Высь

Человека манила высь. Он то и дело вспоминал, осмысливал и переосмысливал инцидент с Икаром, так неосмотрительно сблизившимся с Солнцем где-то под самым хрустальным куполом небес. Но человек точно знал: Щястье — в полёте: «… вернее, полёт — это щястье, которое — есть» — размышлял он. С мечтами о щястье, когда люди будут способны летать, как птицы, он носил воду вёдрами, топил печь, потом у огня читал в газете новости о том, как где-то очередной чудак опять пытался построить воздушный шар и упал в речку.
Шло время. Люди не стали летать, как птицы, но давно научились летать, как люди. Они летали так, как никаким птицам и не снилось в самом страшном кошмаре, и туда, где птицы бы не выжили и нескольких секунд сколь аккуратно бы их туда ни доставили. Человек сидел в кресле сверхзвукового лайнера, за пару часов переправляющего его на другой континент, он смотрел на экран ноутбука с вайфаем, просматривал какие-то новости и играл в старую-добрую цивилизацию. Вдруг в углу всплыло предупреждение: заряда батареи осталось на 5 минут. А до посадки ещё часа два в этом кресле. Человек приуныл. Ему уже стало скучно. Перед тем, как выключить компьютер, человек написал в твиттер: «Щястья нет. Жаль, что люди не умеют летать, как птицы. Ведь щястье — в полёте. Вернее, полёт — это щястье… которое — есть; там, у птиц…» Человека манила высь.


       Работа

Человеку надоело. Человек очень не хотел ходить на работу, пришёл в церковь и стал молиться, мол Господь, избави мя от необходимости ходить на работу. «Я услышал тебя» — неожиданно шепнул Господь человеку в левое ухо. Человекк обалдел, но обрадовался, обрадованный пошёл домой. С тех пор работа сама начала приходить к нему, сначала приходила, потом поселилась у него, стала с ним жить. Она — всегда рядом, всегда навиду, под рукой, под боком; чем дальше, тем более близки отношения; держит за все места, чтобы человек, не дай бог, не потерял её из виду, чтобы ему, не дай бог, не пришлось самому к ней идти, хотя бы шаг.
Надоело это человеку, устал он от той работы — хоть стой, хоть падай, и стоять тошно — боишься, что упадёшь, и падать страшно — боишься, что не встанешь… Хотел уже человек прийти в церковь, повиниться, покаяться, попросить у Господа прощения и вернуть всё, как было, но работа… Она всегда здесь, всегда начеку — всё видит, всё контролирует, занимает всё время, забирает все силы, ни на что их у человека не остаётся, а она — бдит, заботится, от себя не отпускает — ни в отпуск, ни в кабак, ни в церковь, ни в мир иной.
Такова она была, жизнь вечная в раю земном.


       З. и Б. сидели на трубе…

Встретились как-то Зумер и Бумер, зацепились языками, разговорились, да, как это и бывает у людей, вовремя не придумавших чем себя занять, свернули на вечный вопрос, кто из них в этом мире важнее, главнее, актуальнее, лучше, выше… В ходе напряжённой дискуссии они выяснили, что по сути-то, они друг от друга не так уж сильно и отличаются — всего одной буквой, в конечном счёте.
Оба были людьми образованными, начитанными и, главное, конструктивными, оба уверенно водили корабль дискурса по фарватеру актуальных нарративов, поэтому они, разумеется, вскоре отвлеклись от мелочного обсуждения личностей и занялись фундаментальными вопросами лингвистической философии: о причинности и смысловом наполнении знаков, о сакральности символов… какая же из букв значимее, значительнее, многозначительнее, содержательнее, заглавнее, наконец — «З» или «Б»… И так они увлеклись, что не заметили, что дальше, после этой самой значительной, заглавной, краеугольной буквы, у обоих мелкими невзрачными буковками всё было уже написано: «умер».
       

Как белый пиар, что всегда вырождается в чёрный, служебная правда всегда вырождается в ложь; объём недомолвок, вранья и интриг подковёрных — как снежный ком — и не сдвинешь и не унесёшь. Как рак, что по телу плодит и плодит метастазы, растёт и жиреет непоколебимый абсурд над всяким и каждым уже «недвусмысленно» «реет» дамокловый долг — толи долг, толи меч, толи суд. Из чёрных подвалов на свет вырывается смело, собой закрывая весь, кроме краёв, белый свет — рой чёрных списков растёт, вырождается в белых одичалый кордон, за которым — и воздуха нет. И белые списки допущенных слов, сочетаний, литованных смыслов, одобренных мыслей и фраз рождают тревожную матрицу — мир виртуальный, в котором — не мёртв и не жив — замер каждый из нас. Как водится, после невежд — хлынут орды ничтожеств, не разбирающих истину, правду и ложь; в их водоворотах — и ты закружишься тоже, рано ли, поздно ли… там и не разберёшь… И я вот пока ещё как-то не разбираю: толи это уже атмосферу сдувает с Земли, толи смерч натащил рвань, обломки, кислотную пену и всем этим мусором Солнце почти завалил; и сквозь эту бурю, как прежде, летит птица-тройка, и кони в испуге несут, закусив удила, вслепую — по кругу, вокруг этой чёртовой гайки, срезая последние кромки…                 Такие дела.