «интернет отражает реальное, не фиктивно-политическое, положение вещей в обществе, а блогосфера стала зеркалом думающей, дискутирующей части сетевой общественности». Естественно, речь не пойдет о потрясающе «капиталистической» жажде набивания посещений, френдов, ПЧ, о тех хитрейших методиках достижения столь корыстолюбиво-виртуальных целей, и о громадном рекламном потенциале дневников, достигшем невероятных размеров в воображении искусных маркетологов. Интерес зарыт в другой локации. Прежде всего, это выпяченный «патернализм» практически каждого первого блого-мэна, абсолютизация собственного мнения, равнодушно-пренебрежительное отношение к чужим суждениям, не маркированным популярностью и «многофрендностью». Впрочем, то же самое, что в реальной жизни, но в разы помноженное, радикализированное. Какую бы «херню» не написал автор, как бы случайно она ни всплыла в его наэлектризованном мозгу, он будет нудить и все-таки заставит уважать свое мнение, чтобы, успокоившись, защищать новое. Вообще постсовременность потакает таким людям, сглаживает их напряженно-противоречивое состояние: безумие вылезло «на улицы», хотя оно обязано соблюдать некоторые ключевые правила, существенно сужающие их свободы (богатым и знаменитым не станешь), но позволяющие в «строго установленном» месте возвещать свою крутость. «Ты ощущаешь себя сверх-интеллектуалом, провидцем, пророком будущих катастроф? Хорошо! Позволительно даже, чтобы некоторые, небольшое число, поверили в сию «истину». Но будь любезен отказаться и не думать о шикарных наслаждениях, соучастии во власти, и реально оставаться недочеловеком, впрочем, не следует забивать голову этими проективными глупостями». Так постсовременная демократия представляет каждому взамен призрачной человечности в среде «достойных» очень даже симпатичное «королевство на словах». И массы соглашаются: каждый занят своей короной и своим фиктивным «высоким» статусом, ведь он может кричать, чтобы быть не услышанным, а может топнуть ногой, чтобы быть «зевотно» проигнорированным. Ну, а блоги – прекрасная арена для подобного рода опытов. Отличная виртуальная груша президента или начальника. Вперед, разряжай энергетический заряд ненависти и недовольства, «элиты» заботливо представили механизм по избавлению от душевного дискомфорта. Вот, рефлектирующий люд, выкладывая отточенные или небрежные посты с чувством любящего родителя, защищая родное чадо от оскверняющих комментов, погружается в малую емкость «словесной семейственности» и ее скудных почитателей. Нам разрешено лелеять мысли о собственной исключительности, правоте, их можно даже прилюдно артикулировать, правда, с опаской быть осмеянным, но их точно не получиться осуществить. Чужое воспринимается индифферентно, с тонким налетом заносчивости и пренебрежения, часто «праведный гнев» чередуется с политкорректной «теплохладностью», сарказм и горькая ирония высвечиваются с мониторов. Парадоксальное скрещивание одинокой любви к «своему» и едкого неприятия «другого». Совершенно нормальный, с точки зрения социобиологии, принцип приобретает монструозные габариты в сфере виртуального, на страничках дневников. Такая крайность, «чернота сознания», сбивается при соблюдении определенных конвенций и преобразуется в более приемлемое явление – во взаимное любвеобильное «поглаживание» словами. Многочисленные сообщества, будто бы хронически страдающие нехваткой ласки и внимания, культивируют всяческие любезности в чатах и комментах, возвращая нас в какое-то несуществующее «хиппанско-бардовское» прошлое. Единственную «болезнь», которая существенно отличает обитателя блогов от простого обывателя, я бы назвал «синдромом потерянной новизны». С таким запалом, энергетикой, вдохновением, свободно и прозревающе, об одном и том же и множество раз способен вещать только блогер. Неважно, каков индекс интеллекта или как пройден жизненный путь, в этом смысле бесконечные восторженно-девчачьи вопли «какой же он милый!», или жутко критические отзывы на новый фильм, или очередная послеобеденная мысль о жизни, или прикольная фотка ни о чем, расположены на одной горизонтали – плоскости циклических повторений. Что за зуд не оставляет в покое нашего протагониста, но пока пара комментов не очеркнуто, несколько смайлов не отправлено, с десяток гениальных мыслей не выставлено напоказ, бессонница обеспечена. А как эти аналитики паразитируют на текущих новостях – это вообще мастерская уловка иллюзиониста. Утрамбованная пороховая бочка ждет малейшей искорки в известии милицейского беспредела, педофильского износа, президентского указа, чтобы порвать здесь всех в клочья (а если таких бочек поле бескрайнее?). И биться, и биться, и биться, не уставая вбивать своеобразные клейма на шкурки разношерстных событий, набивая «экспу» авторитета и славу человека правдолюбивого и сочувствующего, грубо говоря, борца за права. Профессия Читать далее...

Из всей целокупности задорного клипмейкерства постсовременности меня не тронули ни трогательно изысканные фрик-опусы смягченного индастриала комрада «Мэрилина» Менсона, ни глубинно эстетские «Гондри»-видео Бьорк, ни развеселый визуальный треп западно-побережных «нигга»-социопатов, ни кроваво-похотливые «adult only» картинки М. Фармер. Вероятно, это уже устоявшаяся традиция публичных развлечений. Но вспоминая с давних времен о неписанных грандж-принципах, что гениальность иногда сосуществует с крайним примитивизмом и радикальным опрощенством, я все-таки дождался обескураживающего клипа – «собственного» и необходимого. Клип, который заставляет тебя ржать по лошадиному, забывая про адекватную человечность и вменяемость, правда на несколько минут, а больше и не надо. Чаша безумия сосредоточена в издевательском «вебдванольном» (еще до появления Web 2.0) ролике самой популяризированной стоунер-группы Queens of the Stone Age к их песне «Everybody knows that you are insane». Этим придурковато венценосным особам нынешнего «обдолбанного» времени, игрецам мелодично энергийного рока «для шахтеров», вынужденным «по укурке» реаниматорам рок-н-ролла, устроителям бушующего молодежно-концертного «месива», стоит сказать, свойственна та «дурь», переданная в интересующем нас видеоклипе. Суть последнего проста и очевидна, ясней некуда. Возлежавший в сугробе, добрый молодец «желтой» наружности (без долгих раздумий нареченный «вьетнамцем»; кстати, в клипе совмещавший роли монтажера и «актера») под аккомпанемент забойного типично стоунеровского трека (тягучее психоделичное начало обрывается разогнавшимся панковским боевиком с тенористым воем задаваки Хомма, машиноподобным запилом гитары перемежающимся впечатывающе интенсивной барабанной дробью), обутый в подобие солдатской кирзы и одетый как истинный сын азиатского «Адама», выдает экспрессивные ню-танцы для услады умирающей «белой» части человечества. Сначала это веселое перескакивание со скамеек заснеженного дворика нарочито неизвестного мегаполиса, вызывающее естественные причитания сердобольных зрителей: «как бы он себе «собачку» не подморозил при таком-то холоде!». «Но с «собачкой» все «пучком»», - уверяют активно радостные телодвижения, перенесенного в жилое помещение «вьетнамца». Начинается карнавал, расслабленной в тепле и «западном» благополучии, плоти. Вот «вьетнамец» выдает несколько фирменных трюков из собственного самоучителя «ars erotica»: так – крепко следует хлопать по ягодицам при «doggy style», а так – приятный женщинам куннилингус может модифицироваться в тщательный досмотр матки. Ну и, конечно, надо инфантильно позаигрывать с громадной «чубурашкообразной» куклой какого-то «достойного господина», чей экранный смайлик дороже всего обошелся производителям клипа: понадобилось целых 25 баксов, чтобы это «милое» лицо прикрывала основного «персонажа» видеоряда в отцензурированной версии для музыкальных телеканалов. Темп композиции убыстряется, и в центре внимания – ритмично болтающаяся (взззад и вперед, ссслева и направо) «собачка» - ведущий агент этого социального издевательства над всеми мыслимыми форматами музыкальной индустрии. Интересно смотреть за реакцией людей, которым предлагают уставиться на монитор, где «желторотая раса» размахивает с допубертатным запалом своим детородным органом. Ржут, смеются, кривятся, «Ну, и что?!», отворачиваются, «да задолбал, ты, со своими приколами!», плюются, опять ржут… Далее какой-то диковатый тренинг с гантелями в ажурной подкладке женской юбки завершается саркастичным плевком в адрес всех порно-актрис и XXL-режиссеров, приученных развлекать своих многочисленных почитателей сценами развратного умывания, короче, сексуальной гигиеной в ванной. Да, трехминутный ролик откровенно «гадит» в мозг, да так, что редкостному социальному арт-хаус проекту это удалось бы. Но он откровенно «cool», поэтому остается только истошно ржать… Вот и приблизились к концептуальной штуке. Клип, созданный в начале нашего информационного века, стал «олицетворением» (естественно для узких кругов) настоящих и будущих Web 2.0 технологий. Раскручивать уже довольно успешную группу с помощью нарочно любительских стилистики, методики, подхода (стоимость клипа, напомню, 25 долларов) – сейчас таким положением дел никого не удивишь. Наоборот, такая стратегия успешна, она привнесла свежее «дыхание» в общее «постпохмельно» ригидное состояние медиа маркетинга. Правда, «ответная вещь», наш удел теперь незавидный: на территории миллионов, схожих то тошноты, разноразмерных роликов и прочего «кинца» нам остается лишь смеяться, ржать, произносить «Ого!!!», или «Занятно», короче говоря, вернуться на обезвоженную почву «чистейшего» зрелища. Или, что хуже, вообще никак не реагировать. Если еще недавно мы искали в медиа-индустрии определенные смыслы и лишь в границах порнографии или кровавой «мясни» позволяли им беспричинно улетучиться, то сейчас, в эпоху всеохватного и демократизирующего «digital»’а, все чаще нам предлагают полюбоваться ничем ни означающим, болтающимся Читать далее...

Хотел написать о любимейшем и скандальнейшем клипе одной из лучших стоунер-групп постсовременности QOTSA, и, начав как всегда с довольно пространного и отвлеченного введения (или короткого экскурса), я в них по горло увяз, поэтому про ню-танцы субтильно эпатажного «вьетнамца» в следующем посте. Иногда, после продолжительного «гик»-пресыщения компонентами массовой культуры, думаешь, что в дальнейшем тебя сложно будет изумить и обескуражить, что последующий потребительский спурт будет сопровождаться аллергичным неприятием, ворчливой рецепцией, и, часто даже трезвым и справедливым приговором: «сей «шедевр» следует избавить от нелепого внимания людей, забросив его далеко на антресоли!». И «на самом деле» (кстати, любимейшее выражение всех недоделанных умников постсоветского пространства, считающих, что через мимолетное ознакомление с проблемой они уже имеют продуманную точку зрения и способны бороться с мифотворчеством посредством обращения к «настоящей» действительности), в мире СМИ и публичных развлечений, где все «поистине» красиво и совершенно, где изобретена технология создания эстетического, парадоксально сложно найти шедевральный предмет, предварительно не объявленный «Community» таковым, обладавший художественной ценностью сам по себе, до массового признания. Из-за этого мы находимся в состоянии перманентного ожидания очередного модного витка, гениальной тенденции, новой перспективы, спущенных с некоего абстрактного «свыше». И отвечаем на них лавинообразно, всем скопом, поэтому так апатично и позерски срываются с уст глубоких тупиц гениальные фразы и новомодные цитаты. Так вся медиа-индустрия в спиралевидном движении медленно поднимается в некуда на принципах «натуралистичного» художества, поперченного авангардистскими коллизиями. Дозы передового искусства должны быть незначительны, чтобы окончательно не отвратить чуткий «организм» обывателя; но они обязательны, ибо отвечают за иллюзию творческого прогресса, ибо именно здесь и происходят эти минимальные движения наверх. Массовая культура обладает потрясающим свойством продавать себя изо дня в день, имея на 99% один и тот же облик, но постоянно модифицируя какие-то вторичные детали. Причем указанные трансформации неизменно приходят с чужеродных территорий забытого и выложенного на «потребу избранных» элитаристского искусства. Именно здесь еще сохраняется посыл изобретателя, склонность к творческим революциям, жажда нового и непознанного среди бесплодных пустошей конвейерной медиа-индустрии. Но и этот источник вскоре иссякнет. Авангард был хорошо тем, что ради идеи «чистого искусства» мог наплевать на мораль, политику, доминирующее мнение, и погрузиться в «меоны» тайного, запрещенного, замолчанного, но его усердные экзерсисы исчерпали и этот глубинный колодезь идей. Постсовременность в отместку близкой угрозе творческого коллапса выдвигает «вебдванольное» решение через неиссыхающий дилетантизм, «бытовуху», любительское «развлекалово», короче, полное погружение в обыденность, оказавшуюся не такой уж рутинной и привычной как считалось. «Самопальные» ролики уже стали смертельной опасностью TV-каналов, но и сеть они грозятся запрудить до таких пределов, когда интеренет-траффик будет похож на невыносимое автомобильное движение в мегаполисах. Считалось, что эти произведения окажутся весомым ответом на форматность и стандартность профессиональных медиа; здесь, дескать, и проявятся аутентичные индивидуальность и своеобразие, отсутствующие у ленящихся или «роботизированных» профессионалов. Но оказалось, что потенциал любительского видео, «обыденного» развлечения соразмерен заряду «пальчиковой» батарейки; в бесчисленных просмотрах и посещениях он был вдохновенно исчерпан. Так обывательские ролики превратились в отдельный, нишевый сегмент развлечения, ежеминутно обновляющегося: теперь уставшие домохозяйки считают своей первичной потребностью вечерком посозерцать десяток другой умильных разношерстных котиков, диковатые «быдлованы» просто обязаны кликнуть на очередной «клипак» с пьяными, сумасшедшими, падающими, а обеспеченная молодежь должна не упустить новое скандально-звездное видео (чтобы потешить самомнение и окончательно самоуспокоиться в ответ на ноющее Эго: «почему же я не наверху?»). Из секунды в секунду миллионами «съедается» несколько сотен устойчивых образов, мгновенно подновляющихся в подобиях игрового редактора внешности, случайного генератора локаций. Так в умненьких глазках забавного котенка как в информационной бездне утопают все предыдущие достижения разума человеческого в пользу рядовой «непосредственности», безыскусной «естественности». Так «милые» животные в существующем информационном пространстве рейтингов и опросов оставляют не у дел философские тексты или произведения искусства. Тут, в среде не затратных и не ресурсоемких производных, действительно ломаются все ветхие принципы «фордизма» и «тейлоризма»: потребитель идентичен производителю, ну а кто ищет денег, тот их всегда найдет, но уже опираясь на специфические параметры. Что будет далее, Читать далее...

Из всех эпатажных, эксцентричных, пограничных образцов фильмографии, из тех, которые не просто нежно щекочут изощренные нервишки молоденьких буржуа, есть такие, кто поистине отвратительны, невозможны, «ржачны», заставляя натужно хихикать и выдавливать из себя сопливые пузыри смущения, они представляются подлинными культурными «юродами» постсовременности. Речь идет о «Чудаках», кстати, запрещаемых к показам в кинотеатрах России и выходящих только на DVD. Фильм, состоящий из нарезок, фиксирующих придурковатые и первертивные ситуации, анально-садомазохистские гэги-эксперименты, - вроде бы типично коммерческое образование, занявшее свою нишу среди молодежной аудитории, совершенно не подразумевавшее в своем скоморошестве каких-то глубинных смыслов. Ну, что же богатую идейную подоснову придурковатых роликов с гротескными экспериментами над телом и издевками в сторону бюргерской социальности придется выносить на свет кому-то. Сразу оговорюсь, что «Jackass» далеко не лучшие в своей странноватой области, но у них существует одно-единственное преимущество: они – знамениты и посредством этого способны собирать кинозалы с тем контентом, с которым обычно из сетевых границ с ее социальными сервисами никто не выходит. «Jackass» уже стали плевком в массовую культуру, будучи сами из нее рожденными и в ней продолжающими пребывать. В бытии предыдущего традиционного общества всегда существовала тоненькая прослойка странных особей, игнорирующих социальные нормы в обертке, побиваемого «не-смертельными» камнями, аутсайдерства, или пренебрегающих собственной телесностью в образе «платонизирующего пьяницы» (представляете себе такое дикое смешение: античное отвращение к плоти и материальности в целом, совмещенное с непредсказуемостью поведения, свойственное алкоголикам). Были эллинистические киники, программно осуждающие текущий облик цивилизации, играющие на публику, воспроизводя «животный» образ жизни или глумясь над самыми безобидными «табу» социума. Были «черные» сектанты шиваизма, преодолевающие доминирующие формы религиозного ритуала и достигающие мистичности посредством бурных, обезоруживающе плотских обрядов. Были византийские юродивые, публично переворачивающие с ног на голову тонко настроенную социальную иерархию господства и подчинения, практикующие сознательную социопатию и экстатично театральное сумасшествие. Нечто подобное обязано присутствовать и в секулярном настоящем. В XX веке за цивилизационный эпатаж отвечало элитарное искусство: рев дадаистких медведей, эрегирующие ослики короля сюрреалистов, кастрации вперемежку с зашитыми вагинами меланхоличных австрияков интенсифицировали комплексные состояния изумления и отвращения до максимальных высот. Эстетское развлечение «избранных ради избранных» вскоре сменилось эгалитаристским угаром массовой культуры. Да, ритуальные «измывания» над телесным и социальным измельчали и перестали казаться такими экстатичными, но они стали менее осознанными, а значит и более доступными, даже для людей с некрепкими желудками. В большинстве своем они даже скатились в бездну скабрезно натуралистических шуточек, обжившихся на территориях школярства и студенчества. Ковбойски обуздать работающий пожарный брандспойт до открытых ран на заднице, прилюдно нагадить в новый унитаз в отделе сантехники, сожрать рожок аммиачного мороженого, засунуть игрушечную машинку в задний проход и затем делать мину удивления при виде рентгеновского снимка в руках обескураженного врача, поставить себе на ягодицы клеймо в виде голограммы мужского члена, в конце концов, сделать себе пивную клизму… Уровень идиотизма, бестолковости, абсурдности добирается практически до абсолютных отметок. Но там, где присутствует приближение к безусловности, пусть и в негативном значении, не все так просто и однозначно. Здесь они весьма сильно напоминают тех изгоев прошлого, чьи интенции были устремлены в иррациональные глубины через истязание телес и хаотичное осмеяние общественного благосостояния. В нарочном членовредительстве, попрании общественной морали, рвотно-блевотных экспериментах, есть нечто варварское и деструктивное, толи требующее возврата к дикой натуральности, толи вожделеющее новой человечности с «преображенной» плотью. Естественно, в ответ они получают лишь деньги и популярность, потому что они и не предполагали этих мистических глубин. Эта неудачная попытка выброситься из глобального консюмеризма, проигрышный вызов всеобщей вещности, завершающийся молодецким разрушением, вытеснением порядка, стабильности, легитимности. Везде их ждет неуспех, вследствие чего они только поддерживают текущий строй. Но все-таки существует в момент проведения очередного трюка нечто мистичное и аномальное, взрывное и необузданное, примитивнейшее и глубинное. Хотя большинство в поиске смыслов все равно будут обращаться к нарочито интеллектуальному арт-хаусу, декодируя и без того запутанные сюжет, видеоряд, музыку… И последнее. Если вы скептически относитесь к этому около философскому анализу столь странного предмета, просто Читать далее...

Компетенция базируется на громадной совокупности однородных и конкретных деталей, в которой центральные факты и идеи выявить крайне затруднительно. Компетенция миниатюризируется и тем самым парадоксально растет, она никогда не ответит на вопрос односложно, что называется «с ходу», дискуссионным образом; ее характеристика предполагает огромное количество вторичных условностей, вспомогательных мер, поясняющих уточнений, поэтому ответ превращается в многосложную, чересчур регламентированную, разноуровневую письменную текстуальность, апеллирующую и к общеизвестным фактам, но и учитывающую исключения, аномалии, контроверзы. Поэтому компетенция останется делом локальным и не популярным, а ее сторонящийся эгалитаризма характер будет лишь укрепляться, ведь она заставляет панорамно, целокупно обращаться к предмету в поисках решения проблемы. А хочется чистоты, ясности, односложности, скоротечности… И вот профанирующая постсовременность предоставляет их нам, взамен маргинализируя честнейшую и последовательную компетенцию, укрывая ее в темных коридорах периферии, превращая таковую в объект тяжких, почти «шахтерских», забот тончайшей людской прослойки. Профанирующие тексты и речи облекают нас повсюду, их процентное соотношение с компетенцией стремительно приближается к 99%. Здесь, конечно, наш взор игнорирует обыденные, бытовые, информативные, эмотивные, функциональные стороны коммуникативного акта. Они как бы несут «технический» характер, отвечают за нормальное существование среди людей, короче, помогают в процессе выживания. Нет, нас интересуют «житейские» монологи и диалоги, те мысли и беседы, которые пытаются анализировать, оценивать, обсуждать мир с его обширным компонентным окружением. Оказывается, тексты подобного содержания все более занимают нашего жизненного и мыслительного пространства. Люди вовлекаются в массовую «демократическую» рефлексию, предметом изысканий которой может быть любое событие, маркированное счастливым случаем. Взглянув со стороны на мощный поток дум, дивишься той одномерности и скудости, присущей им, поражаешься «нищете житейской философии». Основная суть вселенского сгустка мнений состоит не в рождении новых точек зрения (постсовременность настаивает на прочувственности и интимности каждого суждения), а в соотношении уже готовых, ставших даже традиционными, предпочтений. Включенный в культуру человек, после продолжительной дрессуры телесности нормализованными навыками и тяжелого входа в дисциплинарность, в зрелом состоянии ума получает несколько положительных бонусов; на каждую житейскую проблему ему представляется несколько ответов, взращенных прошлой историей. Так и проходят разговоры «за жизнь» в бессмысленном потоке «А я считаю, что… (далее скудный выбор из вариантов, как на информационной сетчатке Терминатора)». Обмен суждениями, имевшими совершенно случайный генезис (задумайтесь, о полной не индетерминированности собственной групповой принадлежности и свойственной ей идеологеме), вдруг стал важнейшей словесной процедурой апологии своего «Я», борьбой частностей во имя преобладания. Ты не имеешь права не козырять своим собственным мнением относительно чего-то и обязательно должен его озвучить. «Как можно быть таким равнодушным и безразличным? Неужели тебе нечего сказать по этому поводу? Разве этот прецедент не стоит вашего внимания?». Интересоваться, любопытствовать, «раскрыть карты», вывести из тени всё, стоять на личной точке зрения относительно всего. Кстати, это самый мощный источник питания профанирующих разговоров. Односложность, примитивизм, одномерность, произвольность, общедоступность – все это качества, сопутствующие профанирующему тексту. Они образуют корневище медиа-индустрии. Именно СМИ с их акцентом на скоротечности, доступности, простоте, работают с потребителем в регистре «обратной связи». Их мимикрирующий облик не позволяет продолжительное время рассусоливать одну тему, предоставляя относительно единичного факта стандартизированный набор оценок в максимально короткие сроки (здесь даже не обсуждается мощный идеологический пресс, на выходе до пределов извращающий событие и его трактовке). Их кентаврическое нутро пытается имплантировать в свое информационную телесность разнородный максимум, чтобы накрыть собой то «серое» большинство, которое в действительности состоит из ряда характерных субкультур, доминирующих интересов. Их карнавальный лик настроен на перманентный первобытный «взрыв», варварский эпатаж, общедоступную эксцентрику, зрелище в чистом виде: «реципиента необходимо удивлять, обескураживать, перечеркивать его бытовую укорененность». Их одноклеточное происхождение затрудняет интеллектуальное наполнение, препятствует эволюционному движению; оболочка передаваемого должна напоминать несколько улучшенный вариант примитивной беседы или сообщения, всяческое усложнение ведет к катастрофическим результатам. Требуется быстротечная речь экспромтом на заданную тему (в такой ситуации трудно выйти из круга ассоциативных банальностей). Важнейший показатель: сама природа Читать далее...

Желаю окончательно расправиться с темой противопоставления компетенции и профанации, двух полюсов, меж которыми и являет себя гротескная динамика постсовременности. На территории профессионалов идет размеренная и «механическая» работа по собиранию текстов, фактов, обобщений. Серьезнейший формат научных монографий предполагает затянутый кумулятивный (накопительный) процесс обретения знаний; и не важно, что этот почти «часовой» механизм иногда нарушается лихорадочным ускорением или замедляется в состоянии «информационного застоя». Складывается глобальная база данных, внешне представляющая себя как сугубо замкнутую систему, обнесенную тематическими редутами и предметной крепостью, она часто впускает чуждое знание через черный вход и тем самым незаконным образом расширяется, выявляя собственный как бы еще не угасший творческий потенциал (это свойственно всем дисциплинам настоящего). Этими междисциплинарными вывертами – заимствованиями и слияниями – большинство наук продлевают свою жизнедеятельность на долгие времена, не позволяя сбросить себя в архив истории. Этими обогащающими прорывами, скачками дисциплины интригуют, откровенно заинтересовывают окружающих, возносят рыхлое слабосильное тельце в ранг востребованной, пользующейся спросом, плоти. Хотя их легитимное движение осуществляется посредством медленной процедуры детализирования, дифференциации, миниатюризации. Там, где общие границы выявлены, основные контуры намечены, происходит скрупулезная работа по уточнению, микроскопической обработке каждого мельчайшего компонента. Например, после того как революционный модерн демократизировал исторические дисциплины, показав, что концентрирование на истории господствующих институтов ущербно, идеологично, до пределов субъективно, «серые» маргинальные факты прошлого, замалчиваемые и изолируемые, эмансипировались, свободно вздохнули и крепко осели в рефлексии исследователей. Итак, в век господства «научного» метода границы истории как дисциплины были четко намечены: «изучаем буквально все артефакты прошлого, нам доступные». Вплоть до наших дней происходит выполнение этого простого дисциплинарного наказа. А сколько еще не раскрытых событий необходимо подвергнуть тщательному осмотру и публичной демонстрации? Я даже не говорю о тех традиционных фактах, в силу своей наращенной культурной значимости требующих множества многообразных трактовок и перманентного людского внимания. Вывод таков: классические дисциплины, несмотря на полную утрату фундаментальных – целеполагания и осмысленности – установок, переживают стадию длительного акме, обретаются в положении зрелого цветения. Число монографий неуклонно растет, их структура неизменно детализируется, как впрочем, уточняется и сам предмет исследований. Их качество, четкость изложения и последовательность аргументации доходят до фантастических, идеальных степеней. Абсолютно точно и с полной ответственностью следует сказать, что никогда уровень разнообразия и исполнительского мастерства нынешних «творцов слова» не был столь высок как сейчас. Мы практически добрались до высот глянцевого чистейшего совершенства, но подъем будет происходить и далее в отражении собственной «гламурной» идеальности. Но маленький изъян общей безошибочной картины не даст нам почить в самоуспокоении исследовательской нирваны: вопрос «зачем все это делается и происходит» будет не отвеченным, напоминая время от времени своим колким наличием. И действительно, почему совершенный интеллектуальный феномен поставлен в постсовременности на производственный конвейер и тиражируется все с большей интенсивностью? Растет поколение чрезвычайно узких специалистов, чьи закономерности и категориальный аппарат в конец отдалились от простоты и привычности бытового мира. Их удел – оперировать знанием в информационных громадах ради достижения минимальной пользы и неочевидных открытий. Особый язык, масса фактов, множество условностей переносят специализированные тексты в письменное измерение. Разработанность тематики, грузоподъемность наследия не позволяет профессионалу расправляться с проблемами устным образом, посредством рефлексии или проговаривания, мышления или дискуссии, а бескомпромиссно погружает в письменную, фиксированную в коллективной памяти бумаги и винчестеров, действительность. Да и, собственно говоря, проблемы все больше принимают бумажное происхождение и соответствующий характер. Истинно профессиональный текст обязан обладать обзором множества обобщений, должен быть доверху наполнен конвенциальными примерами, иллюстрациями, аргументами, отличаться максимально проработанной структурой, а без этих, ставших привычными, элементов текст становиться не достаточно научным или целиком профанирующим, тем самым становясь в бескрайний ряд неоконченных поделок, бесталанных опытов. Без письменной действительности мы не способны к стоянию на позиции исследовательского авангарда. Еще недавно такие несомненные научные передовики, как Конт и Спенсер, практиковали «гигиену мозга», не читая чужих произведений, и теперь эта Читать далее...

Единственно волнительная проблема в сфере «духовного» на текущий момент: как остаться самобытной, оригинальной персоной в эпоху самоперекрывающих повторений, рецитаций? Естественно, успокаивающее самовнушение здесь не помощник. С одной стороны, внешне человеку представилась возможность быть поистине индивидуальным, проявить свое чувство вкуса в плоскости культуры и стать автономным соучастником творческого делания. Но с другой – людям, оказывается, предъявили весьма скудный «суповой набор» идей для приготовления шедевра, оставили блуждать по нескольким произвольным участкам разрастающегося громадного лабиринта. Хоть мы и можем одновременно присутствовать во многих локациях этого «строения», к сожалению, наши способности по его покорению не приложимы, не состоятельны. Мы обречены слоняться в первых попавшихся местностях, размышлять на случайно выбранные темы. Но это еще не беда. Взгляните на собственный фиктивный удел: ваша жизнь насыщенна и разнородна, Вы везде успеваете, ознакомившись с ведущими продуктами медиа-индустрии и параллельно обсудив десятки текущих событий, и Вас овивают приятные ощущения личностной уникальности и самобытности. Всплывает, воплощенная в сегодня, утопичная надежда об античной автаркии или актуализации. Понять механизм обретения индивидуальной единичности через детальное проникновение в массовую культуру трудно и даже невозможно, но работает он отменно. Парадокс явный: постсовременное поколение отождествляет себя с культурными производными заводского, конвейерного происхождения (неважно, с выходной мощностью 10 или 10 миллионов экземпляров, все равно это постиндустриальные продукты, совокупности знакомых компонентов). Идентификация классического «я» редуцируется к изучению информационного реестра, детализированной анкеты из «хоббей» и интересов. «Ты» – это то, каким образом услаждаешь себя знанием, как используешь свое до-смертное время с позиций «качественных» развлечений, претенциозных и легковесных. Внимательней присмотритесь к другим людям, и в них отразится ваша плоть, ваша самобытность. Обыватель склоняется к получению наслаждений, но не готов ради них жертвовать социальностью и безопасностью, поэтому он черпает сладостные ощущения из источников общедоступных и одобренных, не требующих переведения гигантских затрат и отдачи максимальных усилий. Поэтому, как ни прискорбно, многие из нас имеют дело с вещами (идеями) серийными, растиражированными, клишированными (в конце концов, моделей хватает просто-напросто не всем, а, по правде говоря, единицам). Но ни один из разносчиков и поедателей «развлекающего знания толпы» не признает себя овеществленным и омассовленным клоном, питающимся фабричной информацией. Все акцентируют внимание на непохожести, индивидуальности, интимности собственного мнения, образа жизни, набора предпочтений. Уважения требует любое мнение, каждая фраза, произнесенная пусть в биллионный раз, хотя разве это не скрытое потакание человеческой лени и конформизму (вечным спутникам людской жестокости), делающей невозможным существование по-настоящему собственных суждений. Получается, что глубинное, прочувственное слово обывателя оборачивается калькой с шибко затасканной мудрости или, что хуже, воспроизведением пропагандистских идеологем и образов, целенаправленно пущенных в народное обращение. Так мы абсурдистски оказываемся в бытовых беседах и мыслях ретрансляторами чужих сознаний, бесплодными агитаторами «бытийственной рекламной акции» без зарплаты и стажа. Так, марионеточное большинство, телесно к тому не вынуждаемое, ведет многопоточный диалог со слов хозяина, разыскать коего сложновато, да и практически невозможно. Мы расправляем перья, хохлимся друг перед другом, фактически отдавая честь неизвестным призракам прошлого, к которым и восходит то или иное воззрение. (TV ток-шоу интуитивно уразумели, что соседское обсуждение новостей «на злобу дня» будет чудовищно рейтинговым в случае выполнения одного-единственного условия: выразителями житейских банальностей обязаны быть люди узнаваемые, «звезды».) По сути, коммуникация как социализированная передача информации (в первичном значении) перерос в способ «покрасоваться», в монологичное утверждение своего частного мнения, собственной неповторяемой уникальности. «Я слушаю альтернативу, читаю постмодерн, смотрю арт-хаус, созерцаю авангард, и Вы – не чета мне», или «Люблю все массовое и популярное, оно мне нравиться, но я – не запрограммированное животное, а человек, уважайте меня». Суть в том, что с древних времен в человеке мало чего изменилось и он, по-прежнему ощущая себя конкретной особью, неистово борется за право на жизнь. Только этот отбор несколько видоизменился, и к классической категории «естественности» можно смело прибавлять «искусственность». Люди, высиживающие сутками в «Нете», развлекаясь, бранясь, образовываясь, короче, «экзистируя» там, лишь подтверждают тот факт, что мы не изменились, но «аутично» перескочили в иную плоскость, замкнулись в пределах короткой цепи «монитор – глаза – мозг».

Профанация ныне как умственный феномен достаточно глобальна, чтобы ее можно было признать значимой категорией и соответственно пустить в многострадальный путь употреблений, ссылок, высказываний. Мир, который с 16 века начал свой скоростной путь к «тело-спасительным» достижениям, пытался реинкарнировать блуждающую во времени «золотую эпоху». Но не получилось, оказалось, что это «драгоценная вещица» капризна в отношении выбора своих обладателей и с давних времен дрейфует в территориальных водах «избранных и достойных». И самые благородные утопии не исполняться не по причине своей фантасмагоричности, или исходя из природной зловредности и неисправимости человека, а потому что их время прошло, их единый шанс упущен. Великий деструктивный пожар революции и массивного обновления был смело потушен мощнейшим и непрекращающимся потоком нейтрального знания. Бородатый провожатый коммунизма был до колкости прав, что нам – бедняцкому отребью – мешали элементарные вещи: нерешительность вкупе с ложным сознанием (теми чужими идеями, которые заполонили родной разум). Но сейчас его острый взор притупился пред железобетонной стеной, прикрывающей вход в наше нутро живительным, экстраординарным мыслям, тем мыслям, которые способны всколыхнуть нашу плоть, взбодрить нас громадным энергетическим зарядом. Теперь мы подпитываемся от единой батареи, в которой колобродит некое «сверх-нейтральное» вещество. Нейтральность, политкорректность, терпимость – все эти ярчайшие символы постсовременности – не сделали этот мир лучше и добрей, но окончательно заставили обывателей осесть в своих комнатушках и не «рыпаться» в поисках больших благ, интеллектуалов – окопаться в мусоре государственного знания и умереть в ворохе институциональных званий, героям и подвижникам – удариться в словесные авантюры и конформизм. Так, справедливая ненависть трансформируется в подобострастную зависть, познавательная дерзость – в честолюбивый карьеризм, теплота чувств – в экономический эквивалент. На нулевом уровне, где плюс и минус перекрываются, все должно оставаться однородным и не выделяться, поэтому все скверное, отвратительное, «мерзотное» поднимется со дна и будет выставлено на «Божий свет», а некогда святое и величественное смириться с таким неприглядным соседством. Всеобщий индифферентизм стоит за внешней вывеской нейтральности, беспристрастного описания, объективного анализа. Но сегодняшнее равнодушие связано не с обыкновенным ассоциативным рядом: окоченением чувств, эллинской невозмутимостью, нарочитой бесстрастностью. Модифицированный индифферентизм, наоборот, многим интересуется, несчастьям сопереживает, по прошлому ностальгирует, за слабого заступается, но происходит это действо настолько кратковременно, поверхностно, как бы мимоходом, что здесь ощущается скорее не моральная поддержка, а некая извращенная форма издевательства, попытка набить себе очков опыта за счет чужого события. Разве новостной жанр с его искусственно специфическим разнообразием, совмещающим все оттенки цветов жизни в однородную медиа форматную серость, не является ли конкретно-историческим символом чистейшего равнодушия эпохи? Разве не постсовременные мифологемы с их бесконечными мирами транслируют нам с коммуникационных панелей первертивные служители цивилизационного «тетрарха»? Дело же в неосмысленном морализаторстве, а в том, что знакомая нам традиционная этика, существенна поколебленная еще во времена модерна, сейчас была с головой погружено в медийное пространство. Этическое сознание осело на языках болтливых профессионалов, корыстолюбцев, выродков и армады их непосвященных прислужников, механически рецитирующих заскорузлые банальности учителей. Медиа существует на подпорках собственных правил и принципов, которые чудовищно несообразны с ушедшими ценностями, как бы не старались немногочисленные ретро-носители последних держать их в форме и сохранять их жизнедеятельность. «Криптодемократические» ценности популярности, рейтинга, индекса узнаваемости, статистического доминирование плотным редутом заслонили проход в постсовременность архаике, мифологемам, традициям. Пропуск выдается всем, кто прошел незавидную инициацию вводящую в рынок, лубок, стилизацию, вторичную игру образов. Будьте добры склонить главу перед уставом завоеванных территорий, Вы, представители отошедшей старины! Откажитесь от былых амбиций, поумерьте пыл своих адептов. Ведите себя смирно, и вам будет дана возможность править небольшим народом, локальной территорий, частичным знанием, но даже и не помышляйте о глобальном, универсальном, ибо и эти славные сферы стали предметом мыслительных излияний субкультур. Именно субкультур, «рационально» посчитавших, что в области предельных абстракций им нет равных, но забывших разъяснить сию «истину» остальным. Да, все постсовременное одеяло соткано из «лапиков» подобных субкультур, тех, чьи интересы заключены в крошечных компонентах действительности и не более. Чья компетенция сфокусирована на явлении с наименованием из сотни другой уточняющих компонентов-дополнений. Читать далее...

Хоть большая часть возможных текстовых комбинаций уже воплощена, но еще не оскудели умы для последующих варьирований из синонимичных понятий, свободных латинизмов, не маркированных примеров, не затронутых историй, еще не известных имен. Существуют четкие лекала построения научного труда, вне которых грядущие «шедевры» располагаются в «сумрачной зоне», то есть под большим подозрением. «Профессионал» подобен карточному игроку, не любящему блефовать или пускаться в авантюры с «швалью» на руках, его ставки равномерны, рациональны и оправданы знанием (прошу подчеркнуть, «сакральным» знанием) существующих выигрышных комбинаций. «Сонная игра, полностью обусловленная очередным, совершенно случайным раскладом карт». Тоже самое можно сказать о тягучей, бездыханной, убийственно скучной атмосфере академиков, профессоров, доцентов – короче ученых-гуманитариев. Именно эта среда с ее антиреволюционной, стабильной, линейной «температурой» совершенно отвращает новых персонажей, не дает им эволюционировать, останавливает их развитие на начальных уровнях. Молодые люди, приходя в науку или гуманитаристику, в скором времени теряют свой познавательный запал, истощают собственную «волю к истине», превращаясь посредством легковесной процедуры в среднестатистических специалистов, чеканящих ограниченный ряд из текстовых последовательностей, специфических категорий, внебытовых опытов. Далее эти «знатоки» занимаются только «апологией» родной институции, защищая полезность, необходимость, рациональность некогда заученных идей и процедур. Поэтому многие, осознавая грядущую ущербность дальнейшего обучения и учительства, отправляются по бескрайним просторам неклассических, неофициальных, «нетрадиционных» «наук» и дисциплин. Апеллируя к необъяснимости множества явлений и корреляций, обвиняя в посредственности и слабой динамике весь свод государственных дисциплин, эти мистификаторы предъявляют недовольным сладостные надежды, открывают затуманенные пространства будущих достижений и успехов. Таким образом, будет всегда существовать толстая прослойка недовольных постсовременным положением вещей, которые будут отдаваться с головой некоей архаичной мифологеме (астрология, китайские «традиционные» науки), или выдумывать самостоятельно новые (чаще всего, занимаясь эклектичным сложением разнородных фрагментов – например, эзотерика). Здесь будут инновации, глубинные надежды, безответственные фантазии, перманентный революционный зов к изменениям и трансформациям. Всего того, чего сейчас практически не осталось в классических сферах деятельность человеческого интеллекта. Иллюзия самодостаточности, поиск аутентичности, радость достижения неких «духовных» глубин, тем не менее, стоят дорого, что грозит глобальным аутсайдерством в обществе и лишь локальным успехом в ограниченной среде («откровенный», или публичный, масон, мистик, эзотерик, астролог вряд ли станет государственным лидером в постсовременном секулярном мире). Так, положение нынешних молодых любителей науки не завидно. Большинство, за исключением гениальнейших самородков, взявших фортуну за причинное место, стоит перед странным выбором: либо стать брюзжащим функционером от науки, то есть эволюционным медиатором, передатчиком кем-то изобретенных идей от поколения к поколению, либо выйти за границы классических знаний, отдавшись в омут мракобесия и сладостных фантазий, в поисках одной-единственной познавательной жемчужины. Итак, дилемма такова: скромный старатель или бесплодный изобретатель? Не скажу, что гуманитарию легче, чем естествоиспытателю встать на шаткий путь апостасии и предаться фантазерству в свободном постмодернистском падении; дескать, все свое бытие сфера «духовных исследований» была малоэффективной, поэтому ее можно покинуть в спокойном расположении духа. Нет, везде приоритетными являются привязанность, вовлеченность в традиционные правила, классические процедуры, устоявшийся регламент. Академическому сообществу одинаково ценны и соответственно социально нерушимы как стандартизированный историографический каталог, формализованный лингвистический анализ, индексированный психологический тест, так и когда-то действительно славные эксперименты по гравитации, биологические опыты над животными, или первые математические интерпретации корпускулярно-волновой теории. Они сходным образом опираются на процедуре следования рациональным правилам, а от «рационального» сложно отказаться, его можно лишь силой отвергнуть впоследствии. Когда успехи «рационального» станут привычными и ожидаемыми, они превращаются в скучнейшую обыденность, в навязанную необходимость, а с таковой всегда можно расправиться «мощной дланью». Так и получается, что мы должны были жить в научном, рациональном будущем, а оказались в карнавальном настоящем, где иссыхающий сциентизм сконцентрировался в лапах безумного варвара, зудящего функционера, похотливой блондинки. Век, который должен был стать триумфом научности и здравомыслия, компетенции и сугубого профессионализма, обернулся порожней пустышкой и абсурдной оболочкой Читать далее...

Просмотр очередного фильма, иллюзорной надежды воскресить некогда успешный жанр криминальных «боевиков-драм», закончился ожидаемым выдохом разочарования. Речь идет об экранизации еще недавно шумевшего сверх-игрового проекта трезво-талантливых финнов «Max Payne». По-моему многие сейчас говорят о засилии творческих штампов и художественных клише, о культурном затоплении океаническим «бульоном» форматов и стандартов, но, вероятно, мало кто может сие ощутить, интуитивно обозреть все затасканные структуры, из которых и кроят постсовременный культурный продукт. Оригинальный «Max Payne» - это одно из лучших в начале века игровых произведений, пусть не с выдающимся сценарием, но с вязкой «атмосферой» (пусть будет «проклят» Лавкрафт за столь размытую в литературоведении категорию), со странным образом запоминающимся (скорее уморительным) героем, комиксным впечатыванием в сюжетное повествование, кроваво «фраговым» геймплеем. Первичный Макс – это петляющий по трущобам и социальным «жилплощадям», «низовой» коп «под прикрытием», запутавшийся в толпе подобных на друг друга дилеров, осведомителей, продажных полицейских, мучимый бессонницей, абсурдными догадками, литрами кофе, тяжелыми кошмарными воспоминаниями. В этой жизнедеятельности по накатанной, сотканной из разнообразных фрагментов, доминирует неумолимая сатирическая тональность, всецелый постмодернистский иронизм детектива Пейна в отношении всего происходящего, относительно своего места в нем. «Смертельная» случайность в образе друга-предателя Алекса выуживает его из трудовой рутины, монотонной повинности «копа», и погружает Макса в пучину бессвязных «пограничных» событий, где каждый следующий шаг «фанатично» фатален. Пейн – счастливчик, ему беспредельно везет, и дорожкой из пользованных гильз, пресловутого «bullet time», в пороховой дымке, он проторит себе путь к мучащему, но предположительно недостижимому ответу. Винни Гоньитти, Джек Люпино, клан Пунчинелло – все это иерархические ступени, которые мертвецкой поступью небезуспешно проходит Макс, чтобы добраться до комиксно заговорщицкого «Внутреннего круга» - избранных плутократов, которые посчитали себя властителями «яблочного» мирка. Простой «чувак» залез туда, куда не следует. После каждого избегания смерти Макс, обозревая череду трупов поверженных противников, желчно иронизирует по этому поводу. Ненавидимый криминальным миром, разыскиваемый «легитимным», Пейн с усмешкой понимает, что уже не может остановиться, хотя должен был это сделать «сотней трупов тому назад». Это и есть ключевая идея той игры, которая ставит во главу всего зубодробительное «умри медленно, но с ускорением». Экранизированный аналог – это зануднейший тип с каменным ликом неумолимого воздаяния, криво улыбнувшийся единожды при виде детской фотографии, не оттеняемый даже щепоткой иронии или сарказма, детерминированный одной-единственной идеей отомстить оставшемуся убийце. В целом «кинцо» имеет слабые связи с прототипом, и собственно создано не по мотивам, а в рамках сценарной вселенной «Max Payne». Сам фильм по жанровым составляющим – скорее полицейская мелодрама о потере семьи по причине неумелых действий зарвавшегося CEO-менеджера корпорации, склонной к махинациям и околонаучным авантюрам. Трагедия принимает какой-то внутренне семейный характер, где виновники и жертвы близки Пейну, они – из его окружения. Сам сценарий закрыт и самозамкнут, потому что не предполагает появления в развязке новых персонажей, а крутится вокруг нескольких статичных фигур и их равномерно меняющегося морального окраса: BB из древнего друга семейства превращается в главного злодея, Бравура из бестолкового подозревающего следователя – в прозревшего пособника Макса. Несомненно, в фильме удались несколько деталей: стильный до высот «леди совершенство», обвеваемый городской метелью, «нуаристый» задник из небоскребов Нью-Йорка; парочка «рапидных» приемов симбиотического сцепления Макса с дробовиком; хоть и клишированный, но безусловно ценный, кадр с силуэтом стройной полуголой «хохлушки»; и, конечно же, медленное умирание Пейна под водой среди молчаливых утопленников. Все остальное крайне неудачно: перенасыщение исходно «нордического» видеоряда «ниггами» (в оригинале, кстати, нет ни одного «черного»); офисно дневной антураж основного действа (изначальный вариант предполагал продолжительные блуждания по неприглядным притонам, промзонам, особнякам под аккомпанемент ночи); большой акцент на галлюцинациях (вызванных воздействием «валькирина»), склоняющих к неуместному мистицизму для данного сеттинга; сменивший расовую принадлежность («транс-нигер») Бравура (Лудакрис в шапчонке типичного госслужащего выглядит комично); и т. д. Обструкции подвергается не сам факт совершенной несхожести фильма с игрой (хотя для многочисленных фанатов последней это уже кощунственное предприятие), а процедура подмены оригинального сценария и картинки кучей заштампованных компонентов киноиндустрии. Таковая уже сотню лет занимается скрытым идеологизированием, тотальной социализацией зрителя, ведь Читать далее...

Оговорив питательную среду, энергетический источник постсовременного движения культуры, стоит узреть основных агентов, ведущих персонажей этого «story-повествования». В производстве и потреблении («вебдванольно» переплетенных) информации чтобы не забивать голову лишними деталями или условными классификациями, я вижу чистейшую двойственность, классический «бинаризм», подразделяющий «творцов» культуры. Исходя из личностного восприятия, фиксируется два вида человеческих «машин» по продуцированию текстов. Это «скучающие» профессионалы и «любопытствующие» профаны, популяризаторы и ниспровергатели, узкие исследователи и алчные экстремисты. Основываясь на первичном описании, скажем, что среднестатистический профессионал – это скромный делец, зарабатывающий частичным знанием специализированной дисциплины (чаще всего, это устоявшиеся трюизмы, общие формулировки, «железобетонные» высказывания, постоянно обращаемые как в «медиа» пространстве, так и в локальном институциональном «озерце»), полностью социализированные, включенные в настоящее сообщество, верно и неосознанно служащие доминирующей идеологеме, буржуа. Чтобы не говорил «профессионал» о своей привязанности к контркультуре, собственных маргинальных качествах, он всегда остается приверженцем трезвого «академичного» подхода и одним из армады «служащих», равномерно поддерживающих «хитрющую» доминирующую культуру. «Хитрость» последней заключается в ее патологической всеядности. Через минимальный промежуток времени культура трансформирует непримиримых врагов в своих друзей и даже единокровных родственников: иллюстрацией к этому парадоксальному действу служат, например, музеи и библиотеки «футуристов» (Маринетти с «машиноподобных» небес тысячекратно выругался), «постмодернистские» методики построения «строго научных» текстов, интеллектуальный успех «неомарксистских» концептов в рамках сугубо капиталистического сообщества и т. д. Сотни и тысячи подобных примеров говорят о фундаментальном конформизме культуры, которая даже самую радикальную и антипатичную идею готова преобразить в благообразный музейный экспонат, коммерчески безупречный книжный бестселлер, исторически запоминающийся прецедент, сочную визуальную картинку, подкрепляя тем самым и собственную жизнеспособность. Что же говорить о несознательных «служителях муз», своей невинностью и человеческой энергетикой подпитывающих толстеющего монстра. Было бы совсем обидно, если бы за этим транжирящим «энергопотреблением» стояли бы только убежденные волонтеры, не помышляющие о вещественном вознаграждении. К счастью, это далеко от настоящей действительности, замешанной на корыстных мотивациях. Да здравствуют, профессионалы! Итак, дискурс первых – профессионалов – всегда интуитивно понятен и подспудно знаком каждому стороннему, так как речевое движение осуществляется в одном – строгом, сухом, «академичном» – направлении, усеянным на слух близкой по «-измам» и «-циям», но совершенно неизвестной в смысловом отношении, лексикой. Сейчас стандартизированный «гуманитарно-научный» текст не способен к кардинальным революционным заключениям, неочевидным открытиям, сложным закономерностям и даже не ставит перед собой целей к их достижению. Его динамика обусловлена специфической логикой и предполагает соблюдение плотного свода правил. Тонкое скрещивание доказательств и аргументов, иллюстраций и примеров, обусловлено сложной механикой «эзотеричной», имеющей силу в «малых» кругах, регламентации. «Профессионалы» – всегда узкие специалисты – захватили структурированную территорию «компетенции» и, как добропорядочные зажиточные фермеры, вырабатывают из некогда плодородной земли все полезное до остатка. Но любая культивация, учрежденность, «конвейерность» в местах пребывания идей смертельна для таковых. Вместе эффективной производительности настанет полнейшая эрозия почв. Узость, сегрегация, сегментация предполагает четко прописанную судьбу «профессионала»: он – царь и бог в своих поселениях, и поэтому посягательства на собственный «лен» отражает злостным осмеянием, отборной руганью, терминологической трелью, означающими жестокую дискредитацию врага в глазах завороженной «публики». «Профессионалы», оперирующие несколькими сотнями специфических категорий, прикрывающие собственную несостоятельность десятком другим звучных имен прошлого, пользующиеся «человеческим» (обыденным) языком в качестве цементирующей связки будущих комбинированных строений из терминов и знаменитостей, чинно стоят в дозоре, на страже собственных границ. «Профессионалы» – чада глобальной «институции», устроенной по «универсальным» принципам и процедурам, поддерживаемой нескончаемыми финансовыми потоками, питаемой людскими ресурсами. «Учреждение», из которого выходят дрессированные умы, вызубрившие ограниченный набор текстовых последовательностей, свободное оперирование которыми, правда, обладает твердой стоимостью на глобальном рынке идей. Действительно, «компетенцию» следует отнести к ним, ведь кто как не они оптимальнее («картографичней») всего ознакомлены со Читать далее...